ктор,
- ты что будешь, Андрей?
   - Кофе и какую-нибудь воду. И лимон, - добавил тот, подумав.
   И голос был очень знакомым. Как будто много раз слышанным и почему-то
забытым. Кто же это такой?
   Потапов выбрался из-за своего столища и пересел за переговорный стол,
устроившись рядом с Сидориным и напротив мужика.
   - Как жизнь, - спросил он весело, -  как  семья?  У  тебя  же  дочка,
правильно я помню?
   - Правильно, - согласился Сидорин, - все в порядке, спасибо, Мить.
   - А работа? Идет?
   Зачем он спрашивает, подумал Владимир стремительно, что ему за  дело?
Да еще этот мужик? Откуда он его знает? Оперировался у нас, что ли?
   - Работы, как всегда, по горло, - ответил он, - а что?
   Открылась дверь, впустив немного шума из приемной, секретарша  прошла
по "неслышному" ковру и красиво расставила перед ними чашки,  сверкающие
чистотой стаканы и лимон на  блюдце.  Вода  была  во  вкусно  запотевших
пузатых бутылочках, чашки слегка дымились, и все это напоминало сцены из
фильмов, которые Сидорин иногда смотрел во время ночных дежурств.
   Потапов снял очки и хлебнул из чашки,  отвинтил  золотую  крышечку  и
налил воды из бутылки.
   - Вовка, я хотел с тобой поговорить как раз о  работе,  -  заявил  он
неожиданно, - вернее, не столько я, сколько Андрей  Витольдович.  Я  ему
про тебя рассказал немного, и он захотел с тобой встретиться. Специально
приехал, - добавил Потапов хвастливо, как бы призывая Владимира  оценить
его усилия.
   Сидорин взглянул на мужика, прихлебывающего кофе, и вспомнил.
   Ну конечно!
   Андрей Брезас, министр МЧС.
   Как он мог его не  узнать?!  В  огромной  стране,  где  самые  разные
катастрофы случались чуть ли не каждую неделю, Андрей Витольдович Брезас
был знаменит  и  уважаем.  За  несколько  лет  из  захудалого  комитета,
ведавшего  никому  не  нужными  делами  гражданской  обороны,   основной
функцией  которого  было  проведение  учений  на   предприятиях,   когда
сотрудники  унылой  толпой,   кое-как   напялив   пыльные   противогазы,
спускались в подвал, Андрей Брезас создал  профессиональную,  мобильную,
отлично оснащенную  структуру,  на  самом  деле  занимавшуюся  спасением
людей. Он везде успевал - на воюющий Кавказ, в замерзающее  Приморье,  в
затопленную рекой Леной Сибирь, на Алтай, где горели леса, в Индию,  где
грохнуло очередное землетрясение. Его взахлеб показывали журналисты -  в
форменной спасательной куртке, почти никогда не улыбающегося,  с  вечной
сигаретой в мужицких, вовсе не чиновничьих пальцах. В камеру  он  всегда
смотрел волком, говорил коротко и зло, но как-то так, что  ему  хотелось
верить, заглядывать в глаза и держаться рядом - уж этот-то не  подведет,
не обманет, не бросит в беде, вывезет, вытащит, укроет  одеялом,  нальет
тарелку горячего супа, добудет лекарств, врачей и палатки. Его "бросали"
на самое трудное, и - неизвестно,  как  у  него  это  получалось,  -  он
никогда  не  подводил.  Свет  зажигался,  дома   потихоньку   строились,
мобильные  госпитали  принимали  раненых,  дядьки  в  желтых  куртках  с
надписью  "МЧС"  на  спинах  раздавали  с  грузовиков  хлеб,   бинты   и
антисептики. Он орал на совещаниях, пересаживался с самолета на вертолет
и был на "ты" со всеми, начиная от президента  и  кончая  самым  молодым
сотрудником его отряда.
   В  народе  его  обожали  -  вещь  неслыханная  для   государственного
чиновника и одного из самых молодых в стране генералов.
   - Здрасте еще раз, - сказал Сидорину знаменитый министр и  поморщился
- кофе был слишком горячий, - Потапов сказал, что  ты  классный  хирург.
Это правда? Или так, не слишком?
   - Правда, - неожиданно для себя подтвердил ошалевший Сидорин, - я всю
жизнь хирург, у меня опыт большой, и вообще я... хороший врач.
   - А работать привык?
   - И работать привык, - согласился он, - в данный момент  у  меня  три
работы. И на всех я работаю.
   - Я же тебе говорил,  -  непонятно  сказал  Потапов,  и  министр  МЧС
кивнул.
   Сидорин отпил свой чай и со стуком вернул чашку на блюдце, потому что
скользкий фарфор вдруг поехал из мокрых от пота пальцев.
   Что происходит? О чем они говорят? Почему он задает ему вопросы, этот
знаменитый неулыбающийся усталый мужик? Зачем  Потапов  сказал  Брезасу,
что он классный хирург?
   - А диссертации какие-нибудь? Защищал?
   - Одну защитил, - признался Сидорин, как будто в чем-то постыдном,  -
кандидатскую. Совсем недавно. Долго не мог  защититься,  -  добавил  он,
вдруг устыдившись своего заискивающего тона.
   Он ничего у них не просит.  Жизнь  сложилась  так,  что  эти  двое  -
знаменитости и вершители судеб народных, а он - никто. Ну  и  наплевать.
Это только его проблемы.
   Посторонним вход воспрещен.
   - Почему не мог, - спросил Андрей Брезас язвительно,  -  злопыхатели,
как у каждого большого таланта?
   -  Я  не  большой  талант,  -  ответил  Сидорин,  распаляясь,   -   я
обыкновенный практикующий врач. Хороший врач. Защититься не мог,  потому
что времени не было. У меня семья и три работы.
   Министр залпом допил  воду  из  стакана.  Потапов  улыбался.  Сидорин
злился.
   - Пьешь?
   - Что?!
   - Водку пьешь?
   - Конечно.
   - Много?
   - Бутылку в день. Если  больше,  работаю  плохо,  поэтому  от  второй
стараюсь воздерживаться. Но не всегда получается.
   - Андрей, - вмешался Потапов, - у  него  еще  со  школы  аллергия  на
алкоголь. Мы однажды пивом из бочки угостились. Все ничего, а его  потом
в "Скорой помощи" откачивали три дня. Целая история была, на весь район.
Он тогда чуть концы  не  отдал.  Это  мы  сейчас  его  разозлили,  он  и
выпендривается.
   - Я его разозлил, - поправил Брезас, - но это  хорошо.  Злиться  тоже
надо уметь. Правильно я говорю?
   - Что? - глупо спросил Сидорин.
   Брезас усмехнулся.
   - Вместо трех ваших работ я предлагаю вам одну, - сказал он  Сидорину
почему-то на "вы", - мне  нужен  главврач  в  Центроспас.  Знаете  такое
слово?
   - Знаю, - пробормотал тот. Он вдруг весь взмок, как во время  длинной
и трудной операции.
   - Работа тяжелая, нервная, добрые мне на ней не нужны. Дай бог  злому
справиться. Командировки, катастрофы, кровь,  трупы,  тупоумные  местные
начальники, постоянные проблемы, ответственности  -  выше  крыши,  -  он
перечислял и странным образом не загибал, а открывал пальцы,  желтые  от
курева и мозолей. Сидорин не мог отвести от них взгляд.
   - Базируемся мы в Москве, Жуковском и Ногинске. Машина есть?
   Сидорин отрицательно покачал головой.
   - Значит, дадим машину. На первых порах водителя тоже  дам,  а  потом
научишься сам. Да там и учиться нечего, у нас все джипы  -  автоматы,  и
гаишники везде свои. Освоишь. Персонал опытный, у  половины  за  плечами
Афган и Чечня. Если согласен, поедем прямо сейчас, пока я в Москве. Если
тебе надо думать, тогда звони. Только думай быстрее, у нас  на  все  про
все дня три. Ну как?
   Сидорин молчал.
   Потапов и Брезас смотрели на него и молчали тоже.
   - А моя работа? - спросил он хрипло. - Ну, нынешняя  работа?  Там  же
два месяца надо ждать, пока отпустят.
   - Я договорюсь, - махнул  рукой  министр  МЧС,  -  что  ты,  ей-богу!
Попросим, и отпустят сразу, без двух месяцев.
   - Я согласен, - сказал Сидорин, - конечно, согласен.
   - Тогда поехали, - Брезас поднялся, рассовывая по карманам сигареты и
телефон, - поехали-поехали, чего теперь сидеть-то!
   - Мне бы жене позвонить, - выговорил Владимир с усилием, - я обещал.
   - Позвонишь из машины. Пока, Дмитрий Юрьевич, спасибо за  содействие.
Зое привет.
   - И ты своим передавай, - откликнулся Потапов, - и не пугай там Вовку
особенно. Он человек, к твоим темпам непривычный.
   - Привыкнет, - пообещал Брезас зловещим  тоном  и  натянул  на  плечи
пальто, валявшееся на соседнем стуле, - пошли.
   Следом за удалявшейся кашемировой спиной министра МЧС Сидорин вылетел
из кабинета, ничего не видя перед собой, выхватил из шкафа куртку и чуть
не бегом бросился по коридору.
   Он пришел в себя только в машине,  когда  министр  сунул  ему  легкую
трубку мобильного телефона. Куртку Сидорин по-прежнему держал в руке.
   - Звони, - сказал министр, закуривая, - ты вроде звонить хотел.
   От нереальности происходящего у Сидорина шумело в ушах.
   Он долго вспоминал домашний номер, по которому должен  был  позвонить
Нине, и вспомнил с трудом.
   И еще он вспомнил, что Потапов ни слова не сказал  ему  про  капитана
Никоненко.
   Теперь это не имело никакого значения.
   В середине дня Игорь Никоненко получил от полковника Печорина нагоняй
и необходимые сведения, которые тот добывал два дня.
   - Ну и что? - спросил полковник, швыряя капитану  папку.  -  Это  все
одни твои домыслы и  больше  ничего.  Ничего  предосудительного  в  этих
бумагах нет, я тебе сразу говорю, чтобы ты особенно не возбуждался. Мало
ли кто где работает! У нас президент полжизни в Германии  проработал,  и
что?
   -  Ничего,  товарищ  полковник,  -  бодро  сказал  Никоненко,   глядя
стеклянным взглядом и памятуя о  лихом  и  придурковатом  виде,  который
должен иметь подчиненный, - я знаю, что с этим придется повозиться.
   - Ну и возись, - сказал полковник неприязненно, -  все  равно  больше
никаких версий нету, одна твоя осталась.
   Это было бальзамом, пролитым на разверстую рану. Капитан был  уверен,
что  прав.  И  полковник  подозревал,  что  капитан  прав,  и  это   его
раздражало.
   - Когда ты закончишь-то?
   - Думаю, что завтра доложу, товарищ полковник.
   - Думаешь или доложишь?
   Никоненко промолчал.
   - Значит, завтра придешь и доложишь.
   - Есть.
   - Свободен.
   Личных дел было несколько. Пересмотрев их, капитан пришел  к  выводу,
что более или менее ему подходят два. Оба дела повествовали о  блестящей
карьере, и - убей бог - Никоненко не мог понять, как именно две  подруги
могли этой карьере угрожать.
   Он сам сказал ночью Алине, что она могла  что-то  такое  слышать  или
видеть, чему не придала значения, но преступник не может оставить  ее  в
живых потому, что в самый неподходящий момент она может  вспомнить,  что
именно видела или слышала.
   Для  того  чтобы  внимательно  прочитать  все  собранные   для   него
материалы, требовалось время, и он стал читать, делая над собой  усилие,
потому что, вспомнив о ней, он уже  не  мог  думать  ни  о  чем  другом.
Профессионал хренов.  Знаток  жизни.  Мало  того,  что  три  лишних  дня
валандался с Диной Больц, Арнольдом Шеффером и антикварными  ценностями,
так  теперь  еще  взялся  грезить  о  совсем  ему  не  подходящей  Алине
Латыниной. Самое лучшее, что он мог для себя сделать, - это немедленно о
ней забыть.
   Он все знал о ее темпераменте уже тогда, когда она бросилась на  него
с кулаками, а  потом  так  рьяно  отстаивала  интересы  ее  драгоценного
Федора.  Все  правильно.  Она  оказалась  пылкой,  не  стеснительной   и
уверенной в себе. Все это вместе лишало капитана какого бы  то  ни  было
самообладания. После того, как она вышла голая к  нему  на  кухню  и  он
сунул часы под кучу одежды на полу, на размышления у него не осталось ни
времени, ни сил.
   Она  лежала  рядом,  такая  доступная  и  такая  далекая,   что   ему
приходилось поминутно заглядывать ей в лицо, как бы проверяя себя -  она
ли это. Это была она  -  с  гладкой  оливковой  кожей,  худыми  плечами,
длинными  ногами  и  совершенной  спиной.  Никогда  в   жизни   его   не
интересовали женские спины.  Алинина  спина  казалась  ему  волшебной  и
возбуждала ужасно. Он целовал ее между лопаток, терся щекой о  позвонки,
стискивал ладонью шею, удивляясь, что она такая  беззащитно-женственная.
Он считал себя лихим и многоопытным любовником, а тут вдруг растерял всю
свою лихость, не говоря  уж  об  опыте.  Ему  все  хотелось  сказать  ей
что-нибудь необыкновенное, нежное, очень личное,  но  он  не  знал,  как
говорят такие слова.
   Он уснул в шесть, а в семь проснулся и долго  сидел  над  ней,  жалея
будить и  карауля  собственное  странное  любовное  состояние.  Он  едва
удержался, чтобы не спросить, всерьез ли она  собиралась  взять  вещи  и
приехать к нему.
   Высаживая   ее   у   дверей   офиса,   он   поцеловал   ее   нарочито
собственническим  поцелуем,  чтобы  видел  охранник,   который   ошалело
вытаращил на них глаза, а потом Игорь сказал ей строго, что  вечером  за
ней заедет.
   - А мне нельзя на своей машине? - ноющим тоном  ломаки-второклассницы
спросила она и сама засмеялась.
   - Нет, - отрезал он сурово, - на своей поедешь завтра.
   Завтра она на своей машине  поедет  в  свою  собственную  жизнь  -  к
драгоценному Федору, мамочке с папочкой,  подруге  Марусе  и  очередному
стрекозлу.
   Ненавидя себя  за  слюнтяйские  мысли,  капитан  мрачно  уставился  в
бумаги.
   Итак, одноклассники. Бывшие друзья и враги, влюбленные и ненавистные.
"Облезлая моль" и комсорг Сидорин. Тамара Борина и Дина Больц,  а  между
ними Вадик Уваров, будь он неладен. После школьного бала все  собирались
в ресторан, куда не пригласили Сидорина.
   Стоп. Вот оно. Вспомнил.
   "Не так давно мы в ресторан пошли, вернее, я ее повела. Она с  кем-то
там поздоровалась и сказала, что это ее одноклассник. Я на него даже  не
смотрела", - так сказала Алина, когда он приезжал  к  ней  в  офис.  Это
было... да, четыре дня назад, а ему показалось, что в прошлой жизни.
   Он сдернул со стола ноги, обрушив на пол кучу бумаг, и  схватился  за
телефон.
   Эх ты, капитан!.. Герой-любовник, деревенский детектив,  профессионал
из  Сафонова,  оскорбленный  недоверием  начальства!  Салага  ты,  а  не
профессионал!..
   - Алина, - сказал он, едва сняли трубку, - помнишь...
   - Привет, - весело отозвалась она, - я как раз о тебе думала. У  меня
на твоей почве помутнение мозгов. Как  ты  думаешь,  это  от  весны  или
оттого, что я в тебя влюблена?
   - Я не знаю, - ответил он нетерпеливо, даже не  услышав,  что  именно
она сказала, - помнишь, ты говорила мне, что водила Марусю в ресторан  и
там вы видели какого-то ее одноклассника?
   - Игорь, ты что?
   - Отвечай мне быстро. Куда ты ее водила и когда? И  что  это  был  за
одноклассник?
   Она помолчала.
   - Алина!
   - Я думаю, - торопливо отозвалась она, - пожалуй, помню. А что?
   - Куда вы ходили?
   - Мы не ходили, а  ездили.  Это  довольно  далеко,  по  Рублевке,  за
Москвой. Федор уехал со школой в Суздаль,  мы  его  проводили  и  решили
кутить. У Мани было плохое настроение, она сына не хотела отпускать, а я
ее уговорила, и еще ему на дорогу денег дала, а она на  меня  всегда  за
это сердится. Ну, я ее и повезла в ресторан.
   - Как он называется?
   - Кажется, "Русский двор" или "Русский узор". Нет, "Двор".
   - Почему туда?
   - Я была там один раз. С кавалером.  Мне  понравилось.  Это  такое...
шикарное место, не просто ресторанчик с бифштексами, Там всякие  осетры,
поросята, перепела и все в этом духе. Вокруг лес.  Ехать  часа  полтора,
если быстро. А что случилось?
   - Кого именно вы там видели?
   - Да не знаю я! Она с кем-то поздоровалась, даже  рукой  помахала.  Я
сидела спиной и не оглядывалась, а когда пошли мимо них в туалет, то уже
забыла, что это какие-то ее знакомые, и не смотрела.
   - Мимо них?
   - Да. Там сидели два мужика.  Мы  еще  с  Маней  поговорили,  что  от
знакомых деться совершенно некуда - полтора  часа  едешь,  приезжаешь  в
лес, а там опять знакомые!
   - Когда это было? Она подумала.
   - Ты  знаешь,  пожалуй,  дня  за...  четыре  до  того,  как  все  это
случилось. А что такое, Игорь?
   - Вспомни точно, когда.
   - Вечер в ее школе был в пятницу. И Федор в Суздаль уехал в  пятницу,
на выходные. Значит, за неделю. - В трубке что-то  отдаленно  завыло,  и
она пробормотала:
   - Подожди минуточку. Это, кажется, моя машина  орет.  Да  что  с  ней
сегодня такое!
   Он не стал слушать про машину,  положил  трубку  и  набрал  следующий
номер.
   Она не видела, кто сидит за соседнем столиком, а Мария Суркова видела
и даже помахала рукой.  Алина  прошла  мимо  того  человека  и  даже  не
посмотрела на него, а он был уверен, что она тоже его  видела,  что  они
обе видели его, и обе должны умереть.
 
*** 
 
   - Алина  Аркадьевна,  у  вас  сигнализация  третий  раз  срабатывает!
Хотите, я пойду посмотрю? Вы мне только ключи дайте.
   - Ладно, Антон, я сама. Ее надо выключить и снова включить. С ней так
бывает, особенно когда машина долго под дождем стоит.
   Не накидывая куртку, Алина сбежала со ступенек  и  открыла  дверь  на
улицу.
   - Не простудитесь? - спросил заботливый охранник.
   - Нет. Я далеко не пойду, только до угла. Сигнализацию сниму и  снова
поставлю.
   Прыгая по асфальтовым островам, окруженным ослепительно сверкающей на
солнце водой, она добралась до угла и остановилась, весело балансируя  в
лакированных туфлях на высоких  каблуках.  Солнце  вовсю  пригревало,  и
наконец-то стало похоже, что скоро  апрель.  Весна  щекотала  ее  шею  и
стриженый затылок, который  почему-то  приводил  в  неописуемый  восторг
капитана.
   Этот припомнившийся ей восторг  развеселил  ее  окончательно.  Апрель
будет замечательным, необыкновенным.
   Она достала ключи из плотного  переднего  кармана,  вытянула  руку  и
нажала кнопку сигнализации.
   Странное дело. Ничего не произошло.
   Она снова нажала и отпустила. Машина, которая всегда радостно хрюкала
при появлении хозяйки, на ее усилия никак не отреагировала.
   Что за дела? У Алины была надежная, дорогая сигнализация, никогда  не
ломавшаяся. Иногда она чудила, как сегодня, но по-настоящему никогда  не
доставляла ей никаких хлопот.
   Оглянувшись на дверь офиса - дверь была в двух шагах, и  по  тротуару
шли люди, - Алина  соскочила  со  своего  асфальтового  островка,  решив
проверить двери. Бдительность бдительностью, но вряд  ли  кто-то  станет
покушаться на нее средь бела дня  на  Рождественском  бульваре,  и  жаль
будет, если какой-нибудь идиот решит угнать ее машину.
   Двери с правой стороны были заперты, и она, обогнув капот, перебежала
на другую сторону, чувствуя, как стремительно намокают ноги  в  стильных
лакированных туфлях.
   Алина дернула заднюю дверь, которая неожиданно легко поддалась, и  от
неожиданности стала валиться на спину, в грязный сугроб.
   В углу мелькнула коричневая тень, человек протянул  руку,  как  будто
поддерживая ее, и она почувствовала, как что-то  ужалило  ее  кожу  чуть
пониже локтя, и больше ничего не видела и не слышала.
 
*** 
 
   У  Сурковой  никто  не  подходил  к  телефону,  и  капитан  с  трудом
сообразил, что вечером его  предупреждали,  что  сегодня  ее  повезут  в
больницу на какие-то процедуры. Электрофорез, вот как они назывались.
   Что за дикое, отвратительное слово.
   Никоненко посидел, задумчиво постукивая себя по лбу желтой телефонной
трубкой.
   Нужно  дождаться  Суркову  и  выяснить  у  нее,  кого  она  видела  в
ресторане. Если все совпадает, значит, Никоненко правильно сложил два  и
два и в итоге получил пять. Или одиннадцать.
   Это если совпадает, а если не совпадает?
   Он был абсолютно уверен, что совпадает.
   Еще подумав, он  нажал  на  пластмассовые  телефонные  уши  и  набрал
следующий номер.
   - Была Суркова, - сказал ему в ухо знакомый врач, - только что  ушла,
может, минуту назад или две. А что? Вы ее потеряли?
   - Не знаете, она сразу домой поедет?
   - На работу ей еще рано, - язвительно сказал  врач,  -  только-только
швы сняли. Тань, ты не знаешь, куда Светка  Суркову  повезла,  домой?  -
крикнул он в сторону.
   - Домой, - подтвердил он Никоненко. Значит, она вернется минут  через
двадцать. Через тридцать" если на проспекте Мира пробка.
   Ни через двадцать, ни через тридцать  минут,  ни  через  сорок  минут
Мария Суркова в свою квартиру не вернулась.
   Он долго звонил, от нетерпения перекладывая трубку из  руки  в  руку.
Длинные равнодушные гудки сверлили ему череп.
   Что за черт!..
   Он снова стукнул по пластмассовым ушам и перезвонил на работу Алине.
   - Вы знаете, - сказали