- Потому что она сто лет назад вышла замуж и фамилия у нее - Лескова.
Дина Лескова. Все свидетели называют  ее  девичьей  фамилией.  Наверное,
просто по привычке. И  еще,  товарищ  полковник.  Я  знаю,  кто  написал
записку номер два. Про то, что "возраст тебе идет".
   - Кто?
   - Потапов Дмитрий Юрьевич, - объявил Никоненко со скромным торжеством
в голосе, - и адресована она именно Дине, потому что Лебедева училась  в
параллельном классе и Потапов с ней не дружил.
   - Почему Потапов? - спросил  полковник  и  налил  себе  из  кофеварки
вчерашнего холодного кофе.
   Ему не нравилось, что новенький капитан все время пытается вовлечь  в
расследование этого  самого  министра,  как  будто  его  можно  хоть  во
что-нибудь вовлечь. Следовало строить все здание не вокруг министра, а в
некотором отдалении  от  него,  даже  если  это  было  не  правильно,  и
полковник удивлялся, что капитан этого не понимает.
   Что бы там Потапов ни написал, они все  равно  не  смогут  это  никак
использовать.
   - Потапов записал мне свои телефоны. Сегодня утром, когда мы сидели в
его машине. Вот. Телефоны  приемной  и  фамилия.  Посмотрите.  А  теперь
посмотрите записку. У него очень  приметная  ручка  -  тоненький  черный
фломастер. Это помимо почерка. Сравнили?
   Дятлов и Морозов, сталкиваясь головами, изучали записки.
   - Сравнили, - сказал полковник раздраженно, - ну и  что?  Он  написал
записку бывшей однокласснице, только и всего.
   - Первый маленький вопрос - почему их не  раздали?  Второй  маленький
вопрос - кто, когда и что именно сжег в пепельнице на  черной  лестнице?
На лестнице курила Тамара Селезнева, и я не сразу смог с ней поговорить,
потому что она ушла курить, так мне сказала директриса. Когда я попросил
Тамару показать мне это место, там  совершенно  отчетливо  пахло  жженой
бумагой, а в банке сверху был насыпан пепел. Что там сожгли и почему так
срочно? Третий маленький вопрос - кто и зачем подсматривал  за  мной  из
женского туалета.
   Дятлов фыркнул.
   - А может, никто и не подсматривал. Может, туда кто по делу зашел.
   - Но почему-то никто не вышел, - Никоненко подумал немного, - и дверь
на черную лестницу открывается легко. И на  площадке  следы.  Там  полно
следов, как будто кто-то долго топтался,  а  внизу,  в  коридорчике,  из
которого вход на лестницу, света нет.
   - Ну и что?
   - Там ничего нельзя ни рассмотреть, ни прочитать.  Представьте  себе,
что кто-то хочет достать из ящика записку. Сначала  ее  надо  найти,  то
есть перебрать все бумажки.  Потом  прочитать.  Потом  неизвестно  зачем
спалить. Нужен свет, хотя бы для того, чтобы найти и прочитать.  Значит,
нужно было укромное, но светлое место.
   - В любом классе свет зажги, и будет тебе укромное и светлое место, -
сказал полковник.
   - До классов идти далеко. Через коридор на  первом  этаже  или  через
актовой зал на втором. До черной лестницы гораздо ближе.
   - Значит, три вопроса, - подытожил полковник,  -  почему  не  раздали
записки, что именно и когда жгли и кто подсматривал. Хорошо. А почему ты
не сказал ничего про  записку,  в  которой  Потапову  угрожали?  Кто  ее
написал? Или это не вопрос?
   - Это как раз последний вопрос, - сказал капитан Никоненко. Ему опять
стало страшно, но он был уверен, что не ошибается.  -  Это  последний  и
самый большой вопрос. В кого на самом деле стреляли?
   - Как - в кого стреляли?! - рявкнул полковник. - Что значит - в  кого
стреляли?! Ты что, не знаешь, в кого стреляли?!
   - Я считаю, что стреляли в того, в  кого  попали,  Олег  Петрович.  В
Марию Суркову. Я уверен, что это никакое не  покушение  на  федерального
министра. Все очень топорно для заказного убийства. Стреляли в  темноте,
в толпе, на глазах у охраны... Кроме того - об этом все  говорят!  -  до
последней минуты никто не знал, приедет Потапов или не приедет. Он и сам
не знал. Ему нечем было вечер занять,  потому  что  он  раньше  обычного
переделал всю работу. Это он мне так сказал. И Селезнева  несколько  раз
утверждала, что вчера в его секретариате ей  сказали,  что  Потапова  на
мероприятии не будет. И охрана не была предупреждена. Никто не знал, что
Потапов приедет. Логичней покушаться  там,  где  все  известно  заранее.
Разве нет?
   Полковник молчал. И Морозов с Дятловым молчали тоже.
   -  Ты,  капитан,  по-моему,  бредишь,  -  наконец  сказал   полковник
задумчиво.
   - Нет. Нет, товарищ полковник. И записка,  адресованная  министру,  -
это просто финт для  отвода  глаз.  Стрелок  написал  ее,  когда  увидел
Потапова и понял, что у него имеется отличная дымовая завеса.  И  поддал
еще дыму - получите записку с угрозами,  только  ее  и  не  хватало  для
стройности всей теории.
   - Хороша дымовая завеса, - сказал Морозов, - министр! Да нас за этого
министра заставят землю есть. Мы блоху найдем на псарне,  а  не  то  что
стрелка!..
   - Мы станем искать  совсем  в  другом  направлении,  Сережа.  В  том,
которое  стрелку  не  опасно.  Кроме  того,  вся  тусовка  угощалась   в
спортзале, и записки должны были раздавать там, а Потапова  в  отдельный
кабинет  проводили,  а  там  никто,   никаких   записок   не   раздавал.
Следовательно, тот, кто писал, только на нас и рассчитывал.  Потапов  ее
читать вовсе не должен был. Стреляли в Суркову.
   - Зачем? Кто она такая, эта Суркова? - Полковник залпом допил кофе  и
сморщился. - Сходи, Дятлов, за водой. Такие умозаключения всухую слушать
никаких сил нет. Хоть чаю попьем.
   -  Мария  Суркова,  тридцать  три  года,   мать-одиночка,   секретарь
генерального директора телеканала ТВ-7. Окончила Московский  авиационный
институт. Сыну девять лет, зовут Федор Сурков. Замужем никогда не  была,
об отце ребенка сведений никаких нет, по крайней мере у нее в паспорте.
   - А ты уж  и  паспорт  посмотрел,  -  пробурчал  полковник  то  ли  с
осуждением, то ли с восхищением.
   Никоненко взглянул на него и ничего  не  ответил.  Хлопнула  дверь  -
вернулся Дятлов с чайником.
   - Кружки свои несите, - велел полковник, - соседи вчера день рождения
справляли, у меня все чашки поперли. Три стакана только осталось. Но  из
стаканов сегодня ничего не пьем. Вам понятно, господа офицеры?
   Господа офицеры вразнобой покивали - им было понятно.
   - Что мне генералу докладывать? Что дело вовсе не  в  Потапове,  а  в
какой-то там Сурковой? Ему, конечно, может, от этого  и  полегчает,  но,
боюсь, не поверит он нам...
   - Надо найти человека, который записку Потапову написал, -  задумчиво
сказал Морозов. - Вряд ли он ее из дома принес, раз до самого вечера  не
было известно, приедет Потапов или нет. Надо экспертизу провести, и дело
с концом.
   - В зале было человек сто, - возразил Дятлов.  -  Мы  у  всех  станем
образцы почерка брать?
   - Если надо, возьмем у всех!
   - Мужики, - вмешался полковник, - точно установить,  кто  именно  там
был, невозможно. Никаких приглашений не проверяли. Ну, пришел человек  с
улицы, сел в углу, а потом ушел. Кто на него станет  внимание  обращать?
Ты  вот  что,  Никоненко...  ты  поговори   с   этой   самой   Сурковой,
матерью-одиночкой. Может, оно и в самом деле так, как ты говоришь... Как
она? В себя когда придет?
   -  Врач  толком  ничего  не  сказал.  Ранение  тяжелое,  крови  много
потеряла.  В  сознание-то  она  придет,  но  когда  говорить  сможет   -
непонятно.
   -  И  про  министра  тоже  не  забывайте!  -  неожиданно   прикрикнул
полковник. - Может, прав капитан, может, и не прав! Нам сейчас  во  всех
направлениях рыть надо. Пока "федералы" нас не опередили. Сейчас все  по
домам и спать. Водку не пить, эротические фильмы до  утра  не  смотреть.
Завтра утром всем собраться в моем кабинете. Есть вопросы?
   Вопросов ни у кого не было.
 
*** 
 
   - Подожди, - попросил Потапов  водителя  Пашу,  -  давай  в  больницу
заедем.
   "Мерседес" несолидно перескочил из правого ряда в левый, выровнялся и
набрал скорость. Шел дождь, и машин было мало.
   Навещать Марусю не было никакого смысла. Вряд ли  она  уже  пришла  в
себя. А если и пришла, что он ей скажет?
   Я очень рад, что ты попалась какому-то ублюдку вместо меня?  Я  очень
рад, что он не убил тебя? Вот я тебе лютиков привез,  потому  что  очень
благодарен?..
   Ерунда какая-то.
   Охрана теперь сопровождала его повсюду, и не было никакой надежды  на
то, что в ближайшее время ему удастся сплавить их в "Макдоналдс" или еще
куда-нибудь. Странно, но он не боялся.
   Митя Потапов, первый трус, почему-то не боялся убийцы,  который  один
раз уже попробовал до него добраться. Он был совершенно уверен, что  это
ерунда. Ошибка. В него никто не стрелял.
   И все-таки стрелял.
   Почему? Зачем?
   Тогда настырному милицейскому капитану он сказал чистую правду - ни у
кого не было повода его убивать. Он не контролирует нефтяные и никелевые
потоки, не приватизирует заводы, не  качает  газ.  Он  занимается  своим
делом, и занимается неплохо,  потому  что  "наверху"  все  довольны.  Он
принимает огонь на себя, в случае необходимости изображает то идиота, то
недотепу, то бюрократа - смотря в какой момент что требуется.
   Снимает  и  назначает  чиновников.  Прикрикивает   на   разгулявшихся
медиамагнатов, которые в гробу его видали,  но  тоже  в  зависимости  от
ситуации иногда делают вид, что  его  боятся.  Лицензирует  деятельность
издательств. Присутствует на крупных мероприятиях,  как  отечественного,
так и зарубежного разлива. Бесится,  если  не  находит  свою  фамилию  в
очередном списке  "сопровождающих  лиц".  Делает  все  для  того,  чтобы
фамилия оказалась там, где нужно.
   Отстаивает интересы "своих" и прижимает "чужих". Регулирует  рекламу,
вернее, не столько  рекламу,  сколько  рекламные  денежки.  У  него  это
получается   виртуозно.   Недавно   в   большом   аналитическом   обзоре
"Коммерсанта" он прочитал про себя, что он, Потапов, -  серый  кардинал.
"Новый Суслов", так называлась статья.
   Статья его разозлила. Упоминались, как водится, Испания,  "Мерседес",
дача на Николиной Горе и даже Зоя - чудо из чудес. Ссылались на какие-то
телефонные переговоры, на президентское окружение, на "семью", на все на
свете.
   Зое статья польстила. Ей нравилось думать, что Потапов именно  такой,
как написано в статье. Она была его  любовницей  три  последних  года  и
понятия не имела о том, что Потапов просто  оказался  однажды  в  нужном
месте в нужное время, только и всего.
   Он трус. Он боится толпы, скандалов, хамства и одиночества. Он сделал
карьеру просто потому, что  с  детства  мечтал  ее  сделать.  Ему  очень
хотелось сделать карьеру, чтобы родители могли им гордиться. Чтобы  мама
показывала на работе газету и говорила со скромной гордостью: "Митька  у
нас молодец".
   Когда Потапов придумал  эту  газету,  ему  было  лет  тринадцать.  Он
отчетливо увидел ее, по-газетному вкусно пахнущую, солидную и  скромную,
и статью про себя - в середине. И увидел мамино ликование  и  сдержанную
радость отца, и понял, что в этом нет ничего невозможного.
   Почему нет?
   Тогда газеты писали про  всяких  молодых  специалистов  и  операторов
машинного  доения,  так  почему  они  не  могут  написать  про   Дмитрия
Потапова?
   Решение было принято.
   С тех самых пор, с тринадцати  лет,  вся  его  жизнь  была  подчинена
только карьере. Он  стал  учиться  как  бешеный  и  через  год  вышел  в
отличники, но этого было мало. Для карьеры, которую  он  задумал,  нужна
была  медаль  и  необыкновенной  красоты  характеристика.  В  агитаторы,
горланы и главари он не годился, поэтому пробрался в школьный, а потом и
в районный комитет комсомола скромненько, по задворкам. Но, пробравшись,
извлек из этих самых комитетов массу выгоды.
   В университет он сдавал только один экзамен  -  медаль  давала  такие
преимущества, - и сдал его блестяще.
   Дальше все было легко.
   Митя Потапов боялся и не любил людей и, может быть, поэтому  научился
хорошо разбираться в них. Он всегда оказывался рядом с сильными,  причем
именно с теми, от которых зависела его следующая карьерная ступенька. На
некоторые ступени он вскакивал легко, с  первого  раза,  на  другие  лез
долго и упорно, срываясь, цепляясь кровоточащими от напряжения пальцами.
Когда очередной "Титаник" начинал утопать, Митя, как правило, наблюдал с
берега или первым оказывался в спасательной шлюпке. Ни один из тех самых
"сильных", кубарем скатываясь сверху в самый низ, ни разу  не  прихватил
Потапова с собой. Он играл осторожно, умело, не спеша и - самое  главное
- за всех сразу.
   Какие бы то  ни  было  принципы  у  Потапова  отсутствовали  начисто.
Пожалуй, он не стал бы работать на фашистов или  каких-нибудь  оголтелых
коммунистов, а все остальное - сколько угодно.
   Он  отлично  говорил  по-английски,  умело  завязывал   галстуки,   с
вышестоящими был корректен, с  нижестоящими  -  демократичен.  "Сильные"
опекали и продвигали его - кого же продвигать, если не его!  -  пока  он
сам не стал сильным.
   Ставши им,  в  воровство  и  разгул  он  не  ударился,  а,  наоборот,
осторожненько расчистил себе скромный пятачок, на котором  мог  спокойно
заниматься своими нудными бюрократическими делами, и никто  не  заметил,
что через год пятачок, на котором ковырялся тихий  огородник  в  широкой
панаме, стал размером с футбольное поле, потом - со стадион, а потом...
   Потом...
   "Вы бы поговорили с Потаповым. "Дед" его мнение очень  уважает...Нет,
не летит. Вместо него полетит Потапов. Да,  там  какие-то  соглашения  о
средствах массовой информации, но дело совсем не в них. Просто "дед" без
него обойтись не может...А что такое с этим  каналом?  Ну,  если  там  у
Потапова интересы, значит, все будет в  порядке...Нет,  Дмитрий  Юрьевич
играет в теннис. По вторникам у него теннис с президентом".
   Газеты писали про него так много, что он перестал их  читать.  Только
мама все продолжала.
   Потапов свозил ее с отцом в Женеву и в Париж,  и  это  доставило  ему
почти столько  же  радости,  сколько  назначение  министром.  Сестре  он
подарил машину, племянника пристроил в хороший колледж, из которого всех
выпускников чохом отправляли учиться в Англию.
   Ради всего этого он, собственно, и делал эту самую карьеру,  а  вовсе
не ради сумасшедшего честолюбия, как было написано в последней статье.
   Наврал "Коммерсант".
   - Приехали, Дмитрий Юрьевич, - сказал водитель  негромко,  и  Потапов
как будто проснулся.
   Охранник уже открыл ему дверь,  распахнул  громадный  черный  зонт  и
смотрел вопросительно.
   - Да, - сказал Потапов, - спасибо. Я ненадолго.
   На улице было сумеречно и маятно, с утра лил дождь, размывая  грязные
сугробы, поливая машины, зонты, железные крыши и кирпичные  бока  домов.
Весь март было холодно, а тут вдруг неожиданно потеплело, и "разверзлись
хляби небесные", как говорила бабушка.
   От этих "разверзшихся хлябей" жить не хотелось.
   Не глядя по сторонам, Потапов прошел в освещенный  подъезд  и  сказал
охраннику, который уже увидел его "Мерседес" и стоял навытяжку:
   - Я к Сурковой... Марии, -  на  "Марии"  он  споткнулся,  потому  что
никогда в жизни иначе как Маня ее не называл, и даже не  сразу  вспомнил
ее полное имя.
   На третьем этаже его уже  караулил  главврач,  очевидно,  оповещенный
охраной,  и  Потапов  выслушал  короткий,  но  обстоятельный   бюллетень
Маниного состояния.
   Зачем он приехал?!
   - Я привез ей цветы, - сказал он, не дослушав, - это можно?
   Еще бы! Еще бы нельзя! Как  может  быть  нельзя,  если  цветы  привез
Потапов!
   Интересно, что они все - водители, охранники, врачи -  думают  о  его
тяге к посещениям института Склифосовского? Не  иначе  что-нибудь  вроде
того, что бедная Маня - его любовница.
   От этой мысли Потапову стало смешно. Господи, разве Маня  может  быть
его любовницей?! Маня, которую он пятнадцать лет  не  видел,  а  увидев,
обнаружил, что она все та же "облезлая моль" во всесезонном пальтишке! У
него... Зоя, прожившая большую часть своей жизни  в  Париже,  красавица,
умница, интеллектуалка, тонкая штучка, черт бы ее взял.
   В газетах писали, что "один из лучших женихов России Дмитрий Потапов,
очевидно, скоро перейдет в категорию счастливых мужей. Очаровательная  и
умная  Зоя  Питере,   главный   редактор   журнала   "Блеск",   покорила
неприступного министра. Их свадьба, по слухам, планируется на осень...".
   Потапов  был  совершенно  уверен,  что  эти  публикации  Зоя  сама  и
заказывает.
   И фамилия у нее была никакая не Питере. Фамилия у Зои была Петракова,
и она ее ненавидела.
   - ...думаю, что через несколько  дней  переведем  в  обычную  палату.
Организм молодой, здоровый, сильный, все будет в порядке!
   Самое грустное, что Потапову было наплевать  на  Манин  организм.  Он
чувствовал, что виноват перед ней, только и всего.
   - Вы хотите с ней поговорить?
   - А она уже может говорить?
   - Немножко может, - улыбнулся врач. - Пойдемте?
   Потапов не был готов говорить с Маней, но  ничего  не  поделаешь.  Не
кричать же, что говорить с ней он не хочет! Зачем тогда приезжать?
   Маня лежала на высокой узкой  коечке,  прикрытая  нищенским  байковым
одеяльцем,  и  вокруг  ничто  не  напоминало  интерьер  сериала  "Скорая
помощь", который с удовольствием смотрела потаповская  мать.  Правда,  в
углу бодро пикал какой-то  прибор,  выделявшийся  блескучей  европейской
внешностью из окружающего убожества, но Потапов так и не понял, имеет он
отношение к поддержанию Маниного здоровья или нет.
   Сестра в зеленой хирургической робе  поставила  на  пол  трехлитровую
банку с шикарным букетом,  за  которым  Потапов  заезжал  в  "Стокманн",
подошла и взяла Маню за руку.
   - К вам пришли, - сказала она фальшиво-бодрым голосом,  -  давайте-ка
глазки откроем и посмотрим! Маша! Посмотрите, к вам пришли!
   Наверное, она решила, что пришел ее сын, потому что веки распахнулись
мгновенно, и карие измученные лихорадочные глаза в  упор  уставились  на
Потапова.
   Он даже отшатнулся немного и быстро оглянулся на охранника - не видел
ли тот.
   - Мань, это я, - сказал он  так  же  фальшиво,  как  сестра,  которая
продолжала держать ее за руку, и ему стало стыдно, - ты как?
   Это было очень глупо, но он, правда, не знал, как надо себя вести.
   Лихорадочные глаза некоторое время изучали его с тревожным усилием, и
она вдруг сказала:
   - Митя.
   Она именно произнесла, а не прошептала и не пробормотала его  имя,  и
Потапов несколько приободрился.
   - Ты молодец, что пришла в себя. Я... не ожидал,  что  ты  так  скоро
очухаешься. Молодец, - и зачем-то взял ее другую руку.  Сестра  зашикала
на него - ее левая рука была вся в проводах и иголках.
   - Мань, может быть, тебе что-нибудь нужно? Привезти что-нибудь?
   Она не отрывала от него взгляда, настойчивого и тяжелого. Зрачки были
расширены, придавали лицу странный дикий вид.
   Ей, наверное, больно, вдруг  подумал  Потапов.  Ей  все  время  очень
больно.
   - Федор, - выговорила она отчетливо, - как Федор?
   - Ничего, - поспешно ответил Потапов, - я  вчера  его  видел,  они  с
твоей подругой здесь были. Только нас не пускали. Выглядел он... хорошо.
   - Все нормально, - подала голос сестра, - вы не волнуйтесь только!
   - Ты лежи, - сказал Потапов, - поправляйся. Я  к  тебе  завтра  опять
приеду...
   Ему очень хотелось поскорее отсюда уйти.
   - Митя, - повторила она, и он остановился, не договорив до  конца,  -
позвони им. Скажи - пусть не волнуются. Особенно... Федор.
   - Конечно, - пообещал он, - конечно, позвоню. Ты... сама не волнуйся,
Мань! Хочешь, я оставлю тебе мобильный, и ты им позвонишь?
   Никуда звонить она не могла, и он сразу понял это.
   - Ну... пока, Мань. До завтра.
   Он вышел в коридор, ему показалось - из подземелья  на  свет.  Сестра
зачем-то осталась в палате.
   - Повезло ей, - задумчиво сказал за плечом охранник. - Жива осталась.
И в себя быстро пришла. Заштопали ее на совесть.  Здесь  хорошие  врачи,
Дмитрий Юрьевич, вы не смотрите, что вокруг... бедн