ам Дотошвили и засветить Голубя. Слушай, а
не сам ли Лунек распорядился кончить Калашникова? Предположим, казинщик стал
скрывать от своей родной "крыши" часть доходов. Пожадничал, с кем не бывает?
Лунек узнал и обиделся. А тут, очень кстати, подвернулся Голбидзе  со  своим
наездом и дураком Князем.
   Чернов покачал головой:
   - Лунек кинул нам версию с Дотошвили как кость, чтобы мы грызли и  никуда
больше не лезли. И заметь, не самого Дотошвили, а только версию.  Князя  они
сейчас выкручивают, как тряпку, где-нибудь на укромной даче под  Москвой,  в
сыром подвале. Мы потом найдем труп. Это я тебе гарантирую. Там  будет  либо
несчастный случай, либо суицид.
   Глава 7
   Егор Николаевич Баринов с детства не любил признаваться в своих  болезнях
даже самому себе. Отменным физическим здоровьем он  гордился  как  одним  из
главных своих достоинств. А болезнь - любую, даже самую обычную,  безобидную
- считал чем-то стыдным и унизительным.
   Впервые он по-настоящему понял, что значит болеть, когда восемь лет назад
его скрутил жесточайший остеохондроз. Сначала он не придавал значения ломоте
в спине. Ну, мало ли, продуло, нерв застудил.  Но,  когда  позвоночник  стал
ныть нестерпимо и уже невозможно было прыгать на  теннисном  корте,  скакать
верхом и даже просто вертеть головой, он принялся спрашивать у  приятелей  и
знакомых, нет ли у кого хорошего массажиста.
   - Проблема в том, - объяснял он, - что  у  меня  нет  времени  специально
приезжать куда-то. Более того, сейчас я даже не могу сказать, в котором часу
буду свободен завтра. А послезавтра - тем более. Мне нужен человек,  который
сумеет приезжать, куда я скажу и когда я скажу.
   Он говорил так, словно это вовсе не  его  проблема,  а  того  массажиста,
который  будет  иметь  честь  обрабатывать  его   мускулистую   спину.   Ему
порекомендовали  отличную,  правда,  дорогую  массажистку.  Но  разве  можно
скупиться, когда речь идет о собственном здоровье? Надо избавиться  поскорей
от этой пакости, и никаких денег не жалко.
   Массажистка Света Петрова появилась в его кабинете ровно  через  двадцать
минут после того, как он, набрав продиктованный приятелем телефонный номер и
поскрипывая зубами от нестерпимой боли в позвоночнике, попросил ее приехать.
   Высокая полноватая  блондинка,  дорого  одетая,  холеная,  с  той  особой
тяжеловато-царственной статью, которая бывает у  крупных  женщин.  Лицо  ее,
несмотря на тонко и умело наложенный макияж,  было  слишком  уж  простецким,
слишком  никаким,  чтобы  он  снизошел   и   взглянул   чуть   внимательней.
Короткопалые  руки  с  широкими  ладонями,  полными,   крепкими   запястьями
оказались приятно теплыми и такими сильными, что при первых  же  разминающих
движениях он невольно вскрикнул от боли.
   - Ну что же  вы  так  запустили?  -  ласково  спросила  она.  -  Придется
потерпеть. Потом будет легче.
   - Да вы не обращайте внимания, -  ему  стало  неловко  из-за  проявленной
слабости, - это я так, от неожиданности.
   - Ясненько...
   Егор Николаевич не видел ее лица, но по голосу понял, что она улыбается.
   Позже он разглядел ее улыбку. У нее был большой  рот  с  полными  мягкими
губами. Физиономисты утверждают, что такой рот  выдает  натуру  чувственную,
безвольную,  вполне  добрую,  но  легко  поддающуюся  дурным  влияниям.  Все
остальное в ее лице - небольшие  светло-карие  глаза,  короткий  толстоватый
нос, низкий, чуть скошенный лоб, спрятанный под  белокурой  челкой,  -  было
настолько неинтересно и незначительно, что ему потом иногда  казалось,  если
он встретит ее случайно на улице, может и не узнать сразу.
   После первого получасового сеанса ему стало ощутимо легче.  Боль  утихла,
он с удовольствием повертел головой, сделал несколько наклонов и приседаний.
   - Вот какой вы молодец,  -  сказала  она  со  своей  мягкой  неповторимой
улыбкой и ловко спрятала деньги в сумочку, - только  учтите,  сеансы  должны
повторяться не реже двух раз в неделю. Это вам сейчас кажется, будто все уже
нормально. Вы и правда запустили себя.
   Через три дня он вызвал ее к себе домой. Было раннее пасмурное  утро,  он
специально проснулся  пораньше,  чтобы  выкроить  полчаса  на  массаж.  День
предстоял тяжелый и напряженный. Боль не должна отвлекать его  от  серьезных
государственных дел.
   -  Ну  потерпите,  потерпите,  миленький,  -  приговаривала  она   низким
воркующим голосом.
   Он опять не мог сдержаться. Ему казалось на этот раз еще больнее. Жена  и
сын были дома, завтракали на кухне.
   Она как бы почувствовала,  что  не  следует  пока  слишком  стараться,  и
ограничилась лишь легкими постукивающими движениями. "Надо же, какая умница,
- подумал он, - понимает, что, при жене и сыне мне вопить неудобно".
   Он опять не видел  ее  лица.  Пока  она  не  делала  резких,  разминающих
движений, боль не отвлекала и можно было расслабиться. А  расслабившись,  он
вдруг стал замечать, что иногда она нечаянно касается его голой спины  своей
большой упругой грудью.
   Под тонкой шелковой блузкой не было лифчика.
   - Пап, мы ушли! - крикнул сын из прихожей.
   - Счастливо! - отозвался он, не поднимая головы. Они  всегда  уходили  по
утрам вместе. Жена отвозила сына в университет  на  своей  машине.  Хлопнула
дверь.
   - А с женой что же не попрощались?  -  спросила  она,  переходя  к  более
сильным, болезненным движениям.
   - Все-то вы замечаете. - Баринов коротко застонал.
   Было больно. Но массажистку Свету он уже не стеснялся.
   Еще через два дня он вызвал ее к себе  в  рабочий  кабинет.  Было  восемь
часов  вечера,  он  отпустил  секретаршу.  В  старом  здании  академического
института стояла гулкая тишина, только  иногда  где-то  вдалеке,  на  другом
этаже, звякало ведро ночной уборщицы.
   - Вы прямо  волшебница,  -  сказал  он,  укладываясь  на  диван  в  своем
кабинете, - я постепенно забываю о боли. Чувствую себя другим человеком.
   Сеансы массажа не только снимали боль, но как-то бодрили,  молодили.  Это
было очень важно при его  тяжелой  ответственной  работе,  при  молоденькой,
очаровательной любовнице. Попробуй-ка, закряхти по-стариковски!
   После сильных разминающих движений она перешла к легким, поглаживающим, и
опять он расслабился.
   - Где же вы так ловко научились массажу?
   - Во-первых, специальные платные курсы, во-вторых, большой опыт.
   - А эротический массаж вы проходили на ваших специальных курсах?
   - Ну а как же? Конечно, - ответила она с легким хриплым смешком.
   - И тоже есть опыт? - спросил он весело.
   - Разумеется.
   - И так же полезно для здоровья?
   Она рассмеялась, ничего не ответила, но довольно откровенно  прикоснулась
грудью к его спине.
   Все дальнейшее произошло грубо, деловито  и,  надо  признать,  достаточно
профессионально с обеих сторон.  Позже  он  подумал,  что  по  ощущению  это
сравнимо с сытным, обильным  обедом  в  какой-нибудь  простецкой  бюргерской
пивной, где можно, не смущаясь, рыгать, чавкать, ковырять в зубах,  где  жир
толстых жареных сарделек стекает по подбородку,  от  сала  лоснятся  лица  и
грубые  доски  стола,  от  здорового  гогота  и   жизнерадостных   переливов
тирольских песен дрожит пена в пивных кружках и потом не можешь двинуться  с
места от приятной, сытой тяжести во всем теле.
   Ощущение было особенно  острым,  ибо  (если  продолжить  гастрономические
сравнения)  близость  с  его  молоденькой,   воздушно-худенькой   любовницей
балериной Катей  Орловой  напоминала  изысканную  трапезу  в  очень  дорогом
французском ресторане,  где  мерцает  старинное  серебро,  к  каждому  блюду
прилагается  множество  соусов,  вилок,  вилочек,   ножичков,   и   скатерти
белоснежны, и вино из королевских подвалов. Там не рыгнешь, не откинешься  с
пыхтением, выпятив сытое пузо, не загогочешь от души над соленой, как свиная
ножка, остротой сотрапезника.
   Трудно решить, что лучше, да и зачем  утруждать  себя  выбором?  Контраст
впечатлений сам по  себе  так  хорош,  что  не  стоит  портить  его  лишними
вопросами. Жизнь коротка, и ни в чем  не  надо  себе  отказывать.  Потом  не
наверстаешь...
   Егор  Николаевич  щедро  расплатился  и  за  массаж,  и   за   полученное
удовольствие.  Света  спрятала  деньги  в  сумочку  все  с  той  же  мягкой,
неповторимой улыбкой.
   Он окончательно расслабился и  понял  -  с  ней  можно  не  церемониться.
Церемоний хватало с  Катей.  Вот  уже  второй  год  длился  их  возвышенный,
красивый, ко многому обязывающий роман.
   Оказалось, что по-тихому совмещать одно с другим вовсе  не  сложно  и  не
обременительно. Катя знала, что два раза в неделю ему делают  массаж.  Ну  и
что? В ее разумную  голову  ничего  такого  прийти  не  могло.  Молоденькая,
неопытная, слишком гордая, чтобы подозревать, ревновать...
   Массажистка знала о любовнице,  но  ей  это  было  по  фигу.  Она  честно
зарабатывала свои деньги. Какая тут может быть ревность?
   Пикантная  мужская  тайна  тешила  тщеславие,  щекотала  нервы.  Контраст
впечатлений бодрил, придавал его трудной, напряженной жизни особую  прелесть
и остроту. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, если бы не  досадная
случайность. Катя застукала его с массажисткой, да не просто так, а  за  час
до Нового года. И не простила.
   Он между  тем  успел  привыкнуть  к  контрасту,  к  остроте  впечатлений.
Ограничить свой интимный досуг одними только грубоватыми сытными  прелестями
массажистки - это скучно. А возвращать  гордую  Катю,  падать  в  ножки  или
заводить  очередную  утонченную  девочку-любовницу  -  обременительно  и  по
большому счету даже рискованно. У него, на минуточку, есть еще  и  жена.  Об
этом тоже не стоит забывать.
   Телефонная шептунья  не  унималась.  Наоборот,  озверела.  Она  позвонила
глубокой ночью, рыдала и орала в трубку так, что у Кати звенело в ухе:
   - Это ты виновата! Ты никогда его не любила!
   Кате даже стало жаль глупую злодейку. Та задыхалась, голос  был  хриплым.
Истерика казалась совершенно  искренней.  Видно,  и  правда  женщина  любила
Глеба. Ну что же теперь? В тюрьму ее за это сажать?
   - Успокойся, пожалуйста, - мягко сказала она, - ложись  спать.  Три  часа
ночи.
   Катя с детства была убеждена, что всегда, в любой ситуации надо сохранять
спокойствие, не злиться, не хамить. Даже если очень хочется.
   Отвечать  хамством  на  хамство,  истерикой   на   истерику,   срываться,
показывать, что это тебя задевает, - нетушки, много чести!
   Последовало долгое молчание и судорожные всхлипы. Наконец  Катя  услышала
хриплый заплаканный голос:
   - Ну и нервы у тебя, Орлова. Железная леди.
   - Пожалуйста, не звони больше, ладно? - тихо сказала Катя и  добавила:  -
Спокойной ночи.
   Она хотела нажать кнопку отбоя, но Жанночка, которая успела проснуться  и
прибежать из соседней комнаты, выхватила радиотелефон.
   - Если ты, мерзавка, не успокоишься, пеняй на себя! -  выкрикнула  она  в
трубку и только после этого нажала кнопку отбоя.
   А потом накинулась на Катю:
   - Всему есть  предел!  Надо  рассказать  следователю,  пусть  эту  гадину
вычислят, привлекут по какой-нибудь статье. Ведь  есть  же  статья:  шантаж,
угрозы, хулиганство, в конце концов. Надо  что-то  делать!  Так  нельзя!  Ты
должна хотя бы пригрозить, напугать,  заткнуть!  Ну  я  не  знаю,  ты  прямо
каменная какая-то!
   Катя покачала головой:
   - Я не каменная. И не железная. Мне, разумеется"! противно. Но привлекать
к этому общественность и лице следователя  и  милиции  еще  противней.  Ведь
обязательно пронюхают журналисты. Я не хочу, чтобы копались  в  моей  личной
жизни. Не желаю.
   - А если это она стреляла? И не в него, а в тебя?
   - Перестань, ты насмотрелась мексиканских  сериалов,  теперь  тебе  везде
мерещатся роковые страсти. Телефонная шептунья к убийству никакого отношения
не имеет. Имела бы - не стала звонить. Наоборот, она бы испугалась, затихла.
А она рыдает в трубку. По Глебу рыдает. Она идиотка,  но  не  убийца.  Чтобы
выследить и пальнуть из кустов, убить одним  выстрелом,  а  потом  незаметно
скрыться, надо думать, соображать. Убийца нормально соображал  и  не  хотел,
чтобы его поймали. Это сделал хладнокровный профессиональный  бандит,  а  не
влюбленная истеричка.
   - Откуда ты знаешь? - не унималась Жанночка. Она стояла посреди  комнаты,
маленькая,  кругленькая,  в  длинной  ночной  рубашке  в  розовый  цветочек.
Светлые, мелко вьющиеся волосы были похожи на пух  взлохмаченного  цыпленка,
круглые щеки раскраснелись, голубые глаза гневно сверкали.
   - Эта гадина была здесь, у тебя в доме, и не раз! Она спала с твоим мужем
в твоей постели! А жуткая история с подушкой? Ты забыла? Я напомню!
   - Не надо, - поморщилась Катя, - я не забыла. Но это чушь, мистика.
   - Ничего себе, чушь! Если ты не хочешь, я сама расскажу все следователю!
   - Хорошо, - кивнула Катя, - во-первых, успокойся. А во-вторых, ты вспомни
сама эту историю. Хорошенько вспомни. И представь, как ты будешь излагать ее
следователю. Пьяная бомжиха пристала ко мне на  улице,  у  магазина.  Что-то
бормотала, и ты прислушалась, приняла к сведению пьяный бред.
   - Это был не бред, - покачала головой Жанночка, - она сказала правду. Ты,
как страус, прячешь голову в песок. Ты полагаешься только на здравый  смысл.
А не все в жизни происходит по законам здравого смысла. Не все.
   - Жанночка, пошли чайку попьем, - вздохнула  Катя,  -  все  равно  теперь
заснуть не сможем.
   Пока закипал чайник, обе молча курили. И перед Катей  вдруг  ясно  встало
чумазое  лицо  с  черным  фингалом  под  глазом,  драная  лыжная   шапчонка,
надвинутая до бровей. В тишине кухни отчетливо зазвучало хриплое  монотонное
бормотание:
   - Берегись, есть одна, которая хочет тебя извести, любит твоего  мужа,  а
тебя изведет  до  смерти.  Не  веришь  мне,  вспори  свою  подушку,  вспори,
посмотри, что там...
   Они с Жанночкой вышли из супермаркета. Он был в двух шагах от дома, сумки
нетяжелые, и они шли пешком. Бомжиха семенила следом и продолжала бормотать.
Сначала они просто  не  обращали  внимания.  Потом  Жанночка  не  выдержала,
рявкнула:
   - Уйди отсюда! - и протянула приставучей психопатке пару тысячных купюр.
   - Я не с тобой разговариваю, - продолжала бубнить бомжиха, -  убери  свои
деньги. Я вот с женщиной разговариваю. Я-то уйду,  а  она  скоро  помрет.  -
Психопатка забежала с другой стороны и преградила Кате дорогу: - Думаешь, ты
такая сильная? Зря! Ты скоро,  кое-что  узнаешь,  да  поздно  будет.  Ворона
каркает, соперница фотку твою булавками колет, прямо в глаза, свечку  ставит
за упокой каждый день. Вспори подушку. Поздно будет...
   - Отстань от меня! - не выдержала Катя, достала из кармана мелкие  купюры
и протянула бомжихе. - Вот, возьми и отстань.
   - Не возьму я твоих денег, я у покойников денег  не  беру.  Изведет  тебя
соперница, глаз у нее дурной,  душа  черная.  Она  на  тебя  страшную  порчу
напускает. Вспори свою подушку. - Проговорив всю эту пакость быстрым хриплым
речитативом, бомжиха кинулась в кусты и исчезла.
   Когда они пришли домой, Жанночка первым делом отправилась в спальню.
   - Не надо, - попросила Катя, - перестань, не сходи с ума.

   - Для того чтобы не сойти с ума, надо убедиться, что это чушь.
   В ее руках уже были маникюрные ножницы, она стянула наволочку. По комнате
полетел пух. Катя фыркнула, ушла на кухню, закурила.
   - Глупость какая, гадость и глупость! - сказала она самой себе вслух.
   Через несколько минут послышался крик Жанночки:
   - Иди сюда, посмотри!
   Спальня была вся в перьях, и Жанночка тоже. Распоротая  подушка  валялась
на полу. Жанночка держала в руках какие-то щепки, куски крашеной  древесины,
огарок желтой церковной свечи, бумажную ленту с текстом заупокойной молитвы.
Такие кладут на лоб покойникам при отпевании.
   - Выкинь! В мешок и в мусоропровод! - сказала Катя.
   - Надо сначала выяснить, что это значит, -  страшным  шепотом  произнесла
Жанночка.
   - Не надо ничего выяснять. Выбрасывай эту гадость вместе с подушкой.
   - А может, лучше сжечь? Или закопать?
   - Как ты не понимаешь,  -  вздохнула  Катя,  -  этому  нельзя  верить  ни
секунды. Надо выкинуть сейчас же и забыть. Все эти штуки как раз  рассчитаны
на глупый, суеверный страх.
   - Однако кто-то сделал это, - резонно заметила Жанночка, - кто-то  проник
в дом, аккуратно вспорол шов, засунул все это, зашил,  потом  подмел  палас,
собрал перья. То есть провел здесь не меньше получаса. А  главное  -  откуда
узнала про подушку бомжиха?
   - Глеб иногда приводит сюда своих баб. В августе я была на гастролях,  он
наверняка развлекался, - устало произнесла Катя. -  Одна  из  них  оказалась
сумасшедшей. Бомжиха бормотала про порчу и про подушку. Это старая байка,  я
еще в детстве слышала. У нас на даче каждое лето по поселку ходила  старуха,
всем предлагала снять сглаз и порчу. Недорого, можно натурой, то есть водкой
либо продуктами. Она тоже  несла  какую-то  ересь  про  подушки,  в  которые
зашивают всякие заговоренные предметы. Все, Жанночка. Хватит об этом.
   И тут зазвонил телефон.
   - Кать, привет, - раздался в трубке веселый голос Маргоши Крестовской,  -
у вас, кажется,  есть  словарь  современного  американского  сленга.  Можешь
одолжить на недельку?
   - Конечно, могу. Приходи, - ответила Катя.
   - Вот! - обрадовалась  Жанночка,  узнав,  кто  сейчас  придет.  -  У  нее
наверняка есть какая-нибудь знакомая гадалка или колдунья,  у  Маргоши  куча
знакомых. Она поможет. Надо ей обязательно все  рассказать  и  показать  вот
это.
   - Нет, - Катя вытащила пылесос из шкафа, - надо все убрать. И с  Маргошей
мы ничего обсуждать не станем.  Она  еще  кому-нибудь  расскажет.  Распухнет
большая интересная сплетня...
   - Ну, мы можем ничего ей не говорить,  -  смутилась  Жанночка,  -  просто
спросить, есть ли знакомая гадалка, экстрасенс или кто-то в этом роде.  Ведь
необязательно объяснять зачем. В крайнем случае можно сказать, что  это  для
меня.
   Они не успели убрать перья, звонок в дверь раздался  всего  через  десять
минут. Вероятно, Маргоша была где-то поблизости, звонила из машины.
   - Вы  что,  курицу  ощипывали?  -  засмеялась  она,  взглянув  на  палас,
усыпанный остатками перьев.
   - У нас тут такое... - Жанночка сразу забыла о Катиной просьбе ничего  не
рассказывать, с ходу выложила  Маргоше  про  бомжиху  и  показала  предметы,
извлеченные из Катиной подушки.
   Маргоша стояла на пороге спальни в распахнутой замшевой  куртке,  слушала
молча и серьезно.
   - Значит, так, - сказала она, когда Жанночка закончила, - я прямо  сейчас
позвоню одной знакомой, она потомственная ворожея. С такими вещами не шутят.
Как ты себя чувствуешь? - Она внимательно посмотрела на Катю.  -  У  тебя  в
последнее время не было головной боли, слабости?
   - Ладно, хватит, - Катя включила пылесос, - идиотизм, в самом деле!
   - Нет, подожди. - Маргоша ногой нажала кнопку пылесоса, он  затих.  -  Ты
зря  к  этому  так  относишься.  Не  хочу  тебя  пугать,  но  это  серьезно.
Неизвестно, сколько времени ты проспала на заговоренной подушке. Надо  снять
сглаз.
   - Чушь! Какие-то щепки, огарок свечной, бумажка с  молитвой.  Это  же  не
ядерный реактор, не ртуть.  Выкинуть  и  забыть.  Если  относиться  к  этому
серьезно, тогда правда можно заболеть.
   - Слушай, тебе действительно все равно? Нисколечко  не  страшно?  -  тихо
спросила Маргоша.
   - Мне противно, но не страшно.
   - Маргоша, ты позвони своей гадалке, - прошептала Жанночка, - потому  что
мне, например, очень страшно.
   Гадалки дома не оказалось. Маргоша обещала непременно ей  дозвониться.  А
щепки и прочее посоветовала до  разговора  со  "специалисткой"  не  трогать,
сложить в мешочек и вынести на балкон.
   - А подушка? - деловито спросила Жанночка. - Из нее перья сыплются.
   - Подушку надо вынести на помойку, - заявила Маргоша.
   Выпив чашку чаю, захватив  словарь  американского  сленга,  она  ушла.  А
вечером позвонила женщина с  очен