,  так  им  просто  так  квартиру  дали,  в  порядке
улучшения жилищных условий.
   - Ага, как  же!  У  Вальки  Свекольниковой  муж  на  военном  предприятии
работает! Потому и дали! - кричала Ирина.
   - Ладно, не переживай. Только смотри, чтоб парня мне родила.
   Живот рос  как  на  дрожжах.  Ни  одна  юбка  не  застегивалась,  как  ни
переставляй пуговицы. От проваренной-прожаренной колбасы с  душком  тошнило,
даже рвало. Хотелось всего свежего. Фруктов хотелось, рыночного творогу.  Но
это ж какие деньжищи! Вместо фруктов Ирина ела  в  столовой  НИИ  витаминный
салат из желтоватой сладкой капусты, с отвращением жевала кислые сухие комки
магазинного творога. Раньше никакого отвращения не было. Что дешевле,  то  и
ела. А теперь ребенок у нее внутри тяжело, отчетливо шевелился, казалось, он
требует, возмущается и не  даст  покоя,  пока  не  получит  своего.  Вареной
курятины, например. Срочно, большой кусок. Без хлеба, без гарнира.
   Чем больше становился  Иринин  живот,  тем  чаще  и  настойчивей  Евгений
Николаевич  говорил  о  мальчике,  о  сыне.  И  сама  Ирина  не  могла  себе
представить ребенка другого пола.
   Старушка, соседка по коммуналке, разбиралась во всяких народных приметах.
Если живот торчит огурцом, значит, мальчик. У Ирины  живот  торчал  огурцом.
Утром хочется соленый сухарик - мальчик! Ну-ка, покажи руки! Правильно, если
показываешь ладонями вниз - мальчик.
   Все совпадало. Никаких не было сомнений. Мальчик. А кто же еще?
   Ей представлялся бело-розовый щекастенький младенец с золотыми  локонами,
в красивом голубом конверте с оборочкой.  Такой  конверт  обещали  купить  в
подарок сослуживцы. И, возможно, уже купили  вместе  с  голубым  чепчиком  и
голубыми шелковыми лентами.
   Роды были долгими, тяжелыми. Ирина лежала под капельницей, и ей казалось,
ее перепиливают  пополам.  Вокруг  нее  суетилась  целая  бригада  врачей  и
акушеров, ребенок застрял и не  хотел  выходить,  была  опасность  асфиксии,
Ирине кричали, чтобы она тужилась, иначе ребенок  задохнется,  погибнет,  но
она не понимала, не чувствовала ничего, кроме чудовищной, невозможной  боли,
и хотела только одного: чтобы эта боль кончилась. Как  угодно,  чем  угодно,
лишь бы кончилась.
   - Ну поработай сама, хотя бы немного! Потеряешь ребенка! Ты меня слышишь?
Тужься? - кричал врач ей прямо в ухо.
   - А-а! Ох! Мама! Не могу-у! - кричала в ответ Ирина.
   - Так.  Все,  накладываем  щипцы,  -  сказал  врач,  -  сердцебиение  сто
шестьдесят.
   И в этот момент, как бы спохватившись, испугавшись,  ребенок  выскользнул
сам.
   Ирина сначала ничего не поняла. Просто кончилась боль. Отпустила. Даже не
верилось. А потом, как сквозь вату, она услышала:
   - Девочка.
   "Это не у меня, - подумала она, - у кого-то рядом".
   - Смотри, кого родила.
   Перед ней было бруснично-лиловое, мокрое,  сморщенное,  противно  орущее,
покрытое  какой-то  беловатой  смазкой  существо.  И  ничего  общего  с  тем
бело-розовым, гладеньким, щекастеньким мальчиком с  золотыми  кудряшками,  в
голубом конвертике с оборочкой. Даже отдаленно - ничего общего.
   - Ну, посмотри, кого  родила!  Посмотри  и  сама  скажи  кого.  Ну?  -  с
радостной улыбкой повторяла акушерка.
   - Никого, - тяжело выдохнула Ирина и отвернулась.
   Было ясное апрельское утро 1974 года. Девочку назвали Маргаритой.
   - Ну, глазами-то работай! Лицом соображай, лицом... Придумывай, ищи  свой
шанс. Ты его любишь, но должна  обмануть,  подставить.  Это  же  целая  буря
чувств и мыслей! Пользуйся, играй. Здесь твой крупешник, забыла, что ли? Ну!
Ты же не кукла, не банальная шлюха, ты агент. Нет, стоп. Никуда не годится!
   Режиссер громко хлопнул в  ладоши.  Оператор  выключил  камеру.  Маргоша,
поеживаясь, накинула халат и закурила.  Было  холодно.  Съемки  проходили  в
сыром безобразном подвале, заваленном какими-то  трубами,  ящиками,  кусками
ржавой арматуры. Для пущей достоверности стены  полили  кое-где  глицерином,
получились  мерзкие  потеки,  по  которым  камера  скользила   долго   и   с
удовольствием.  На  фоне  сырости  и  грязи  белокожая  красавица  Маргарита
Крестовская,  почти  голая,  в  разодранном  кружевном  белье,   прикованная
наручниками к трубе, выглядела очень впечатляюще.
   Снимали одну из ключевых сцен боевика из жизни  российских  и  кавказских
уголовников.  Главная  героиня,  "центровая"  проститутка  Ирина  Соловьева,
завербованная  одновременно  кавказской   мафией   и   милицией,   выполняет
ответственное и рискованное задание, становится любовницей молодого частного
детектива  Фрола  Добрецова,  который  оказывается  единственным  порядочным
человеком во всеобщей мафиозно-милицейской помойке, а потому всем мешает.
   К благородному Фролу идут за  справедливостью  униженные  и  оскорбленные
сегодняшним беспределом предприниматели, вдовы, сироты, одинокие старики.  И
он, не щадя себя, борется за справедливость. Он неуязвим, почти  бессмертен,
как пелось в песне времен гражданской войны - "смелого пуля боится,  смелого
штык не берет".
   И вот, доведенные до отчаяния  злодеи,  кавказские  мафиози  и  продажные
милицейские чины, подсылают к нему этакую роковую красотку, Джеймса Бонда  в
прелестном женском обличье. Однако бывшая  проститутка  Ирочка,  видевшая  в
жизни только грязь и предательство, влюбляется в благородного Фрола.
   Сценарий был написан по роману известного детективщика Кузьмы  Глюкозова.
Глюкозов являлся фигурой вымышленной, под псевдонимом работал целый концерн,
лепивший романы про Фрола Добрецова по дюжине в год.
   Пять человек -  два  поэта,  бывший  следователь  райпрокуратуры,  бывший
журналист-международник   и   пожилая   дама-редактор   четко   распределили
обязанности     в     создании     бестселлеров.      Следователь      ведал
криминально-юридической частью, вспоминал старые  уголовные  дела.  Один  из
поэтов разрабатывал сюжетную основу, второй отвечал  за  диалоги,  журналист
включался в работу, когда действие переносилось куда-нибудь  за  границу,  а
также писал красочные сцены  мордобоя,  так  как  имел  в  молодости  второй
юношеский  разряд  по  вольной  борьбе  и   увлекался   всякими   восточными
единоборствами. Дама-редактор обрабатывала текст, отвечала за стилистическую
целостность   и   щедро   сдабривала   коллективную   литературную   стряпню
порнографической клубникой.
   За четыре года ретивая пятерка заработала не только огромные деньги, но и
покорила сердца благодарных читателей. Суперсыщик Фрол Добрецов  пользовался
колоссальной  популярностью.  Писатель  Кузьма  Глюкозов  стал  явлением   в
литературной жизни России, о нем писали, у него брали  интервью,  его  книги
рекламировались в телепередачах "Круг чтения" и "Домашняя библиотека".
   Для журналистов и широкой общественности роль  гениального,  плодовитого,
как  крольчиха,  Кузьмы  Глюкозова  играл  бывший  советский  поэт  Владимир
Симонович, тот, который разрабатывал сюжетные основы и  в  общем  был  душой
концерна. Его фотографии печатались на обложках  книг,  он  давал  интервью,
участвовал в телевизионных ток-шоу.
   Разумеется, нашлось немало  журналистов,  которые  быстро  докопались  до
истины и пытались в разных интервью задавать  Симоновичу  каверзные  вопросы
насчет коллективного творчества. Кузьма Глюкозов снисходительно усмехался  и
говорил, что его забавляют подобные слухи,  завистников  много,  значительно
больше, чем талантливых писателей. Разумеется,  у  него  есть  консультанты,
есть редактор, но творит он сам, один,  ночью,  на  кухне,  в  двухкомнатной
квартирке, и суровая детективная муза жарко дышит ему в затылок, не дает  ни
минуты покоя.
   Создатели образа великого Фрола Добрецова не питали иллюзий.  Все  пятеро
понимали, что романы Глюкозова - дерьмо, и не стеснялись говорить об этом  в
своем узком кругу.  Потребитель  бестселлеров  представлялся  им  сексуально
озабоченным ублюдком с  садо-мазохистскими  наклонностями.  Огромные  тиражи
Кузьмы Глюкозова не залеживались на книжных развалах. Вот  уже  четыре  года
дерьмовый товар пользовался неизменным спросом, и это полностью подтверждало
правоту неутомимых производителей.
   Именно Симоновичу пришла в голову  замечательная  идея  запустить  еще  и
серию фильмов по романам. Часть денег на кино отвалил сам "Кузьма Глюкозов",
но нашелся  и  солидный  банк,  готовый  внести  свою  лепту  в  экранизацию
бестселлеров. Книги шли огромными тиражами, на видеокассетах можно  наварить
очень недурные деньги.
   Молодой режиссер  Вася  Литвиненко  успел  прославиться  парой  серьезных
талантливых лент, получить несколько престижных кинопремий, в том числе одну
международную, после чего замолчал на три  года.  На  серьезное  кино  денег
никто не давал. Впрочем, на несерьезное тоже. Отечественных фильмов с каждым
годом снималось все меньше, и долгое вынужденное  молчание  смягчило  Васины
жесткие  требования  к  качеству  сценариев,  творческий  голод  сделал  его
всеядным, он готов был снимать что угодно - лишь бы снимать.
   Задумав экранизировать романы, Симонович-Глюкозов остановил свой выбор на
молодом талантливом режиссере Василии Литвиненко не потому, что его заботило
качество будущей кинопродукции. Он был уверен: кассеты с фильмами пойдут еще
лучше, чем книжки, кто бы эти фильмы ни снял. Просто большие деньги приучили
его покупать все самое лучшее - еду, одежду, мебель, женщин и так  далее.  А
режиссера Литвиненко он искренне считал лучшим. Вот и решил купить.
   На роль Фрола Добрецова был приглашен обаятельный молодой  актер  Николай
Званцев.  Его  партнершей  стала  Маргарита  Крестовская,  признанная  самой
сексуальной актрисой года.
   Съемочная  группа  работала  с  брезгливой  ленцой.  Каждый  считал,  что
занимается не своим делом, у  актеров  от  диалогов  сводило  скулы.  Только
Литвиненко искренне пытался как-то вытянуть тупой сюжет, внести хоть немного
тепла и смысла в образы персонажей, которые больше походили на биороботов  и
зомби, чем на живых людей. Он в отличие  от  других  совестился  производить
дерьмо, а потому был невыносим на  съемочной  площадке,  нервничал,  изводил
актеров своими замечаниями, требовал играть там, где играть было  совершенно
нечего.
   - Вася, ну чего ты так завелся? - Николай Званцев снисходительно потрепал
режиссера по тощему сутулому плечу. - Мы что, нетленку ваяем?
   - Я хочу снять приличное кино, - буркнул Литвиненко.
   - Брось, - Званцев морщился, - сценарий  -  говно,  и  спонсоры  отвалили
денег, чтобы ты снял говно, ибо зритель хочет исключительно говна, а хорошее
кино никому на фиг не нужно.
   - Слушай, если все время повторять это слово, начнет изо  рта  вонять,  -
лениво заметила Маргарита Крестовская.
   Она загасила сигарету, сладко потянулась, тряхнула роскошной  медно-рыжей
шевелюрой.
   - Сквозь экран вонь не проходит. - Званцев посмотрел на  часы.  -  Ладно,
ребята, мы сегодня работаем или как? У меня спектакль через полтора часа.
   - Вонь, между прочим, неистребима и проходит сквозь любые  преграды.  Это
во-первых. А во-вторых, мы не можем работать. Вася моим лицом  недоволен,  -
равнодушно заметила Маргоша, - физиономия моя его не устраивает. Чуйств-с не
хватает.
   - Мыслей, - уточнил режиссер, - ты играешь куклу  безмозглую,  и  поэтому
тебя не жалко, с тобой неинтересно. Ты должна быть не только  хитрой,  но  и
умной. Разницу понимаешь?
   - Вася, ты в сценарий давно заглядывал? Ты хоть один роман про  Фрола  до
конца прочитал? И вообще, ты по улицам ходишь? В  метро  ездишь?  -  Маргоша
устало вздохнула. - Ты видел лица, на которых есть тень  мысли?  Вглядись  в
физиономии в общественном транспорте, вглядись внимательней и  подумай:  вот
они, наши драгоценные зрители. Я, между прочим, играю нормальную современную
девку, хитрую, жестокую, с хорошей хваткой. Ей все по фигу, она через любого
перешагнет и ноги вытрет. Ирка-проститутка, бандитская подстилка, ментовская
шпионка. Все. Не более того, понимаешь? Ты кого из нее хочешь слепить? Софью
Ковалевскую? Блеза Паскаля в мини-юбке? - Маргоша почти кричала.
   Она не заметила, как завелась. Ее раздражало, что  примитивную  сцену  из
идиотского боевика, в котором и играть-то нечего, они  мусолят  третий  час,
снимают дубль за дублем.
   -  Человека,  -  произнес  режиссер  совсем  мрачно,  -  обычного  живого
человека. Которого жалко, за которого страшно.
   - А скажи, пожалуйста, дорогая Маргоша, - ехидно спросил Званцев, - когда
ты в последний раз ездила общественным транспортом?
   - Не беспокойся, ездила, - фыркнула Маргоша.
   - Кто убил Глеба Калашникова?! - вдруг ни с того, ни с сего заорал  Вася.
- Думай об этом! Поняла? Думай, анализируй! Это ведь важно для тебя! Ты мужа
своего любишь? Вот, у него убили единственного сына!
   По красивому лицу Маргоши пробежала тень. В  подвале  повисла  неприятная
тишина. Все  с  осуждением  покосились  на  Васю.  У  Маргоши  действительно
трагедия  в  семье.  И  напоминать  ей  об  этом  сейчас  ради  того,  чтобы
подсластить живыми чувствами откровенную  халтуру,  которой  они  все  здесь
занимаются, - неуместно, нетактично, кощунственно даже.
   Глеб Калашников Маргоше  все-таки  близкий  родственник.  Конечно,  слово
"пасынок" звучит двусмысленно, если учесть, что мачеха моложе его на  десять
лет. Но семья есть семья. Смерть Глеба - это  одно,  а  идиотский  боевик  -
совсем другое. Надо отделять зерна от плевел.
   - Маргоша, ты на него не обижайся, - Званцев прервал неловкую паузу. - Я,
когда был маленький, снимался у Говорова в "Каменных  лугах".  Он,  чтобы  я
заплакал в кадре, взял и свернул голову живому попугайчику у меня на глазах.
Так что Вася у нас не совсем псих. Бывает хуже. Слушай, а когда похороны-то?
   - В понедельник, - тихо ответила Маргоша, - в восемь панихида в казино, в
десять отпевание на Новослободской, в церкви Преподобного Пимена.
   - А версии есть какие-нибудь?
   -  Не  знаю.  -  Маргоша  отвернулась,  давая  понять,  что  разговор  ей
неприятен.
   В казино "Звездный дождь"  игорные  столы  были  накрыты  черным  крепом.
Ресторан не работал, даже  скатерти  убрали.  Портрет  Глеба  Калашникова  в
траурной рамке висел на  самом  почетном  месте  -  у  эстрады,  где  обычно
выступали стриптизерки. Под  портретом  стояли  огромные  корзины  с  живыми
цветами.
   Охранник  в  строгом  костюме  проводил  майора   Кузьменко   в   кабинет
управляющего.
   Маленький гладкий толстяк лет сорока с пыхтением поднялся из  вертящегося
кресла и протянул пухлую влажную кисть.
   - Гришечкин Феликс Эдуардович, - представился он со скорбным  вздохом.  -
Кофе? Чай?
   - Спасибо, кофе,  если  можно.  Иван  уселся  в  мягкое  кожаное  кресло.
Бесшумно появилась красивая длинноногая секретарша, Гришечкин что-то  быстро
шепнул ей на ухо, девушка кивнула и удалилась. Хозяин кабинета уставился  на
майора.  В  его  маленьких  круглых  глазках  читалась  искренняя  печаль  и
готовность ответить на любые вопросы.
   - Скажите, Феликс Эдуардович,  когда  в  последний  раз.  вы  общались  с
Калашниковым? - начал Кузьменко.
   - Незадолго до трагедии, - Гришечкин тяжело, с астматическим  присвистом,
вздохнул, - буквально за час... Если не ошибаюсь, Глеб был убит  в  половине
первого ночи. Мы виделись на премьере в театре, потом на фуршете.
   - В его поведении  в  последнее  время  не  было  ничего  необычного?  Он
конфликтовал с кем-нибудь?
   - Всерьез - нет. Так, по мелочи...
   - А именно?
   -  На  премьере  он  довольно  резко  поговорил  с  каким-то  поклонником
Екатерины Филипповны. Но к делу это не относится.
   - Вы уж сделайте милость, расскажите, а мы разберемся,  относится  это  к
делу или нет, - мягко улыбнулся майор.
   - Да я, собственно,  ничего  не  знаю,  -  неохотно  начал  Гришечкин,  -
какой-то парень. Катин поклонник, не слишком назойливый, но  постоянный.  Он
появляется на всех премьерах и на многих спектаклях с цветами. На  этот  раз
Глеб был немного пьян и бросился выяснять отношения. Такое уже  случалось  и
ничем не заканчивалось.
   - То есть? - не понял майор.
   - Этот человек молча разворачивается и уходит. Не считает нужным отвечать
на выпады разъяренного мужа. А потом  появляется  опять.  На  премьере  было
именно так. Глеб сказал резкость, поклонник ушел.
   - А Екатерина Филипповна?
   - Ее не было рядом. Все произошло в антракте, в буфете. А вообще, она  не
вмешивается. Вежливо здоровается с этим парнем, улыбается, иногда  принимает
цветы. Если выпады Глеба слишком уж грубы,  она  может  сказать:  перестань,
успокойся. Но не более.
   - А как она сама относится к своему постоянному поклоннику?
   - Никак. Она артистка, прима. У нее должны быть поклонники.
   - И много их у нее?
   - Из постоянных - только этот. Но повторяю, я ничего не знаю о нем,  даже
имени. Мне неинтересно, сами понимаете.
   - Как он выглядит?
   - Ну, от тридцати пяти до сорока, среднего роста... Да не приглядывался я
к нему! Кроме меня, его видели многие, спросите кого-нибудь еще. Это не  мое
дело.
   - Ладно, - легко согласился майор, - спрошу кого-нибудь еще.
   - А лучше вообще не занимайтесь  этой  ерундой.  -  Гришечкин  передернул
жирными плечами. - Глеба заказали, это очевидно.
   -  Очевидно?  -  Майор  удивленно  поднял  брови.  -  То  есть   убийство
Калашникова не было для вас неожиданностью?
   - Нет, - поморщился Гришечкин, - вы меня неправильно поняли.  Разумеется,
никто не ожидал, все в шоке. И я тоже. Но согласитесь, в наше ужасное  время
заказное убийство коммерсанта, состоятельного человека - обычное дело.
   - Не соглашусь, - покачал  головой  майор,  -  убийство  любого  человека
нельзя считать обычным делом.  Вы,  стало  быть,  уверены,  что  Калашникова
заказали?
   - А вы? - прищурился Гришечкин. - Вы имеете основания сомневаться?
   - Мы обязаны проверить все возможные версии.
   - Сочувствую, -  слабо  улыбнулся  Гришечкин,  -  лично  я  могу  с  ходу
придумать около десятка разных версий.
   - Например? Поделитесь хотя бы одной.
   - Нет уж, - Гришечкин энергично замотал головой, - я лучше воздержусь.
   - Почему?
   - Это выглядело бы неэтично по отношению не только к вам, но и ко  многим
моим знакомым. Я могу предполагать, гадать, а это,  согласитесь,  не  повод,
чтобы называть вам  конкретные  имена.  Вот  я  упомянул  этого  несчастного
поклонника, и мне уже не по себе. Вдруг вы начнете его  подозревать?  А  это
смешно, в самом деле.  Людей  уровня  Глеба  Калашникова  редко  убивают  из
ревности или  из  зависти.  В  наше  время  такие  мотивы  вообще  экзотика.
Случается, конечно, но в другой среде. - Гришечкин устало  прикрыл  глаза  и
покачал головой. - Боюсь, в процессе расследования вы не раз  столкнетесь  с
возможными мотивами личного порядка. Если  вас  интересует  мое  мнение,  не
стоит тратить на это время и силы.
   - Спасибо за заботу, - усмехнулся Кузьменко, - мы учтем ваш совет.
   - Нет, я не собираюсь давать вам советы. Разумеется, вы все решаете сами.
Но, к сожалению, не всегда  успешно.  Как  показывает  статистика,  убийства
такого  рода  редко  раскрывают.  Киллер  наверняка  был   одноразовый,   но
заказчик... Я искренен с вами  хотя  бы  потому,  что  меня  тоже  беспокоит
заказчик. Я не исключаю, что стану следующим после  Глеба.  А  что  касается
недоброжелателей" мстителей, обманутых женщин и  ревнивых  мужей,  так  это,
простите, из области "мыльных опер".
   Иван заметил, что настроение его собеседника меняется каждую минуту. Лицо
то краснеет, то бледнеет. Только что он говорил спокойно и рассудительно,  а
тут как-то сразу сник, словно из него выпустили воздух. Последние  слова  он
произнес медленно и вяло.
   Секретарша принесла кофе в тонких чашках  из  настоящего  фарфора.  Майор
отхлебнул и удивился - это была не обычная растворимая бурда, которую подают
в кабинетах из вежливости, а отличный  крепкий  кофе  по-турецки,  с  желтой
пенкой, в меру сладкий.
   - У