, что эти несопоставимые и
полярные, казалось бы, личности имели, согласно версии покойного
старьевщика, одну общую душу, и это абсурдное обстоятельство особенно
веселило младших офицеров Главного управления, знавших Иуду, как
выдающегося борца за интересы еврейского народа, что не мешало ему от
случая к случаю прибегать к грязной антисемитской терминологии
направленной против ортодоксов в частности и каждой еврейской сволочи,
конкретно, активно подкапывающей под него.
  В свое время комиссар полиции был смещен с занимаемой должности за грубую
и одиозную фразу, брошенную им вскользь в кругу близких людей, которая,
тем не менее, была доведена до сведения высшего начальства:
  - Самый лучший араб, - сказал тогда Иуда Вольф, - это мертвый араб.
  Пикантность ситуации в данном случае заключалась в том, что сам Иуда
Вольф, согласно фактам представленными покойником, пострадал, оказывается
в прошлом совершенно безвинно, и столь "изящный комплимент" по отношению к
"двоюродным братьям" был сделан им не какому-то там абстрактному арабу, а
самому себе, в сущности, - бывшему, как выяснялось, и теперь уже мертвому
арабу.
   

  * * *

   
Быстрое интеллектуальное развитие Ахмада радовало профессора Хульдаи.
  Бывшему торговцу старьем нравилось произносить страстные политические
речи.
  О политике в Израиле говорит обычно и стар и млад, и вряд ли этим можно
кого-либо удивить в стране, но мертвый араб мог развивать эту тему
бесконечно, причем количество произнесенных им слов отнюдь не отражалось
на их качестве. В короткое время покойный старьевщик превратился в
блистательного партийного пропагандиста, который умел так зажечь аудиторию
своими пламенными речами, что приводил в экстаз зачарованных ассистентов
профессора Хульдаи. Несомненно, питомец знаменитого ученого имел бы
колоссальный успех на политическом поприще, выпусти его полиция на волю.
  Ораторское искусство мертвого араба вызвало изумление даже у бывалых
депутатов кнессета, пришедших однажды поучиться его умению - срезать
оппонента на взлете, без лишних церемоний. Говорил он, как правило, с
эмоциональным подъемом и особенно любил предвыборную тематику, где
используя красоты литературного иврита, убеждал избирателей голосовать за
демократический Израиль, свободный от религиозного засилья и межэтнической
розни. Почти в каждом его воззвании проглядывал стиль какого-либо
известного политика современности; то он блестяще копировал генерала
Шарона, то - незабвенной памяти, Ицхака Рабина, а однажды с большой долей
сходства передал даже русский акцент выдающегося политика конца двадцатого
столетия Арнольда Сперанского.
   

  * * *

   
Свадьбу четы де Хаимовых справляли в банкетном зале "А-Несиха".
  По вечерам здесь танцевали длинноногие девицы, и вышколенные официанты в
гвардейских мундирах подавали суфле из морских креветок.
  Василий решил провести праздник в привычной атмосфере сексапильных девиц
и знакомых официантов, готовых исполнить любое его пожелание. За день до
Хупы он спрятал саквояж, набитый деньгами и усиленно читал "Глобс",
соображая в какое дело надежнее поместить инвестиции.
  - Вот если бы умники из института Времени пустили свою бумагу на бирже, -
мечтательно сказал он, - мы бы их непременно поддержали, скупив все акции.
  Подкинь им такую идею, Ципа. Вряд ли в нашем столетии можно придумать
что-либо более выгодное, чем путешествие во времени, или я не де Хаимов.
  Амбициозные планы влюбленного маэстро не очень привлекали излишне
осторожного Циона.
  - Эта опасная авантюра, маркиз, - уныло сказал он, - надо скорее
отделаться от этих грязных бабок и смываться, пока еще не поздно.
  Но маркиз, с присущим ему нахрапом, заставил замолчать обеспокоенного
друга - Во-первых, никакие они не грязные, сэр, можешь понюхать,
пожалуйста, - не пахнут, во-вторых, налет сей, был организован местной
мафией и ею осуществлен и, наконец, я был просто вовлечен в эту опасную
акцию, а фактический ее исполнитель - герцог, разве не так?
  - Да, но деньжонки то достались тебе, сэр...
  - А ему они ни к чему, Ципа, впрочем, я готов прилично одеть его, а то он
и впрямь в обносках ходит стыдно смотреть, право.
  Василий успел уже приодеть (вполне прилично) самого Заярконского,
которому
намеревался также отдать половину денег; идея погостить некоторое время
в старой Англии, исходила все-таки от друга, и гонорар он вполне заслужил.
  Василий полагал, что финансовая поддержка с его стороны отвлечет, наконец,
Циона от бесполезной рыцарской поэтики и обратит его взоры на истинные
радости жизни; он может, в конце концов, заняться каким-нибудь престижным
бизнесом, или даже жениться на этой бойкой девице, прислуживающей
герцогине.
  - Поверь мне, Ципа, - проникновенно сказал Василий, - я высоко ценю твою
дружбу и готов отдать половину денег в твою пользу.
  Цион, в сущности, не отказывался от щедрого подарка, но и восторгов
особых по этому поводу не выказывал; вооруженное ограбление банка -
преступление довольно серьезное, и Вася, пусть косвенно, но принимал в нем
участие, а значит в будущем это чревато некоторыми осложнениями.
  - Да, но ты ведь сам хотел заполучить капитал, Ципа?
  - Хотел, но не таким путем, сэр, - мрачно отмежевывался Цион.
  - Финансы, кстати, повышают половую потенцию, - пустил в ход свой
последний аргумент Василий.
  - Право, сэр, не стоит тревожиться, - усмехнулся Цион, - у нас с этим
делом полный порядок...
  - Браво, Ципа, браво! - искренне порадовался за друга Василий и решил при
случае сделать комплимент Виолетте, сумевшей возродить к жизни этот почти
ни к чему не пригодный биологический экземпляр.

  * * *
 
На своей свадьбе Василий выглядел безукоризненно: костюм от Юдашкина,
туфли от Лиор и золотая брошь на синем в горошек галстуке делали его
неотразимым, вызывая восхищение многочисленных поклонниц. Де-
нег маэстро не жалел, желая потрясти воображение "академиков", до которых
дошли слухи о его удачной помолвке.
  - Мужчина, не умеющий начать с нуля - сам есть ничто иное, как абсолютный
нуль, - поучительно сказал он Циону, - моя бывшая жена предрекала мне
нищету и смерть под забором, а я, как видишь, обрел миллионы и женился на
герцогине. Теперь вот куплю дом в Швейцарии и поеду в Бразилию на
карнавал, смотреть обнаженные попки.
  - Как бы ты в тюрьму не угодил заместо карнавала, - мрачно предостерег
Заярконский, все еще опасавшийся происков коварного комиссара.
  - Тюрьма - это для неудачников, Ципа, - весело отозвался Василий, - а я
любимец фортуны и призван служить музам.
  Алису наряжали в лучшем салоне для невест. Она вся была увешана
драгоценностями, и про ее наряды писали в "Едиот Ахронот". Василий нарочно
пригласил корреспондента из популярной газеты, зная, что семейство
Ашкенази читает именно это издание.
  Герцогиня пожелала, чтобы на ней сверкали самые дорогие бриллианты, и
Василий купил их у знаменитого ювелира Лузмана.
  Он сорил деньгами налево и направо и готов был, кажется, истратить все до
единой копейки, чтобы угодить любимой.
  Среди приглашенных почетных гостей находился сам Иуда Вольф с супругой и
свитой телохранителей, отвечающих за жизнь бесценного босса.
  Нижняя челюсть главы Тель-Авивской полиции все еще ныла после классного
удара, которым его угостил герцог, и могучие телохранители из спецназа не
отступали от него ни на шаг. В боковом кармане Вольфа время от времени
позвякивал мобильный телефон, вызывая неудовольствие его очаровательной
супруги. Комиссар был заметно озабочен сегодня и нервничал больше
обычного; он забыл сказать своей бывшей секретарше, чтобы не ждала его
нынче к ужину, а главное, не звонила то и дело на сотку, отключить которую
он не мог, поскольку ждал важных сообщений от Кадишмана; неудачливый
лейтенант должен был выйти, наконец, на мертвецов, и комиссар боялся, что
об этом важном событии прознают журналисты. В последние дни секретная
информация, касающаяся каннибалов, неведомым образом просочилась в прессу,
и обеспокоенный комиссар приказал держать в строжайшей тайне утвержденный
план оперативных мероприятий полиции. Одна из запланированных на сегодня
вылазок была возложена на лейтенанта Кадишмана, и у комиссара были все
основания полагать, что он непременно завалит дело.
  Супругу комиссара звали Ривка Вольф. Это была огненно рыжая особа с
тонкими чертами лица и мягко очерченными капризными губами, которые,
казалось, постоянно выражали недовольство мужем. Изогнутые в ниточку брови
и умело приклеенные пушистые ресницы придавали ей вульгарный вид, но она
знала, что именно эта деталь особенно нравится в ней мужчинам, и старалась
стрелять своими быстрыми глазиками при каждом удобном случае.
  Ривка Вольф обладала отличной фигурой, главным достоинством которой были
тяжелая литая грудь и длинные ноги, которые она не скрывала от взоров
истинных ценителей женской красоты. Иные из этих беспристрастных
ценителей прелестей мадам Вольф считали объем ее грудной клетки
единственным, пожалуй, диссонансом в ее вызывающе красивой фигуре. Но
большинство справедливо полагало, что именно эта характерная деталь, как
нельзя более соответствует ее имиджу гордой львицы тель-авивских салонов,
облагораживая и без того аристократический облик первой дамы Главного
полицейского управления. Сам Иуда Вольф безгранично любил Ривку и гордился
ее "монументальной грудью", но это не мешало ему, однако, вовсю флиртовать
с секретаршей, рассказывая жене сказки (которым она, разумеется, не
верила), о том, как он по горло занят работой, и как жаль, что завтра ему
снова надо идти на ковер к министру. На самом деле "Завтра" он собирался
трахнуть, наконец, свою студенточку, а послезавтра отвести душу с
секретаршей, к которой он наведывался не чаще одного раза в неделю.
  Впрочем, студенточка и отставная секретарша были частью его опасной и
трудной работы, настоящее же отдохновение и покой он находил только рядом
с верной супругой, которой, как ему казалось, он был беззаветно предан -
разумеется, в духовном смысле этого слова.

  * * *
 
Гулять на свадьбе этого ублюдка, возомнившего себя знатным вельможей,
комиссару не очень то и хотелось, но на этом, как всегда, настоял
Когаркин, который долго и тупо распекал его в своем кабинете за то, что он
не блокировал тогда (при штурме русской церквушки) патрульную машину, на
которой умудрился удрать Герцог, успевший вымотать ему за последнюю неделю
все нервы.
  - Это вещи, которые знают даже начинающие полицейские, - безнадежным
тоном сказал министр, - не спускайте с него глаз, Вольф. Будьте на минуту
раньше во всех местах его возможного появления. Держите в поле зрении
этого... как его там...
  - Бывшего зятя академика Ашкенази. - Услужливо напомнил Вольф, - его
зовут де Хаимов.
  - По непонятным нам причинам, герцог повсюду ищет этого прохвоста.
  Воспользуйтесь данным фактором, комиссар, и станьте его тенью.
  В этот вечер Иуда не спускал глаз с Васи, и кто-то из телохранителей (он
окружил себя ими после тяжелого нокаута, в который поверг его крестоносец)
пошутил даже:
  - Уж, не намерен ли Вольфыч держать свечку у кровати молодоженов?
  Чтобы не возбуждать излишнего любопытства гостей, Иуда облачился в
скромный серый костюм, сидевшей на нем мешковато, и явился на торжество с
супругой, на которую пялились почти все мужчины вокруг. Она воспринимала
это как само собой разумеющееся, ей всегда нравилось быть в центре
внимания, а он безумно ревновал ее, хотя повода для этого она ему никогда
не давала.
  Сегодня Ривка была особенно не в духе: вместо того чтобы увлечь ее в
хоровод танцующих пар, как это делали другие, более расторопные партнеры,
он вовсю таращил глаза на эту вульгарную девку, которую все почему-то
здесь называли прекрасной герцогиней и даже забыл предложить ей руку,
когда они, в числе прочих гостей торжественно и чинно вошли в сверкающий
яркими огнями банкетный зал.
  "Дерьмо!" - мысленно обозвала она мужа, подозревая, что он раздевает в
эту
минуту герцогиню в своем грязном воображении.
  Вскоре объявили белый танец, и мадам Вольф, дабы побольнее задеть
развратного мужа, пригласила Циона на тур вальса, хотя рядом стояли
настоящие светские львы, и она могла сделать выбор получше; встречая
гостей, в качестве шафера, Заярконский неосторожно улыбнулся печальной
даме, с которой пришел комиссар, и теперь расплачивался за свое
легкомыслие. Виолетта в это время ни на шаг не отходила от своей госпожи,
терпеливо поднимая с паркета бледно-розовую накидку, то и дело спадающую с
мраморных плеч миледи. Деталь эта не была предусмотрена в традиционном
платье невесты, но герцогиня прибегала к ней на рыцарских турнирах и здесь
не собиралась делать исключение. Разница была лишь в том, что на турнирах
воздушная накидка органично вписывалась в продуманную композицию пышного
головного убора, а тут приходилось использовать ее в качестве шали,
которая ни только не гармонировала с фатой, а, напротив, невыгодно
оттеняла ее, постоянно и не во время, соскальзывая на пол. Гости,
разумеется, не замечали подобных мелочей захваченные волшебным вкусом
креветок, а у бедной Виолетты от частых наклонов давно уже ныла спина.
  Лишь на мгновение Заярконский оказался без присмотра, и Ривка в миг
увлекла его на танцевальную площадку.
  После первого довольно продолжительного вальса, опьяневший от крепчайших
духов Цион нечаянно будто бы ткнулся носом в роскошную грудь комиссарши, и
это "умышленное действо" не ускользнуло от ревнивого взора Виолетты.
  Комиссар тоже поймал себя на мысли, что ему хочется выстрелить Циону в
висок.
  Вырвавшись, наконец, из объятий огненной фурии, Заярконский попал в лапы
клокочущей от злости "служанки". Этим прозвищем она была обязана
профессору Хульдаи, который не стеснял себя обычно в выражениях. Пригласив
однажды Виолетту для беседы (она, как и все "пришлые " служила материалом
для его будущей книги) в свой аскетически обставленный кабинет, он будто
случайно, но со знанием дела коснулся ее интимного места и получил
решительную затрещину, после которой неделю ходил в темных очках, скрывая
от сослуживцев безобразный синяк под глазом.
  - Милорд, как вы могли оставить свою даму в одиночестве? - гневно
спросила Виолетта.
  - А что, - вяло, оправдывался Цион, - разве я не могу уже заинтересовать
женщину?
  - После первого раза, сэр, вряд ли - едко поддела жестокосердная
служанка. Впервые она упрекнула его в том, о чем он сам стал уже забывать,
благодаря ее тактичному поведению.
  - И поделом, - сказал Василий, наблюдавший со стороны за этой банальной
сценой, - не буди в женщине зверя, если не умеешь справиться с ним!
   



                                  Глава 43


   
Сенсационные откровения Ахмада утвердили Кадишмана в том, что в жизни,
слава богу, зло всегда уравнивается добром, и справедливость в конечном
итоге торжествует. В глубине души он, также как и все вокруг,
злорадствовал тому, что суровый неприступный комиссар стал вдруг
посмешищем в глазах всего Управления. Люди смеялись не только потому, что
в прошлой жизни тот, оказывается, был простым торговцем старья, а потому
еще, что все эти годы он считал себя великим сыщиком и беспричинно унижал
своих сотрудников. Размышляя о превратностях судьбы, которая сурово
наказывает безмозглых гордецов случайно оказавшихся на вершине славы,
Кадишман легче воспринимал предстоящие тяготы очередной бессонной ночи;
лейтенант работал на износ в последнее время, забывая порой поесть, и не
имея возможности толком выспаться дома. Безрезультатная, бешеная погоня за
беглым генералом неожиданно затянулась и основательно вымотала его.
  Предстоящую ночь бывший инспектор считал важной и даже судьбоносной для
своей карьеры: на его счастье - вдруг отчетливо и ясно заговорила голова
Иды Васерман:
  - Мальчик, - сказала она молодому полицейскому, приставленному к ней для
охраны, - позови-ка, сюда профессора, пожалуйста.
  - Какого профессора, бабушка? - растерялся полицейский, не поверивший
сначала, что звуки исходят из почерневшего рта вредной старушенции.
  - Этого... на букву Х... - ворчливым тоном сказала голова.
  - А, Хульдаи?! - радостно засиял юноша и со всех ног побежал к шефу
докладывать, что безобразная бабулька заговорила, слава богу, и срочно
требует к себе босса.
  Профессор Хульдаи сидел в это время в административном крыле тюремного
изолятора и вдохновенно писал очередную главу своей новой книги,
посвященной анализу речей мертвого араба. Визит взволнованного Кадишмана
застал его врасплох.
  - Вы уверены, что она заговорила, инспектор? - пытливо спросил он
лейтенанта, отстраняя от себя толстенную рукопись, которую собирался
назвать "Загробная демагогия и ее влияние на внешнюю политику страны"
Через минуту оба были уже в экспериментальном отсеке изолятора и пытливо
смотрели в мутные очи Иды Васерман.
  В тесной наглухо загерметизированной холодильной камере набился почти
весь личный состав городской тюрьмы.
  - Посторонние вон отсюда! - прогнал любопытных профессор, и лишь затем
грубо обратился к старушке, - что ты хочешь сказать, тетка?
  - Х.., - сказала голова, - коверкая фамилию профессора не из желания
поддеть его, а из-за поврежденных барабанных перепонок, мешающих ей
правильно воспринимать звуки, - я вижу... я отчетливо вижу...
  - Чего ты видишь, карга старая! - обиделся за фамилию Хульдаи.
  - Сегодня ночью убийцы взойдут на кладбище Тель-Кабира. - Загробным
голосом изрекла бабка.
  - Ну и что, - сказал профессор, - что из того, что они взойдут, дура ты
зарезанная.
  Но старушка уже замолкла, оскорбившись, вероятно, за дуру. Обложив
пациентку грязным уличным матом, Хульдаи нехотя повернулся к Кадишману.
  - Я свое дело сделал, господин Холмс - с усмешкой сказал он - теперь
ваша очередь опростоволоситься.
  Во время похорон убиенной старушки (когда Хульдаи приказал принести в
камеру телевизор "чтобы наблюдала, старая, как ее закапывают!"), Кадишман
назвал ученого садистом. Профессору донесли об этом подхалимы, и он
потребовал от Вольфа (а потом и министра), немедленной отставки
неблагонадежного офицера.
  - Этот невежественный тип ставит под сомнения эксперименты
государственной важности! - строго сказал он Когаркину. Но комиссар Вольф
(сам с трудом выносивший Кадишмана) отвоевал его у высокого начальства,
радуясь в душе, что хоть этому неповоротливому дебилу удалось "достать"
ученого выскочку. Кадишман, привыкший к унижениям со стороны язвительного
шефа, не очень то обижался на участившиеся выпады мстительного профессора.
  Гораздо больше его занимало в эту минуту странное поведение заговорившей
старушки. Желая как-то направить не удавшийся разговор в нужное русло, он
робко подступил к ней и тихо спросил:
  - Скажите, бабуля, возьму я нынче мертвецов или нет?
  Голова, и ранее не слишком привечавшая Кадишмана, на сей раз, попросту
проигнорировала его глупый вопрос.
  Хульдаи, с интересом наблюдавший за этой дикой сценой, не сдержался и
разразился очередной колкостью по адресу инфантильного лейтенанта:
  - Ясновидение мадам Васерман не распространяется на деятельность
доблестной полиции, - с ухмылкой заметил он.
  - Это почему же не распространяется? - спросил Кадишман. Помня о кровавом
плевке в Азуре, он старался держаться подальше от непредсказуемой
старушки. - - Да потому, что деятельность иных стражей порядка
иррациональна по своей сути и не под силу даже самой светлой в Управлении
голове (он иронично оглядел сократовский лоб Кадишмана) не говоря уж об
отрезанной.
  Хульдаи сам же и рассмеялся своему блистательному каламбуру, а Кадишману
показалось, что бледные губы зловредной бабки тронула едва заметная
усмешка. "Это от того, вероятно, что я почти не сплю ночами " - решил
Кадишман и с укором посмотрел на лоснящуюся чисто выбритую физиономию
профессора.
  - Кадишман! - вдруг ясно и громко окликнула его голова.
  Вздрогнув от неожиданности, лейтенант обернулся к ней. В глазах гражданки
Васерман он увидел нечто вроде запоздалого раская