награда  -  орден
Ленина. Позже Алексей Смирнов стал дважды Героем Советского Союза.
   Был у Кирсанова заместитель - Саша Авдеев. В одном из воздушных боев он
сошелся с немецким истребителем на лобовых. Фашист оказался  не  из  робкого
десятка, с курса не свернул...
   - Своими глазами видел, - рассказывал  Кирсанов,  -  как  два  самолета
устремились навстречу друг другу. Удар. Взрыв... И объятые огнем куски машин
рухнули на землю.
   Отважному летчику Авдееву посмертно присвоили звание  Героя  Советского
Союза.
   И еще об одной схватке эскадрильи Кирсанова над Воронежем. Шестерка его
истребителей  встретилась  с  двадцатью  восьмью   "мессершмиттами".   Нашим
пришлось нелегко: против одного советского истребителя почти пять вражеских.
И все же кирсановцы не отступили. Одного "мессера" свалил на землю командир.
Но и его самолет \201\ порядком потрепали. Снарядом повредило  маслосистему,
и мотор заклинился. Пришлось садиться в поле.
   Ожесточенные бои в воздухе шли непрерывно, и мы несли немалые потери. В
полках оставалось по десять - пятнадцать самолетов. Командирам и комиссарам,
как и в начале войны, приходилось бороться за сохранность каждой машины.  За
намеренную поломку боевой техники мы беспощадно наказывали  злоумышленников,
а некоторых предавали суду. А такие случаи хоть и редко,  но,  к  сожалению,
бывали.
   Помню, пришлось судить капитана  Н.  Когда  полк  начал  нести  потери,
летчика объял страх. Взлетит, бывало, вместе со всеми, а минут через пять  -
семь производит вынужденную посадку. Приходит и докладывает:
   - Мотор отказал...
   Поверили раз,  другой.  А  когда  вновь  получилась  такая  история,  я
приказал инженеру Белоусову тщательно осмотреть самолет.
   Почему закралось сомнение? Мне и раньше доводилось встречаться  с  этим
человеком. Как только разговор заходил о  боевом  задании  -  он  тотчас  же
менялся в лице, губы начинали дрожать.
   "Может, капитан трусит?" - подумал я. Так  оно  и  оказалось.  Комиссия
выехала на место вынужденной посадки  машины,  тщательно  осмотрела  все  ее
узлы. Потом подняли, запустили мотор. Работал он нормально.
   - Что вы теперь скажете?
   Н. промолчал, виновато опустив голову.
   Трибунал разжаловал капитана в рядовые и направил в штрафной батальон.
   Этот случай послужил предметом большого разговора на совещании с летным
составом.  Должен  сказать,  что  впоследствии  подобное   не   повторялось.
Командиры экипажей служили образцом выполнения воинского  долга,  показывали
пример мужества и отваги.
   В поддержании  дисциплины,  высокого  политико-морального  состояния  в
авиационных частях огромную роль играли военные  комиссары.  Они  были,  как
правило, первоклассными летчиками, отличными бойцами.  Храбрость  комиссару,
как говорится, по штату положена. Не может он призывать к отваге и героизму,
если сам не обладает такими качествами.  Комиссары  были  душой  солдат,  их
честью и совестью, цементировали армейские ряды, \202\  вносили  в  них  дух
высокой идейности, непоколебимой  стойкости,  беззаветной  верности  святому
делу  защиты  Родины.  Неспроста  же  гитлеровское  командование  стремилось
истреблять комиссаров в первую очередь.
   Уже после нашей победы я прочитал в одном из документов, обнаруженных в
фашистских военных архивах, о распоряжении Гитлера. Он выступал на совещании
высшего командного состава немецкой армии, состоявшемся 30 марта 1941  года.
Учитывая роль, которую играют  в  Красной  Армии  военные  комиссары,  фюрер
приказал  уничтожать  их  в  будущей  войне  беспощадно.   Предлагалось   не
рассматривать советских  политработников  как  военнопленных,  а  немедленно
передавать СД (службе безопасности) или расстреливать на месте.
   12  мая  1941  года  была  издана  официальная   директива   верховного
командования германских сухопутных сил, в которой говорилось:  "Политические
руководители в войсках не считаются пленными  и  должны  уничтожаться  самое
позднее в транзитных лагерях, в тыл не эвакуируются..."
   Однажды  мимо  нашего  аэродрома,  находившегося  вблизи  города  Изюм,
проходила большая колонна отступающих войск.  На  привале  я  встретился  со
старшим политруком, заместителем командира стрелкового полка но политической
части. Разговорились. Он  был  до  крайности  изможден  и  производил  такое
впечатление, будто ею только что выпустили из заключения.
   - Вы не ошиблись, - ответил он на мой  вопрос.  -  Сидел  в  фашистском
концентрационном лагере.
   - Как вы попали туда? - спросил я его.
   - Не добровольно, конечно, -  горько  усмехнулся  старший  политрук.  -
Захватили  в  бессознательном  состоянии  на  поле  боя,  а  когда  очнулся,
вижу-колючая проволока. Хорошо, что звездочек не было, приняли за командира.
Иначе висеть бы мне на первом  же  дереве.  А  пуля  во  всех  случаях  была
обеспечена.
   - Как же вам удалось вырваться?
   - А что мне оставалось делать? Нашего  брата  Гитлер  не  жалует.  Чем,
думаю, у стенки или рва быть  расстрелянным  -  лучше  уж  пусть  убьют  при
побеге. Терять мне было нечего. Я совершил побег и, как видите, жив.
   Вскоре колонна поднялась. Ушел вместе со всеми и старший политрук, и  я
подумал: "Жизнь потрепала \203\ человека так, что от пего остались  кожа  да
кости. А дух все-таки не сломила. Комиссарская, партийная закваска живуча".
   В один из июльских дней 1942 года  авиация  пашей  группы  должна  была
нанести несколько бомбардировочных ударов перед фронтом 40-й армии в  районе
Воронежа. Для координации действий на командный пункт армии, располагавшийся
северо-восточнее города, ранним утром выехал  со  своим  адъютантом  генерал
Горбацевич. Вслед за ними приехал туда и я.
   Около семи часов утра окрестности огласились могучим гулом. На  задание
пошла  первая  группа   бомбардировщиков.   Горбацевич,   его   адъютант   и
представитель штаба 2-й воздушной армии вышли  на  опушку  леса.  Неожиданно
из-за деревьев выскочила пара Ме-109.  Послышался  резкий  свист,  на  земле
четырежды взметнулось пламя, вздыбились фонтаны земли и дыма.
   Я стоял метрах в ста от Горбацевича и видел, как он взмахнул  руками  и
упал на землю. Подбежал к нему. Бледное, перекошенное страданием лицо. Глаза
закрыты. Губы что-то невнятно шепчут.  Мы  повернули  его,  чтобы  осмотреть
раду. Гимнастерка на спине густо пропиталась кровью.
   Тотчас же вызвали врача, но помощь не потребовалась: генерал скончался.
   Гибель Горбацевича тяжело переживали  все  авиаторы  нашей  группы.  Не
стало замечательного командира и большого жизнелюба. Гроб с его телом в  тот
же день, доставили самолетом в Мичуринск и  с  воинскими  почестями  предали
земле рядом с могилой великого преобразователя  природы.  Состоялся  митинг.
Прозвучал прощальный залп. И тут же в воздухе  появилась  группа  самолетов,
ведомая командиром 153-го полка С. И. Мироновым. Пройдя над  местом  похорон
генерала на малой высоте, истребители взмыли  ввысь,  и  в  небе  троекратно
прозвучал пушечно-пулеметный салют. Бойцы воздушного фронта отдали последние
почести своему любимому командиру.
   Ненависть к фашистским убийцам была  настолько  велика,  что  мы  сразу
после  траурного  митинга  решили   подготовить   к   боевому   вылету   все
бомбардировочные части, \204\  находившиеся  в  нашем  распоряжении.  Смерть
командира звала к святому мщению. Мощный удар по врагу с воздуха был  лучшим
ответом за тяжелую утрату.
   Вскоре после гибели Горбацевича ударные группы были расформированы.  На
базе нашей была  создана  244-я  авиационная  дивизия.  Работы  прибавилось,
потому что на первых порах мне пришлось совмещать две должности: командира и
его заместителя по политической части.
   Однажды во второй половине дня мне позвонил командующий  2-й  воздушной
армией генерал С. А. Красовский:
   - В Касторной разгружаются немецкие  эшелоны.  Я  посылаю  туда  группу
пикировщиков. Прошу прикрыть их истребителями.
   - Хорошо, будет сделано, - ответил я командарму.
   У нас в резерве были две готовые  к  вылету  девятки  бомбардировщиков.
Эшелоны на выгрузке - цель заманчивая, и нельзя было упускать столь  удобный
случай, чтобы нанести противнику наибольший урон. Словом,  на  задание  ушли
истребители и бомбардировщики дивизии.
   Бомбометание было  удачным.  Один  эшелон  с  боеприпасами  взлетел  на
воздух, два загорелись. Весь железнодорожный узел  охватило  пламенем.  Наши
самолеты благополучно  вернулись  на  свои  базы.  Соседи  же  недосчитались
четырех бомбардировщиков.
   Вечером по буквопечатающему аппарату СТ-35 получаю приказ  за  подписью
Красовского: "...Рытов, желая усилить удар по немцам,  дополнительно  послал
две девятки бомбардировщиков, чем ослабил истребительное прикрытие... Рытову
объявить выговор".
   Вот те раз, думаю. Хотел сделать лучше, а заработал  взыскание.  Спустя
некоторое время Красовский звонит по телефону.
   - Ну что, получил?
   - Получил, - отвечаю.
   - Не огорчайся, - успокоил он.- Это для  назидания.  Понял?  -  Генерал
рассмеялся и добавил: - Кстати, приказ я послал только тебе...
   Внезапный массированный танковый  удар  врага  вызвал  растерянность  в
рядах защитников Ростова. Части и \205\ соединения  Южного  и  Юго-Западного
фронтов начали отступать.
   Неподалеку  от  одного  из  наших  аэродромов,  в  широкой  балке,  где
предполагалось наступление танков противника, сосредоточилась рота  фугасных
огнеметов.  Похожие  на  чугунные  самовары,  они  были  врыты  в  землю   и
подготовлены к бою. Надо заметить, что  гитлеровцы  боялись  этого  грозного
оружия. И не случайно:  под  струями  зажигающей  смеси  танки  горели,  как
спичечные коробки.
   Вопреки предположениям немцы пошли не по самой балке, а по  ее  гребню.
Бессильные отразить этот натиск стали и огня, огнеметчики покинули траншеи.
   Когда наши  войска  оставили  Ростов,  мы  получили  приказ  Верховного
Главнокомандующего, в котором говорилось, что дальнейшее отступление  смерти
подобно, что Красная Армия в состоянии не  только  остановить  врага,  но  и
разгромить его, вышвырнуть за  пределы  Родины.  Приказ  повелевал  железной
рукой  навести  порядок  и  дисциплину   в   армейских   рядах,   беспощадно
расправляться с трусами и паникерами, стать  непреодолимой  стеной  на  пути
фашистов, проявлять в бою храбрость, мужество, не жалеть сил и самой жизни в
борьбе с захватчиками.
   Когда командир и я прочитали этот приказ,  нам  было  неловко  смотреть
друг другу в глаза. Мы делали немало  для  того,  чтобы  летчики,  штурманы,
инженеры,   техники   и   другие   специалисты   достойно   выполняли   свой
патриотический долг. Многие авиаторы отдали свою жизнь во имя Отчизны, живые
были  удостоены  почестей  и  боевых  наград  за  беспримерное  мужество   и
самоотверженность.  Но  тем  не  менее  партийная  совесть  -  высший  судья
коммунистов - не давала покоя. Наше соединение - не изолированная единица, и
если вся армейская громада не смогла сдержать напор врага,  значит,  в  этом
есть доля и нашей вины.
   Не теряя времени, весь руководящий состав штаба и политотдела выехал  в
части. Надо было довести приказ  Верховного  Главнокомандующего  До  каждого
офицера и  солдата,  добиться,  чтобы  они  поняли  всю  глубину  опасности,
нависшей над Родиной,  прониклись  чувством  личной  ответственности  за  ее
судьбу, сознанием необходимости еще упорнее драться с врагом. Я  приехал  на
аэродром, где стояли два полка - \206\  истребительный  и  бомбардировочный.
Экипажи  только  что  вернулись  с  боевого  задания.   День   был   жаркий,
безветренный, н пыль, поднятая самолетами, еще висела в воздухе.
   Личный состав  выстроился  поэскадрильно.  Я  читал  приказ,  отчетливо
выделяя каждое слово. Лица  людей  становились  строгими,  сосредоточенными.
Беспощадная  горькая  правда  о  положении  на  фронтах,  страстный   призыв
остановить врага, заставить  его  повернуть  вспять  вызвали  в  людях  бурю
чувств.
   Один из летчиков решительно поднял руку и  вышел  вперед.  Повернувшись
лицом к строю, он резко сорвал с головы шлемофон и горестно сказал:
   - Заслужили... От народа позор... Когда это было видано?
   Голос его крепчал, временами переходя на  высокие  тона.  Казалось,  не
человек говорит, а стонет его истерзанная болью душа.
   Этого летчика,  недавно  представленного  к  ордену  Красного  Знамени,
трудно было упрекнуть в отсутствии мужества.
   - Если мы не остановим неприятеля, - продолжал он, -  проклятье  народа
падет на нас, и мы не смоем его даже собственной кровью.  Пусть  каждый  наш
выстрел, каждая сброшенная бомба несут фашистам смерть. Только смерть! Лучше
погибнуть в открытом бою, чем заслужить презрение народа.
   Люди один за другим выходили из строя и говорили о том, что наболело на
душе за год тяжелых боев и вынужденного отступления. Мне и раньше доводилось
проводить митинги, но таких речей, как в этот день,  я  никогда  не  слыхал.
Никто не старался свалить вину на других  за  большие  и  малые  просчеты  в
руководстве. Скорее это была жестокая самокритика.
   - Не  будем  обвинять  пехотинцев  за  отступление,  -  заявил  инженер
истребительного полка. - Выходит, мы плохо помогаем им, коль они сдают рубеж
за рубежом.
   Приказ Верховного Главнокомандующего, словно могучая пружина,  поставил
на взвод всю силу людей, их энергию, жгучее желание во что бы  то  ни  стало
остановить и уничтожить врага.
   Митинг прервал тревожный сигнал с командного пункта. \207\
   - По самолетам! -  крикнул  командир  истребительного  полка  и  первым
поспешил к боевой машине.
   Взвыли моторы, и  самолеты  устремились  в  воздух.  По  данным  постов
воздушного наблюдения, большая группа фашистских бомбардировщиков шла  южнее
нашего аэродрома. Вероятно, они намеревались уничтожить  переправу,  которую
саперы начали возводить еще вчера. Истребители дрались отчаянно. Не  обращая
внимания на огонь кормовых установок,  они  решительно  атаковали  вражеский
строй и сбили шесть "юнкерсов".
   Потеряли и мы один "ястребок". Израсходовав  боезапас,  летчик  подошел
вплотную к бомбардировщику и винтом ударил по плоскости.  Тот  накренился  и
начал беспорядочно  падать.  Отважному  соколу  не  удалось  воспользоваться
парашютом. Он погиб, но врага не пропустил к переправе.
   Для авиаторов приказ "Ни шагу назад!" означал, что надо навязывать свою
волю противнику, ошеломлять его  дерзостью  и  отвагой,  не  обороняться,  а
нападать. Летчики и  раньше  дрались  дерзко,  напористо,  а  теперь  у  них
появилось столько ненависти к врагу, что некоторым приходилось напоминать об
осмотрительности и расчетливости.
   Суровые меры  применялись  к  тем,  кто  без  приказа  оставлял  боевые
позиции. В войсках повысилась дисциплина, возросла их боеспособность.
   В повышении политико-морального состояния личного состава большую  роль
сыграли  политработники,  партийные   и   комсомольские   организации.   Они
разъясняли политику  партии,  приказы  командования,  вдохновляли  людей  на
подвиги.  Коммунисты  и  комсомольцы  личным  примером  увлекали  бойцов  на
смертный бой с фашизмом.
   Партийно-политическая работа, ее  формы  и  методы  претерпели  большие
изменения.  Стало  меньше  пустопорожней  болтовни,   больше   конкретности,
деловитости.
   Новый размах получила пропаганда подвигов бойцов и  командиров.  Каждый
случай самоотверженности и героизма  становился  достоянием  всех  частей  н
подразделений, получал свое отражение в листовках, боевых листках и газетах,
беседах агитаторов. Об отличившихся летчиках, штурманах, стрелках-радистах и
техниках мы сообщали родителям, на предприятия, в  колхозы.  Все  это  \208\
поднимало боевой дух авиаторов,  развивало  в  них  высокие  морально-боевые
качества.
   В  октябре  1942  года  я  приехал  в  город,  где   формировался   3-й
бомбардировочный авиационный корпус Резерва Главного Командования, куда меня
назначили военным комиссаром.
   Окна многих домов и учреждений были  крест-накрест  заклеены  бумажными
полосами. Немцы не один раз пытались  бомбить  город  и  мост  через  Волгу.
Однако зенитная артиллерия и  истребители  Московской  зоны  ПВО  не  давали
противнику действовать безнаказанно. На пути  воздушных  разбойников  каждый
раз вставал мощный огневой заслон.
   Улицы большого волжского города были пустынны. Стар и млад работали  на
военных заводах, давая фронту резину,  патроны,  снаряды.  Редкие  прохожие,
одетые в телогрейки и рабочие спецовки, спешили по своим делам.
   Направляясь к  набережной,  я  прошел  мимо  Кремля  с  величественными
куполами церквей. Вековые липы  уже  успели  сбросить  свой  наряд.  Широкие
желтые листья мягко шуршали под ногами. Никто их не убирал. Казалось,  земля
была покрыта  пестрым  ковром.  С  высокого  берега  хорошо  просматривалась
заречная сторона. На горизонте сипел сосновый бор.
   Я  присел  на  скамейку.  Великая  русская  река  спокойно  несла  свои
свинцово-холодные воды. Белыми лебедями  плыли  по  ней  отражения  облаков.
Давно уже не ощущал я  такого  спокойствия,  как  в  этот  час.  Вспомнилась
радостная, полная жизни песня:
   Красавица народная, Как море полноводная, Как Родина  свободная,Широка,
глубока, сильна!
   Идиллию спокойствия неожиданно нарушили резкие сухие выстрелы. Я поднял
голову и увидел в небе серые шапки разрывов. Но вражеский разведчик  шел  на
большой высоте и был недосягаем для  огня  зенитчиков.  Мысль,  что  и  сюда
подбирается враг, отогнала минутное успокоение. Я встал и отправился в  штаб
корпуса, размешавшийся в помещении одной из школ. \209\
   Дежурный провел меня в кабинет комкора и сказал:
   - Придется подождать. Генерал выехал на аэродром.
   Не прошло и часа, как командир корпуса вернулся. Я представился ему.
   - Знаю, знаю. Сообщили о вас. - Он стиснул мою руку  в  своей  огромной
ладони и назвал себя: -Каравацкий Афанасий Зиновьевич. Прошу садиться.
   Командир сел за стол и, пригладив черные с проседью волосы, заговорил о
текущих делах:
   - Самолеты прилетели, а горючего  не  хватило  для  заправки.  Пришлось
принимать срочные меры. Кровати вот тоже  установили  в  общежитии,  матрацы
набили соломой, а простыней нет. Опять любезно  разговаривал  с  тыловиками.
Везде  самому  приходится  успевать.  Хорошо,  что   вы   приехали.   Корпус
формируется из готовых полков. Они разбросаны на  большом  удалении,  сильно
потрепаны на фронтах, многого не хватает. Мотаюсь целыми днями... Надеюсь, с
вами теперь дела пойдут веселее. - Каравацкий вышел  из-за  стола  и  подвел
меня к карте. - Вот здесь дивизии, - показал он, - а здесь - полки. Они  уже
почти полностью укомплектованы. Соединения Куриленко и Ничепуренко  получили
пикирующие  бомбардировщики  Пе-2.  Сейчас  идет  боевая  учеба,  слаживание
подразделений. Штабы дивизий пока подготовлены  слабо.  Как  видите,  работы
предстоит много, - закончил комкор.
   На другой день я выехал на ближайший  аэродром.  Части,  стоявшие  там,
производили хорошее впечатление. Летчики уже имели  боевой  опыт,  моральное
состояние личного состава не вызывало тревоги. Впрочем, это было лишь первое
впечатление. Чтобы по-настоящему изучить людей, требовалось время.
   И я начал подробнее знакомиться с авиаторами корпуса: присутствовал  на
партийных собраниях, на совещаниях командного состава, бывал на полетах,  не
обходил вниманием и обслуживающие подразделения. Местный район  авиационного
базирования  возглавлял  расторопный  командир  Рошаль.   Он   умел   быстро
устанавливать деловые связи с предприятиями, и, когда  случалась  заминка  В
обеспечении частей, хозяйственник всегда находил  выход.  В  интересах  дела
Рошаль нередко пренебрегал разного рода формальностями и решал  вопросы  без
проволочек... Город с его многочисленными промышленными \210\ предприятиями,
крупным  железнодорожным  узлом  и  мостом  через  Волгу  притягивал  словно
магнитом  алчные  взоры  фашистов.  Они  намере