го обожаемого дома и ненавидел себя за это.
   Мебель старая и не  слишком  удобная,  что  уж  говорить  о  красоте!
Кое-что осталось еще от деда с бабкой, которые прожили в этом  доме  всю
жизнь. Например, пузатый темный буфет с оленями и виноградными гроздьями
на дверцах. И  вытертые  прямоспинные  кресла.  И  ореховый  столик  для
рукоделья с круглой выжженной дырой прямо посередине.  Никоненко  держал
на нем всякие нужные вещи - пассатижи, обломанные сверла,  куски  медной
проволоки, паяльник, канифоль,  банку  с  рыболовными  крючками.  И  еще
плюшевый диван с клоками собачьей шерсти на  обивке,  и  неопределенного
цвета ковер, который дед-геолог когда-то привез из Кайруана.
   На кухне было еще хуже. Там продолжались шестидесятые годы с  нелепым
желтым шкафом с раздвижными дверцами, узенькой посудной стойкой, которую
невозможно было закрыть, потому что ключ был потерян, когда Игорь  пошел
в первый класс, а без ключа она никак не закрывалась, допотопной плитой,
состоящей из сплошных углов и  чугунных  смертоубийственных  решеток.  И
стол тут был с исцарапанной столешницей, и шаткие  табуретки  на  желтых
выворачивающихся ногах.
   Полный набор.
   Почему ему всегда казалось, что дом его мил и уютен?
   - Сядьте здесь, - приказал Никоненко и не узнал своего голоса, - если
надо в ванную, то следом за Бураном.
   И скрылся на кухне.
   Чем ее кормить? Лобстеров и креветок в его хозяйстве не  водилось,  а
мороженые котлеты из коробки она вряд ли станет есть.
   Впрочем, это не его проблемы. Не хочет есть, пусть не  ест.  Авось  с
голоду не помрет. И так небось с утра до ночи голодает, вот и похожа  на
копченую рыбу кильку.
   - Давайте я картошки почищу, Игорь  Владимирович,  -  сказала  она  у
самого его локтя, и он с грохотом уронил  в  раковину  нож,  -  или  что
предполагается на ужин?
   - Омаров сегодня, как назло, нету, -  ответил  он  злобно,  -  идите,
Алина Аркадьевна, на диванчик. Посмотрите  телевизор.  Умеете  телевизор
включать? Или вам его покойная прислуга включала?
   - Разумеется, прислуга, -  сказала  она  спокойно  и  задрала  рукава
безупречной кашемировой водолазки, открыв худые смуглые  руки,  -  дайте
мне нож. И не злитесь так ужасно. Нервные клетки не восстанавливаются.
   - Плевать я хотел на нервные клетки.
   - Где картошка?
   - В ведре под лестницей.
   - А где лестница?
   - Идите отсюда, а? - попросил он почти жалобно. - Я устал как собака,
и вы еще мне навязались.
   Она моментально вышла, и он расстроился.
   Да черт тебя возьми, сукин ты сын, куда тебя несет? Что ты  бесишься?
Какое тебе может быть до нее дело?! Она вне всего. Она проходит по делу.
Она богачка и стерва. Броненосец "Потемкин".
   Дверь  открылась.  Вернулся   худосочный   броненосец   с   картошкой
наперевес.
   - Она у вас проросла, - сказала Алина, показывая на картошку. - Что ж
вы ее на свету держите!
   Оттеснив капитана от раковины, она пристроила  ведро  и  стала  ловко
чистить грязно-бурые, с лиловыми ростками картофелины.
   - Дайте кастрюлю, Игорь Владимирович.
   - А что, - спросил он глупо, - мы будем ее варить?
   - Вы хотите жарить? -  Она  не  отрывалась  от  картошки.  -  Давайте
жарить. Тогда ставьте сковородку.
   Он выудил из плиты тяжелую чугунную сковороду,  добавив  самому  себе
душевных терзаний из-за ее  крайнего  неэстетизма.  Очистки  проворно  и
бесшумно падали на предусмотрительно подстеленную газетку.
   - Что ж у подруги жизни-то не остались? -  Ему  нужно  было  говорить
что-нибудь неприятное, чтобы поддерживать себя в раздраженном состоянии,
которое что-то слишком уж быстро стало меняться на неуместную благость.
   - Маню и так два раза чуть не убили, - сказала она, коротко глянув на
него, и  стала  проворно  стричь  в  сковородку  тоненькие  картофельные
лепестки, - мне не хотелось, чтобы нас - убили  обеих.  Кроме  того,  из
вашей машины я ей позвонила, и она мне сказала, что у нее... Потапов. Вы
знали об этом?
   - О чем - об этом?
   - О том, что Потапов... у Мани?
   - Это имеет значение?
   Она со стуком опустила нож.
   - Игорь Владимирович, что вы все время придуриваетесь!  Или  в  вашей
действительности  министры  всегда  живут  в   хрущевках   с   одинокими
мамашами?
   - Они правда раньше никогда не общались? - спросил капитан.  Картошка
шипела на сковороде, стреляла маслом.
   - Никогда не общались. До того вечера.
   - А Владимира Сидорина вы знаете?
   - Кто такой Владимир Сидорин?
   Никоненко вздохнул.
   - Никто. С сообщением из школы вам позвонили на мобильный телефон?
   - Да.
   - У вас есть определитель номера?
   - Нет. Я пользуюсь мобильным только в личных целях. - Она улыбнулась.
- У меня в офисе есть  нормальные  телефоны.  На  мобильный  мне  звонят
родители. Маня, Федор...
   - Любовники, - подсказал Никоненко.
   - Любовники, - согласилась Алина. - Определитель мне не нужен.  Дайте
крышку.
   - Какую крышку?
   - Сковородку накрыть.
   Он с грохотом выудил алюминиевую крышку и бахнул ее на сковороду.
   - А что же вы к любовнику за защитой не кинулись?
   Она  посмотрела  на   него,   вытирая   руки   кухонным   полотенцем.
Бриллиантовые  ручейки  на  ее  пальцах  переливались  оскорбительно   и
нахально.
   - Так получилось, Игорь Владимирович, что в данный момент у меня  нет
любовника.
   - Что так? Все разбежались? Или замена в основном составе?
   -  Я  трудно  уживаюсь  с  мужчинами,  -  сказала  она   холодно.   -
Единственный мужчина, с которым мы хорошо ладим, - это Федор Сурков.
   Опять Федор Сурков!
   - Вы феминистка? - спросил он, взявшись руками за край раковины.
   - Кажется, раньше вы думали, что я лесбиянка.
   - А вы лесбиянка?
   - Я не  феминистка  и  не  лесбиянка,  -  она  взмахнула  полотенцем,
заставив его отшатнуться, и зачем-то пристроила его Игорю на плечо, -  и
я не очень понимаю, почему это вас интересует.
   - Меня это не интересует.
   Она вдруг улыбнулась.
   - Ну, раз не интересует, извольте. В моей фирме  работает  двенадцать
мужиков от  двадцати  пяти  до  тридцати  восьми  лет.  Два  моих  зама,
программисты, креативщики и так, мелкие сошки.  Пока  я  не  пересела  в
отдельный кабинет, мы все работали  в  одной  комнате  -  знаете,  такой
американский способ организации бизнеса, все друг у друга на  глазах.  Я
думала, что сойду с ума. Все мои  двенадцать  мужиков  с  утра  до  ночи
рассказывали друг другу и мне, как они недомогают. У одного давление,  у
второго изжога, у третьего с утра что-то в виске свербит,  у  четвертого
спина чешется, и так каждый день. Примерно раз  в  неделю  один  из  них
обязательно не приходит на работу - и все  по  состоянию  здоровья.  Оба
моих зама очень озабочены проблемами фигуры  и  постоянно  сообщают  мне
бюллетени своего привеса. Я им говорю, что нужно себя в руках держать, а
они мне говорят обиженно - тебе легко, ты в тренажерный зал  ходишь!  Им
даже в голову не приходит,  что  они  тоже  могут  ходить!  Заварку  они
неизменно выливают в цветы, потому что дойти до сортира ни  у  кого  нет
сил. Цветы плесневеют и гибнут. Кондиционер никогда не работает,  потому
что на них "дует", а потом воняет, как в казарме. И это, черт побери все
на свете, молодые образованные столичные мужики! На  днях  у  одного  на
носу вскочил прыщ. Офис целый  день  не  работал.  Несчастный  страдалец
ходил от стола к столу,  косил  глазами,  поводил  своим  носом,  -  она
изобразила,  как   именно   он   поводил   носом,   и   капитан,   давно
сдерживавшийся, чтобы не захохотать, не удержался и захохотал  в  полный
голос, - поглаживал его, одалживал у  девиц  пудреницы,  рассматривал  в
зеркало, спрашивал, что ему теперь делать, и сообщал, что  такое  с  ним
впервые в жизни! Достаточно? Или еще рассказать?
   - Хватит, - сказал Никоненко, - и вообще, это все не новость - мужики
лентяи и недоумки, а женщины  умницы,  красавицы,  и  на  них  весь  мир
держится.
   - Может, и не новость, но я это ненавижу. Вот когда "уши врозь, дугою
ноги и как будто стоя спит". Мне сразу хочется по башке  дать,  чтобы  в
глазах просветлело, хоть чуть-чуть.
   - А говорите, что не феминистка.  Вы  самая  настоящая  феминистка  и
есть.
   - Да какое это имеет значение! - сказала она с досадой. - Просто я не
желаю, чтобы в моей жизни присутствовал какой-нибудь стрекозел  в  мятых
брюках, за которым я должна буду  ухаживать,  подносить  чаек,  подавать
борщ, осматривать палец на ноге, если там, боже избави, мозоль,  вникать
в трудности его жизни и разделять их,  утешать,  когда  ему  понадобится
утешение!.. А если уж прыщ на носу вылезет или температура,  к  примеру,
тридцать семь и две, тогда все, конец жизни.
   - Ваш бывший любовник был стрекозел?
   -  Наша  картошка  сейчас  сгорит,  -  сказала  она.  -  У  вас  есть
какие-нибудь помидоры или что-нибудь в этом роде?
   - Соленые, - буркнул он, сердясь на себя за то, что затеял весь  этот
нелепейший разговор, да еще слушал с таким вниманием и  даже  позабыл  о
том, что Алине  Латыниной  вовсе  не  место  в  его  доме,  что  события
становятся все непонятнее и хорошо бы иметь  хоть  какую-нибудь  версию,
чтобы завтра изложить ее полковнику и мужикам.
   Он вытащил из холодильника банку с солеными помидорами и водрузил  ее
на стол. Поставил две разномастные тарелки  и  положил  вилки.  Будь  он
один,  ел  бы  со  сковородки,  но  присутствие  дамы  требовало  особой
сервировки.
   И ему еще предстоит ночевать с ней!
   Нет никакой надежды выпроводить ее в Москву. Кроме  того,  если  все,
что она рассказала, правда - а он был уверен, что  так  оно  и  есть,  -
оставаться одной ей и в самом деле опасно.
   Капитан Игорь Владимирович Никоненко никогда в жизни  еще  не  ел  на
собственной кухне картошку с женщиной, проходящей  у  него  по  делу  об
убийстве.
   Алина посмотрела на него. Она умела смотреть так, чтобы  "объект"  не
замечал наблюдения.
   Он ел, сильно сжимая челюсти, лицо было  бледным  от  усталости,  под
глазами и на висках - синие тени. Руки были  большие  и  неухоженные,  с
надутыми  узлами  вен.  Дрова,  что  ли,  он  на  досуге  рубит?   Плечи
широченные, живота нет, сильные ноги в дешевых джинсах. Он не был  похож
ни  на  одного  из  известных  ей  мужчин.  В  нем  не   было   никакого
интеллектуального  блеска,  снобизма  или  самодовольства,   неизменного
спутника всех мужиков, у которых сложилась карьера.  Он  явно  не  хотел
"казаться" таким или другим.  Когда  он  не  играл  в  свои  милицейские
охотничьи игры, он был тем, кем  был,  -  замученным  работой,  усталым,
вспыльчивым молодым мужиком, нежно любящим свою  собачищу,  стесняющимся
ее, Алининого, присутствия и изо всех сил старающимся это скрыть.
   И она еще толковала ему про стрекозлов и прыщи на носу!
   Он вполне мог выставить ее вон и  был  бы  совершенно  прав.  Как  он
сказал? "Я никому и ничего не должен"?
   - Скажите мне, Алина Аркадьевна, - он макнул  в  соль  корку  черного
хлеба и отправил  в  рот,  -  у  вас  никогда  не  возникало  проблем  с
бизнесом?
   - Каких проблем с бизнесом? - увлекшись его рассматриванием, она даже
не сразу сообразила, о  чем  он  спрашивает.  Оказывается,  даже  поедая
картошку с хлебом, он работал.
   - Самых обычных. Вымогательств, угроз, разборок с авторитетами?
   В разборки с авторитетами никак не  укладывались  попытки  прикончить
Суркову, с Алининым бизнесом вроде бы не связанную,  но  он  должен  был
спросить.
   - Нет, - сказала она, - не было. У меня очень  специфический  бизнес.
Знаете про неуловимого Джо? Ну, которого никто  не  может  поймать?  Его
никто не может поймать не потому, что он так  крут,  а  потому,  что  он
никому не нужен. Так и я. Кроме того, я же не с потолка упала. У отца  в
мэрии связи, друзья. Я не на пустом месте начинала, Игорь  Владимирович.
Я бы никогда в жизни не получила доступ  к  рекламным  бюджетам  крупных
компаний, если бы  компаниям  в  мэрии  не  посоветовали  иметь  дело  с
рекламным агентством "Вектор". Так что вопросов ко мне никогда ни у кого
не было.
   Никоненко доел с тарелки остатки картошки, едва удержавшись, чтобы не
вылизать ее, поднялся и потряс чайником, проверяя, есть ли в нем вода.
   - А ваша подруга?  Через  нее  не  проходили  какие-нибудь  секретные
документы, денежные договоры?
   - Маня секретарша, - сказал Алина жестко, - секретарша.  С  шефом  не
спит и  никакого  доступа  к  информации  у  нее  нет.  Кроме  того,  за
информацию убивают только в американском кино. Разве нет?
   Никоненко развеселился.
   - Вам виднее, - сказал он, - а за что, по-вашему, убивают у нас?
   - За деньги, -  ответила  она  спокойно,  -  только  за  деньги.  Ну,
конечно, если не в пьяных драках.
   - Ну конечно, - согласился он, и Алина моментально почувствовала себя
идиоткой.
   Как это у него получается?  Его  мнение  должно  быть  ей  совершенно
безразлично, но ей почему-то не хочется, чтобы он  считал  ее  идиоткой.
Как будто его мнение может иметь для нее хоть какое-то, значение!
   Чайник зашумел на плите, и Буран, вывалив язык, прошел мимо  открытой
кухонной двери. Полы поскрипывали, Буран был тяжелый.
   - Вам что-нибудь известно,  Игорь  Владимирович?  -  спросила  Алина,
сняла очки и потерла глаза. На носу остались красные отметины от оправы.
- Ну хоть что-нибудь?
   - Известно, - Игорь тоже потер  глаза.  После  еды  спать  захотелось
непреодолимо.
   - Вы мне не расскажете?
   - Смеетесь, что ли?
   Она снова надела очки и посмотрела внимательно:
   - А нас... убьют, Игорь Владимирович?
   Вместо ответа он брякнул:
   - Давайте говорить на "ты",  Алина  Аркадьевна.  Мне  так  проще.  По
ментовской привычке.
   Кажется, наконец, ему удалось удивить ее по-настоящему. Конечно,  что
за фамильярности с ментом! Папа в мэрии друзей имеет, а она с ментом  на
"ты" будет разговаривать!
   - Ну что? Не пойдет?
   - Почему не пойдет, - пробормотала она,  -  давай  попробуем.  Только
если ты не будешь звать меня Лина или Аля.
   - Не буду, - он улыбнулся. - Чай в большой коробке на полке.  Завари,
а я покормлю Бурана и устрою тебе ночлег.
   Он вернулся через двадцать минут. Алина - не Лина и не Аля - пила чай
из его собственной кружки, прихлебывала маленькими глотками.
   - Постель я разобрал, - сказал он, стараясь не смущаться, - полотенце
положил. Показать или сама найдешь?
   - Игорь, за что нас с Маней хотят убить? Ты знаешь?
   Он помолчал.
   - Я думаю, как раз за то, за что убивают только в американском кино.
   Она ничего не поняла.
   - То есть за что?
   - За информацию. Давай спать, поздно уже.
 
*** 
 
   Утром первым делом Никоненко позвонил Потапову.
   - Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич, - попросил  он  жалобным
тоном участкового уполномоченного Анискина. - Мне правда очень нужно.
   - Приезжайте, - сказал Потапов, -  или  вы  хотите,  чтобы  я  к  вам
приехал?
   - Нет, нет! - вскричал "Анискин". - Я сам подъеду!
   - Жду, - ответил Потапов и положил трубку.
   Кабинет у министра  был  куда  больше,  чем  кабинет  начальственного
Евгения Петровича Первушина, и не столь безлик и казарменно тяжеловесен.
Секретарша тоже оказалась не такой, какой ее представлял себе  Никоненко
по голосу в трубке. Ей было лет пятьдесят, и она была похожа на Маргарет
Тэтчер.
   Чудеса, да и только.
   Потапов не стал принимать милицейского капитана, сидя за  необъятным,
заваленным бумагами столом. Вышел и пристроился напротив, за  приставным
столиком для переговоров. Столик был длиной метров пять.
   - Чай, кофе?
   Никоненко не хотел ни чаю, ни кофе.
   С утра он напился кофе в компании проходящей по делу Алины Латыниной.
Пожалуй, он проспал бы, если бы она его не разбудила. И даже хуже -  под
утро ему по обыкновению снились красочные эротические сны, и, когда  она
пришла его будить, он не сразу понял, что это вовсе не  продолжение  его
ночных фантазий, и долго мычал что-то маловразумительное и подсовывал ее
ладонь себе под щеку, пока она, наконец, не схватила его за нос  и  этим
разбудила окончательно.
   От воспоминаний ему стало жарко.
   Потапов посмотрел с удивлением - скулы у  капитана  покраснели  очень
заметно.
   - Дмитрий Юрьевич, зачем  вчера  вечером  к  вашей  подруге  приходил
Сидорин?
   - Откуда вы знаете?
   - Видел.
   Потапов засмеялся:
   - А еще говорят, что у нас в милиции работают непрофессионалы!  Точно
не будете ни чай, ни кофе?
   Опять он со своим кофе! Только-только капитан  усилием  могучей  воли
согнал краску с физиономии!
   Утром она была совсем другая - непохожая  на  броненосец  "Потемкин",
свежая, как будто только что умывшаяся колодезной водой.  Бриллианты  на
пальцах не сверкали хищным блеском, а по-утреннему бодро блестели, когда
она наливала кофе. Очень короткие волосы утратили парикмахерский  изыск,
и она смутилась, спросив у него фен. Какой еще фен? Откуда у него фен?!
   - Сидорин пришел потому, что вы напугали  его  до  смерти,  -  сказал
Потапов. - Он решил, что вы собираетесь упечь его в тюрьму, и  явился  к
Мане, чтобы узнать у нее, как поговорить со мной. Он решил,  что  спасти
его могу только я.
   - От меня спасти? - уточнил Никоненко.
   - От вас, - согласился Потапов. - Он был очень удивлен, увидев  меня.
Он не знал, что я... у Мани.
   - Вы уже решили, как будете его от меня спасать?
   - А его надо спасать?
   - От меня - не надо, - сказал Никоненко. - Он долго у вас пробыл?
   - Минут пятнадцать, - Потапов усмехнулся. - Вы же сказали, что видели
его, значит, знаете, сколько он пробыл. Или что? Проверяете?
   - Во что он был одет, Дмитрий Юрьевич?
   - Вовка? - переспросил Потапов удивленно. - Черт его знает. В  куртку
какую-то. Под курткой  свитер.  Я  не  помню.  Можно  Мане  позвонить  и
спросить. Женщины как-то лучше это запоминают. А что?
   - У него в руках что-нибудь было?
   - Ничего не было, по-моему, - сказал Потапов, вспоминая.
   - Вам его визит не показался странным?
   Потапов потянул к себе чистый  лист  бумаги,  достал  из  внутреннего
кармана  тяжелую  золотую  ручку  и  стал  что-то  задумчиво   рисовать.
Никоненко посмотрел - выходила заячья морда.
   - Да как вам сказать. Не  знаю.  Пожалуй,  нет,  не  показался.  Его,
правда, очень напугал ваш с ним  разговор.  Он...  неуверенный  в  себе,
очень... задавленный человек. Раньше он  таким  не  был.  Что-то  с  ним
стряслось, не знаю.
   Дина Больц с ним  стряслась,  подумал  капитан  Никоненко,  а  больше
ничего такого с ним не стрясалось.
   - Когда вы ему открыли, он был удивлен или испуган?
   - Не знаю. Ну, удивился, конечно. Вы считаете, что это Вовка  Сидорин
стрелял в Маню и в домработницу ее подруги?
   - Я пока ни в чем не уверен, Дмитрий Юрьевич. - Капитан помолчал. - У
меня еще один вопрос.
   - Пожалуйста.
   - Это вы написали записку Дине Больц? Ну, о том, что она стала лучше,
чем была, и ничего не замечает вокруг? Посмотри получше и так далее. Вы,
Дмитрий Юрьевич?
   Никоненко смотрел очень внимательно.  Потапов  снял  очки  и  положил
поверх заячьей морды. Тонкая оправа негромко звякнула.
   - Вы же знаете, что я, капитан. - Без очков он щурился, как  крот  из
мультфильма. - Вы с самого начала знали. Вы тогда очень ловко  заставили
меня написать на бумажке телефоны и фамилию. Я потом  думал,  зачем  вам
это нужно, когда можно было спросить у охраны  или  у  водителя,  или  в
справочнике посмотреть.
   - Что вы имели в виду, когда писали записку?
   - Да ничего я не имел в виду. Просто так. Школа. Детство. Все в  Дину
были влюблены, а Вовка до сих  пор  влюблен.  Я  и  написал,  чтобы  она
обратила на него внимание. Потянуло меня  на  школьные  игры  в  любовь,
только и всего.
   Ну да: Его потянуло, а капитан на этом столько времени потерял.
   - А потом что случилось?
   Потапов засмеялся.
   - Потом мне стало неловко. Я сидел в президиуме и думал,  что  зря  я
это написал. Дина человек сложный, истолковала бы это как-нибудь не так