воим  хитрым  зеленым  глазом на  меня
вприщур:
     -- А я допускаю, что Мельник вообще не притрагивался к скрипке.
     -- А как же?
     -- Не  знаю, -- пожал плечами комиссар. -- Допускаю, что те, кому нужна
была   скрипка,  оставили  ему,  как  всякому  наемнику,   взятый  город  на
разграбление.
     Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку:
     --  Слушаю.   Ну?  У  меня.  А   что  такое?   А-а,  это   всегда  надо
приветствовать. Доставьте его прямо ко мне.
     Комиссар положил трубку и, подняв палец, значительно сказал:
     --  Арестованный Мельник  просится на  допрос. Но с тобой,  видишь,  не
захотел разговаривать, а изъявил пожелание дать показания главном генералу в
МУРе. Удовлетворим просьбу?
     -- Обязательно.
     Комиссар надел очки, весело взглянул на меня:
     -- Вот видишь, Тихонов, как хорошо быть генералом?
     -- Я думаю...
     --  То-то. Ты сколько пыхтел, пока  жука этого навозного изловил? А вся
слава от его признания мне достанется, Я махнул рукой:
     -- Это мы еще посмотрим...
     -- Чего смотреть-то?
     -- А что он скажет?..

     Мельник  остановился  посреди огромного кабинета  --  тулуп расстегнут,
настороженно  закинута голова, руки  за спиной --  прямо  стрелецкий воевода
перед казнью.  Сердито повел клочкастыми бровями, посмотрел на меня мельком,
перевел  взгляд  на тускло  высвечивающие серебром погоны  комиссара,  снова
глянул на меня, недовольно сказал:
     --. А  он здеся зачем? Я ведь сказал,  что  только главному буду давать
показания!
     Комиссар  вышел  ему навстречу из-за  стола,  сделал  несколько  мелких
катящихся шажков и замер в испуге:
     -- Степан Андреевич, никак я вас прогневал? Недовольны вы, что пустил я
на допрос инспектора Тихонова? Может,  прогоним его?  Мне же  беседа  с вами
куда как дороже!
     -- Я свое слово сказал! -- отрубил Мельник. Комиссар обернулся ко мне:
     -- Слышал,  Тихонов, золотое слово?  Прямо ума  не  приложу, что  мне и
делать  теперь. Ведь  не  будет,  я  думаю,  говорить  со мной Мельник.  Ах,
жалость-то какая! Может, такое счастье раз в  жизни человеку выпадает, а  ты
мне, Тихонов, все испортил. Он у тебя где, в КПЗ содержится?
     Я кивнул. Комиссар горестно развел руками, торопливо вернулся за  стол,
тяжело вздохнув, сказал:
     --  Значится,  так:  переведи  его  в  тюрьму,  то  бишь,  следственный
изолятор. Это  раз. Теперь два  -- подготовь материалы для предъявления  ему
также обвинения в краже государственного имущества в особо крупных размерах.
Сколько там по девяносто третьей статье,  по "приме" полагается, запамятовал
я?
     -- От восьми лет до расстрела.
     -- Прекрасный диапазон,  -- одобрил комиссар. -- И третье, затребуй все
дела -- Калаганина, Фомки Крысы, Финогея, Сявки-Сидоренко, ну, короче,  всех
по списку, где проходил инструмент  нашего уголовного фабриканта. Привлекать
мы тебя, Степан Андреевич, и  по этим всем  делам  будем, -- ласково заверил
комиссар. --  Чистое соучастие в стадии приготовления преступления. А засим,
как говорится, не смею задерживать, конвой вас ждет в приемной...
     Мельник  не  ожидал  такого  поворота. Он  как-то весь  съежился, усох,
ростом стал меньше, к выходу пошел, тяжело двигая враз зачугуневшими ногами.
У дверей остановился, оглянулся на комиссара, сказал грустно:
     -- Я думал, у нас душевный разговор получится...
     Комиссар по-кошачьему легко, неслышным плывущим шагом пересек  кабинет,
и,  как  в   волшебстве  кинематографа,  вдруг  исчез  его  животик,   стали
незаметными все лампасы, колодки, погоны, исчезла благообразная генеральская
важность --  он летел через коробку кабинета, как пущенный из рогатки  литой
камень. И это был вновь молодой, прославленный своей удивительной лихостью и
бесстрашием оперативник, который четверть века назад  внедрился в наводившую
на всех ужас банду  "Черная кошка" и переловил бандитов всех до одного. Чудо
перевоплощения  свершилось  на  глазах,  будто комиссар  сбросил с себя, как
ненужный комбинезон, всю свою блондинистую вальяжную внешность и  оттуда, из
этого  парадного  комбинезона,  выскочил сухой, жилистый,  черный  от злости
человек.
     -- А почему у нас с  тобой должен был получиться душевный  разговор? --
тихо спросил комиссар, и  от  этого  тихого  голоса, почти  шепота,  Мельник
вздрогнул.
     Честное  слово, от неожиданности  я  сам испугался!  Комиссар подошел к
Мельнику вплотную, но  все равно было как-то незаметно, что вор выше его  на
целую  голову. Комиссар  смотрел ему  в  подбородок,  не задирая  головы,  и
Мельник против воли  стал клониться, его  как-то  судорожно изгибало  -- так
старался он поймать взгляд комиссара.
     -- Ты  что  думал?  -- так же тихо,  без выражения сказал комиссар.  --
Стоит тебе согласиться, так я здесь чай с пирогами накрою, сядем в обнимку и
поговорим про жизнь твою, мною загубленную? Да-а? Вот на-ка, выкуси! Ты вор,
старый уголовник, ты  мне, Тихонову,  ты  всему нашему народу поперек  горла
стоишь! Ты украл скрипку, которую  гений  в слезах и поту выстрадал! И играл
на ней гений, людям нашим счастье каждым мгновеньем дарил, а ты обокрал весь
народ -- и  теперь ко мне явился, снизошел до  дружеской душевной беседы. Ты
что думал,  что я  -- советский генерал -- буду пожимать лапы твои  поганые,
унижаться перед тобой, к тебе в настроение подкладываться -- сделай милость,
Мельник, расскажи мне, по дружбе нашей возникшей, как ты скрипочку  упер? Не
дождешься!! Ишь, добродей  нашелся! Ты  что-то не  пришел ко мне с  душевной
беседой, когда мы тебя искали. А когда Тихонов, как кота нагадившего, из-под
шкафа тебя за  шиворот выволок,  ты про  душевность вспомнил! Я  из-за таких
ребят  душевных инфаркт имею, три ваших  пули в  себе ношу и без снотворного
уснуть не могу! И  никаких  снисхождений не жди себе  --  это я  тебе именно
душевно  обещаю. Поэтому  ты или всю правду, слышишь --  всю! -- расскажешь,
или мы  с тобой вопрос решенным  считаем.  Доказательств по делу  --  во, по
самую маковку!
     Комиссар  повернулся  на  каблуках, спокойно, не  спеша прошел к своему
креслу, и в то мгновение, пока усаживался, он успел вновь неуловимо нацепить
комбинезон своего спокойного благодушия.
     -- Черствые  и  бездушные  мы  люди  с  тобой, Тихонов,  --  блеснул он
золотыми зубами.  --  Не  имеем  деликатного  подхода  к молодому неопытному
человеку, впервые оступившемуся в жизни.
     Я засмеялся:
     --  Мельник у  нас действительно  тонкий, мечтательный паренек.  Ну так
что, Мельник?..
     Он  скинул полушубок,  аккуратно свернул его и положил на пол у дверей,
подошел к столу, уселся прочно, провел рукой по лысине, деловито сказал:
     -- А чего ж  теперь делать-то мне остается? Придется говорить, а  то, я
вижу,  сердит вы,  гражданин начальник,  сразу  в амбицию. Чего ж  вас злить
понапрасну, и так видать, что вы мужчина серьезный.
     -- Это с  самого начала надо было  понять -- для собственной же пользы,
--  сказал  комиссар  и,  нажав кнопочку на пульте,  сказал  в  микрофон: --
Стенографистку ко мне...
     -- С чего начинать? -- спросил Мельник.
     -- С начала. С детства с самого.
     --  Э-э, долгая будет тогда  история. Мне ведь, почитай, годов, как вам
обоим будет.
     --  Ты на  нас жалость  не нагоняй, -- сказал комиссар. --  А  лег тебе
всего на пять больше, чем мне.
     -- Труднее  мои годы  были, потому много они дольше,  -- мотнул головой
Мельник. -- Прятаться -- оно всегда тяжельше, чем вдогонку бегать.
     -- Угу, -- кивнул комиссар.  -- Кто же это тебя прятаться заставлял? Ты
же ведь, говорят,  как Кулибин,  все своими руками  сделать  можешь.  Вот  и
работал бы себе на здоровье.
     --  Задарма-то?  --  зло  посмотрел  на  него  Мельник. --  Кабы  жизнь
по-другому выстроилась, я  бы миллионер был, своим заводом управлял, а не  у
тебя в кутузке горюнил с ворами-то...
     -- Чем же это жизнь твоя не задалась?
     -- Потому как  жить по-людски не даете -- если человек умел и  к работе
охоч, должен иметь  он свое материальное награждение. Я работать -- спор  да
умел, а рядом -- дармоед. Ему -- за общественность, за болтовню --  грамоту,
он, бездельник,  как всяк дурак, красному рад, да и не  стоит он большего, а
мне --  на кой шиш нужна мне грамота?  Я свою прибыль  иметь  хочу  -- а мне
прогрессивку, пятак за просто так в зубы ткнут и на Доску почетную. Ударник!
А мне ваш почет, как рыбке зонт. Мне моя копейка надобна, тогда бы сроду  на
чужую не позарился. Да и не брал я никогда  чужого вот до последнего случая.
Инструмент фартовым людям делал  -- это было! Так они его за деньги покупали
у меня, а что там творили они с ним -- меня это не касаемо.
     -- Хороша у тебя философия, -- пробормотал комиссар.
     -- А  чего  в ней плохого? Это если я в сельпе топор куплю да жене дома
башку  снесу,  что  же --  продавца со мной  под суд? Я  свой  труд,  умение
приложил, вещь изготовил, а  там  не мое  дело -- "фомкой"  и гусиной  лапой
орудуют или пользуют как сверло либо там вороток!
     Комиссар тихо засмеялся и спросил:
     -- А ты зачем молнии на "фомках" ставил? Вещь приметной  делал,  скорее
засыпаться можно было. Зачем? Мельник пожал плечами:
     -- Просто так ставил. Вроде знака моего мастерового... Чтобы знали...
     Комиссар покачал головой:
     -- Нет, неправда это, что  просто  так. А знак свой -- это точно. Чтобы
не  спутали.  Риск  хоть  и  понимал,  а  жадность  была   сильнее.  Блатной
переплачивал охотно, шик свой  в этом видел,  да и вроде гарантии были  твои
молнии для него -- знали,  что ты хороший мастер. Но это теперь все неважно,
я так, кстати спросил. Значит, заработку тебе честного не хватало, повязался
ты с ворами. Так?
     -- Так, -- согласился Мельник.
     -- А я вот на тебя уже все бумаги вытребовал, -- сказал комиссар. -- Не
видать по ним, чтобы ты сильно бедовал на государственной получке. Куда тебе
больше было -- у тебя же детей нет?
     -- А при чем дети? -- удивился Мельник. -- Человеку и без детей копейка
живая нужна.
     -- А зачем? -- простовато спросил комиссар. Мельник  наклонился  к нему
ближе, жарко дыша жадностью и завистью.
     -- Ты соседей, чай, только на нижнем этаже у себя видел. Покои у тебя в
квартире, поди, барские, как генералу  полагается быть. И  машиночка черная,
лаковая с  шофером подается по утрам,  теплая, чтоб не застыл  ты по дороге,
спаси  бог.  И дачка об  два этажа, из кирпичиков  сложенная,  с участком на
гектар на цельный -- все, все  это имеешь. А мне почему  нельзя?  У нас ведь
равенство! Или  я  рылом до  равенства  не  вышел?  Так  ты скажи  -- я  еще
потерплю, повременю,  когда  мне все это понастроят да на блюде с полотенцем
подадут..,
     Комиссар задумчиво  забарабанил по  столу  карандашом,  а  я  про  себя
засмеялся -- Мельник до удивления попал  не в цвет: комиссар только три года
как  переехал  из коммунальной  квартиры в  двухкомнатную малогабаритку,  из
физкультурных соображений принципиально ходит на  работу пешком, а  дачи  не
имеет,   поскольку   яростно  ненавидит  всякие  дачные  кошелки,   комаров,
клубничные грядки и необходимость ежедневно  терять два часа на езду. По той
же причине он терпеть не может охоту и рыбалку.
     А комиссар сказал:
     -- Да, имею. Квартира хорошая и дачка --  ничего, не жалуюсь. И шофер с
машиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого?
     -- А то следует,  что ты  от  государства все это за  так имеешь, а мне
хоть бы  малую толику  от добра твоего руками своими мозолистыми  заколотить
надобно. Вот и  считаешь ты меня жуликом, а я тебя  тем и хуже  только,  что
тоже жить хочу по-людски...
     Комиссар засмеялся и с любопытством спросил:
     -- А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался?
     --  Не  бойся,  не  фабрикант,  не  помещик, не эксплуатировал  никого.
Трудовой был он человек.
     -- А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул?
     --  Не батрачил, но и ему  в жизни досталось  горюшка да слез хлебнуть.
Мастеровой он был человек.
     Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек.
     -- Вот запросил я  о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне,
что твой папаша  был действительно человек мастеровой. Архивы, знаешь, какую
память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там все
записано...
     Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск.
А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз:
     "-- ...Мельник  Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин  города
Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью  Союза русских
промышленников, владелец собственного каменного дома и двух  доходных домов,
держит механическую  мастерскую  с  кузней и  слесарную  мануфактуру,  имеет
откупной  лист  на  сборку  и  ремонт самодвижущихся  экипажей  американской
компании "Форд". В августе 1916 года  получил заказ военного министерства на
изготовление бронеавтомобилей, но развернуть производство смог только в 1918
году и поставлял броневики для  армий атамана Краснова и  генерала Деникина.
Участник  контрреволюционного  заговора  в Самаре,  расстрелян  по приговору
Военно-революционного трибунала..."
     Комиссар положил бумагу на стол и сказал:
     -- Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек.
     -- А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь  лет было,
когда он помер.
     -- Почему же -- ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатств
несметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой и был он
не  мастеровой, а крестьянин  из-под  Кондопоги. И  когда  стали мы  с тобой
сиротами-беспризорниками,  перспективы  у нас с гобой были равные. Но ты был
умный  и  хотел  свое  хозяйство  поставить,  а я  был  глупый  и  от своего
голодранства  хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники  паять, а в
меня  кулак Спиридонов  железной  чекой  по башке классовое сознание вселил.
Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на Путиловский подался.  Ты
у  себя дома мастерскую налаживаешь, а  я  --  на рабфак.  По  радио поют --
"Вставай, страна огромная" -- я под Ельню, а ты, с язвой-то со своей липовой
-- под  бронь  механиком-наладчиком  на хлебозавод. Что  ты так  смотришь на
меня? Я твою биографию хорошо прочитал.,.
     -- Оно и видать! -- сказал Мельник.
     --  Конечно,  --  невозмутимо  ответил  комиссар. --  Я  с  батальонной
разведкой через  линию  фронта,  а  ты с  буханкой  под  фуфайкой  --  через
проходную. Да-а,  значит,  пришел я с фронта --  и в ОББ -- отдел  борьбы  с
бандитизмом, а ты -- за старое. Я  --  по малинам  и  притонам, а  ты --  им
инструмент надежный, двумя  молниями  меченный.  И в конце  оба мы с тобой в
этом кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно
все раскрутилось. А ты боялся, что  душевного  разговора у нас не получится.
Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел.
     Долго сидел Мельник молча, уперев ладонями тяжелую шишкастую  голову, и
по  напряженной широкой спине  его я видел, как борются в нем, кипят злость,
усталость, гнев, досада, сожаление о невозвратимом, бессилие и  необычайная,
громадная  тоска и жалость  о том, что было сделано в целой  жизни и  теперь
бесследно утекает, как вода из пригоршни.
     -- Ладно, о пустом поговорили, давай по делу теперь, -- сказал он.
     -- Давай, -- согласился комиссар.
     --  Пусть  барышня пишет, --  Мельник кивнул на стенографистку. -- А ты
запоминай или там как хочешь. Значит, явился ко мне лет пять назад  человек.
Стрижка модная -- "под  ноль",  ясно, с какого курорта.  Человек он, видать,
немалый  --  сразу от нескольких моих клиентов  привет передал. И  не  туфту
какую-нибудь, а враз я понял -- с делом пришел.
     -- Он вам предложил что-нибудь? -- спросил я. Мельник покачал головой:
     -- Нет. Передал привет, сказал,  что придет еще --  поговорим  о делах.
Про жизнь мою  спросил -- какие заработки. А какие они сейчас, заработки  --
вы ведь всех воров,  какие "в законе" были,  переловили, тех, кто инструмент
мой пользовал. Шантрапа всякая осталась, так что я не по  воле, так по нужде
со всеми своими делами завязал -- нет  боле спроса на мой товар. Ну, дал мне
этот человек двести рублей...
     -- За что? -- заинтересовался я.
     --  Ни  за  что.  В  виде временного  вспомоществования,  мол, ждут нас
хорошие будущие дела, это вроде аванца. Я и скумекал, что большой корабль ко
мне  прибыл,  коли ни за  что, ни про  что две сотняги отвалил --  под  одни
разговоры.
     --  Значит, вы  понимали,  что  этот  человек  преступник  и  планирует
противозаконное дело? -- задал я линейный вопрос.
     -- Ну, ясно, что не фининспектор. Ты же мне из своей зарплаты две сотни
за знакомство не подаришь. Да, короче, исчез он после этого  почти на год, а
когда  явился  вновь   --  не  узнал  его:  разнаряжен,  как  из  заграницы.
Обустраивался, говорит,  дела  приводил в ажур.  После этого стал  регулярно
заглядывать  -- водки,  закуски  навезет, анекдоты  говорит,  о  том, о  сем
расспрашивает,  а про дела -- ни гугу. Ну и я его, конечно, не  подгоняю  --
мерин на  кучера не "нукает".  Пока  однажды не приехал он,  без водки, весь
сурьезный, давай потолкуем про дела -- говорит мне.
     -- Когда это было? -- спросил комиссар.
     -- В первых числах октября.
     -- К  этому времени  вы что-либо знали  о нем -- кто он, как зовут, где
живет, чем занимается? -- Мне казалось, что сейчас Мельник говорит правду, и
очень хотелось выжать из него информации побольше, пока не передумал.
     -- Ничего я о нем не узнал и посейчас не  знаю. Яков Крест он назвался,
а имя  это его, кликуха  ли  -- кто знает. У нас ведь тоже отношения,  как в
кино у шпионов -- за лишние вопросы язык могут отрезать. Да и  вообще -- чем
меньше знаешь, тем спокойнее.
     -- А  что бы ты мог сказать о нем, как о человеке? -- спросил комиссар.
-- В "законе" он? Или из приблатненных? Культурный он мужчина или как?
     -- Не знаю, -- пожал плечами Мельник.  -- Непонятный он человек. Я ведь
мазуриков  всяких достаточно повидал, а этого  понять  трудно.  Он как мылом
весь намазанный: только чуток прижал, глядь -- уже выскочил. И крутой мужик,
жестокий. Ему по глотке полоснуть, я думаю, как тебе сморкнуться.
     -- Ну-ну, -- сказал комиссар. -- Так о чем вы серьезно толковать стали?
     -- Я, говорит мне Крест, считаю тебя человеком обстоятельным, потому не
боюсь  тебе  открыться.  Я  ведь,  говорит,  не от себя работаю.  Есть  один
человек, большой  хозяин.  Ты про  него и не спрашивай даже,  я  скорее  под
"вышак" пойду,  чем назову  его. Умнеющий  человек.  Вот предлагает  он одно
плевое  дело, а  деньги посулил за  него большие. Какое дело  --  спрашиваю.
Квартиру открыть. Я  ему отвечаю, что  сам на  кражи не ходил, никогда  и не
пойду -- боюсь.  Я  не по этому  делу. А Крест  смеется  --  забудь,  Степан
Андреевич,  всякие уголовные штучки, тут кражей и не пахнет, эти,  мол, люди
орудуют делами, которые нам и не снились. Тебе надо подобрать ключи, открыть
квартиру.  Хозяин  туда  войдет,  а тебе  и  близко подходить нельзя. Хозяин
посмотрит в  столе какие-то бумаги, и сразу уйдет, заперев дверь.  Деньги  в
зубы -- и катись.
     -- Ну, и вы согласились, -- сказал я.
     -- Не враз. Думал я долго, и чем больше, тем пуще  охота разбирала. Мне
ведь это действительно плевое дело. А деньги посулил он хорошие, и как раз к
лету хотел я кровлю железом перекрывать -- копейка лишняя бы не помешала.
     -- Так, дальше, -- попросил комиссар.
     --  Дальше  -- согласился я вскрыть  дверь.  А Крест  снова  хохочет --
одумайся, говорит, дядя,  кто  это в наше время ходит замки ломать по ночам.
Работа должна быть ювелирной, чтобы никто и не заметил гостей  непрошеных. А
как же быть? -- спрашиваю. Да Хозяин, говорит, все уже придумал и обеспечил.
Придешь ночью в