Они вечно озабочены чем-то, не имеющим к ним касательства. От этого и
страна  живет  так  хорошо.  Весело  живет,  с  огоньком,  с  молодецким
посвистом  -  только  ближайшие  европейские  соседи,  не  привыкшие   к
"государственному" размаху, поеживаются. Но это они от малодушия.
   - Так расскажите  же  мне  скорее,  как  все  произошло!  -  вскричал
"Анискин",   как   только   Первушин   спрятал   свое   отвращение   под
снисходительно-фальшивую чиновничью приветливость.
   - Я, собственно, даже не знаю... С чего мне начать?
   - Начните сначала. Во сколько вы приехали на вечер?
   - К семи, как и было указано в приглашении.
   - Вы любите приходить в свою школу?
   - Нет, я как-то об  этом  не  думал.  Просто  подошла  такая  дата  -
пятнадцать лет, и я решил, что нужно пойти.
   Ну конечно. Раз дата и официальное мероприятие, значит, нужно  пойти.
Как же не пойти?
   - Во время торжественной части я сидел в зале, потом некоторое  время
побыл на банкете, поговорил с одноклассниками...
   - С кем именно?
   - С Диночкой Лесковой, раньше она была Больц. С  Дмитрием  Лазаренко.
Володя Сидорин  подходил,  наш  бывший  комсорг.  Такие  надежды  парень
подавал, а вот, совсем не состоялся. С Тамарочкой. Да,  еще  с  завучем,
Александром Андреевичем, с...
   Никоненко перебил, поняв, что Евгений Петрович может так  перечислять
до утра.
   - Вы сказали, что побыли на банкете какое-то время, значит, вы уехали
раньше?
   - Нет. Я пробыл там до конца. Потом меня приглашали в ресторан, чтобы
посидеть небольшой компанией, без  толпы  и  суеты,  и  я,  естественно,
согласился.
   - Ничего подозрительного вы не заметили?
   - В актовом зале или на банкете?
   - И там, и там, - сказал Никоненко любезно.
   Первушин несколько задумался.
   - Маруся Суркова очень  вертелась.  Я  ее  видел.  Она  была  как  на
иголках. Может быть, в свете вашей теории, что стреляли  именно  в  нее,
это имеет значение?
   Это имело значение в свете теории Алины Латыниной о том,  что  Маруся
таскалась в школу, чтобы посмотреть на Димочку Лазаренко. Скорее  всего,
она высматривала его, потому и вертелась.
   -  Сидорин  был  мрачный.  Впрочем,  насколько  я  помню,  он  всегда
становился мрачным в Динином присутствии. Знаете, я еще в школе ей очень
сочувствовал -  трудно  терпеть  такое  навязчивое  внимание,  какое  ей
оказывал Сидорин. Однако он вряд ли это понимал.
   Никоненко сочувствовал Сидорину, а не Дине, но кивнул, соглашаясь.
   - Лазаренко мне показался немного нервным. Он все  время  оглядывался
по сторонам, как будто кого-то искал, несколько раз смотрел на часы, и я
даже у него спросил, куда он торопится.
   - А он?
   - Он сказал, что никуда, просто у него в последнее время много работы
и он устал.
   - Устал, а на вечер пошел, - поддал пару "Анискин".
   - Нас всех время от времени тянет на воспоминания,  -  изрек  Евгений
Петрович, - в воспоминаниях подчас самое лучшее.
   - И у вас тоже?
   - Что?
   - Самое лучшее в воспоминаниях?
   -  У  меня  есть  всякие  воспоминания,  -  сказал  Евгений  Петрович
неожиданно резко, - но школьные, конечно же, одни из самых приятных.
   Нет у тебя никаких приятных  школьных  воспоминаний,  быстро  подумал
Никоненко. Ты так говоришь потому, что школьным воспоминаниям полагается
быть приятными и милыми.
   - Вы видели ящик для записок на сцене?
   - Видел. Тамара объявила, что все могут писать друг другу записки.
   - Вы кому-нибудь написали?
   - Ну что вы! - Евгений Петрович  посмотрел  удивленно.  -  Это  такие
глупости. Я даже удивился, что их вообще кто-то писал.
   - А кто писал, вы не обратили внимания?
   Евгений Петрович немного подумал.
   - Я видел только, как писал Потапов. Но ручаться не  могу.  Я  просто
видел, что он что-то писал, но это вполне могла быть и не записка.
   - А, например, доклад, - подхватил Никоненко.
   - Какой доклад? - несколько сбившись, спросил Евгений Петрович.
   - Вы вышли на улицу вместе с остальными?
   - Да, - сказал обиженный на "доклад" Первушин. - Мы  вышли  вместе  с
Диной, а потом я ушел вперед.
   - Кого вы видели во дворе?
   - Сидорина, Потапова с охраной, Марусю  Суркову,  Диму  Лазаренко,  -
старательно перечислял Евгений Петрович, - еще была какая-то  группа  из
параллельного класса. Сидорин курил.
   Никоненко молчал, ожидая продолжения. Продолжения не  последовало,  и
это капитана удивило.
   - А во что они были одеты?
   - Дина в светлой шубке. Сидорин...  не  помню,  по-моему,  в  куртке.
Лазаренко в пальто, Маруся... тоже в пальто, Потапов был в чем-то темном
и длинном, то ли в пальто, то ли в плаще.
   - Где вы были в момент выстрела?
   - Почти у самых ворот.
   - Что произошло сразу после выстрела?
   Первушин вздохнул, тихонько, но выразительно.
   Вспоминать ему не хотелось.
   - Все кинулись в разные стороны. Закричали. Меня чуть с ног не сбили,
- пожаловался он. - Я тоже... отошел в сторону.
   - Отошли?
   - Ну... да. Отошел. Но потом решил, что нужно посмотреть,  тем  более
кто-то упал, я видел. Я подошел и увидел, что Потапов  жив  и  здоров  и
пытается поднять кого-то с асфальта. Я даже не понял кого. Я  хотел  ему
помочь, - от воспоминаний у  Евгения  Петровича  изменился  голос,  стал
похож на человеческий, - но у  меня  были  заняты  руки.  Я  видел,  как
Потапов вместе с охранником положили Марусю в машину и уехали.
   Никоненко слушал, ему казалось, что у него  покалывает  в  ушах,  так
напряженно он слушал.
   - Вы тоже уехали?
   - Да, - покаянно сказал Евгений Петрович, - знаю,  знаю.  Нужно  было
ждать вас. Но я был потрясен, даже отчасти напуган.  Знаете,  мне  вчера
делали кардиограмму и по сравнению с  прошлым  разом  обнаружили  весьма
нежелательные отклонения. Я очень переволновался.
   - Как я вас понимаю! - воскликнул "Анискин".
   - В  силу  профессии  вы  привыкаете  ко  всякого  рода  чрезвычайным
происшествиям, - продолжал Первушин, - а я человек  сугубо  мирный.  Мне
сложно описать, что именно я почувствовал, когда увидел труп.
   - Это был не труп, - любезно поправил его Никоненко.
   - Это впоследствии оказалось,  что  -  не  труп,  -  сказал  Первушин
совершенно серьезно. - Но там, во дворе, это выглядело именно как труп.
   - Это? - переспросил Никоненко.
   - Ну да, - согласился Евгений Петрович. - Тело.
   Они помолчали.
   - А почему все-таки вы считаете, что  стреляли  именно  в  Марусю?  -
спросил Евгений Петрович. - Логичнее думать, что стреляли в Потапова.
   - Нет. Не в Потапова. Стреляли в Суркову. Две ночи назад ее  чуть  не
убили в больнице. Никакого Потапова в больнице не было, а Суркова была.
   - В больнице? - поразился  Евгений  Петрович.  -  Так  ее,  наверное,
теперь нужно охранять?
   - Наверное, - согласился Никоненко. Болото, по которому он бродил все
это время, стало совсем топким. Даже в  кабинете  Евгения  Петровича  он
чувствовал эфирный болотный дух.
   Ему нужно было срочно позвонить, а  мобильного  телефона  у  него  не
было. Не дорос он еще до мобильного телефона.
   Добравшись до будки, он  позвонил  и  задал  свой  вопрос.  Полковник
удивился, но обещал помочь.
   - Да, - сказал он, когда Никоненко уже собирался повесить  трубку,  -
пять минут назад тебе звонила свидетельница, -  он  помолчал,  очевидно,
отыскивая записанную фамилию, - Латынина Алина Аркадьевна. В  чем  дело,
не сказала, но просила срочно связаться. Мобильный номер оставила.
   При этом имени у капитана снова горечью свело желудок.
   - Спасибо, Олег Петрович, номер у меня есть.  Звонить  было  страшно,
как  будто  он  учился  в  восьмом   классе   и   собирался   пригласить
одноклассницу в кино.
   Повздыхав  над  записной  книжкой,  как   участковый   уполномоченный
Анискин, капитан Никоненко набрал незнакомый  номер.  Голос,  ответивший
ему, тоже был незнакомый. Или он не правильно набрал?..
   - Алина Аркадьевна, - сказал он,  раздражаясь,  -  капитан  Никоненко
Игорь Владимирович. Вы звонили?
   - Да, - сказал незнакомый голос,  -  я  сегодня  утром  вернулась  из
Нью-Йорка.
   - Отку-у-уда? - насмешливо  протянул  капитан  и  только  хотел  было
добавить, что ему нет дела до ее путешествий по  мировым  столицам,  но,
прежде чем уезжать,  следовало  бы  поставить  в  известность  уголовный
розыск, как она сказала лихорадочной скороговоркой:
   - Я вернулась из Нью-Йорка, а у меня в квартире...  мертвый  человек.
Приезжайте, Игорь Владимирович. Адрес знаете?
 
*** 
 
   Она сняла очки, и оказалось, что у нее близорукие и очень беззащитные
глаза, как у больной  собаки.  Щеки  были  желтые,  ввалившиеся,  и  под
глазами - синие тени.
   Никоненко предпочел бы, чтобы она осталась в очках.
   - Алина Аркадьевна, как ваша  домработница  попала  в  вашу  запертую
квартиру?
   - У нее есть ключ.
   - Зачем ее понесло в квартиру в ваше отсутствие?
   -  Она  должна  была  убраться.  Когда  я  уезжала,  мы  с  ней   так
договорились. Вечером перед моим  приездом  она  должна  была  прийти  и
сделать уборку.
   - Она часто убирает у вас в ваше отсутствие?
   Костяшками пальцев Алина потерла глаза.
   В самолете она не спала - заснула было,  но  привиделся  вдруг  такой
кошмар, что она проснулась от собственного  тоненького  вскрика.  Вскрик
разбудил соседа-японца, который с  присущим  всем  иностранцам  избытком
сочувствия стал предлагать ей воду, влажные салфетки и  какие-то  капли.
Ей было неудобно, что она его разбудила, и ей очень хотелось,  чтобы  он
от нее отвязался. Он отвязался не скоро, и спать она больше не  стала  -
отчасти из-за японца, отчасти из-за кошмара. Повторения ей не хотелось.
   - Алина Аркадьевна, - сказал рядом капитан Никоненко, - проснитесь.
   - Я не сплю.
   - Нет, спите! - сказал он с досадой. - Боюсь, что  вы  недооцениваете
серьезность положения.
   "Боюсь, что  вы  недооцениваете"  прозвучало  фразой  из  английского
романа. Алина улыбнулась и надела очки.
   Капитану показалось, что она как будто отпустила его с поводка.
   Он нервничал и злился с каждой минутой все сильнее.
   - Она часто приходит, когда вас нет дома?
   - Меня никогда нет дома. Она убирает два раза в неделю.  У  нее  свой
ключ.  Она  приходит,  работает  полдня  и  уходит.  Раз  в   месяц   мы
встречаемся, и я плачу  ей  зарплату.  Сегодня  я  вошла  в  квартиру  и
увидела... ее. И позвонила вам.
   - Во сколько вы приехали?
   - В пол-одиннадцатого. Может, чуть попозже. Я сразу же позвонила вам.
Спросите у того, с кем я разговаривала.  Я  в  тот  момент  на  часы  не
смотрела.
   Щегольский  чемодан  стоял  посреди  кухни.  Сверху  на  нем   лежала
лакированная сумочка, а рядом  привалилась  какая-то  мохнатая  зверюга,
выглядывавшая из пакета.
   -  Это  Альф,  -  сказала  Алина,  перехватив  взгляд  Никоненко,   -
инопланетянин из сериала. У нас они тоже  есть,  но  не  такие  ужасные.
Федору хотелось поужаснее.
   Потянувшись, она зачем-то  вытащила  из  пакета  волосатое  чудовише,
напоминавшее то ли гориллу, то ли муравьеда. У  чудовища  были  кофейная
шерсть, бритый нос и при  обшем  потрясающем  уродстве  вид  удивительно
безобидный. Кудлатая башка доставала Никоненко до пояса.
   Итак, на этот раз женщина-вамп приперла из Америки  обезьянообразного
урода размером почти с автомобиль "Ока".
   Ее маниакальная любовь к Федору вполне может быть мотивом.
   За что могли убить  домработницу?  За  то,  что  она  знала  об  этой
маниакальной любви?
   Время смерти экспертиза установит на раз-два-три. Если  в  это  время
Алина Латынина была в самолете, значит, маниакальная любовь тут  ни  при
чем.
   - На чем вы приехали из аэропорта?
   - На машине, - сказала Алина удивленно, - на чем  же  еще?  Я  всегда
оставляю машину на стоянке в Шереметьеве. Потом забираю ее и еду.
   - Дальше.
   - Что - дальше?
   - Рассказывайте дальше, - приказал Никоненко холодно. Что-то не то  с
ним творилось этим утром.
   - Я вошла в квартиру и увидела Лилю. Позвонила вам. Все.
   - Нет, - сказал Никоненко, - не так. Давайте с  подробностями.  Дверь
была заперта?
   - Да, конечно.
   - Вы сдаете квартиру на охрану?
   - Нет. У нас консьерж и кодовый замок.
   За кухонной дверью что-то упало, и Морозов громко захохотал в глубине
квартиры. Алина посмотрела на  Никоненко.  В  глазах  у  нее  был  такой
глубокий омут презрения, что капитан вполне мог в нем утонуть.
   - Ваши сотрудники всегда так себя ведут, когда осматривают... труп?
   - Да чего там его  осматривать!  -  сказал  Никоненко  грубо.  -  Эка
невидаль - труп!
   Она помолчала.
   - Вам это кажется остроумным, Игорь Владимирович?
   - Вы подходили к телу?
   - Конечно. Я думала, ей стало плохо, и она упала и, может, ударилась.
Я долго не могла понять, что она... мертвая. Я пыталась дать ей  воды  и
посадить...
   Никоненко видел воду, разлитую возле тела, но ему даже  в  голову  не
приходило, что этой водой Алина Латынина пыталась оживить труп.
   - Сколько времени вы на это потратили?
   - Не знаю. Минут пять. Или больше.
   - Или меньше, - подсказал Никоненко.
   Все его раздражало.
   Убийство домработницы Алины Латыниной не укладывалось ни  в  одну  из
ранее  придуманных  схем.  Не  укладывалось  настолько,  что   он   даже
представить себе не мог, чем хоть приблизительно  можно  его  объяснить,
чтобы втиснуть в какую-нибудь схему.
   Алинино самообладание  злило  его.  Злило  и  заставляло  нервничать.
Желудок болел уже вовсю, тягучей смоляной болью, и больше всего на свете
ему хотелось, чтобы этого дела вообще не было.
   - Что было дальше?
   - Я вышла из квартиры, закрыла за собой  дверь  и  позвонила  вам  на
работу. Потом села в машину и стала ждать.
   Значит,  оставаться  наедине  со  своей  мертвой  домработницей   она
побоялась.
   - Ну ладно, - сказал он, преодолевая себя, - давайте все по-новой.
   - Как по-новой? - не поняла она.
   - Да так. Как давно она у вас работает, сколько ей  лет,  где  живет,
какие у вас отношения, какие у нее обязанности, когда вы ей  дали  ключи
от квартиры. Какие у нее были склонности, странности, вкусы и так далее.
   - Я ничего не знаю о ее вкусах, - сказала Алина резко. - Она на  меня
работала, только и всего. О странностях я тоже ничего не знала,  пока...
пока не увидела ее в своей одежде.
   Капитану показалось, что он с разгону  ударился  головой  о  чугунный
столб. Голова отозвалась басовитым столбовым гудением, которое  отдалось
в уши и почему-то в глаза.
   - В какой одежде?
   - В моей, - Алина поднялась и решительно направилась к плите,  -  мне
нужно выпить кофе. Я плохо соображаю.
   - Не трогайте здесь ничего! - прикрикнул Никоненко. - Быстро говорите
мне, что это за история с одеждой?
   - Все, что на ней надето, - мое, - сказала Алина брезгливо. - Джинсы,
свитер, куртка. Когда я вошла в квартиру и увидела ее, я думала,  что  у
меня начался бред. Я решила, что это я...  лежу.  Я  не  знаю,  как  это
объяснить. Я думала, что у меня раздвоение личности или  что-то  в  этом
роде. Я когда-то любила Клиффорда Саймака.
   Капитану было не до экскурсов в иностранную литературу.
   - Ваша домработница носила вашу одежду?!
   - Да. Я не знаю, носила она ее или только один раз надела, но  сейчас
она в моей одежде.
   Это все меняло.
   - Вы никогда не замечали, что она носит вашу одежду?
   - Нет,  конечно!  Она  отдавала  что-то  в  чистку,  потом  приносила
обратно, и я никогда не проверяла, что она унесла, а что принесла. Я  ей
доверяла. Я хорошо ей платила и все лишнее барахло всегда дарила ей.
   - Одежду, которая на ней, вы ей не дарили?
   - Нет. Куртку я месяц назад привезла из Парижа. Специально  к  весне.
Надела только один раз. Свитер  ни  разу  не  надевала.  Впрочем,  какое
теперь это имеет значение! Просто она глупая девчонка, и мне ее жалко.
   Голос у нее изменился, как будто разбух в горле, и Никоненко  подумал
- сейчас она наконец сообразит, что именно произошло, и  непонятно,  что
он тогда станет с ней делать.
   - А кофе?! - вдруг крикнула она. -  Почему  я  не  могу  даже  выпить
кофе?!
   -  Потому  что  здесь  могут  быть  отпечатки   пальцев,   -   мрачно
проинформировал ее Никоненко.
   - Каких еще пальцев?!
   - Всяких, - ответил  он  туманно.  -  Скажите,  Алина  Аркадьевна,  в
последнее время вы с вашей подругой Сурковой ничем таким не занимались?
   - Каким - таким?!
   - Никто из вас в игре "Как стать миллионером" не выиграл?
   - Игорь Владимирович, что вы несете?! - обретая прежний холодный  тон
светской дамы и директора рекламного агентства "Вектор", сказала она.  -
О чем вы?
   - Сделки, контракты, большие суммы, какие-нибудь денежные переводы, -
он усмехнулся. - Золото. Бриллианты. Наркотики.
   - Что - золото, бриллианты, наркотики?
   - Не приторговывали?
   Костлявая  неженственная  ручонка  сжалась  в   остренький   шишастый
кулачок. Глаза за стеклами сиротских очочков сделались  злыми  и  зрачки
стали поперек, как у кошки.
   - Ну вот что, Игорь Владимирович. Я Лилю не убивала. Если  вы  хотите
сказать именно это, то лучше воздержитесь. Это я только на вид  смирная,
а на самом деле со мной лучше не ссориться.
   - Это вы-то  смирная?  -  поразился  Никоненко  и  спросил,  проверяя
очередную теорию:
   - А Федор как себя чувствует?
   Она отреагировала именно так, как полагалось:
   - У него все в порядке. Мама сказала, что он в школе, его  утром  мой
отец отвез. Вроде все прошло без последствий.
   - Что прошло без последствий?
   - То, что он видел, как стреляли в его мать, -  выпалила  она  ему  в
лицо.  -  Послушайте,  Игорь  Владимирович,  вы   только   притворяетесь
бесчувственной скотиной или вы на самом деле такой? И что это за вопросы
про золото, бриллианты и миллионеров? Или  это  все  тонкие  милицейские
ходы?
   - Какие еще ходы, Алина Аркадьевна! - сказал он злобно. - Если бы  вы
хоть чуть-чуть соображали, вы бы давно  поняли,  что  домработница  ваша
померла вместо вас. Он ее сдуру принял за вас, потому что  на  ней  были
ваши шмотки. Скорее всего, он плохо знает вас в лицо и понятия не имел о
том, что вы в Нью-Йорк укатите! Вот я и пытаюсь понять, что  это  вы  за
пара такая, вместе с вашей подругой Сурковой? Кому вы мешаете? Что такое
вы вдвоем могли натворить? Почему вас хотят убить, да еще в такой спешке
- одну за другой? А? Не знаете?
   Алина Латынина соображала хорошо, зря упрекал ее капитан Никоненко.
   Костистый  кулачок  разжался  и  сжался  вновь.  В  обморок  она   не
грохнулась, и лицо не побледнело, и дрожь тоже, кажется, не пронзила все
ее существо, как писалось в романах, которые  почитывала  никоненковская
сестра Ирина. Никаких киношных признаков внезапного и сильного испуга.
   Капитан даже восхитился потихоньку.
   - Раз так, -  решительно  сказала  Алина  Латынина,  -  нужно  срочно
куда-нибудь увезти Федора.
 
*** 
 
   В середине дня Никоненко с изумлением узнал, что потерпевшая  Суркова
в больнице больше не лежит.
   - Как не лежит?! -  гаркнул  капитан,  услыхав  такие  необыкновенные
новости. - А где же она теперь лежит?! На кладбище, что ли?!
   Врач ответил с ехидцей:
   - Сегодня была дома. Элла Михайловна ее навещала и сказала, что  дела
идут на поправку. Мы теперь ее навещаем на дому. На  амбулаторную  форму
перешли.
   - Да какого хрена вы на нее перешли, а мы ничего не знаем?!
   -  Этого  я  сказать  не  могу,  -  ответил  врач  с   оскорбительным
сочувствием в голосе, - вам разве Потапов Дмитрий Юрьевич не звонил?
   Никоненко молчал, с трудом дыша от злости.
   Не звонил ему Дмитрий Юрьевич  Потапов.  Представьте  себе,  нет,  не
звонил. Забыл,  наверное.  Или  не  смог.  Мобилу  потерял.  С  ними,  с
министрами, это бывает.
   - Потапов Дмитрий Юрьевич сказал, что с милицией он сам все уладит. А
Суркову домой забрал. По-моему, позавчера... Маш, - крикнул он куда-то в
сторону от трубки, в которой сопел Никоненко,  -  когда  у  нас  Суркову
выписали, не помнишь? А, ну да. Так и ест