Семейная
жизнь ее любимого Егорушки была где-то далеко, словно на другой планете.
   Егор Баринов возглавил какую-то новорожденную партию, красиво говорил  на
митингах и с телеэкрана, наживал врагов, терял друзей,  обрастал  преданными
соратниками.
   В конце мая восемьдесят восьмого он  улетал  в  Афины,  на  международную
конференцию, и каким-то чудом умудрился за несколько дней до отлета  сделать
Кате греческую визу. Конференция продолжалась всего четыре дня, из Афин  они
на неделю отправились в  небольшой  курортный  городок,  знакомый  сотрудник
советского посольства помог им что-то там организовать и оформить.
   В крошечной гостинице по утрам пахло  цветами  и  морем.  Они  плавали  с
аквалангами, ужинали в уютных ресторанчиках, ели жаренных на  углях  морских
гадов, пили легкое кисловатое  вино.  Однажды  отправились  на  экскурсию  в
горную деревню, на фольклорный праздник.
   Под ослепительным небом, у мрачных  маленьких  домов  из  грубого  серого
камня,  сидели  старухи  в  черном,  задумчиво  улыбались,  вязали  крючками
белоснежные кружевные скатерти.  Баринов  накупил  Кате  множество  забавных
ненужных сувениров, снимал ее на фоне серых камней и черных старух. Потом на
открытой  площадке  перед  немецкими  и  английскими  туристами  ансамбль  в
национальных костюмах отплясывал сиртаки.
   Глава 2
   Ритм танца нарастал медленно, исподволь, зрители сами  не  замечали,  как
заводились, шалели, начинали притопывать, хлопать в такт. Кто-то  выскакивал
на  сцену,  неуклюже  вплетался  в  хоровод.   Катя   тоже   не   выдержала,
проскользнула  сквозь  толпу,  понеслась   по   сцене.   Греческие   танцоры
расступились, замерли  удивленно  и  восхищенно.  Катя  просолировала  всего
несколько минут,  поклонилась,  спрыгнула  вниз.  Ей  долго  аплодировали  и
зрители, и артисты, ее пытались вернуть на  сцену,  но  она  растворилась  в
возбужденной толпе, пробралась к своему столику, уткнулась лицом  в  горячее
сильное плечо Егора.
   - Вернитесь, мисс,  вы  гениальная  танцовщица!  -  обратилась  к  ней  с
соседнего столика пожилая англичанка.
   - Да, мы не видели ничего подобного! Кто вы? Из какой страны? -  закивали
два старичка, спутники английской леди.
   - Я из России, - ответила Катя.
   - О, Россия... Великий русский балет...  Пожалуйста,  станцуйте  для  нас
еще. Здесь всем можно выходить на сцену, вернитесь, мы хотим  снять  вас  на
видео.
   - Нет, - улыбнулась Катя, - я только зритель. Я приехала отдыхать,  а  не
танцевать.
   Егор целовал ее маленькое раскрасневшееся лицо и шепнул:
   - Может, и правда вернешься на сцену, малыш? Катя ничего не ответила,  на
сцену не вернулась, досматривала  костюмированное  пышное  представление  из
зала, жадно прихлебывала ледяное белое вино, хлопала в ладоши.
   Это был красивый, азартный, но чужой спектакль... Потом на все лето  Катя
с театром уехала на гастроли, были София,  Варшава,  Прага,  Берлин.  Танцуя
Джульетту на сцене берлинского театра "Комише-опер",  она  вдруг  увидела  в
переполненном зале своего Егорушку. Он вырвался в Германию всего на два дня.
   Незаметно пришла осень.
   Они опять играли в теннис на закрытом, корте в Лужниках, скакали по ярким
опавшим листьям на гнедых жеребцах. Легко и весело пролетел сырой гриппозный
ноябрь. Приближался самый любимый Катин праздник. Новый год. Она  с  детства
привыкла готовиться к нему заранее, продумывала, какое наденет платье, какие
кому подарит подарки, а главное - с кем встретит.
   Это очень важно. Одна таинственная ночь закладывает  основу  целого  года
жизни, огромного, бесконечного года. Катя  верила,  что  в  новогоднюю  ночь
будущее лежит на ладони живым теплым комочком, как новорожденный котенок,  и
если спугнешь его - неудачным нарядом, плохим настроением, чужими случайными
людьми, то потом уже ничего не поправишь.
   Тридцать  первого  декабря  был  утренний  детский  спектакль.  Танцевали
"Щелкунчика". В два  часа  дня  Катя  сняла  грим,  приняла  душ  в  театре,
переоделась,  поздравила  коллег  с   наступающим   и   отправилась   домой.
Продуманные, красивые подарки были  готовы  давно,  еще  с  лета.  Катя  все
заранее купила за границей, на гастролях. Московские магазины в  восемьдесят
восьмом были безнадежно пусты.
   Перед долгой новогодней ночью она собиралась немного поспать, полежать  в
ванной с какой-нибудь маской на лице,  вымыть  и  уложить  волосы  и  вообще
почистить перышки, чтобы стать по-новогоднему красивой.
   Часов до девяти она посидит с родителями, а  потом  отправится  на  своем
"жигуленке" к  Егорушке.  Он  все  приготовит  и  будет  ждать  ее  у  себя.
Жена-биологиня опять укатила куда-то за границу, у сына своя компания, он не
появится дома еще несколько дней. Они  встретят  Новый  год  вдвоем,  только
вдвоем. Им никто другой не нужен, а завтра, отоспавшись, отправятся в  гости
к  близкому  другу  Егора,  пресс-аташе   посольства   Норвегии.   Милейший,
добродушный Хансен с седой  бородкой  и  налитым  пивом  брюшком  устраивает
первого января маленькую интимную вечеринку. Только  близкие  друзья,  самые
близкие, легкая закуска, фрукты, много музыки и смеха...
   Около семи вечера в гости к родителям пришли  Ка.лашниковы,  дядя  Костя,
тетя Надя и Глеб. Взрослые  собирались  встретить  Новый  год  вместе,  дети
отчаливали на ночь. Глеб уезжал на дачу в Переделкино, где его ждала  шумная
компания. Он заранее  отправил  туда  несколько  своих  девочек,  чтобы  все
приготовили, накрыли стол.
   В восемь позвонил Егор.
   - У меня в отделе неожиданно решили устроить небольшой сабантуй, я  хотел
отвертеться, не получается. Ты, солнышко, приезжай не к десяти, а  позже,  к
одиннадцати. Хорошо? А я постараюсь  смотаться  как  можно  раньше.  Обнимаю
тебя, счастье мое....
   В половине девятого Глеб всех поздравил,  подарил  подарки  и  укатил  на
дачу. Катя сидела как на иголках. Без пятнадцати десять не  выдержала,  тоже
стала поздравлять и дарить  подарки,  накинула  шубу,  выскочила  в  метель,
стряхнула снег со своего голубого "жигуленка". В  конце  концов,  она  может
заехать за Егором в институт, она знает, что  такое  вечеринка  на  кафедре.
Время пробежит незаметно, он такой рассеянный, к тому же обязательно выпьет,
а шофера отпустит. Вдруг не сумеет поймать такси?
   В начале одиннадцатого она припарковала машину в переулке  неподалеку  от
Арбатской  площади,  кутаясь  в  шубку,  добежала   до   старинного   здания
академического института. Двери были распахнуты, окна  сверкали,  в  актовом
зале, вокруг высокой разряженной елки,  гремела  костюмированная  дискотека.
Катя взлетела на четвертый этаж, даже не  заметив,  что  там  тишина  и  нет
никакого сабантуя.
   В приемной было пусто. По стенам висели гирлянды  из  розовой  и  голубой
папиросной бумаги. Дверь в кабинет Баринова была заперта. Катя отдышалась  и
подумала, что, наверное, сабантуй кончился, Егор уже уехал домой и ждет  ее,
накрывает стол в гостиной у елки.
   И тут до нее донесся прерывистый хриплый стон, торопливый  шепот,  мягкий
женский смех. Она перестала дышать.  Вслед  за  смехом  отчетливо  прозвучал
низкий, бархатный голос:
   - Вот так, Светик, вот так, кисочка... А зачем нам колготки? И лифчик нам
не нужен... мы все сейчас снимем...
   Волна рока, докатившаяся снизу, из  актового  зала,  заглушила  остальные
слова. Катя бросилась вон из приемной, добежала до  лестницы,  ей  навстречу
мчалась ведьма на помеле, с приклеенным  пластмассовым  носом,  в  съехавшем
набок  парике.  Вслед  за  ведьмой  приплясывали  два  маленьких  чертика  с
картонными рожками, с проволочными хвостами.  Они  схватили  Катю  за  руки,
закружили. "Хеппи  Нью-йиер!"  -  хрипло  выкрикнула  ведьма  ей  в  лицо  и
расхохоталась утробным басом. Катя закричала, ей показалось, они  настоящие,
бросилась назад в приемную, упала в кожаное кресло, закурила.
   Там, в кабинете, не он, не Егор, там кто-то из сотрудников, просто  голос
похож. Кто-то развлекается со "Светиком" на мягком кожаном диване в кабинете
начальника.
   Катя знала, что к Егору Николаевичу ходит массажистка по имени Света, два
раза в неделю. Прямо на  работу.  У  него  остеохондроз,  массаж  необходим.
Кажется, именно сегодня она должна была прийти. Егор без массажа не человек,
мучают боли в спине. Он сам говорил, что придет Света, мол, к Новому году он
хочет быть бодрым, свежим, без всяких болей в позвоночнике.. Еще он говорил,
что Света здоровая, как пятиборец, и постоянно  с  ним  кокетничает.  У  нее
мощные руки, много белого сочного мяса и никаких мозгов. Пустые, как плошки,
глаза. Катя никогда ее не видела, но Егор описывал очень красочно. Он ехидно
посмеивался над шикарными телесами  массажистка,  над  ее  слишком  короткой
юбочкой, слишком низким декольте, над  ее  напрасными  бабскими  уловками  я
тщетными   попытками   соблазнить   его,   господина    Баринова,    эстета,
интеллектуала, ироничного, тонкого ценителя прекрасного.
   Катя никогда ее не видела. Ну какое ей дело до массажистки?
   Конечно, там, в кабинете, кто-то другой стягивает со страстной  беломясой
массажистки  Светика  колготки.  Егор  сейчас  уже  дома,  ждет  Катю.  Надо
позвонить ему.
   Она сняла  трубку,  стала  набирать  номер,  который  знала  наизусть.  В
кабинете стоял параллельный аппарат, он громко  зазвякал,  и  через  секунду
щелкнул дверной замок.
   Красный, потный Баринов, в носках, в расстегнутой рубашке, с  болтающимся
на шее развязанным  галстуком,  нащупывал  бестолковыми  дрожащими  пальцами
"молнию" ширинки. Глаза его часто моргали, бегали, старались не смотреть  на
Катю. А сзади, в полумраке кабинета, металось что-то большое, голое, белое.
   Катя бросила на пластик секретарского стала протяжно  гудящую  телефонную
трубку, не спеша загасила сигарету в чистой пепельнице, ни слова не  говоря,
спокойно вышла из приемной.
   Метель все мела.  Прежде  чем  сесть  в  машину,  она  достала  веник  из
багажника, стряхнула  крупные  легкие  снежинки  с  ветрового  стекла.  Куда
теперь? Домой? В тихий,  чинный  взрослый  праздник?  К  маминым  вздохам  и
понимающим, сочувственным взглядам тети Нади? К нарочито бодрым голосам папы
и дяди Кости? ("Ну что, ночная гулена? Давай теперь с нами веселись...  тетя
Надя испекла потрясающий торт, один раз в году можно, от одного  кусочка  не
поправишься, побалуй себя в новогоднюю ночь.  По  телевизору  очень  смешной
концерт...")
   Нет, только не домой! Без десяти одиннадцать, до  Нового  года  семьдесят
минут. Катя  завела  мотор,  помчалась  сквозь  крупный  пушистый  снег,  по
расцвеченному огнями Калининскому проспекту. Она не плакала. Еще не  хватало
плакать за рулем в такую метель! Она поняла, куда едет, только  у  Кольцевой
дороги.
   В Переделкине "жигуленок" застрял в сугробе. Катя, вся в снегу,  румяная,
со сверкающими огромными глазами, влетела в ярко освещенную теплую  гостиную
калашниковской дачи.
   - Катюха! Радость моя! -  пьяненький,  разгоряченный  Глеб  закружил  ее,
расцеловал и совсем не удивился, не задал ни единого вопроса.
   Было много народу, стол ломился от вкусной еды, девочки смеялись,  кто-то
отправился вытаскивать из сугроба Катину машину. Глеб Калашников стянул с ее
ног промокшие, полные снега сапоги. Он  знал,  как  важно  держать  в  тепле
драгоценные узенькие ступни примы-балерины, и стал  растирать  их  ладонями,
согревать своим дыханием, потом принес огромные отцовские валенки.
   - С ума сошли! - закричал кто-то, - Без пяти двенадцать!
   На  экране  телевизора  лицо  Горбачева  сменилось  башней  с  курантами.
Бабахнуло шампанское. Все  стали  чокаться,  Глеб  поцеловал  Катю  в  губы.
Наступил восемьдесят девятый год. Все побежали во двор  хлопать  хлопушками,
кричать "ура". В сонном полупустом поселке отчаянно лаяли собаки.
   Наоравшись, набегавшись по глубокому снегу, усыпав сад и окрестные  улицы
разноцветным хлопушечным конфетти, вернулись в дом,  погасили  свет,  зажгли
свечи. Катя так и не поняла, сколько же здесь народу.  Мелькали  знакомые  и
незнакомые лица. Под лирическую композицию Фредди Меркури медленно  качались
пары. Катя обнаружила, что танцует-с Глебом, в огромных валенках, в шелковом
вечернем платье. Его губы  щекотно  шептали  ей  на  ухо  что-то  смешное  и
ласковое, его руки, такие  знакомые,  теплые,  прикасались  к  ней  бережно,
держали надежно, согревали и заставляли забыть обо  всем  плохом,  холодном,
грязном. Ничего страшного не произошло. Ничего страшного...
   Пары   стали   постепенно   разбредаться   по   трехэтажному   дому.   На
калашниковской даче было газовое отопление, дом  прогревался  весь  целиком,
всем хватило  места,  чтобы  уединиться.  Какая-то  очередная  девочка  ушла
плакать по Глебу на заснеженное крыльцо, но кто-то одинокий  и  великодушный
бросияся ее согревать, утирать горькие слезы.
   Катя и Глеб заметили, что стоят одни уже не в  гостиной,  а  в  маленькой
спальне родителей Глеба, давно нет никакой  музыки,  они  стоят,  обнявшись,
прижавшись друг к другу, и за окном падает медленный крупный  снег.  Они  не
успели опомниться, а уже  целовались,  и  ловкие  пальцы  Глеба  вытаскивали
шпильки из Катиных волос, расстегивали "молнию" шелкового платья,  и  мягкие
губы жарко скользили по длинной Катиной шее, по тонким ключицам.
   Платье упало на пол, в другой конец комнаты полетели джинсы, свитер и все
прочее. Высокие валенки народного артиста Константина  Калашникова  застыли,
как солдаты на посту, у старой, потертой тахты.
   Когда Катя открыла глаза, за окном был солнечный морозный день. Кто-то из
гостей уже уехал, кто-то отправился  гулять.  В  доме  стояла  тишина.  Катя
хотела встать, умыться, сварить кофе, но Глеб притянул  ее  к  себе,  и  все
повторилось, уже без лихорадочной ночной спешки, без страха и сомнений.
   - Какие мы с тобой были глупые, - прошептал Глеб, - хорошо, что не успели
состариться...
   Сейчас, восемь лет спустя,  сидя  в  зыбком  рассветном  свете  в  чистой
холодной кухне, Катя поймала себя на том, что ту первую их ночь,  тот  Новый
год, она помнит отчетливей, чем все последующие годы сложной семейной жизни.
И  пусть  все  грязное,  ужасное,  что  было  потом  между  ними,  исчезнет,
забудется.
   Катя встала, накинула поверх халата огромную вязаную шаль.  Глеба  больше
нет и не будет никогда. Вот его любимая чашка, он привез  ее  из  Англии,  с
Бейкерстрит, пил чай только из нее. В прихожей, в  зеркальном  шкафу,  висят
его вещи. Жанночка недавно убрала все летнее на  антресоли,  достала  плащи,
куртки, осенние ботинки... А подушка в спальне хранит его запах, и  короткие
жесткие волоски остались в  сетке  электробритвы.  Господи,  сколько  всяких
теплых мелочей, сколько обыденной ерунды остается после человека, и все  это
согревает, заставляет больно сжиматься  сердце  -  если,  конечно,  человека
любили, если простили ему плохое и помнят только хорошее.
   Катя вдруг подумала, что  прощать  и  любить  мертвого  куда  легче,  чем
живого.
   Глава 3
   Ляля Рыкова тихонько выскользнула из-под одеяла, поеживаясь от  утреннего
холода, прошлепала босиком в  ванную.  Мало  того,  что  этот  Князек-браток
храпит, он еще и окна распахивает на всю ночь. Свежий воздух ему подавай для
здорового сна. А уже сентябрь, и к  утру  комната  так  выстужается,  что  у
бедной Лялечки зубы стучат.
   Князь Нодарик причмокивал во  сне  и  издавал  жалобные  хриплые  рулады.
Княжеский громкий храп был слышен даже в ванной, перекрывал звук  бьющей  из
крана горячей воды. Ляля брезгливо поморщилась, заперла дверь  на  задвижку,
потянулась перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, которое  стало  уже
слегка запотевать от пара. Сквозь тонкую дымку Ляля выглядела еще  красивей,
еще соблазнительней.
   Возбуждает не откровенность, не голая правда,  а  загадка,  нежный  флер.
Настоящий стриптиз отличается от порнухи именно загадкой и флером.  Но  кому
это объяснишь? Грубым  жадным  мужикам,  которые  пускают  слюни,  глядя  на
вкусное Лялечкино тело? Да что они понимают? Им за их деньги надо все, прямо
сейчас, в полном объеме. Что им тонкая, изысканная красота древней, как мир,
эротической  игры?  Двигай  бедрами,  тряси  бюстом,  голову   запрокидывай,
изображая грубый кайф, - и порядок, все довольны,  готовы  платить,  карманы
готовы вывернуть.
   Ляля залезла в горячую ванну с пеной и тяжело вздохнула.  Жизнь  устроена
несправедливо. Кругом  столько  пошлости!  Ну  почему  она,  Лялечка,  с  ее
красотой, с ее тонкой возвышенной душой,  каждый  вечер  должна  раздеваться
перед грубыми братками?  Чем  она  хуже  всяких  там  мисс,  супермоделей  и
кинозвезд? Да ничем. И ноги у нее длинней, и талия  тоньше,  и  форма  груди
совершенней. А уж о лице  и  говорить  нечего.  Все  эти  супермодели,  если
приглядеться  внимательней,  рядом  с  Лялечкой  просто  кикиморы  болотные,
крокодилицы. Однако сейчас время пошлости, никто не ценит настоящую красоту.
   Она любила представлять себя на балу, в платье от Диора, и  чтобы  вокруг
миллиардеры,   дипломаты,   президенты,   голливудские   актеры   и   прочие
знаменитости. Лялечка идет мимо с хрустальным  бокалом  на  тонкой  ножке  в
одной руке, с длинной сигаретой -  в  другой.  Корпус  чуть  изогнут,  плечи
отведены назад, подбородок вверх, нога вперед от  бедра,  на  нежной  шее  -
старинное бриллиантовое колье  в  платиновой  оправе.  Она  ни  на  кого  не
смотрит, думает о своем, о возвышенном, а  все  вокруг  бледнеют  и  падают,
сраженные любовью.
   Или вот хорошо бы белую яхту с цветными огоньками, с черными  молчаливыми
лакеями в ливреях. Яхта причаливает к острову,  на  острове  -  вилла.  Нет,
почему вилла? Замок, старинный, родовой, с каминами  и  портретной  галереей
мрачных царственных предков.
   Ох, все это было бы Лялечке так к  лицу,  и  замок,  и  яхта,  и  бал  со
знаменитостями. Всякие звезды, фотомодели - просто  наглые  самозванки.  Они
пользуются незаслуженно тем, что по праву должно принадлежать  ей,  скромной
стриптизерке Лялечке Рыковой, самой красивой женщине в мире.
   Нет, не для того родилась Ляля на свет,  такая  совершенная,  изысканная,
нежная, чтобы раздеваться  каждую  ночь  перед  поддатыми  мужиками.  Однако
ничего другого она не умеет. А стритиз танцует отлично. И платят ей неплохо,
и мальчики из охраны зорко следят, чтобы руками Лялю просто так, бесплатно и
несанкционированно, никто не трогал.
   Однако, мечты - мечтами, а жить на что-то надо. Нельзя витать в  облаках.
Ночной клуб, конечно, не самое лучшее место, но и не худшее. Если  хозяин  и
подкладывает ее иногда под нужных людей, так тоже ведь не  бесплатно.  И  не
как простую подстилку, а обязательно с каким-нибудь  хитрым  заданием.  Ляле
это нравится. Она чувствует себя не только красивой, но и умной.
   С Князем Нодариком ей пришлось повозиться. Он готов был с  самого  начала
жизнь за нее отдать, демонстрировал  восточный  княжеский  размах,  в  ногах
валялся, песни пел старинные грузинские  под  гитару,  но  деньги  при  этом
считал очень аккуратно.
   Калашников сразу предупредил: одной любовью Князя за жабры  не  удержишь.
Крючок  должен  быть  надежный,  денежный.  И  Ляля  справилась,  раскрутила
Нодарика на "блэк джек", хотя он поначалу от зеленого сукна шарахался как от
чумы.  Рассказывал,  что  прадедушка,  грузинский  князь,  офицер,  проиграл
казенные деньги и застрелился. А в предсмертной записке завещал  всем  своим
благородным потомкам не прикасаться к картам.  Кто  прикоснется,  тот  сразу
будет проклят.
   Ляля выключила воду и услышала, что Князь проснулся. Он  уже  не  храпел,
разговаривал с кем-то. Сначала  Ляля  решила,  что  по  телефону.  Слов  она
разобрать не могла, но интонация и голос Нодарика ей не понравились.  Что-то
случилось. Князь говорил быстро, возбужденно, с сильным акцентом. Она  давно
заметила: грузинский акцент у него появлялся в  минуты  волнения  и  страха.
Потом р