кто-то  наблюдает  за  ним  с  истовым  и
жадным любопытством.
   Потерпите, решил про себя Никоненко. Ничего с вами не будет.
   К  яшичку  был  прикноплен  лист  бумаги,  на   котором   он   прочел
напечатанные на компьютере поэтические строки:
 
   В этот радостный вечер,
   Когда мы празднуем встречу,
   Хотим назад оглянуться
   И к детству вновь прикоснуться!
 
   Дальше было написано помельче и в прозе: "Напиши  записку  тому,  кто
нравится, и брось в ящик. Не забудь фамилию и имя.  Записка  обязательно
дойдет до адресата!"
   В ящичке была прорезь на манер урны для голосования. Игорь  приподнял
ящик и потряс. Совершенно неожиданно оказалось, что записок там полно  -
бумага шуршала весьма многозначительно. Интересно, он как-то открывается
или придется ломать?
   Он сунул ящик под мышку и, не оборачиваясь, громко спросил:
   - Скажите, пожалуйста, в школе есть топор?
   За его спиной  некоторое  время  молчали,  а  потом  невнятный  голос
переспросил довольно робко:
   - Топор?
   - Да, - подтвердил Никоненко и  обернулся  с  ящиком  под  мышкой,  -
топор. Есть?
   Из двери выглянула седая голова с кудельками по бокам и на макушке.
   - А вы... кто? - спросила голова жалобно. - Милиция?
   - Милиция, - согласился Никоненко. - А вы кто? Дирекция?
   Кудельки дрогнули, и показалась их обладательница. Капитан  Никоненко
увидел ее -  синий  костюм,  розовую  блузку  с  нейлоновыми  фестонами,
тяжелые неудобные коричневые туфли и ужас в старческих жалобных глазах -
и сразу понял, что можно было и не спрашивать. Все было и так ясно.
   - Директор школы, - у нее был такой  тон,  как  будто  Никоненко  уже
объявил о том, что сию минуту отправляет ее в  СИЗО,  в  Бутырку.  -  Вы
просили... топор?
   Никоненко был профессионалом, поэтому никого и никогда не  жалел.  Не
жалел,  даже  если  очень  хотелось  пожалеть.  Зато  он  отлично   умел
изобразить сочувствие - в своих целях.
   - Мне нужно открыть эту штуку, - и капитан потряс ящик с записками, -
или он просто так открывается, без топора?
   Это  был  нормальный  вопрос  нормального  человека,   и   директриса
моментально воспрянула духом, решив, что, может, все еще обойдется, и  в
СИЗО ее не отправят.
   - Боже мой, конечно, открывается, - с облегчением заговорила  она,  -
это Тамара придумала, конечно, это  можно  открыть  без  всякого...  Где
Тамара? Девочки, где Тамара? Товарищу из милиции нужно открыть ящик!..
   За  приоткрытой  дверью  учительской  произошло  какое-то   движение,
очевидно, искали Тамару, не нашли и перепугались пуще прежнего.
   - Да она курит! Ну, конечно! Она минут десять назад покурить пошла! А
где она курит-то? Вроде на лестнице!..
   - Она на лестнице курит,  -  поспешно  озвучили  еще  раз  информацию
кудельки, - мы ее сейчас крикнем...
   - Не надо, - сказал  Никоненко  добродушно,  -  пусть  уж  докуривает
спокойно.
   Он только что шел по лестнице и знал совершенно  точно,  что  на  ней
никто не курил. Он даже специально спустился на один пролет, к пожарному
выходу. Дверь на улицу была заперта, и заперта... абсолютно  безнадежно.
Давно. Всегда.
   Следовательно, Тамара курит вовсе  не  на  лестнице.  И  что  это  за
сигарета такая, которую нужно курить столько времени?
   -  Давайте-ка  мы  с  вами  пока  без  Тамары  поговорим,  -  душевно
проговорил Никоненко и двинулся в сторону директрисы, - поговорим  и  по
домам пойдем, время позднее, всем домой пора...
   Игорю  Никоненко  было  лет  двенадцать,  когда,  изнывая  от  летней
каникулярной скуки, он увидел  по  телевизору  фильм  про  "деревенского
детектива" Федора Ивановича Анискина. Фильм был  старенький,  совсем  не
страшный, следовательно, для мальчишки неподходящий. Да  и  сам  Анискин
нисколько не тянул  на  Алена  Делона  из  рафинированного  французского
боевика, но Игорь полюбил его всей  душой  и  был  страшно  разочарован,
узнав, что Анискин вовсе никакой не Анискин, что  его  играет  актер  по
имени Михаил Жаров и все это - просто кино.
   Не то чтобы он пошел в милицию из-за Федора  Ивановича  Анискина,  но
иногда  ему  казалось,  что  вся  его  работа  -  продолжение   игры   в
"деревенского детектива". Играл он с удовольствием, не обращая  внимания
на насмешливое недоумение коллег, и знал, что  задушевный  тон,  смешные
словечки и вся повадка простака и  "деревенщины"  действуют  в  сто  раз
лучше, чем профессиональная сухость.
   - Давайте-ка мы с вами сядем,  -  продолжил  Никоненко,  выбрав  свой
самый  "деревенский"  тон,  -  ну  хоть  вот  здесь,  на  стульчиках,  и
поговорим. Садитесь, садитесь, небось намаялись за день! День-то  у  вас
какой был!.. Конец света просто!.. Вас как зовут?
   - Мария Георгиевна, - призналась приободрившаяся директриса. Назад, в
приоткрытую дверь учительской она  больше  не  заглядывала,  моментально
поверив, что милиционер этот - друг, а  не  враг.  -  Меня  зовут  Мария
Георгиевна Зыкина, я директор. В этой школе работаю сорок лет, и  первый
раз такой... такой ужас...
   Меньше всего Игорю нужны были ее слезы.
   - Время сейчас трудное, - как бы пояснил он с  сочувствием,  -  то  и
дело стреляют, убивают, даже нам трудно привыкнуть, а уж  вам-то...  Тем
более у вас выпускники такие знаменитые, вроде  этого  самого  Потапова!
Придется мне своего сына в вашу школу определить, чтобы вы из него  тоже
министра сделали, может, я на старости лет хоть поживу как человек.
   Никакого сына у Игоря Никоненко не было, и  в  школу  определять  ему
было некого, но Мария Георгиевна Зыкина, выведенная из страшного  болота
на привычную твердую почву,  кажется,  с  трудом  удержалась,  чтобы  не
перекреститься.
   - Конечно, конечно! Приводите,  мы  с  удовольствием  возьмем  вашего
мальчика! А сколько ему?
   - Вы такие  вечера  каждый  год  устраиваете?  -  спросил  Никоненко,
воздержавшись отвечать на вопрос о возрасте мальчика.  -  Больно  мороки
много...
   -  Мороки  много,  -  согласилась  директриса,  -  а  что  поделаешь?
Традиция! Выпускники  любят  такие  встречи,  это  ведь  воспоминание  о
детстве, юности, первой любви... Вы ведь,  наверное,  тоже  приходите  в
свою школу?
   Игорь с жаром согласился, что, конечно,  приходит  и  там  немедленно
начинает вспоминать о детстве, юности и первой любви, хотя в своей школе
он ни разу после выпускного бала не был, а из романтических воспоминаний
у него сохранилось почему-то только одно - о том, как он  в  первый  раз
напился портвейном "777" и какая после этого случилась драка с 8-м  "Б".
Их тогда чуть всех из родной школы не выперли, но как-то обошлось.
   - Вы всех выпускников приглашаете?
   -  Стараемся  приглашать  всех.  Ну,  кого  удается  найти,  конечно.
Некоторые переезжают,  меняют  фамилии.  Вот  Тамарочка,  например,  уже
дважды замужем побывала.
   -  И  каждый  раз  брала  новую  фамилию?  -  спросил   Никоненко   с
неподдельным интересом.
   - Ну  да.  Она  была  Борина,  потом  стала  Уварова,  а  теперь  она
Селезнева. Она у нас главный помощник по таким мероприятиям. Активистка.
Без нее мы бы не справились. Она и адреса ищет, и приглашения рассылает,
и все...
   Про приглашения стоило поговорить отдельно. Это  было  уже  "горячо",
как говорили у них в управлении.
   - Вы только по приглашениям пускаете?
   - Да нет, что вы! Мы же всех помним! Вы  не  поверите,  но  я  всегда
узнаю ребят, которые у меня учились. Вот на улице  встречаемся,  и  я...
узнаю. Даже если пятнадцать лет прошло. У нас это профессиональное,  как
в милиции. То есть у вас.
   - Зачем же тогда приглашения? - удивился Никоненко.
   - Мы в приглашениях  всегда  пишем,  сколько  денег  нужно  сдать  на
банкет, - стыдливо призналась директриса, - просто так  сказать  неловко
как-то, а в билете все написано....
   Ну конечно. Сказать неловко. Деньги вообще  тема  неловкая,  особенно
для российского человека. Российский человек о деньгах думать не должен.
Его не должен занимать вопрос, чем заплатили за  водку  и  бутерброды  с
ветчиной, в широком ассортименте представленные на школьном банкете.
   - Впрочем, тех, кто не сдает, мы  все  равно  пускаем,  -  продолжила
директриса и трубно высморкалась в клетчатый носовой платок, в несколько
заходов  выуженный  из  кармана,  -  у  всех   ведь   разные   жизненные
обстоятельства, вы понимаете...
   Про разные жизненные обстоятельства Игорь все понимал  хорошо.  Месяц
назад у него сломалась машина. Сломалась как-то на редкость  подло,  так
что за ее ремонт пришлось выложить чуть не триста баксов  -  почти  все,
что удалось накопить за все время службы "верой и правдой".
   - Вы обязательно поговорите с Тамарочкой! По правде говоря,  она  все
знает лучше меня. Это ее выпуск, и она  этим  вечером  занималась  очень
много! Столько сил, и такая ужасная история...
   Кудельки снова задрожали, и старческая,  искривленная  артритом  рука
судорожно сжала клетчатый мужской платок.
   - Да будет вам, - вступил в разговор "Федор Иванович Анискин",  -  мы
во всем разберемся. Вы-то ни в чем не виноваты! У вас  же  школа,  а  не
режимное предприятие с охраной и контрольно-следовой полосой!
   Директриса усердно закивала, изо  всех  сил  соглашаясь,  что  у  нее
школа, а не режимное предприятие.
   - И ящик с записками Тамара придумала? - уточнил Анискин-Никоненко.
   - Ну конечно! Ведь это так интересно - получить записочку от  старого
друга или... подруги. Это что-то вроде игры. А что? Вам не нравится?
   - А почему их не раздали, эти записки?
   - Я... не знаю, - испуганно сказала директриса и, вытянув щуплую шею,
осторожно заглянула Никоненко за спину, как будто проверяя, на месте  ли
ящик, - это у Тамары надо спросить. Может, она забыла или  забегалась  и
не успела...
   - Конечно, спросим, - согласился капитан, - а вот... Потапов Дмитрий,
как его по батюшке?
   - Дмитрий Юрьевич Потапов, -  старательно  выговорила  директриса,  -
наша гордость. Единственный из наших  выпускников,  кто  достиг  больших
успехов на таком сложном поприще, как государственная служба, и мы очень
благодарны Дмитрию Юрьевичу за то, что он сегодня приехал.
   Она говорила с таким энтузиазмом и так складно, что Никоненко  быстро
глянул по сторонам - не видно ли где поблизости самого Дмитрия Юрьевича.
Но поблизости никого  не  было,  только  чуть-чуть  шевелилась,  как  от
сквозняка, оконная створка.
   - Он приехал к началу вечера или попозже?  -  Эта  створка  почему-то
заинтересовала Игоря, но посмотрел он не на нее,  а  на  противоположную
стену, где была одна-единственная дверь с надписью "Для девочек".
   - Перед самым началом. Никто и не ждал. Его, конечно, пригласили,  но
мы были уверены, что Дмитрий Юрьевич не  придет.  Он  же  очень  занятой
человек...
   Ни разу она не сбилась с "Дмитрия Юрьевича" на "Диму" или  просто  на
"Потапова", хотя вряд ли он был "Дмитрий Юрьевич", когда числился  в  ее
учениках.
   - ...нам и в его приемной сказали, что  приглашение  он  получил,  но
точно еще не  знает,  поедет  или  нет.  Даже  сегодня  утром  Тамарочка
звонила, и ей ответили, что  Дмитрий  Юрьевич  никаких  распоряжений  не
давал и вряд ли приедет...
   Никоненко насторожился, и "Федор Иванович Анискин"  исчез,  подмигнув
ему на прощанье лукавым глазом.
   - А с кем она разговаривала в его приемной?
   - Ох, я точно не знаю.  Вы  бы  у  нее  спросили...  Она  лучше  меня
расскажет. С его секретарем, наверное. А потом он так неожиданно приехал
- с охраной даже, и на "Мерседесе", и сразу позвонили из  администрации,
а потом и префект подъехал... -  От  страшных  воспоминаний  о  префекте
голос у нее стал совсем тоскливый, и Никоненко понял, что ничего от  нее
не добьется. Весь вечер она так старательно боялась префекта  и  "самого
Потапова Дмитрия Юрьевича", что вряд  ли  заметила  хоть  что-нибудь  из
того, что происходило на школьном вечере,  а  Игорь  Никоненко  внезапно
стал подозревать, что происходило что-то  очень  интересное.  Именно  на
вечере, а не после него.
   И створка окна шевелилась красноречиво.
   Со стороны лестницы послышались шаги,  гулко  отдававшиеся  в  пустом
актовом  зале,  Никоненко  оглянулся,   и   директриса   воскликнула   с
облегчением:
   - Вот и Тамара! Тамара, вот...  товарищ  из  милиции  хотел  с  тобой
поговорить про записки.
   - И еще про  Потапова,  -  добродушно  добавил  Игорь,  поднимаясь  с
неудобного, цепляющего за брюки стула.
   Ему нужна была секунда, чтобы подумать. Эта самая неизвестная  Тамара
появилась вовсе не с той стороны, с которой должна была появиться, и это
было странно. Так странно, что он даже не сразу взглянул на нее, пытаясь
объяснить себе это ее появление.
   - Я покурить выбежала, - объяснила Тамара жалобным контральто,  -  от
всех этих дел я чуть в обморок не упала,  честное  слово!..  А  вы  как,
Мария Георгиевна? Получше? - И, повернувшись к Никоненко могучим бюстом,
пояснила:
   - Мне даже пришлось Марии Георгиевне  валокордин  накапать,  она  так
переживала. И все остальные... переживали. Ужас какой!
   У нее были черные горячие  глаза,  круглые  и  любопытные,  никак  не
соответствовавшие общему внушительному облику, и она совсем не  казалась
испуганной. Ей любопытно, определил Никоненко. Любопытно и  не  страшно.
Жалобное контральто - для него и для директрисы.
   - А как вас зовут? - спросила Тамара, обливая  его  горячим  взглядом
быстрых сорочьих глаз. - Меня зовут  Тамара  Селезнева.  Раньше  я  была
Уварова, а еще раньше Борина.
   Вопрос был задан  тоном  девчонки,  которая  только  что  приехала  в
пионерлагерь и многого ожидает от предстоящего лета.  Игорь  смотрел  на
нее во все глаза.
   - Меня зовут Никоненко Игорь Владимирович. Я из уголовного розыска.
   - Ты расскажи про записки, Тамарочка, - распорядилась  директриса,  у
которой многолетняя привычка командовать взяла верх  над  страхом  перед
милиционером,  -  про  записки  и  про  то,  как  ты  Дмитрия   Юрьевича
приглашала.
   В  одну   секунду   Тамара   из   лихой   пионерки   превратилась   в
добропорядочную  активистку  школьной  самодеятельности,  повернулась  к
Никоненко и вздохнула глубоко, как бы приготовляясь выложить  как  можно
больше ценных сведений, но  вновь  появившийся  вместо  Никоненко  Федор
Иванович Анискин, деревенский детектив, ее перебил.
   - А что там на улице? - спросил он самым задушевным тоном. - Все  еще
дождь?
   - На улице? - переспросила сбитая с толку активистка. -  На  улице...
да, дождь.
   - Люблю дождь, - объявил "Анискин", - после  весеннего  дождя  все  в
рост пойдет. Хорошо!
   Директриса и активистка переглянулись с недоумением, но недоумение  у
них было разное - у директрисы жалобное и неуверенное, а у Тамары бойкое
и, пожалуй, веселое.
   Э, милый, да ты совсем дурачок, вот как переводилось ее недоумение.
   Ну что ж, решил Никоненко, для начала неплохо.
   - А вы с Потаповым в одном классе  учились?  -  продолжил  "Анискин",
понизив голос на слове "Потапов".
   - В одном, - согласилась Тамара, - только он тогда  совсем  не  такой
интересный был. Все английский учил и какие-то книжки читал. Мы на  него
и внимания почти не обращали. Он  в  нашу  компанию  не  вписывался.  Он
такой... ботаник, знаете?.. У нас их таких двое было  -  он  и  Маруська
Суркова, - тут Тамара  слегка  хихикнула,  и  Игорь  Никоненко  внезапно
понял, что в десятом классе она была неотразимой, и всякие "ботаники" ее
совершенно не интересовали. - Мы ее звали "моль бледная". Ой, господи, -
она там в больнице кровью истекает, а я...
   - С кем вы  договаривались  о  приезде  Потапова?  С  секретарем  или
помощником?
   - Сначала с секретаршей, а потом с  помощником,  -  охотно  объяснила
Тамара, - секретарша сказала, что приглашение он получил,  но  никто  не
знает, поедет он или нет, и до последнего дня никто  этого  не  знал,  а
сегодня мне сказали, что он не  приедет.  -  Она  вдруг  остановилась  и
вперила в Игоря свои угольные глазищи:
   - Господи, неужели это было только сегодня?
   - Как же не приедет? -  спросил  Анискин-Никоненко  с  чистосердечным
изумлением. - Ведь он же приехал!
   - А говорили, что не приедет! Что  у  него  в  программе  на  сегодня
такого мероприятия нет! Да мы  уже  и  не  рассчитывали,  а  он  взял  и
приехал! А тут такое!.. Кошмар, да?
   - Кошмар, - согласился Никоненко. -  Мария  Георгиевна,  вы  пройдите
пока в учительскую, вон сквозняк какой, мы вас  совсем  простудим.  А  я
пока окошко прикрою...
   - А когда можно будет... домой? - спросила  директриса  и  посмотрела
почему-то на Тамару, как будто это она должна была отпустить ее домой.
   -  Скоро,  -  пообещал  Никоненко,  -  уже  скоро.  А  вы  присядьте,
Тамарочка. Ничего не поделаешь, придется вам со мной поговорить, без вас
не разберусь.
   - Конечно! - воскликнула Тамара с  энтузиазмом.  -  Конечно,  сколько
хотите!
   По правде говоря, он не хотел нисколько. Больше  всего  на  свете  он
хотел, чтобы в Москве вообще не существовало этой растреклятой школы,  и
"самого Потапова", и промахнувшегося  стрелка.  Сидел  бы  сейчас  Игорь
Никоненко в квартире у дорогого друга Павлика, пил бы французский коньяк
с лимоном, заедал бы чем-нибудь вкусным и в сто  первый  раз  выслушивал
блаженные Павликовы завывания о том, как у него сегодня родилась девочка
и ему сразу дали ее подержать.
   От этих мыслей в его животе вдруг стало как-то особенно пусто,  а  на
душе тоскливо.
   Что-то он разыгрался  в  "деревенского  детектива".  Не  ко  времени.
Сейчас пожалуют "федералы", и цена всем его играм станет - грош.
   - Ящик с письмами - чья идея? - спросил капитан Никоненко, и тон  его
нисколько не напоминал тон Федора Ивановича Анискина.
   - Это... моя, кажется. А что? Что-то не  так?  Я  подумала,  что  это
будет здорово и всем понравится - вдруг кто-нибудь  в  любви  признается
или еще что...
   - Что?
   - Ничего, - вдруг смутилась Тамара, - просто... интересно.
   -  Интересно,  -  согласился  Никоненко,  -  только  почему  вы   эти
интересные записки так и не раздали?
   - Не раздали? - переспросила она растерянно. - Ах, не раздали....  Вы
знаете, приехал Потапов, и все пошло совсем не так, как мы думали. Потом
еще из префектуры приехали, и мы с Марией Георгиевной встречали, а потом
я еще отдельный стол накрывала, вдруг  Потапов  решил  бы  закусить  или
префект, они же не могут со всеми.... И про почту я забыла.
   - Почему? - спросил Никоненко.
   - Что?
   - Почему они не могут со всеми?
   - Кто?
   - Потапов с префектом?
   - Ну-у, - протянула Тамара, - такие люди - и со всеми!..
   Да уж. Вопрос был глуп. Неизвестно, зачем он его задал.  Просто  так.
От злости на себя, на Потапова и на Анискина Федора Ивановича.
   - Что-нибудь на вечере показалось вам подозрительным?  Может,  кто-то
опоздал или, наоборот, пришел раньше всех, потом раньше всех  ушел?  Или
выходил во время торжественной части?
   - Не знаю, - растерянно сказала Тамара Селезнева, - никто не выходил.
То есть, может, и выходил, но я ничего такого  не  видела.  Я...  занята
была очень. Я так разволновалась, когда Потапов приехал. А  он  оказался
такой симпа-атичный, такой приятный. Он мне сказал: "Я Митя Потапов,  мы
с Кузей на литературе за вами сидели". Они и вправду за нами сидели, - и
Тамара засмеялась с удовольствием, - а я сидела  с  Маруськой  -  молью.
Господи, да что ж я опять, когда она там...
   - Кто такой Кузя? - Кузя - это Вадик Кузьмин, он сейчас  в  Мурманске
служит, на подводной лодке, и поэтому не приехал.
   - Куда вы ходили курить?
   Тамара посмотрела на него с изумлением. Этот прием часто ему удавался
-  с  разгону  человек  неподготовленный  выпаливал  правду,  даже  если
поначалу говорить ее и не собирался.
   - Когда ходила?
   - Вы только что вернулись и сказали, что ходили курить. Где именно вы
курили?
   - На лестнице, - пробормотала Тамара.
   - На лестнице вас не было, - сказал Никоненко жестко, - я смотрел. Из
здания вы выйти не