оддержала, сидела с ней, объясняла, что жизнь  на  этом  не
кончается, сама узнала для моей дурехи, где можно хороший протез заказать. В
общем, Маргошке я век буду благодарна. Она  человек.  Хоть  и  стала  сейчас
знаменитой артисткой, а человеком осталась. Светка ей иногда массаж  делает,
Маргоша ей подработать дает.
   - Значит, они давно знакомы?
   - Давно, - кивнула Элла Анатольевна, - Светка моя гримером в Малом театре
работала, а Маргошка тогда на первом курсе училась, в Щепкинском. У нее ведь
две специальности, у Светки. Гример и массажист.  Ну,  гримером  сейчас  фиг
устроишься. Да и получают мало. А из театра она давно ушла,  чего-то  там  у
нее не  заладилось,  конфликты  всякие  были  с  руководством.  Она  ведь  с
характером у меня, чуть что - в крик.  Совсем  не  умеет  с  людьми  ладить,
совсем. Даже я, родная мать, иногда с трудом ее терплю.
   - Почему Света торгует на рынке? - удивилась Катя. - Ведь массажем  можно
хорошо зарабатывать.
   - Чтобы массажисту заработать, надо иметь железное  здоровье,  делать  по
десять-двенадцать сеансов в сутки. А у Светки  после  операции,  после  всей
этой  химии,  радиации,  гормонов,  здоровье  совсем  не  то,  руки  слабые,
головокружения бывают.
   - Вы говорили, она в субботу собиралась куда-то ехать вместе с  Маргошей,
как раз перед тем, как пропала, - напомнила Катя.
   - Не помню я. Ничего не помню. Куда она собиралась, с кем... Она же  мне,
мерзавка такая, не докладывает, ей на мать наплевать, живет как в гостинице.
   - А вы бы все-таки заявили в милицию, - осторожно предложила Катя,  -  вы
сказали, у нее бывают головокружения. Может, ей плохо стало на улице?
   - Какая милиция? Да хоть бы она совсем сдохла, дрянь такая! Ой, не  могу,
жить не хочу! Все вы, суки, такие! А ты чего ко мне привязалась?  Чего  душу
из меня тянешь? Милицией грозишь. Ну, пью, и что? Все вы, суки...
   Она стала грязно ругаться, проклинать  весь  мир,  потом  опять  зарыдала
громко, в голос. Катя  не  сумела  ее  успокоить.  Началась  тяжелая  пьяная
истерика. Галя Зыкова, та  самая,  которая  сказала  ей  о  смерти  Глеба  и
продиктовала адрес, взялась отвезти ее домой.
   Глава 19
   Не  то  чтобы  версия  официального  следствия  казалась  Валере   Луньку
недостоверной, вовсе нет. Он легко мог  представить  себе,  как  сумасшедшая
красотка пальнула из папиного пистолета в легкомысленного любовника, который
ну никак не хотел разводиться с женой.
   Он видел пару раз Ольгу Гуськову, обратил внимание на странный,  какой-то
фанатический огонек в ее красивых  глазах  и  даже  намекнул  Глебу,  что  у
девочки мозги набекрень и от такой можно ждать любых сюрпризов.
   - Смотри, Глеб, одному моему приятелю такая же вот  тихая-странненькая  с
синими глазками дверь подожгла. Очень сердилась, что с женой не разводится.
   - Да ладно, брось, - засмеялся Калашников.
   - Зря смеешься, это ночью случилось, вся семья чуть дымом не задохнулась.
   - Так надо было дверь стальную поставить.
   - Ну, смотри, тебе видней, - пожал плечами Лунек.
   И больше они к этой теме не возвращались. Валера не любил влезать в чужую
личную жизнь без особой надобности.
   Когда его осведомители  сообщили  об  аресте  Ольги,  он  только  грустно
покачал головой и пробормотал:
   - Ну, Глеб, ну ты и придурок. Допрыгался со своими бабами. Ладно, с  тебя
теперь взятки гладки, ты свое получил.
   Однако собственное следствие Валера  прекращать  не  собирался.  В  любом
случае не помешает лишний раз проверить свое сложное хозяйство.
   С башкирским нефтяником Мерзоевым  он  разобрался  сразу,  там  было  все
чисто. С Гришечкиным что теперь выяснять? Как говорится, нет человека -  нет
проблемы. Надо позаботиться о приличных похоронах.  Оставалась  последняя  и
самая серьезная фигура - Баринов.
   За три года сотрудничества Валера  успел  собрать  крепкий  компромат  на
советника президента. Это дороже и надежней денег. Там много всего - липовые
благотворительные фонды, бесконтрольные банковские счета, девочки...
   Господин Баринов любил публично, в интервью и телебеседах, поратовать  за
чистоту нравов, никогда не забывал самого себя привести в пример, упомянуть,
что живет с одной  женой  почти  тридцать  лет,  душа  в  душу,  с  голодных
комсомольских  времен,  и  других  женщин,  кроме   свой   строгой   толстой
профессорши-биологини Ксении Сергеевны, в упор не видит.
   Но у Валеры Лунька была кассета, на  которой  видно,  как  две  голенькие
красотки  ублажают  в  сауне  борца  за  высокую   нравственность,   доброго
семьянина,  верного  мужа,  любящего  отца,  нежного  деда  двух  прелестных
внучек-близняшек.
   Смешная порнушка была  снята  скрытой  камерой,  и  не  где-нибудь,  а  в
загородном  доме  вора  в  законе  Коржа,  одного  из   отцов   современного
российского криминалитета.
   Самому Коржу три года назад  профессиональный  киллер  прострелил  череп.
Прах пахана покоился под роскошной мраморной плитой на Ваганькове. Но память
о легендарном воре жила, причем не только в сердцах благодарных учеников, но
также в "активе" оперативников ФСБ и МВД. Несколько крупных  уголовных  дел,
связанных с его именем, оставались нераскрытыми, и закрывать их  пока  никто
не собирался. Там много всего  было:  коррупция  на  самом  высоком  уровне,
хищения  государственного  имущества  в   миллиардных   масштабах,   шантаж,
вымогательство, заказные убийства. Иногда в  средствах  массовой  информации
звучали новые имена и факты, летели крепкие чиновничьи головы.
   Валера Луньков начинал свою карьеру под  теплым  крылом  Коржа.  Советник
президента Егор Баринов  достался  Луньку  в  наследство.  А  на  кассету  с
девочками Валера наткнулся сам, почти случайно. Это был  как  бы  довесок  к
"карманному" политику, приятный сюрприз от погибшего авторитета.
   И вот недавно, меньше месяца  назад,  сидя  в  уютной  мужской  компании,
попивая водочку, расслабленно болтая  о  всякой  ерунде,  Лунек  поспорил  с
Глебом Калашниковым: до какого возраста мужик остается мужиком, от чего  это
зависит, кто из общих знакомых сохранил молодую мощь после пятидесяти, а кто
уже к сорока импотент. Речь случайно зашла о Баринове.
   Глеб  любил  спорить,  сам  входил  в  азарт  и  умел  здорово   заводить
собеседника. Он ржал, как конь, но Лунек отлично видел: это имя до  сих  пор
не дает Калашникову покоя. Когда-то давно, в незапамятные  времена,  у  жены
Глеба был бурный роман с Егором Бариновым.  Тогда  она  еще  не  была  женой
Калашникова, и все-таки Глеб всякий раз нервничал и заводился не только  при
встречах с советником президента, но даже  когда  о  нем  заходил  разговор.
Глеб, как большинство ходоков, был ревнив до истерики. Он с пеной у рта стал
орать, что Баринов только с виду такой бравый, а на самом деле  ничего  ему,
бывшему иному ленинцу, от  жизни  не  надо.  Все  эти  комсомольские  ходоки
советской закалки ярко горят, да быстро сгорают.
   - Так ты прямо про всех все знаешь! - щурился Валера.
   Его забавляла взвинченность Глеба.
   - Я вижу! Насквозь вижу! На глазок могу определить, кто мужик, а кто  уже
среднего рода, - орал Глеб. - И не ошибусь никогда.
   - На глазок,  говоришь?  -  смеялся  в  ответ  Валера.  -  И  никогда  не
ошибешься? На что спорим?
   - На десять щелбанов! - заявил Глеб. И Валере по пьяни,  в  азарте  спора
очень захотелось влепить эти десять щелбанов в глупую,  самоуверенную  башку
Глеба. Для науки. Валера не любил, когда человек зарывается и думает,  будто
все про всех знает.
   - Значит, Баринов, по-твоему, среднего рода? - уточнил  он.  -  Ему  ведь
всего пятьдесят три, не забывай.
   - Да хоть тридцать три! Он давно  не  мужик!  И  никогда  им  не  был!  -
продолжал надрывать горло Глеб.
   - Не мужик, говоришь? И мы спорим на десять щелбанов? Ну, смотри, Глебка,
больно бить буду!
   - У твоего  Баринова  ничего  мужского,  кроме  воспаления  простаты,  не
осталось. - Глеб растер в прах  сигарету  в  мраморной  пепельнице,  тут  же
закурил следующую. - Я не ошибаюсь в таких вещах, так что больно бить в  лоб
я тебя буду, Лунек, а не ты меня.
   По пьяни, по дури,  в  азарте  спора  Валера  прокрутил  Глебу  ту  самую
кассету. Тогда он  не  придал  этому  никакого  значения.  И  только  позже,
протрезвев, стал ругать себя за мальчишескую глупость.
   Он вспомнил, как внезапно вытянулось у Глеба лицо,  как  он  побледнел  и
пробормотал себе под нос еле слышно: "С-сука!"
   - Ты про кого? - спросил Лунек.
   - Да так, - нервно сглотнув, передернув  плечами,  ответил  Глеб,  -  про
твоего Баринова. Из-за него, старого пердуна, я проспорил. Слушай,  а  когда
это снимали?
   - Недавно, - приврал Валера для пущей убедительности, - около года назад.
   На самом деле пленке было не меньше четырех лет.
   - А что за девочки? - равнодушно, как-то даже вяло спросил Глеб.
   - Какая разница? Они все на одно лицо, эти девочки.
   - Он их меняет или постоянно пользуется, не знаешь?
   - Ты чего? Девки понравились? - удивился Валера. - Своих мало?
   - Да ладно тебе, - Глеб махнул  рукой,  -  не  издевайся.  Я  просто  так
спрашиваю. Опыт перенимаю.
   - А, ну-ну, - потрепал его Лунек по плечу, - перенимай. На  старости  лет
пригодится. Только ты учти, это дорогое удовольствие. Одна  из  девок  вроде
была его постоянной подружкой  и  тянула  из  него  ежемесячно  кусков  пять
"зелеными". Насчет второй не знаю. Я в отличие от тебя такой опыт перенимать
не собираюсь. Мне не в кайф, когда за деньги, да еще втроем.
   - Какая же из них постоянная? - спросил Глеб  со  сдавленным  смешком.  -
Что-то не тянут они на пять кусков в месяц, ни одна, ни другая.
   - Ну, это дело вкуса. Кому что нравится.
   - Так какая больше нравится Баринову? В сауне  снимали  скрытой  камерой,
качество изображения было неважным. Лицо самого Баринова несколько раз взяли
крупным планом, чтобы в случае чего не оставалось сомнений. А девочки  вышли
расплывчато. Камера на них не  фиксировалась.  Видно,  что  голенькие,  одна
здоровая, мясистая, другая худенькая, совсем соплячка. Обе дело свое знают и
не халтурят.
   - Ну что ты привязался? Ну хрен знает, которая из двух девок  ему  больше
нравится.
   Глеб помолчал, напряженно вглядываясь в экран, а потом выпалил:
   - Классная порнушка. Смешная. Дашь переписать?
   Насчет "переписать" Калашников, разумеется, шутил. Но Валера, хоть и  был
пьян, все равно отметил про себя, что шутка совсем  неудачная.  Он  выключил
видик и принялся отсчитывать щелбаны на крепком лбу Калашникова.
   Да, потом, на трезвую голову, Лунек пожалел, что показал кассету. Баринов
о ней не знал. Компромата на советника президента  хватало.  Кое-какие  свои
карты Лунек ему раскрыл сразу, на некоторые намекал иногда, а эту, козырную,
держал про запас, на черный день. Лунек знал по опыту: слишком сильно давить
на человека нельзя. Пружина  лопнет,  карманный  политик  сломается,  начнет
метаться, беситься, делать глупости.
   Валера спросил себя: мог ли Глеб Калашников сдуру, по старой злобе, все в
том же пьяном мальчишеском азарте протрепаться Баринову про кассету?'
   Совсем недавно слетел с треском со своего  ответственного  поста  министр
юстиции России. По телевизору показали его голую задницу.  Он  так  же,  как
Егор Баринов, любил развлекаться с девочками в сауне. И тоже не  подозревал,
что его  снимают.  Скандал  с  министром  наверняка  произвел  на  советника
президента сильное впечатление. А если к тому же он узнал, что и  его  голая
задница заснята  и  легкомысленный  казинщик  Глеб  Калашников  лично  видел
пленку, да еще треплется об этом?
   Нет, вряд ли Баринов решился бы  заказать  Глеба  только  из-за  трепа  о
кассете. А из-за самой кассеты? Калашников никогда не был идиотом.  Не  стал
бы он просто так, по пьяни,  из-за  старой  беспочвенной  ревности  выдавать
Баринову информацию о главном,  убийственном  копромате.  А  если  он  решил
осторожно, за спиной Лунька шантажнуть советника президента? Вытрясти что-то
для себя? Пожалуй, на это у него могло хватить ума. Для убедительности мог и
приврать, что кассета вовсе не у Лунька, а у него, у Глеба, в тайничке.
   "Классная  порнушка.  Смешная.  Дашь  переписать?"  -  Валера   отчетливо
вспомнил эту фразу и подумал: а ведь мог Глеб сделать для себя копию. В  тот
вечер он уснул на диване в гостиной, храпел, как боров. Его так  и  оставили
там до утра, рядом с телевизором и видиком. Кассет у Лунька - десять  полок.
Чистых полно, никто их не считает. Бери любую, перегоняй,  что  хочешь,  вся
необходимая аппаратура под рук
   А "смешную  порнушку"  с  голой  задницей  господина  Баринова  никто  не
догадался сразу вытащить и убрать в сейф.  Лунек  увлекся  щелбанами,  да  и
вообще здорово перебрал. Так и осталась она на ночь в магнитофоне.  Спрятали
только утром, когда протрезвели.

   Дежурившая  ночью  медсестра   геронтологического   отделения   Института
психиатрии имени Ганнушкина Корнеева  Валентина  Федоровна  никак  не  могла
справиться с одной больной. Старушка эта поступила сегодня утром,  состояние
ее нельзя было назвать тяжелым. Она не ходила  под  себя,  не  истерила,  не
ползала на четвереньках. Крепенькая бабушка, ухоженная, речь вполне связная.
   В три часа ночи больная Гуськова  вышла  в  коридор,  подошла  к  столику
дежурной, тронула ее за плечо и прошептала:
   - Мою внучку арестовали, ее подозревают в убийстве. Мне  надо  поговорить
со следователем.
   - Утром завотделением придет, решит этот вопрос, - сказала  сестра,  -  а
сейчас пора спать. Поздно уже.
   - Я не могу спать. Позвоните 02, скажите, чтобы соединили с Петровкой, по
подозрению в убийстве. Скажите обязательно, что я  ветеран  труда,  работник
народного образования. Мне надо поговорить со следователем.  Я  знаю  важную
вещь. Моя внучка не виновата. Я вспомнила. А здесь я не могу  оставаться.  Я
хочу домой.
   - Домой-то все хотят. Ты, бабушка, сейчас спать ложись,  вот,  таблеточки
выпей, а утром заведующий придет, позвонит куда следует.
   - Нет, - не унималась бабулька, - я здесь спать не могу. Запах ужасный  в
палате, я хочу домой. Позвоните, пусть отпустят Олю, надо,  чтобы  она  меня
забрала.
   Больная  Гуськова  не  буянила,   вела   себя   тихо,   говорила   вполне
рассудительно. В медицинской карте значилось,  что  она  страдает  синильным
слабоумием, но степень слабоумия бывает разной. Гуськова  соображала  совсем
неплохо. Валентине Федоровне стало интересно послушать про убийство.
   - Ну, чего  случилось-то?  Почему  внучку  арестовали?  -  спросила  она,
усаживая старушку на банкетку.
   - Вот вы позвоните в милицию, и я расскажу. -  Упрямая  бабулька  поджала
губы и замолчала.
   Корнеевой удалось отвести ее в  палату  и  уложить.  Но  часа  через  два
послышалось шарканье в коридоре. Больная Гуськова появилась, как призрак, на
пороге ординаторской. Валентина Федоровна только задремала на  диванчике,  а
тут - здравствуйте.
   - Я требую, чтобы вы позвонили  в  милицию.  На  Петровку.  Я  всю  жизнь
проработала в системе народного образования, я ветеран труда, ко мне  должны
прислушаться. Здесь плохо с питанием, я не наедаюсь и не могу здесь спать, в
палате храпят. Я не сумасшедшая,  я  ветеран  труда.  У  меня  дочь  и  зять
военные, погибли в Афганистане, выполняя свой интернациональный долг. У меня
единственная внучка. Она студентка университета и никого не убивала. Я  хочу
домой, - шептала бабушка, глядя на сестру жалобными, испуганными глазами.
   Сестра поняла, что больная  снотворное  не  выпила.  Схитрила,  выплюнула
таблетки. Можно  было,  конечно,  сделать  укол,  но  она  ведь  не  дастся.
Валентина Федоровна знала по опыту: такие вот бабушки  сначала  притихают  в
больнице, но стоит применить  силу  -  и  пошло-поехало.  Срываются,  теряют
человеческий облик. Нет, нельзя ей укол.
   Корнеева в отличие  от  большинства  своих  коллег  сохранила  жалость  к
специфическому контингенту, особенно тихих бабушек  жалела,  рассудительных,
как эта Гуськова. Ведь не кричит, наоборот, шепчет, понимает,  что  ночь,  и
старается других не разбудить. Но переживает сильно. А может,  действительно
вспомнила что-то важное? Лучше не глушить ее лекарствами, а то забудет. Ведь
и правда, внучка - единственная ее родственница - арестована по подозрению в
убийстве. Это не шутки,  здесь  каждая  мелочь  важна.  А  вдруг  внучка  не
виновата? Ее засудят зря, у нас  ведь  это  бывает.  А  бабушка  пропадет  в
больнице.
   - Так ты поделись со мной, расскажи, что случилось, - попросила  она  уже
не так из любопытства, как из жалости, - в чем внучку-то  твою  подозревают?
Как ее зовут?
   - Оля. Ее подозревают в убийстве. Но вам я  ничего  рассказать  не  могу.
Надо соблюдать  тайну  следствия.  -  Бабушка  многозначительно  засопела  и
сверкнула глазами. - Я, разумеется, понимаю, что поздно. Подожду до утра.  Я
не сумасшедшая. А моя внучка Оля никого не убивала. Она - дочь офицера. Двух
офицеров. Ее мать была военным врачом. Вашим коллегой. Вы,  как  медицинский
работник, должны меня понять.
   - Понимаю, - кивнула сестра, - еще как донимаю. У меня старший сын тоже в
Афганистане успел побывать. Немного совсем, уже перед  самым  концом.  Слава
Богу, жив-здоров. Он у меня,  правда,  не  военный  человек.  Оператором  на
телевидении работает. Вот, бабушка, такие  дела.  А  сейчас  -  спать.  Утро
вечера мудреней. Пойдем, миленькая моя, отведу тебя, уложу в постельку.
   - Я требую, чтобы со мной встретился следователь!. -  обратилась  больная
Гуськова к заведующему отделением, когда  он  пришел  в  палату  с  утренним
обходом.
   - Да, обязательно, - кивнул молодой врач, - как вы себя чувствуете?
   - Нормально. Я вспомнила одну очень важную вещь. Моя внучка не  виновата,
ее должны освободить. Я - ветеран труда, всю  жизнь  проработала  в  системе
сродного образования. Моя дочь и мой зять  -  военные,  офицеры,  погибли  в
Афганистане, выполняя свой интернациональный долг. Моя дочь была медицинским
работником, военным врачом, вашим коллегой, доктор. Вы обязаны  отнестись  к
моей просьбе с должным вниманием. Я не  сумасшедшая.  Пусть  срочно  приедет
кто-нибудь из милиции, я могу сообщить сведения, касающиеся  следствия.  Мою
внучку должны освободить. Она приедет  и  заберет  меня  отсюда.  Это  очень
срочно, доктор.
   -  Конечно,  конечно,  вы  только  не  волнуйтесь...   День   заведующего
геронтологическим отделением Гончара Михаила  Леонидовича  был  заполнен  до
отказа делами, суетой. Некогда не то что поесть по-человечески - перекурить.
Контингент особый, у каждой бабульки свои срочные требования,  персонала  не
хватает, зарплату задерживают, проблемы со шприцами, с медикаментами, даже с
ватой проблемы. Требуют все с него, с заведующего. Голова идет кругом. А  он
кандидатскую диссертацию второй год дописать не может,  жена  ждет  ребенка,
денег  не  хватает,  и  никаких  перспектив.  От  сумасшедших  старух  с  их
требованиями и истериками можно незаметно  умом  тронуться.  Известно  ведь,
многие психиатры от постоянного  общения  с  больными  сами  в  определенный
момент начинают страдать неврозами. Нервы надо беречь, и  всякие  старушечьи
бредни по возможности пропускать мимо ушей.
   К концу рабочего дня усталый до предела,  издерганный  Михаил  Леонидович
заперся в своем кабинете, раскинулся в кресле, закурил, и тут же - как назло
- телефон.
   -  Здравствуйте,  вас  беспокоят  из  Московской  городской  прокуратуры.
Следователь Чернов. К вам в  отделение  поступила  больная  Гуськова  Иветта
Тихоновна.
   - Да, есть такая, - механически ответил Гончар.
   - Скажите, пожалуйста, как ее самочувствие?
   - А  вы,  собственно...  Вы  в  официальном  порядке  интересуетесь?  Или
родственник?
   - Да, в общем, не в официальном. Я звоню по просьбе ее внучки.
   - Ну, передайте внучке, что все нормально,  -  ответил  Гончар  опять  же
механически.
   Он был настолько измотан, что