Маневрируя, экипажи снизились. Им было  хорошо
видно летное поле и стоящие  на  нем  самолеты.  Один  из  них,  по-видимому
истребитель, устремился было на взлет, но первая же стокилограммовая  бомба,
упавшая на взлетную полосу, образовала глубокую воронку, и японец, не  успев
отвернуть, свалился в нее.
   Бомбы - 54 стокилограммовые, 64 осколочные  и  зажигательные  -  падали
одна за другой, рвались на стоянках и в районе ангаров. Начались  пожары.  А
наши экипажи продолжали сбрасывать на врага смертоносный груз.
   Когда аэродром затянуло дымом и кончились  боеприпасы,  бомбардировщики
направились домой.  Наперехват  с  какого-то  запасного  аэродрома  ринулись
девять японских истребителей. Но наши экипажи были готовы к отражению  атак.
Открыв огонь из кормовых  установок,  они  подожгли  две  машины.  Остальные
японцы прекратили преследование и взяли курс на железнодорожную станцию.
   Между тем там, на станции, вторая группа бомбардировщиков тоже  успешно
закончила боевую работу. Первой девятке, спешившей на помощь друзьям,  здесь
уже нечего было делать: пылал вокзал, горели  два  эшелона,  застилая  дымом
город. \54\
   Флагман  увидел  вдали  от  станции  воздушный  бой.   Это,   вероятно,
незадачливая японская семерка решила взять реванш - атаковать вторую  группу
наших бомбардировщиков. Однако из этого у нее  тоже  ничего  не  получилось:
огонь  с  бортов  бомбовозов  был  настолько  интенсивным,  что  самураи  не
осмелились подходить на близкую дистанцию. Погоня же никаких результатов  не
дала:
   имея превышение в скорости,  советские  корабли  быстро  оторвались  от
противника и без потерь возвратились на свой аэродром.
   Удар  по  авиабазе  и  железнодорожному  узлу  Ханьчжоу  вызвал   такой
переполох у японцев, что некоторое время они вообще  не  появлялись  в  небе
Китая.   Только   спустя   несколько   дней   осмелились   послать   девятку
бомбардировщиков под прикрытием восемнадцати истребителей, чтобы  уничтожить
наш   аэродром.   Однако   посты   воздушного   наблюдения   заблаговременно
предупредили нас о появлении  противника.  Внезапный  удар  был  сорван.  Мы
приняли  срочные  меры,  чтобы  вывести  из-под  угрозы  тяжелые  машины,  -
рассредоточили их по запасным аэродромам, а истребителей подняли в воздух.
   На подходе к Наньчану показались японцы. Они шли  компактно,  в  боевом
порядке "клин". Мы условились, что одна группа наших самолетов  свяжет  боем
истребителей, другая атакует бомбардировщиков.
   До сих пор не могу понять, почему японцы, встречаясь с нашим  заслоном,
обычно не пытались прорваться, а сразу же поворачивали назад?  То  ли  страх
гнал их вспять, то ли стремление во что бы то ни стало избежать  потерь.  То
же самое произошло на этот раз. Сбросив груз куда попало, самураи  пустились
наутек. Наши не стали преследовать  их.  Обе  группы  истребителей  завязали
жаркую схватку с восемнадцатью самолетами прикрытия.
   Сейчас уже не помню всех перипетий этого боя. В  моей  записной  книжке
сохранилась  пометка:  "В   бою   над   Наньчаном   сбито   шесть   японских
истребителей". Их обломки чадили неподалеку от нашего аэродрома. А на другой
день нам сообщили, что в пятидесяти километрах от Наньчана, в озерах,  нашли
еще две сбитые вражеские машины. Вероятно, летчики  не  сумели  дотянуть  до
своей базы.
   Очевидцы этого воздушного  сражения  -  а  ими  были  \55\  все  жители
Наньчана - ликовали. В клуб, где размещались  наши  летчики,  пришла  группа
школьников во главе с учительницей. Детишки выразили свою признательность за
то, что советские соколы отбили нападение врага на их родной город. Гости  и
хозяева обменялись подарками. Однако  радость  нашей  победы  была  омрачена
гибелью Сергея Смирнова, замечательного товарища, смелого бойца...
   Несколько  позже  мы  совершили  удачный  налет  на  японские  корабли,
стоявшие на реке Янцзы. Правда, не  обошлось  без  маленького  происшествия.
Группу бомбардировщиков возглавлял Федор  Иванович  Добыш.  На  маршруте  на
флагманской машине неожиданно начал обрезать мотор,  по-видимому,  в  бензин
попала вода. В интересах дела Федор  Иванович  решил  передать  командование
своему заместителю. Но как это сделать? Радиосвязи, как известно, тогда  еще
не было на самолетах, поэтому Добыш попытался уступить место новому  лидеру.
Однако его попытки ни к чему не привели: отвернет в  сторону  -  колонна  за
ним, снизится на одну-две сотни метров - все экипажи  в  точности  повторяют
его маневр. Пока флагман маневрировал - самолеты приблизились к цели.  Федор
Иванович первым сбросил свой бомбовый груз, за ним вздыбили взрывами  мутные
воды Янцзы другие экипажи. Шесть японских кораблей пошли на дно.
   Возвратившись на аэродром, Добыш подошел к своему заместителю:
   - Обо всем мы с тобой, дорогой товарищ, условились, только сигнал "Бери
командование на себя" не отработали...
   - Так в нем же, Федор Иванович, и нужды не было, - резонно заметил тот.
- Раньше с вами в воздухе никаких происшествий не случалось.
   - Верно, не было. А тут, видишь, какой  кордебалет  приключился...  Так
что будь всегда наготове.

"ПОДАРОК" ИМПЕРАТОРУ

   Полковник Чжан обычно знакомил нас с положением на фронтах, и мы всегда
знали обстановку на сухопутном театре военных действий.
   После падения Нанкина наступление противника  замедлилось.  Японцы  уже
несколько раз пытались \56\ соединить Северный и Центральный фронты ударом в
направлении железнодорожного  узла  Сюйчжоу.  Но  китайские  войска  успешно
отбивали их атаки.
   23 марта 1938 года японцы снова перешли в наступление на Сюйчжоу  тремя
армейскими колоннами.
   - Удержатся ли наши? - тревожно сказал полковник Чжан.
   А на следующий день прибегает сияющий:
   - Поздравьте, победа! У  Тайэрчжуана  самураи  получили  сокрушительный
отпор.
   Враг оказался отрезанным от основных баз, остался без продуктов питания
и боеприпасов. Его били с фронта и с тыла. Партизаны преградили пути отхода.
Пытаясь выручить попавшую в беду группировку, японское командование  бросило
туда подкрепление.  И  тут-то  сыграла  свою  роль  наша  авиация.  Самолеты
перехватили неприятельские колонны на  дорогах,  громили  их  бомбами,  жгли
пулеметным огнем.
   Битва на этом участке фронта продолжалась в общей сложности шестнадцать
дней.  Чжан  сообщил  нам  ее  итоги:  из  62  тысяч  человек,  брошенных  в
наступление, 40 тысяч убито и ранено. Помню, как ликовал Ханькоу.  На  улицы
вышли сотни тысяч демонстрантов с факелами. Бойцов  и  командиров  несли  на
руках. Праздничные гулянья продолжались всю  ночь.  Это  была  действительно
крупная победа китайского народа над японскими захватчиками, и  мы  от  всей
души поздравили полковника Чжана и всех его товарищей, работавших с нами.
   Вскоре после этого мы получили  сведения,  что  командование  противной
стороны,    раздосадованное    предыдущей    неудачей,    готовит     мощный
бомбардировочный удар по Ханькоу. Налет  приурочивался  к  празднованию  дня
рождения японского императора, чтобы  поднять  престиж  армии,  а  заодно  и
преподнести достойный подарок божественному Микадо.
   К  тому  времени  наши  боевые  отряды  пополнились.  Георгий  Захаров,
воевавший вместе с Рычаговым в Испании, прилетел в Китай и  привел  с  собой
свыше тридцати истребителей. Это было очень  кстати:  пополнение  не  только
увеличило силы, но и поднимало моральный дух летчиков.
   - Нашего полку прибыло! - радовались товарищи. \57\
   Георгий Нефедович и прилетевшая с ним группа  достойно  выполнили  свой
интернациональный долг. Они сразу же  включились  в  боевую  деятельность  и
сбили немало японских  самолетов.  Позже,  в  Отечественную  войну,  Захаров
командовал 303-й авиационной дивизией, в которую входил  полк  "Нормандия  -
Неман".
   Мы располагали достаточным временем, чтобы основательно подготовиться к
отражению массированного налета  вражеской  авиации.  Все  -  и  летчики,  и
техники, и  штабные  командиры  -  отлично  понимали  значение  Ханькоу  как
важнейшего  центра,  поэтому  тщательно   проверяли   авиационную   технику,
разрабатывали различные варианты предстоящей операции.
   Рычагова  отозвали  в  Москву,   и   его   обязанности   возложили   на
военно-воздушного атташе в Китае П. Ф. Жи-гарева. Жигарев  и  Благовещенский
сошлись в мнении, что переброску истребителей на  аэродромы,  прилегающие  к
Ханькоу, надо осуществить как можно скрытнее.
   Кроме группы Захарова, к нам прибыли также  летчики  под  командованием
Большакова и Зингаева. Таким образом, мы располагали  внушительными  силами.
Договорились, что большая часть  истребительной  авиации  перебазируется  30
мая, а остальные перелетят на рассвете следующего дня: пусть японцы считают,
будто мы в полном неведении, и до последнего  дня  тешат  себя  надеждой  на
внезапность своего удара...
   Вместе с инженером и группой  техников  я  должен  был  заблаговременно
выехать  в  Ханькоу,  чтобы  подготовить  аэродромы  к   приему   самолетов,
позаботиться о  горючем,  продовольствии,  размещении  личного  состава.  До
Цзюцзяна  нам  предстояло  добираться  поездом;  далее  -   пароходом.   Для
сопровождения нам выделили двух китайских офицеров.
   В вагоне было настолько душно и пыльно, что  мы  то  и  дело  утирались
мокрыми полотенцами. А тут еще сюрприз с обедом. Предложили  ароматный  рис,
перемешанный с мелко нарезанными кусочками яиц, а ложек не дали. Вместо  них
- тонкие палочки. Какая уж тут еда - палочками...
   В Цзюцзян прибыли  к  вечеру.  Там  сообщили,  что  пароход  английской
компании пойдет на Ханькоу только завтра утром. Устроившись в гостинице,  мы
со своими проводниками  отправились  осматривать  город.  В  \58\  магазинах
поразило  обилие  фарфора.  Причудливые  расписные   чашки,   блюда,   вазы,
кофейники, статуэтки красовались в витринах и на прилавках.
   - Недалеко отсюда находятся заводы по производству фарфоровых  изделий,
- пояснили китайские товарищи.
   Мимо нас прошла рота солдат. Офицер  сидел  в  коляске,  которую  тащил
рикша, и время от времени подавал  отрывистые  команды.  "Какое  же  чувство
единения, духовной близости, общности целей может быть у холеного офицера со
стеком в руках и этой серой, забитой солдатской массы?" - подумал я.
   Для китайской армии того времени подобные явления считались обычными, и
сами китайцы на них просто  не  обращали  внимания.  Нас  же  это  буквально
коробило. Человек-тягло... Мы не могли представить себе большего унижения.
   В любом китайском городе  много  рикш.  Оборванные,  полураздетые,  они
готовы за гроши подвезти вас куда угодно. Да и что  рикше  остается  делать?
Другой работы нет, а жить надо: дома голодная семья. Вот и приходится с утра
до ночи караулить клиентов.
   Мало кто из рикш имел свою коляску. Дорого стоит. Так  дорого,  что  за
всю бедняцкую жизнь не нажить столько денег. А за арендованную коляску  надо
отдавать богачу половину заработка.
   Все рикши очень тощие люди. Глаза у них впалые, вены на руках  и  ногах
вздуты. Остановится на минутку запаленный бегом человек, немного отдышится и
снова бежит, обливаясь  потом.  А  под  паланкином,  укрывающим  от  жгучего
солнца, сидит господин и сердито ворчит, а то и понукает беднягу тростью.
   Было много случаев, когда рикши предлагали нам: "Давайте подвезу!" Идет
за тобой квартал, другой и просит сесть в коляску. Просит  потому,  что  ему
надо заработать для скудного существования. Он хочет есть, этот задыхающийся
человек.
   Однажды Рычагову стало до того жалко рикшу, который преследовал его  по
пятам, что  он  согласился  воспользоваться  услугами.  Не  сел  в  коляску,
конечно, а просто положил в нее свою шляпу, а сам впрягся вместе  с  рикшей.
Как же обрадовался бедняк, когда русский дал ему десять долларов! \59\
   В другой раз не устояли перед  просьбой  рикши  и  мы:  Благовещенский,
Захаров, Смирнов и я. Рикша, наверно,  впервые  в  жизни  смеялся  от  души.
Чудаки же русские: деньги заплатили, а сами впряглись в коляску и по очереди
везут друг друга...
   В гостиницу  возвратились  поздно.  Встретили  нас  учтиво.  В  порядке
сервиса предложили фотографии полуобнаженных  женщин:  выбирайте,  мол...  И
здесь, таким образом, человек был попросту товаром.  Разумеется,  никому  из
нас и в голову не пришло воспользоваться этим сервисом...
   Кстати, не могу не упомянуть и о таком случае. Месяца через  два  после
того, как мы прибыли в Наньчан, предприимчивый брат генерала  Мао  предложил
осмотреть "заведение специально для советских летчиков".
   Мы еще не  были  хорошо  знакомы  с  китайскими  порядками  и  довольно
бесцеремонно выдворили  этого  господина.  Узнав  об  этом,  полковник  Чжан
рассмеялся и вызвался проводить нас на экскурсию  в  это  "заведение".  Ради
любопытства согласились пойти. Встретила нас пожилая, не в меру располневшая
хозяйка. Отвислые щеки ее лоснились жиром. Раскланиваясь, она провела нас  в
зал, где за стойкой подобострастно улыбался молодой с виду буфетчик.
   - На втором этаже, - щебетала бандерша, - роскошные  комнаты,  а  внизу
ресторан, зал для танцев.
   Стены зала были увешаны гравюрами, картинами, национальными  вышивками,
сверху свисала богатая люстра, окна зашторены тяжелыми цветными драпри. Пока
мы рассматривали убранство зала, в дверях показались, кокетливо  обмахиваясь
веерами, молодые женщины. Мы  сразу  все  поняли  и,  вежливо  попрощавшись,
направились к  выходу.  Удивленная  "хозяйка"  посмотрела  на  нас,  как  на
чудаков,  пожала  своими  полными  плечами  и,  рассыпаясь  в   любезностях,
проводила до крыльца.
   Через две недели "за отсутствием клиентуры" заведение было  закрыто,  и
мы организовали там общежитие для технического состава.
   ...Итак, утром следующего дня мы отправились пароходом в Ханькоу. Янцзы
поражала своей величавостью и стремительным течением. По ней сновали  тысячи
джонок. Река была не просто  транспортной  артерией,  она  кормила  и  поила
бедняков. \60\
   Судно шло медленно, время от времени пугая гудками утлые джонки. Вскоре
нас пригласили на  обед.  Английская  фирма,  в  ведении  которой  находился
пароход, предусмотрела все, чтобы пассажиры не испытывали никаких неудобств.
Просторный зал ресторана имел широкие окна, и отсюда можно  было  любоваться
проплывающими мимо берегами.
   На обед все клиенты должны были приходить одновременно - таков порядок.
Блюда подавали быстро, их было много, но порции мизерные. И еще быстрее  эти
блюда убирали, независимо от того,  съедена  порция  или  нет.  Такая  форма
обслуживания вызывала у нас улыбку.
   Устроившись в Ханькоу в японском квартале, где  в  связи  с  войной  не
осталось  ни  одного  японского  жителя,  мы  чувствовали   себя   несколько
отрешенно. Множество домов - и ни  души.  Впрочем,  днем  мы  там  почти  не
бывали. Едва поднимется солнце - мы уже спешим на аэродром. Надо  проверить,
достаточны ли запасы бензина, боеприпасов,  подготовлены  ли  помещения  для
жилья, столовые. На это ушли не одни сутки.
   И вот  вечером  30  мая  небольшими  группами  на  малой  высоте  стали
прибывать наши истребители. А на рассвете, как  и  планировалось,  прилетели
остальные. Всего на аэродромах Ханькоу собралось более  ста  "ястребков".  С
летчиками мы провели беседы, заблаговременно  определили  порядок  действий,
составили боевой расчет, - в то время это было очень важно:  без  радиосвязи
командирам групп трудно руководить подчиненными в бою.
   Наконец все готово.  Экипажи  у  самолетов.  Время  тянется  томительно
медленно. Возникают сомнения: а вдруг японцы не  прилетят?  Не  ошибочны  ли
сведения, которые мы получили? Тогда вся эта затея окажется никчемной.
   Однако волнения были напрасны.  Наша  разведка  сработала  превосходно.
Около  10  часов  посты  наблюдения  донесли,  что  курсом  на  Ханькоу  под
прикрытием   истребителей   идут   несколько   крупных    групп    вражеских
бомбардировщиков.
   Над вышкой командного пункта взмыл синий флаг,  предупреждая  о  боевой
готовности, затем взвилась зеленая ракета - сигнал на вылет. Благовещенский,
как всегда, взлетел первым.
   Мы с инженером и полковником Чжаном  поехали  по  самолетным  стоянкам.
Надо было предупредить техников \61\  и  механиков  о  возможном  налете  на
аэродром, о необходимости быть готовыми к повторному обслуживанию машин.
   Между тем истребители по заранее разработанному  плану  воздушного  боя
заняли исходное положение. Внизу И-15, на высоте четыре тысячи метров и выше
- И-16. Японские бомбардировщики не показывались  долго,  зато  на  одну  из
наших   групп   неожиданно   из-за   облаков   начали   пикировать   искусно
камуфлированные И-96. Оказывается, они  подкрались  на  высоте  около  шести
тысяч метров.
   И все же внезапности  не  получилось.  Наши  истребители  сумели  выйти
из-под  удара  невредимыми.  Замысел  японского  командования  был  понятен:
связать  боем  советский  заслон  и  дать  возможность  тяжелым   бомбовозам
прорваться к городу.
   В  бой  с  И-96  вступило   несколько   "ястребков",   остальные   силы
приберегались для встречи главной ударной группы противника.
   Когда наконец появилась первая девятка тупорылых двухмоторных машин, на
нее   стремительно   набросились   истребители    Зингаева.    Вскоре    два
бомбардировщика, объятые пламенем, рухнули на  землю.  Одного  из  них,  как
выяснилось  впоследствии,  поджег  сам  Зингаев.  Мы  видели,   как   сбитый
флагманский самолет прочертил в небе широкую черную полосу и упал на окраине
города.
   Чтобы  легче  вести  оборону,  оставшаяся  семерка  сомкнулась,  но   в
результате  непрерывных  атак  наших  истребителей  тут  же  рассыпалась  и,
беспорядочно сбросив бомбы, повернула  обратно.  "Ястребки"  только  того  и
ждали.    Разрозненные,    лишенные    единого    руководства,    тихоходные
бомбардировщики легко становились их добычей.
   А на высоте завязалась такая карусель, что разобраться, где  свои,  где
чужие, было невозможно. С той и другой стороны в бою  участвовало  не  менее
чем  по  сотне  самолетов.  Строй,  конечно,  распался,  каждый   действовал
самостоятельно. Сверху доносился  беспрерывный  треск  пулеметных  очередей.
Японцы теперь уже не рвались к Ханькоу, а, наоборот, оттягивались домой.  Но
это бегство обходилось им дорого.
   Наблюдая за боем, я стоял на бруствере окопа и думал: "А где же еще две
колонны бомбардировщиков, о которых нас предупреждали?"  Позже  я  узнал  от
Алексея \62\ Сергеевича,  что  японцы,  увидев  советских  истребителей,  не
решились идти на цель. В погоню за ними  бросилась  группа  наших  летчиков:
упустить такую добычу было бы непростительно.
   Вояж авиагруппы противника на город Ханькоу  закончился  бесславно.  На
земле пылало тридцать шесть костров. Вскоре мы узнали от  полковника  Чжана,
что император Японии сместил нескольких высших чинов военно-воздушных сил за
"подарок" в день его рождения.
   В небе Ханькоу мы потеряли два самолета, а  несколько  машин  противник
основательно потрепал. Судьба же летчика Антона Губенко была неизвестна.  До
боли в глазах всматривались мы в  белый  от  жаркого  солнца  горизонт.  Что
случилось? Сбит? Но тогда товарищи видели бы горящую машину.  Увлекся  боем,
ушел далеко от аэродрома и на обратный путь не хватило горючего? С Губенко я
успел подружиться и крепко переживал за него.
   Долго стояли мы с врачом Журавлевым, охваченные тревожными  раздумьями.
Вдруг показалась  черная  точка.  Она  росла  на  глазах  и  наконец  обрела
очертания самолета.
   - Антон! Жив! - не сдержал  я  радости.  Да,  это  была  машина  Антона
Губенко. Шла она неуклюже, покачиваясь с крыла на крыло. Заход  на  посадку.
Пробег. Остановка на рулежной полосе. В чем дело? Подбегаем к самолету и  не
верим глазам: винт погнут, фюзеляж изрешечен. Как же Антон сумел  довести  и
посадить такую калеку?
   Губенко спокойно вылез из  кабины,  снял  парашют,  не