жена будет глубокой
старухой...
  - Поэтому я предлагаю вам другую жизнь и другую женщину...
  - Мне не нужна другая женщина!..
  - Не упорствуйте, Кадишман, на свете много достойных женщин...
  - Нельзя ли для меня сделать исключение, господин конструктор?
  Кадишман ненавидел в эту минуту Цилиндра. Как смел этот подонок,
предлагать ему другую женщину?
  - Не торгуйтесь, сэр, вы не на базаре, а...
  - В кабинете Вседержителя. - Насмешливо сказал лейтенант, понимая, что
терять ему нечего, а разочек поставить этого умника на место очень даже
приятно.
  Вседержитель не уловил насмешки.
  - Как вам угодно, - серьезно отвечал он.
  - Могу я сохранить память в другом обличье?
  - Об этом не может быть и речи!
  - В таком случае я прошу меня уничтожить, сэр...
  - Мы это не практикуем.с...
  - Но я не могу жить без нее...
  - Упрямец, - сказал Цилиндр и сочувственно улыбнулся
  - Мне бы только увидеть ее, - сказал Кадишман, и надежда снова зажглась в
его сердце. Нет, не даром Цилиндр так загадочно улыбается. Он, кажется,
растрогался и вот-вот расколется.
  - Вы дурак, Кадишман, - вдруг ошарашил его Цилиндр, - а дураки моя
слабость. Без них мне скучно...
  - Рад, что сумел угодить, - льстиво подпел лейтенант, все еще рассчитывая
на благосклонность Вседержителя.
  - Я, пожалуй, вселю вашу душу в таракана и сохраню вам память?
  Сердце Кадишмана радостно запрыгало. Проняло, наконец, это чучело.
  - О, благодарю Вас, господин, благодарю... Вы очень добры ко мне, но...
  Цилиндр насторожился.
  - Что еще не так?
  - Если вы прямиком забросите меня в город, меня раздавят люди, и я буду
вынужден вернуться к вам.
  - Не понимаю вас...
  Неожиданное тупоумие Цилиндра озадачило Кадишмана: у божества, пожалуй,
если сей хлыщ является таковым, должно быть куда более сообразительности.
  - В нашем мире тараканы по тротуарам не разгуливают, - сказал он, - и
домой на такси не возвращаются...
  - А вы не такой уж и дурак, - рассмеялся Цилиндр и забарабанил по
клавишам компьютера, - сегодня посидите в карантинной, а завтра вас
доставят домой...
  В кабинет, виляя бедрами, вошла белозубая Дафна. Ласково улыбнувшись ему,
она взяла его за руку и повела в приемную. "Одиночный мир" стал
наполняться людьми, такими же симпатичными, как секретарша. Это был
обнадеживающий симптом, и он с надеждой ждал перемен к лучшему. Одну из
таких перемен он уже ощутил в себя: в нем неожиданно пробудилось мощное
сексуальное чувство. Кадишман послушно шел за молодой женщиной и
представлял себе ее узорчатые черные трусики, которые в прошлый раз ему
удалось узреть на мониторе Вселенского компьютера. "Интересно на ней они
теперь или нет?" После того как он услышал голос самодовольного хрипуна в
трубке, его уже не оскорбляли размышления о трусиках, которые не
принадлежали Берте.
  Вскоре Дафна ввела его в просторный зал до отказа набитый такими же, как
и он, духовными субстанциями.

  * * *

  Спустя сутки после скандального бегства с герцогом Ривка Вольф позвонила
комиссару полиции:
  - Здравствуй, милый, - сказала она, - это я. - Иуда Вольф вспотел от
неожиданности:
  - Дорогая, - взволнованно прошептал он, - ты в порядке?
  - Разумеется, - умиротворенно сказала Ривка. Зная свою супругу, комиссар
догадался - кто был причиной ее умиротворения...
  - Вернись, Рива, - униженно попросил он.
  - Мне хорошо с ним, - возразила Ривка, - а тебе хорошо со студенточкой,
не так ли, дорогой?
  - Это смешно, наконец, Рива!..
  - А бегать за молодыми давалками в твоем возрасте не смешно?
  Комиссар едва сдержал себя:
  - Знаешь, Ривка, - сказал он примирительно, - министр обещал мне пост
генерального инспектора полиции...
  Напрягшись, он ждал ее реакции, но она молчала:
  - Ты должна мне помочь, дорогая...
  - Я не буду Его сдавать - предупредила она решительно, - он не сделал мне
ничего дурного, напротив, был очень даже... на высоте.
  - Могу себе представить...
  - Да, милый, и даже обещал, что я стану герцогиней, а это, как ты
понимаешь, куда заманчивее, чем быть женой уличного регулировщика...
  - Шлюха, - сказал Вольф, скрипнув зубами...
  - А ты деспот и торговец старьем!
  - Никогда им не был...
  - Был! Ахмад не станет врать...
  - Ахмад - не более чем безмозглый труп...
  - Твой, между прочим, труп, глупо отрицать это, милый.
  - Заткнись, я не могу отвечать за то, что был когда-то старьевщиком и не
по своей вине.
  - Не смей на меня орать, я тебе не студентка с юридического факультета.
  - А я говорю тебе, что ты...
  - Не бесись, дорогой, - вдруг смягчилась Ривка, - до сих пор тебе было не
до меня, разве не так, потаскушек надо было охаживать, покупать им дорогие
подарки... Ты вспомни, подонок, когда ты мне в последний раз цветы дарил?
  - Хорошо, - забормотал неожиданно сникший комиссар, - я был не прав,
дорогая, и мучил тебя понапрасну.
  - Теперь уже это не имеет никакого значения, дорогой!
  - Могу я, по крайней мере, звонить тебе изредка?
  - Звони, - милостиво разрешила Ривка, - но без твоих идиотских шуточек,
предупреждаю.
  - Шуток не будет, - твердо пообещал комиссар, - но я хочу, чтобы ты
устроила мне встречу с герцогом, дорогая.

  * * *
 
  Оглядевшись в карантинной, Кадишман узнал много знакомых лиц. Это были
известные деятели культуры и искусства, умершие незадолго до того, как он
попал в Одиночный мир. Один из них грустно напевал что-то под
аккомпанемент разбитой гитары, но его почти не было слышно, будто оператор
забыл пустить фонограмму. Лейтенант признал в поющем знаменитого артиста,
умершего недавно от наркотиков. Потом, правда, выяснилось, что повышенную
дозу ему впрыснула любовница, которая решила таким вот образом избавиться
от прилипчивого ухажера.
  Рядом с артистом за небольшим журнальным столиком что-то сосредоточенно
писал на смятом листе бумаги толстый человек с тяжелой челюстью гангстера.
  Дописав записку, он лихорадочно запечатал ее в самодельный конверт и,
озираясь по сторонам, будто кто-то зарился на его творение, аккуратно
надписал его. Кадишману удалось подсмотреть адрес, и он с удивлением
прочитал. "Господу Богу, лично в руки!"
Не сразу он узнал в гангстере заместителя комиссара полиции майора
Петербургского. Месяц назад тот был зверски убит герцогом, но никто в
управлении не жалел об этом. Придирки этого гнусного доносчика надоели
всем. Это был холодный мизантроп, который не любил женщин, подчиненных и
подследственных, но больше всех он не любил Иуду Вольфа, на которого завел
специальное досье, чтобы скорее вытеснить его "с незаслуженно занимаемой
им должности".
  Давид Петербургский был суровый законник и педант, своими требованиями -
повсеместно уважать Закон, изводивший всех сотрудников Главного
управления.
  "Слава Богу, что он умер, - подумал Кадишман, - но ведь и я умер и никто,
между прочим, этому не радуется. Грешно радоваться смерти ближнего. А
вдруг, кто-то рад моей смерти, точно также как я обрадовался смерти
Петербургского? Впрочем, если верить Вседержителю, я скоро оживу, и может
быть, даже увижу Берту"
Отделение, в котором сидел бывший заместитель и поющий без фонограммы
артист называлось - "Жертвы злодейских убийств" Кадишман из вежливости
поздоровался с Петербургским, но скоро пожалел об этом:
  - А, это ты, - холодно сказал бывший заместитель Вольфа, - ну как там
этот?..
  Он не назвал никого конкретно, но было видно, кого сей нудный сутяга,
имеет в виду.
  - Я тут жалобу на него накатал, - сказал он с упрямым блеском в глазах.
  - Кому накатали то? - спросил Кадишман, хотя знал, кому адресован
конверт.
  - Господу, конечно, кому еще, ведь нет правды на земле, - заговорил он
словами Сальери...
  - Но правды нет и выше, - напомнил Кадишман.
  С русской классикой Петербургский не знался, так же, впрочем, как и
Кадишман, и непроизвольное цитирование ими Пушкина было не более чем
случайным совпадением.
  - Скажите, почему вы спасли своего начальника? - спросил Кадишман. Его,
так же как и всех в управлении озадачил, и удивил странный поступок
Петербургского.
  - Положено по уставу, - скучно отвечал Петербургский, - я всегда твердил,
что надо жить по уставу, а вы все отступали от него, но я добьюсь, чтобы
было иначе...
  - Да какой вам еще устав нужен, командир, и так ведь все ясно...
  - А вот и неясно, сержант.
  - Лейтенант я, - угрюмо напомнил Кадишман. Но Петербургскому было все
равно, в каком звании собеседник.
  - Помнишь в прошлом году, Вольф, твой любезный, пользуясь служебным
положением, вызволил из карцера трех арестантов арабского происхождения
для производства ремонта своего особняка?
  - Не помню.
  - Врешь, помнишь, но боишься босса, а ведь твой гражданский долг заявить
по инстанции, что Иуда Вольф, комиссар тель-авивской полиции, использует
служебное положение в корыстных целях, а это ничто иное, как грубое
попрание существующего законодательства.
  - Может быть и попрание, шеф, да мне то что от этого, пусть они сами там
и разбираются. И вам бы пора уже остепениться и отойти от земной суеты...
  - Отдыхать мне некогда, сержант, вот представлю Господу список
коррумпированных лиц в полиции, а там посмотрим.
  "Один раз в жизни человек совершил красивый поступок, - подумал
Кадишман, - да и то потому, что так полагалось по уставу"
Он отошел от бывшего начальника, продолжавшего наводить порядки даже в
загробном мире.
  Беседа с Петербургским взволновала его. Он надеялся встретить еще
знакомых и не ошибся. Карантинная оказалась просторным помещением,
вмещавшим многочисленное общество известных "Субстанций". Сортировку по
секциям производил, очевидно, Цилиндр. "Вожди племен", "Монархи",
"Исторические деятели " и "Выдающиеся политики" - это был лишь небольшой
контингент лиц, с которыми Кадишман столкнулся в первые минуты. Почти все
политические деятели были углублены в чтение газет, выискивая и не находя
в них сообщения о своих персонах. Все они, так же как и Кадишман, шли "По
второму кругу", и готовились к будущей новой жизни на земле.
  Он остановился перед вывеской "Тираны и завоеватели всех времен и
народов" и среди присутствующих выделил хмурого человека в высокой соболей
шапке, красном халате и мягких ичигах, натянутых на кривые ноги.
  "Чингисхан" - догадался он и стал приглядываться к другим завоевателям.
  Узнав Тамерлана и Александра Македонского, он приблизился к Адольфу
Гитлеру, который с большим энтузиазмом убеждал в чем-то сидевшего подле
него Иосифа Сталина. Кадишман подошел ближе и прислушался.
  - Иосиф Виссарионович, - с элегической грустью в голосе вещал Гитлер, -
ведь даже Вам, отцу народов, не удалось кардинально решить еврейский
вопрос.
  - Я не замарал руки еврейской кровью, - гордо сказал Сталин, безуспешно
пытаясь зажечь спичку над затухшим соплом длинной трубки.
  - Ой ли? - иронически сказал Гитлер, услужливо чиркнув зажигалкой у
трубки анемичного генералиссимуса.
   

  * * *

   
  Кадишман отыскал отделение с вывеской "Борцы за мир, лауреаты
Нобелевской премии" и вскоре увидел человека, которого искал. Это был
бывший премьер Израиля, павший от рук фанатичного убийцы. Он одиноко сидел
в сторонке, углубившись в газету (как и все в этом собрании
знаменитостей), выискивая и не находя заметки о своей персоне. "Странно -
и сюда доходит пресса? " - подумал Кадишман и вежливо кивнул премьеру:
  - Здравствуйте, господин Рабин, - сказал он.
  Ицхак Рабин оторвался от газеты и с улыбкой приветствовал полицейского.
  - Ты куда собрался? - спросил он.
  - Возвращаюсь на родину, - улыбаясь, сказал Кадишман.
  - Счастливчик, - печально вздыхая, произнес премьер, - а я вот отказался
наотрез, - не могли оценить меня соотечественники, а ведь я искренне
боролся за мир...
  - Вы могли бы сделать еще попытку, господин премьер, тем более что после
вашей трагической кончины у нас почти ничего не изменилось.
  - Я бы и рад вернуться, но Цилиндр предложил мне родиться председателем
Организации Освобождения Палестины.
  Кадишман даже не удивился тому, что бывший премьер назвал франта с
бабочкой "Цилиндром"
  - Не все ли равно, в каком качестве бороться за мир? - сказал он
равнодушно.
  - Да, но в этом случае я бы боролся за то, против чего воевал в
предыдущей жизни, а это в некотором смысле не совсем этично, майор.
  - Вы уже сделали выбор? - в упор спросил политика Кадишман, уже не
удивляясь, что все, будто сговорившись, величают его майором.
  - Разумеется, - завтра появлюсь на Белый Свет...
  - В Иерусалиме?
  - Нет, в Африке в семье вождя туземного племени, который передаст мне
власть по наследству.
  Кадишман хотел посочувствовать мученику и национальному герою, но понял,
что тот доволен предстоящей миссией в тропических джунглях.
  - Профессия вождя мне известная, - сказал он с гордостью, - думаю, что
справлюсь...
  - А не предлагал ли вам Цилиндр вернуться домой в обличии животного?
  Рабин обиделся:
  - Чтобы родиться животным, дорогой друг, надо прожить жизнь эгоистом, -
наставительно сказал он, - а я, как вам известно, любил человечество!

  * * *

  Скоро в карантинную плавной походкой вошла Дафна. На этот раз она
закуталась в длинное желтое кимоно, вероятно, для того, чтобы отвадить
неучтивых политиков, заглядывать ей под юбку.
  - Господин Кадишман, - официально сказала она, - приготовьтесь,
пожалуйста, к эвакуации...
  - Я готов, - сказал Кадишман, с грустью подумав о том, что за такой
непробиваемой бронею, как японское национальное одеяние, вряд ли
разглядишь контуры ее изумительных ножек.
  И вдруг он почувствовал, как земля рывком ушла у него из-под ног,
карантинная странно кувыркнулась, и он ощутил себя повисшим в воздухе вниз
головой, будто подвесили его на крюк для разделки туш. Картина была
знакомой, еще мгновение и он, сорвавшись с крюка, стремительно понесется
навстречу бездне. Неужто обманул его Цилиндр, и он снова очнется в
опостылевшем ему Одиночном мире?
  Он действительно сорвался, но не полетел в пропасть, а почувствовал, что
его завертело в мощном водовороте спертого воздуха и неожиданно выбросило
в прохладную мглу, которая, сгустившись, приняла вдруг реальные очертания.
  Осмотревшись, Кадишман понял, что находится в темном и пыльном закутке. В
двух метрах от себя он увидел узкую щель, в которую пробивалась слабая
полоска света. Первым желанием лейтенанта было бежать изо всех сил к этому
спасительному источнику жизни; он хотел подняться, но не почувствовал ног.
  "Странно" подумал он, посмотрел вниз и вдруг увидел, что стал маленьким и
гадким насекомым с влажными нитками у самого носа. Он не сразу догадался,
что это его собственные усы, которые важно зашевелились, как только он
подумал о них. "Да, ведь я теперь таракан" - тоскливо вспомнил он и снова
оглядел себя, привыкая к своему новому обличью.
  Вскоре, адаптировавшись в незнакомой обстановке, он неуверенно засеменил
на тонких лапках к узкой полоске света, пролез в нее и понял, что выполз
из-под кровати и находится в спальне своей квартиры.



                                  Глава 52


   
  После двух недель "интенсивных научных исследований" Ахмаду предложили
подорвать себя в логове исламских экстремистов, но вместо этого он
разразился многочасовой словесной тирадой о недопустимых методах борьбы с
арабскими патриотическими группировками.
  - Ах ты, демагог вонючий! - с досадой сказал Хульдаи и решил предать
останки провонявшего трупа земле.
  - Он не представляет никакой стратегической ценности, - заявил профессор
на очередном заседании Совета безопасности, - и кроме сардонических
филиппик по адресу несовершенств израильской демократии ни на что более не
способен.
  Предложение о том, чтобы использовать Ахмада в качестве камикадзе в
локальных стычках с террористами, было снято с повестки дня.
  - Господа, а не нарушаем ли мы этические нормы, предавая человека
незаконному погребению? - забеспокоилась вдруг депутат от русской фракции
Мария Колодкина.
  - Во-первых, не человека, а труп, - поправил ее министр по внутренней
безопасности, - а, во-вторых, если мы оставим его на свободе еще некоторое
время, его речи будут цитироваться с высокой трибуны ООН.
  - С каких это пор мы стали бояться критики? - сказала Мария Колодкина.
  - Если бы это была конструктивная критика, - горько пожаловался Когаркин,
- а то ведь просто дешевая демагогия.
  Ахмада поместили в просторный гроб и похоронили на арабском кладбище в
Лоде. В числе провожающих старьевщика в последний путь были профессор
Шломо Хульдаи, сержант Альтерман, а так же взвод полицейских с кирками и
лопатами. Все время, пока араба бережно опускали в могилу, из гроба глухо
доносился его голос, что весьма смущало полицейских, и даже корифея
отечественной науки всегда невозмутимого профессора Хульдаи, кажется,
слегка покоробило. Последние слова Ахмада буквально потрясли всех
присутствующих::
  - Убийцы! - истошно вопил он, - вы закапываете меня за то, что я араб...
  Иуду вы не станете хоронить, потому что он еврей, а ведь в нем душа моя,
убийцы!
  Альтерман, ближе всех стоявший к гробу, не выдержал:
  - Иуда живой человек, - сказал он, - а ты мертвец, Ахмад.
  - Почему нет Иуды? - протяжно завыл Ахмад, - он спас бы меня, убийцы!
  Когда о странных речах мертвеца поведали комиссару, не явившемуся на
похороны
из-за "плотного рабочего графика" тот почувствовал неловкость, которую,
впрочем, успешно скрыл от окружающих; не стоит заострять внимание
сотрудников на данном инциденте. Каждый из них видит в нем преемника души
Ахмада и ждет, чтобы он разрыдался, жалея араба. Хорошую, однако, шутку
отмочил этот мертвяк. А может быть все это происки врагов, решивших таким
образом дискредитировать его героический образ?

  * * *
 
  Тяжелое душевное напряжение горожан достигло критической точки. Люди
боялись выходить из домов за покупками, а в случае нужды передвигались по
городу группами в сопровождении армейского патруля или профессиональных
телохранителей, заламывающих за свои услуги баснословные цены. Как всегда
наибольшей панике способствовала пресса, не устающая запугивать население
наскоро сфабрикованными газетными утками. Одно из последних сообщений
подобного рода было напечатано в газете "А-Арец". В короткой экспрессивной
заметке авторитетного издания утверждалось, что малолетние дети Елизаветы
Шварц были найдены мертвыми в могиле своего прадеда, героя Войны за
Независимость генерала Хильмана. Неизвестно, откуда извлекли на свет
данную информация, но урон работе полиции она нанесла колоссальный.
  Комиссару Вольфу пришлось долго опровергать эту дикую дезу, и он пригрозил
подать на редактора в суд за "умышленную дестабилизацию населения"
Но газетчиков не так-то легко было запугать. Они давно уже засыпали
полицию вопросами о судьбе пропавших детей и той, по существу, нечего было
отвечать. Угрозы комиссара, если бы он всерьез задумал осуществить их,
попросту обратились бы против него самого. Слава Богу, он не настолько
глуп, чтобы игнорировать общественное мнение. Стражам порядка давно уже
было не до детей, неуловимый герцог и непредсказуемые привидения занимали
все их свободное время. Если бы не страх перед трупами, будто бы
пожирающими случайных прохожих, криминальные элементы давно бы погрузили
город в преступный хаос и вакханалию. Ни в какой суд комиссар не собирался
обращаться, но успокоить народ, озабоченный судьбой пропавших детей, давно
следовало, и он решил навестить в больнице Елизавету Шварц. Для этого он
пригласил в палату "Грязных писак" и постарался, чтобы визит его к
пострадавшей был обставлен как можно торжественнее и широко освещался
средствами массовой информации.
  - У меня никогда не было детей, дрогнувшим голосом сказал он Лизе, и
отныне я буду искать ваших, так, как если бы они были моими.
  Его прочувствованные слова произвели впечатление на несчастную мать, но
оставили равнодушными журналистов. Подобные обещания от комиссара они
слышали каждый день.
  Иуда Вольф прибыл в свой кабинет совершенно разбитый. Вид у