ь. Позавчера. Неужели вас так и
не предупредили?
   -  Не  предупредили!  -  рявкнул  Никоненко  и  двинул   трубкой   по
пластмассовым телефонным ушам.
   Он сам все уладит! Суркову он забрал домой!
   Что это еще за номера?! Что такое в голове у этого  самого  Потапова,
будь он неладен! Или он спит с ней? Или так же, как и Димочка Лазаренко,
он спал с ней, а потом бросил?!
   Кажется, очередное звание отдал бы, только  бы  кто-нибудь  забрал  у
него Потапова вместе с Сурковой и всей остальной компанией!
   Подумав, он открыл записную книжку и набрал нужный номер.
   - Приемная Потапова, - отозвался в трубке очень-очень деловой женский
голос.
   До чего они все деловые, в этих приемных! Черт их разберет,  чем  они
там так уж заняты, помимо украшения собой начальственных апартаментов  и
произнесения в трубку одного и того же навсегда заученного текста!
   Впрочем, вполне возможно, что под. горячую руку он был несправедлив к
секретарше Потапова.
   - Дмитрий Юрьевич  занят,  -  сказала  секретарша  озабоченно,  когда
Никоненко назвался, - он предупреждал, что вы можете звонить,  и  просил
соединять, но сейчас у него люди. Подождите секундочку, пожалуйста.
   В трубке запиликал Моцарт в переложении то ли для губной гармошки, то
ли милицейского свистка - с ходу понять было трудно.
   Никоненко ждал.
   Надо же, Потапов сказал секретарше, что может  позвонить  капитан  из
милиции, и просил соединять!
   Как трогательно! Как демократично! Как соответствует духу времени!
   Когда уважение к правоохранительным органам утрачено, государственные
деятели должны  подать  пример  должного  отношения  -  так  сказал  бы,
наверное, Евгений Петрович Первушин.
   - Слушаю. Потапов, - сказали Никоненко  в  ухо.  Голос  был  молодой,
странно молодой, и капитан немного растерялся.
   - Это капитан Никоненко, - зачем-то  сказал  он.  Деловая  секретарша
наверняка предупредила, что это он!
   - Дмитрий Юрьевич, мне в больнице сказали...
   - Я прошу прощения, -  перебил  его  Потапов,  -  я  должен  был  вам
позвонить и не позвонил. Дело в том, что Алина Латынина улетела в  Штаты
и просила меня оставить Мане охрану. Я  решил,  что  с  охраной  слишком
много хлопот, и перевез Маню домой.
   - Какая разница - дома или в больнице? - искренне удивился Никоненко.
- В больнице спокойнее, там народу больше, а дома...
   Дома у Алины Латыниной, к примеру, сегодня обнаружился труп, но этого
капитан пока не стал сообщать Потапову.
   - Днем у неё дежурит сестра, я договорился. А по вечерам я  приезжаю,
- закончил он с некоторой запинкой.
   Никоненко ждал.
   Если Потапов хочет сказать, что он  живет  со  своей  одноклассницей,
которую дважды чуть не убили, пусть сделает это сам.
   Однако Потапов больше ничего не сказал.
   - Честно говоря, меня удивило ее  отсутствие,  -  помолчав,  произнес
Никоненко, - и еще,  Дмитрий  Юрьевич.  Сегодня  Латынина  вернулась  из
Нью-Йорка и обнаружила в своей квартире труп домработницы.  Домработница
была одета в ее куртку и брюки. Как я  понял,  она  по  секрету  таскала
хозяйские тряпки и время от времени в  них  наряжалась.  Ее  приняли  за
Латынину и убили.
   - И что это, по-вашему, означает? - спросил Потапов холодно.
   - Это означает, что они обе всерьез кому-то мешают, Дмитрий  Юрьевич.
Честно говоря, может, стоило затеять хлопоты с вашей охраной. У нас  нет
возможности ее охранять.
   - Ну конечно, - пробормотал Потапов.
   - И если вы... у нее бываете, - с трудом  подбирая  слова,  продолжил
капитан Никоненко, - вам тоже нужна охрана. Неизвестно, когда  состоится
попытка номер три.
   - Вы за меня не беспокойтесь, - посоветовал ему Потапов, - я  о  себе
как-нибудь сам позабочусь. Все-таки я надеялся, что  дело  не  в  ней...
Идей у вас, конечно, никаких нет?
   У Никоненко были сто двадцать две идеи, но излагать их Потапову он не
собирался.
   - Пока нет, - сказал капитан с сокрушенным вздохом. - Ищем.
   - Игорь Владимирович, - помолчав, начал Потапов, - если вам нужна моя
помощь, я всегда готов ее оказать.
   - Какая именно помощь?
   Потапов вздохнул:
   - Деньги.  Машина.  Мобильный  телефон.  Какие-нибудь  разрешения  на
прослушивание. Может, оборудование, или как  это  называется.  Я  вполне
могу...
   Никоненко развеселился.
   Министр по делам печати и информации предлагает ему машины и деньги и
еще разрешение на установку шпионского оборудования. Очень мило.
   - Спасибо, Дмитрий Юрьевич. Пока  ничего  не  нужно.  Я  бы  вечерком
заехал к Сурковой. Вы не возражаете?
   Потапов пришел в раздражение.
   - Я не могу возражать или не возражать, Игорь Владимирович, - он едва
сдержался, чтобы не сказать, что это совершенно не его дело, - если  вам
нужно, вы можете навестить ее в любое время.
   И повесил трубку.
   Своей трубкой Никоненко почесал себя за ухом. Ему было неловко, и  не
имело смысла делать вид, что он не понимает,  почему  ему  неловко.  Ему
нравилось ставить министра в дурацкое положение и потом пользоваться им,
пока он в этом самом положении находился.  Это  было  очень  глупо,  но,
заставляя Потапова лепетать и оправдываться,  Никоненко  как  бы  утешал
себя. Сам он вряд ли в министры выйдет, даже если  вдруг  дослужится  до
генеральских погон.
   Да. Непонятно.
   Нужно думать быстрее и работать быстрее, а он тянет и тянет  волынку.
Между прочим, это его первое дело в том серьезном учреждении,  куда  его
перевели из сафоновского  райотдела,  и  провалить  его  было  бы  очень
нежелательно.  Хоть  он  и  не  собирался  в  министры,  но  прослыть  в
управлении  лопухом  и  непрофессионалом  ему  не  хотелось.  Бумаги  он
забросил, стыдно полковнику на глаза показаться.
   Итак, Арнольд Шеффер, Дина Больц,  "Кошка  на  радиаторе"  и  Димочка
Лазаренко.
   Попробуем зайти с этой стороны. Тем  более  что  все  равно  заходить
неоткуда.
 
*** 
 
   Дверь ему  открыла  сухопарая  личность  неопределенного  возраста  в
глухом черном свитере и черных же брюках. У нее  были  седые,  неопрятно
постриженные волосы с воткнутой коричневой гребенкой, в желтых пальцах -
дымящаяся папироса. Весь ее  облик  напоминал  отчего-то  Фанни  Каплан,
какой ее показывали в фильме "Ленин в октябре".
   - Вы кто? - даже не спросила, а  странно  прокаркала  она.  -  Вы  из
художественной комиссии?
   Никоненко моментально согласился, что он из художественной  комиссии.
Очень хорошо. Пусть  будет  комиссия.  Ему  даже  выдумывать  ничего  не
пришлось.
   - Когда вам надоест таскаться? В  прошлый  раз  приходили,  до  этого
приходили, я же сказала, что не отдам ничего, пока завещание не  вступит
в силу! Тогда приходите и забирайте все! Раз Арни так решил. Только  это
все обман, и я докажу, что это обман!  У  меня,  слава  богу,  еще  есть
мозги!
   В этом Никоненко усомнился, едва  ее  увидев,  но  вслух  высказывать
ничего не стал.
   - Проходите, - злобно пригласила она, - хотя, будь  моя  воля,  я  бы
спустила вас с лестницы!
   -  Меня?  -  поразился  Никоненко,  с  опаской   продвигаясь   внутрь
полутемной прихожей, заставленной  и  заваленной  настолько,  что  сразу
невозможно было понять, что происходит - переезд?  эвакуация?  воздушная
тревога?
   - Вас, вас, голубчик, - с наслаждением прокаркала "Фанни"  и  пустила
ему в лицо струю вонючего желтого дыма. Даже привычный  к  разного  рода
дымам капитан Никоненко невольно отшатнулся и глупо помахал рукой  перед
носом, разгоняя едкое облако. "Фанни" захохотала зловещим смехом и пошла
вперед, больно толкнув его костлявым плечом. Понимая, что без нее он  ни
за что не выберется из нагромождения каких-то комодов,  досок,  вешалок,
рам, тряпок, наваленных прямо на полу, капитан дернулся за ней, ударился
о шкаф, и на  голову  ему  съехала  целая  гора  пыльных  папок.  Бумаги
разлетелись, от пыли запершило в горле,  Никоненко  выругался  тихо,  но
отчетливо. Хозяйка даже не оглянулась.
   Перешагнув через бумаги - собирать их  все  равно  не  было  никакого
смысла, - Никоненко следом за удаляющейся  спиной  свернул  за  какой-то
угол и оказался в громадной кухне с единственным  окном,  упиравшимся  в
грязную желтую стену соседнего дома.
   В  кухне  переезд,  эвакуация  или  конец  света  обретали   масштабы
катастрофы.  На  древней  плите  изнемогал  военных  времен  алюминиевый
чайник. Пар из него даже не шел и не валил, а  тек  непрерывной  широкой
струей. В раковину, прямо  в  середину  посудной  горы,  била  из  крана
горячая вода, и затоптанный линолеум был весь залит  -  очевидно,  перед
приходом капитана  "Фанни"  занималась  хозяйственными  делами.  Грязная
посуда была  везде  -  на  столе,  на  буфете,  на  широченном  каменном
подоконнике, на плите, даже  на  полу  у  двери  стояла  стопка  грязных
тарелок с присохшей едой. Вдоль  стены  лежали  занозистые,  неструганые
доски, а на них почему-то стояли мужские ботинки. Пакет с мусором  висел
на ручке холодильника и вонял невыносимо. Кошка сидела в  центре  стола,
покрытого изрезанной клеенкой, и невозмутимо вылизывала ногу.
   "Фанни" решительно прошествовала к раковине и завернула кран,  решив,
очевидно, что  домашние  дела  подождут.  Поскользнувшись  на  мокром  и
скользком линолеуме, она схватилась за клеенку. Клеенка поехала,  с  нее
посыпались чашки. "Фанни" с некоторым  удивлением  посмотрела  себе  под
ноги, подобрала две и вернула  на  стол.  Уселась,  подхватила  кошку  и
устроила ее у себя на коленях.
   - Ну что же вы? - спросила она у капитана. - Идите!
   - Куда? - не понял он.
   - В мастерскую, куда же еще! - фыркнула "Фанни" и закурила  очередную
папиросу. - Вы же пришли, чтобы посмотреть картины Арни.
   - Д-да, - согласился Никоненко, вспомнив, что  он  из  художественной
комиссии, - а вы кто?
   Она посмотрела подозрительно, вытянув тощую желтую шею.
   - Вы что, - с луны свалились? Я сестра Арни.
   - Как вас зовут?
   Она вновь презрительно фыркнула, на этот раз неудачно - дым попал  ей
в горло,  и  она  долго  и  надсадно  кашляла.  Кошка  смотрела  на  нее
брезгливо, но не уходила. Жалела, что ли?
   - Меня зовут Инесса Шеффер, можно подумать, что вы не знаете!
   Оказывается, она не Фанни Каплан, а Инесса Арманд.  Вполне  достойные
друг друга персонажи.
   - Мой  брат  умер,  и  теперь  меня  пытаются  ограбить.  Но  вы  еще
пожалеете, что затеяли все это!
   - Мы - это кто? -  спросил  Никоненко,  с  опаской  пристраиваясь  на
забрызганную чем-то жирным табуретку.
   - Вы все! - гаркнула Инесса. - Все прохиндеи и жулики,  которым  Арни
завещал свои картины! Я отдала ему всю жизнь, я вырастила  его,  я  была
рядом с ним в самые трудные времена, и вот его  благодарность  -  он  не
оставил мне ничего. Ни-че-го!
   - Как - совсем ничего? - перепугался "Федор Иванович Анискин".
   - Только квартиру и десяток картин! И это после всего, что я для него
сделала! Я отказалась от личной жизни, я ухаживала за ним, я не  пустила
на порог идиотку, на которой он женился, а он так поступил со мной!
   - Десяток картин - это мало? - спросил Никоненко.
   - Ну, знаете! - Инесса  зловеще  потянула  носом.  -  Он  должен  был
оставить мне все! Все, понимаете! Он как с цепи сорвался! Он оставил все
той шлюхе и ее ублюдку-сыну! Он посмел так  поступить  со  мной!  И  все
теперь надо мной смеются!
   - Что? - осторожно уточнил Никоненко. - Что именно он оставил жене  и
сыну, если вам достались картины и квартира?
   - Да все! - выкрикнула пламенная  революционерка  и  потушила  окурок
прямо о клеенку. Кошка презрительно  дернула  острыми  ушами.  -  Дом  в
Барвихе, деньги, драгоценности, и еще дом в Юрмале, и все свои остальные
картины! Как будто не я его вдохновляла, учила, заставляла работать!
   Наверное, не ты, быстро подумал капитан, а вслух спросил:
   - Вы жили вместе с ним?
   Инесса, очевидно, заподозрила неладное,  потому  что  нацепила  очки,
выуженные из кучи  грязной  посуды  на  столе,  и  посмотрела  на  Игоря
внимательно. Он спрашивал  о  том,  что  члену  художественной  комиссии
полагалось знать.
   - Ну конечно, я жила вместе с ним!  Где  же  мне  еще  было  жить!  Я
ухаживала за ним, я, а не та шлюха!
   Как именно Инесса-Фанни ухаживала за своим братом, вполне можно  было
судить по кухне. Странно, что он помер только в нынешнем феврале,  а  не
сразу, как только нежная сестра приняла на себя заботы о нем.
   - Но я просто так не сдамся. Я докажу, что завещание липовое! Это она
заставила его написать. Она его вынудила.
   - Под пистолетом? - спросил Никоненко.
   Сестра гения перестала его забавлять.
   - Я знаю, - пробормотала она, злобно сверкая сальными стеклами очков,
- я знаю, что вы все на ее стороне,  потому  что  только  и  ждете,  что
завещание вступит в силу, и она отдаст вам все его картины задаром!  Она
же ни черта не понимает в искусстве, эта стерва!  А  вы?!  Это  она  вас
послала?!
   - Нет-нет, - успокоил ее Никоненко, - я из  комиссии  по  наследству.
Она меня не посылала. У меня работа такая.
   - Так идите и делайте свою работу! - гаркнула Инесса. - И знайте, как
только я докажу свои права на наследство, я никого сюда больше не  пущу,
и не надейтесь даже! Я заставлю всех - всех! - принести  мне  письменные
извинения, шлюху запру в сумасшедший дом, а ублюдка сгною в интернате!
   - Бог в помощь! - сказал Никоненко и  поднялся  с  липкой  табуретки.
Кажется, джинсы  придется  сегодня  стирать.  -  Проводите  меня  в  его
мастерскую.
   - Сами дойдете! - отрезала сестра гения. - По  коридору  до  конца  и
направо. Мастерская открыта. И знайте, что я вас не  боюсь!  -  крикнула
она, когда он уже выходил из кухни. Послышался  мягкий  прыжок  -  кошка
спрыгнула с ее колен,  и  в  раковине  вновь  зашумела  вода,  очевидно,
хозработы были продолжены.
   Кое-как Никоненко добрался до конца захламленного коридора и  потянул
обитую дерматином дверь.
   Даже в серый день в мастерской художника Арнольда Шеффера было  очень
светло. Так светло, что у капитана  после  сальной  темноты  коридора  и
кухни заслезились глаза. Светились потолок и стены, сплошь состоявшие из
окон.  Свет  обливал  пустые  подрамники,  ряды   деревянных   полок   с
разложенными трубками бумаги, тюбиками,  гипсовыми  головами  и  руками,
непонятными  приспособлениями  и  иностранными  жестяными  банками.  Что
держат в жестяных банках художники? Краску? Растворители?
   На нижних полках были в беспорядке навалены холсты  и  -  как  пустые
глазницы - старые деревянные рамы.
   Капитан вытер глаза ладонью. Ладонь  была  выпачкана  чем-то  липким.
Очень хотелось вымыть руки, и  капитан  огляделся  в  поисках  раковины.
Раковина  нашлась  за  хлипкой  китайской   ширмочкой.   Раковина   была
чистенькая, блестящая, и полотенчико было пристроено  рядом,  свежее  и,
кажется,  даже  крахмальное.  Очевидно,  в  мастерской  художник  Шеффер
ухаживал за собой сам, сестру-подвижницу к этому делу не привлекал.
   Картин было много,  гораздо  больше,  чем  десять.  Никоненко,  плохо
знакомый с жизнью и бытом  модных  художников,  подивился,  что  их  так
много. Ему представлялось, что гениальный художник всю жизнь пишет  одну
гениальную картину, вроде "Явления  Христа  народу",  голодает  и  носит
холстинковую робу, измазанную краской.
   Сначала он  обошел  мастерскую  по  периметру,  зачем-то  приподнимая
картины и заглядывая за них. Возле одной он задержался и долго  смотрел,
вытянув шею, как гусь. Потом усмехнулся и продолжил осмотр.
   Все картины так или иначе напоминали  "Кошку  на  радиаторе"  и  были
Никоненко совершенно недоступны.  Двигая  подрамники  на  подставке,  он
пересмотрел их. Гипсовые руки и головы на полках  мешали  ему  смотреть,
заставляли то и дело оглядываться по сторонам и  вновь  повторять  себе,
что это просто рабочие материалы, а вовсе не куски человеческой плоти.
   В следующем ряду были портреты. Очень странно, но лица  на  портретах
были действительно похожи на лица. Как будто портреты и картины рисовали
два совершенно разных художника.
   Или как принято говорить? Писали?
   - Ну что? - Каркающий  прокуренный  голос  заставил  капитана  сильно
вздрогнуть. - Посмотрели?
   Инесса Шеффер стояла на пороге мастерской, кошка терлась о  ее  ноги,
оставляя на брюках клочья серой шерсти. Папиросы не было. Скорее  всего,
брат запрещал ей заходить в мастерскую с папиросой.  Сам  он  не  курил,
Никоненко голову мог дать  на  отсечение  -  в  мастерской  не  было  ни
окурков, ни пепельниц, ни застарелой табачной вони.
   -  Он  и  портреты  писал?  -  пропустив   мимо   ушей   ее   вопрос,
поинтересовался Никоненко.
   Инесса то ли засмеялась, то ли закашлялась.
   - Ну конечно, он писал портреты!  Вы  разве  не  видите?  Он  получил
известность  именно  благодаря  портретам,  хотя  я   умоляла   его   не
размениваться на мелочи, не швырять талант на ветер, но разве он  слушал
меня!
   Никоненко не очень понял, почему талантливый художник не может писать
портретов и почему это называется "размениваться на мелочи".
   - Ну ладно. Посмотрели, и хватит. Хватит!
   Не обращая на нее внимания, Никоненко продолжал передвигать  портреты
на подставке. Их оставалось всего два, когда он увидел это лицо.
   Он ожидал чего-то подобного, но в голове внезапно похолодело так, что
кожа натянулась, и волосы зашевелились на затылке.
   - Кто это? - спросил он у Инессы, которая так и стояла на пороге.
   Она пожала плечами:
   - Откуда я знаю?! И вообще, что-то мне кажется, что вы не из комиссии
по наследству.
   - Вам правильно кажется, - он сунул ей под нос удостоверение, - я  из
уголовного розыска. Отвечайте быстро и внятно. Кто на портрете?
   - Не знаю, - пробормотала растерявшаяся Инесса, - я не знаю.  К  нему
приходило очень много людей. Я не следила. Он  мне  не  разрешал.  После
того, как я выгнала его шлюху...
   - От чего он умер?
   - От инсульта.
   Теперь она пятилась в коридор, казавшийся из светлой  комнаты  черной
дырой, а капитан наступал на нее.
   - Где он умер? Здесь?
   - Да. Я пришла, а он лежит и уже не дышит.
   - К нему кто-нибудь приходил в день смерти?
   - Да, кажется. Но я не знаю, здесь отдельный выход, и я не знаю,  кто
к нему приходит, а кто уходит. Мы однажды сильно поссорились, и  он  мне
сказал, что не потерпит моего шпионства, хотя я хотела  только  оградить
его...
   - Вам знакома фамилия Лазаренко?
   - Димочка? - Желтые лошадиные зубы обнажились в улыбке. - Ну конечно!
Это очень приятный молодой человек, подает большие надежды.
   - Он бывал у вашего брата?
   - Конечно, бывал. Арни считал его своим учеником.  У  Димочки  совсем
другая манера, но все-таки...
   - Он был у вас в день смерти... Арни?
   - Нет. Не знаю. Ко мне он не заходил, а кто приходил  к  Арни,  я  не
знаю!
   - Что он держал в сейфе?
   Инесса  допятилась  до  шкафа,  торчащего  почему-то  прямо   посреди
коридора, и уперлась в него спиной. Дальше пятиться было некуда. Капитан
надвигался на нее, как палач на приговоренного. Она даже зажмурилась  со
страху.
   - Отвечайте мне. Что он держал в сейфе?
   - В каком сейфе?
   - За одной из картин в стене сейф. Что в нем?
   Внезапно  Инесса  очнулась.  К  ней  вернулся  боевой  задор,   глаза
сверкнули дьявольским блеском, и она вновь стала похожа на Фанни  Каплан
из того самого фильма.
   - Откуда вы знаете, что там сейф?! - завизжала  она,  отклеиваясь  от
шкафа. Гребенка затряслась в седых волосах. - Вы что?! Залезли в  него?!
Копались в нем?!
   - Он открыт, - сказал Никоненко спокойно. -  Там  пусто.  Что  в  нем
было?
   Инесса стала хватать ртом воздух, и Никоненко решил, что  у  нее  сию
минуту непременно случится инсульт, как у ее гениального брата. Он  взял
ее холодную негнущуюся, как поручень в троллейбусе, руку  и  потащил  за
собой в мастерскую.
   - Сядьте. Придите в себя и отвечайте, что было в сейфе. Деньги?
   Он отпустил руку, которая гулко шлепнулась о кресельную обивку.
   - Там... там...
   - Что? Ч