онимать, это министр Потапов  Дмитрий  Юрьевич.  Митя  ей
сказал, что должен зайти капитан!.. Ей-богу, это не  уголовное  дело,  а
роман из жизни высшего общества. Автор - все тот же Голсуорси.
   - Да, есть вопросы, - согласился Никоненко.  -  Вспомните,  вы  точно
никогда не знакомили свою подругу ни с кем из одноклассников?
   - Нет, - ответила  она  удивленно,  -  никогда  не  знакомила.  Игорь
Владимирович, да я с ними сама почти не общалась! Раз в несколько лет. Я
и в школу приходила только для того, чтобы... чтобы...
   - Знаю-знаю, - сказал  капитан  после  недолгого  молчания,  -  чтобы
повидать Дмитрия Лазаренко.
   - Да. И даже когда училась, я ни с кем не дружила. У меня кличка была
"моль облезлая". Я такая и была. Тамарка меня жалела  и  из  жалости  со
мной общалась. А потом Алина появилась, и мне стало на все наплевать.
   - Кстати, как она появилась?
   - Очень  обыкновенно.  На  лыжных  соревнованиях.  В  Нескучном  саду
катались сразу  несколько  школ.  Я  упала  и  сломала  лыжу.  Все  мимо
проехали, а она остановилась, и мы с ней кое-как до финиша доковыляли. Я
ногу растянула, а за ней Аркадий Петрович на машине  приехал.  Они  меня
забрали домой, и Людмила Николаевна меня компрессами лечила. Вот и  все.
А потом они меня взяли... к себе. У меня плохие отношения были с  мамой,
и они меня жалели.
   - Добрые какие, - не удержавшись, едко сказал Никоненко.
   - Добрые, да, - вскинулась Маруся, - они  замечательные  люди,  каких
мало. Я, например, больше таких не знаю.
   - Вы все-таки подумайте, - попросил Никоненко, - вспомните, может, вы
вместе куда-то ходили и кого-то встречали.
   Маруся обещала подумать и вспомнить, но как-то  неуверенно,  так  что
капитан сразу понял, что ее воспоминания - дело гиблое.
   Кто-то что-то говорил ему об этом, но он никак  не  мог  вытащить  из
памяти, кто именно, что  и  когда.  Просто  тогда  он  не  придал  этому
значения, а следовало бы придать.
   Он приедет вечером домой, выпишет на бумажку всех, с кем разговаривал
и виделся, и станет вспоминать по очереди. И вспомнит. Он  профессионал,
хоть в этом и сомневался полковник Печорин.
   Дина появилась в  его  кабинете,  как  будто  выкристаллизовалась  из
весеннего воздуха, свежего ветра и родниковой воды. Не  помогая  ей,  он
смотрел,  как  она  снимает  длинное  невесомое  светлое   пальто,   как
улыбается,  как  садится,  как  осторожно  ставит  на  вытертый   паркет
безупречные ноги в безупречных туфлях, и странная  мысль  пришла  ему  в
голову. Алина Латынина и Дина Больц были "одной крови", одного класса  и
даже казались похожими друг на друга, но Дина  не  вызывала  у  капитана
никаких эмоций, кроме профессионального охотничьего интереса. А об Алине
он даже думать спокойно не мог, не то что уж смотреть!
   Пропали твои благие намерения, капитан, подумал  он  со  вздохом.  Не
будет у тебя вечером никакой работы. Будет одна Алина Латынина.
   - Дина Львовна, - сказал он,  когда  Больц  устроилась  с  наибольшим
комфортом и выложила перед собой на стол крохотный мобильный  телефон  и
тоненькую пачку сигарет "Вог", -  расскажите  мне,  пожалуйста,  что  за
инструкции были в вашей записке к Дмитрию Лазаренко.
   Наверное, она готовилась к разговору,  потому  что  совершенные  губы
сжались только на секунду. Она готова, но ей неприятно, вот что означали
эти сжавшиеся губы.
   - Да никакие это не инструкции, Игорь  Владимирович,  -  сказала  она
легко, - это была просто записка. Димочка давно меня  не  видел  и  весь
вечер от меня не отходил, и надоел мне ужасно, и я ему  написала,  чтобы
он уезжал, потом поговорим. Вот и все.
   "Умница, - мысленно похвалил ее капитан Никоненко. - Ты решила, что я
записку нашел и почерки сличил или сделал еще что-то в  этом  роде,  как
делают в таких случаях в кино, и  отрицать  существование  записки  тебе
кажется глупым. Правильно тебе кажется, дорогая".
   - А зачем вы писали? Словами нельзя было сказать?
   - Он не отходил от меня ни на шаг. Я от него  устала  ужасно.  Вот  и
написала. Просто так, чтобы до него дошло.
   - Дина Львовна, - сказал Никоненко лениво,  -  вот  тут  у  меня  все
подробненько записано. Это у меня привычка такая,  я  все  записываю.  Я
перед вашим приходом листал свои  записи,  и  вот  что  обнаружилось:  с
Дмитрием  Лазаренко  вы  говорили  один  раз.  В  присутствии  Владимира
Сидорина. Один  раз  за  весь  вечер.  Если  хотите,  устроим  допрос  с
пристрастием, вызовем доктора Сидорина, спросим у него. Он  все  помнит,
уверяю вас. Он и на вечер пришел только затем, чтобы на вас  посмотреть.
Если этого мало, спросим у остальных участников шоу. Хотите?
   Она  готовилась,  конечно.  Вопрос  о  записке  ее  не  испугал.   Но
превращение Никоненко из табуреточно-тупого  милиционера,  которого  так
легко  и  приятно  было  обвести  вокруг  пальца,  в  хладнокровного   и
стремительного охотника ее напугало.
   - Разве, - пробормотала она, - только один раз? А мне показалось, что
весь вечер. Наверное, он сильно меня достал.  У  вас  в  кабинете  можно
курить?
   - Конечно.
   Прикуривая, она быстро соображала, как бы  ему  доходчиво  объяснить,
чтобы он понял, что  с  ней  шутки  плохи  и  лучше  всего  ему  от  нее
отвязаться.
   - Игорь  Владимирович,  -  придумав,  начала  она,  -  я  говорю  вам
совершенно точно, что мои дела не имеют к вашим никакого отношения.
   - Это вам только так кажется, - перебил он, не дав ей закончить, - не
надо меня учить, что имеет ко  мне  отношение,  а  что  не  имеет,  Дина
Львовна. Скажите, что было в  записке,  которую  вы  написали  господину
Лазаренко заранее и которую он читал? Это тоже все видели. - Насчет всех
он приврал. - Ведь вы ее написали?
   - Я написала Димочке одну записку и бросила ее в Тамарин ящик. Больше
я никаких записок не писала, - сказала она холодно.
   Длинная трубочка пепла на ее тоненькой папироске вздрогнула  и  упала
ей на юбку. Она нетерпеливо стряхнула ее рукой, остался след.
   - Дина Львовна, записок было две. И вы, и я это  знаем.  У  меня  нет
второй записки, но сейчас приедет ваш Димочка и моментально  подтвердит,
что записок было две. Вы же его знаете. Прикрывать вас он не станет.
   - Не было никакой второй записки, - сказала она. - И вообще, если это
допрос,  предъявите  мне  санкцию  прокурора,  или  что  там  полагается
предъявлять  в  таких  случаях,  я  вызову  адвоката  и  позвоню  Сереже
Калинину.
   Ох-хо-хо, подумал капитан Никоненко.
   Сергей Калинин был знаменитый в Москве банкир и  промышленник,  герой
телевизионных репортажей и газетных статей.
   Итак, на заднем плане появился еще Сергей Калинин. Сережа то есть.
   Ее нужно было успокоить, и Никоненко это сделал.
   - Зачем звонить Калинину? - испуганно спросил участковый "Анискин". -
Не надо, не надо, Дина Львовна! Мы уж  лучше  с  вами  сами  разберемся,
между собой.
   Безупречная Дина почувствовала почву под ногами, потушила сигарету  и
села прямее.
   - Дина Львовна, - продолжил "Анискин" задушевно, - давайте мы с  вами
договоримся так. Мне нет никакого дела  до  ваших  высоких  отношений  с
Лазаренко. Если они никак не связаны со стрельбой и убийством, я  отпущу
вас в ту же минуту, как только вы мне все объясните. Если не  объясните,
пойдем официальным путем. Я поставлю в  известность  прокуратуру,  вы  -
своего адвоката и Сережу Калинина, и будем  мы  бодаться  до  посинения.
Опрашивать  свидетелей,   сличать   почерки,   время   действия,   будем
предъявлять вас соседям художника Шеффера и так далее. Хотите?
   - О чем вы говорите? - спросила она с ужасом. - Шеффер?
   - Дина Львовна,  я  знаю,  что  вы  были  с  ним  в  самых  дружеских
отношениях. Он даже ваш портрет писал. Очень похожий, кстати! Он умер, и
из сейфа в его  мастерской  пропали  драгоценности.  Лазаренко  был  его
учеником. На школьном вечере ваш Димочка читал какую-то вашу записку,  а
другую записку вы бросили в ящик. Ну, как? Пока я все правильно излагаю?
   Она овладела собой. Она была умна и очень быстро поняла,  что  выбор,
который предлагал капитан, может быть ей полезен.
   Как же она  в  нем  ошиблась,  черт  бы  его  побрал!  Непростительно
ошиблась!..
   - Хорошо, - сказала она официальным тоном, - Арнольд Шеффер был  моим
любовником. Мерзкий, отвратительный, грязный и гениальный.  Его  картины
стоят очень дорого. Он дарил их мне. Вы же  понимаете,  что  просто  так
спать с ним я ни за что не стала бы. Кое-какие я  продавала,  это  очень
хороший доход. А Димочка... - она еще больше  выпрямила  спину  и  вновь
закурила, морщась от отвращения, - Димочка все  время  тянул  одеяло  на
себя. Он был, видите ли, любимый ученик! Арни в конце  концов  свихнулся
от собственного величия, а Димочка только  и  делал,  что  говорил  ему,
какой он гениальный, великий, чудо двадцатого века. Арни это  нравилось,
и он терпел около себя это ничтожество, эту шлюху  в  брюках!  Я  знала,
конечно, что у него  полно  драгоценностей,  и  не  каких-нибудь  пошлых
бриллиантов, которых полно в любом магазине, а настоящих,  старинных.  Я
должна была получить их. Я их заработала, я, а не  Димочка!  Я  спала  с
Арни, выносила все его прихоти, терпела его издевательства, потому что я
должна была получить их! А эта...  эта  сволочь,  проститутка  Лазаренко
украл их у меня!
   - Украл у вас? - спросил капитан.
   - Да! - завизжала  Дина.  -  У  меня!  Потому  что  это  мое,  это  я
заработала!
   - Как он их у вас украл? Из сумочки? - Не следовало  говорить  с  ней
таким язвительным тоном, но Никоненко ничего не мог  с  собой  поделать.
Впрочем, его тона она даже не заметила.
   - Арни не придумал ничего лучшего, чем отдать концы на глазах у этого
придурка! Димочка  был  у  него,  когда  того  хватил  удар.  Он  всегда
хвастался  перед  Лазаренко  своей  коллекцией,  вынимал,   раскладывал,
поглаживал, как... как онанист! Сейф  был  открыт,  и  Лазаренко  был  в
мастерской, когда Арни наконец подох. И Димочка взял все! Все!
   - Как вы узнали об этом?
   - Я встретила его во дворе, под аркой. Я  шла  к  Арни  на  очередной
любовный сеанс, а Лазаренко попался мне навстречу. Он очень  спешил.  Мы
иногда встречались, и в мастерской, и просто  так,  у  дома.  Он  очень,
о-очень спешил! Чуть не бежал, хоть  это  трудно  себе  представить!  Он
украл драгоценности и  уносил  ноги,  сволочь!  Я  вошла  в  мастерскую,
увидела мертвого Арни, открытый сейф и все поняла. Я побежала за ним, но
не догнала.
   - И вы решили вернуть драгоценности.
   - Да. Решила. Это мои драгоценности.
   - Дальше, Дина Львовна.
   - Я позвонила ему и сказала, что, когда пришла в мастерскую, Арни был
еще жив и сказал мне, что это Димочка его убил. Он поверил, потому что в
последнее время они иногда ссорились, а у Арни был мстительный характер.
Он мог придумать и не такое. Я заявила, что пойду в милицию  и  расскажу
обо всем, если он не вернет мне драгоценности.
   - Дальше.
   - Я решила, что звонить ему опасно, потому что он мог записывать наши
разговоры и потом шантажировать меня, и написала ему записку,  чтобы  он
пришел в школу на вечер и все принес с собой. Ни у кого не будет никаких
подозрений. Мало ли кто туда пришел! В записке я написала, где он должен
оставить портфель.
   - Он выполнил ваши инструкции?
   - Выполнил! - повторила она  презрительно.  -  Да,  выполнил!  Но  он
вернул мне не все! Там нет жемчуга и нет самого ценного Фаберже! Я...  я
готова была его убить, когда увидела!
   - У вас еще  будет  такая  возможность,  -  уверил  ее  Никоненко.  -
Лазаренко никогда не знакомил с Шеффером Марию Суркову?
   - Кого?! - переспросила Дина оторопело. - Кого знакомил?
   - Суркову Марию. Не знакомил?
   - Вы что, - спросила она, - с  ума  совсем  сошли?  Шеффер,  конечно,
сволочь, но он гений и знаменитость. А Маня кто?  Никто.  Пустое  место.
Ноль без палочки. Знакомил! Конечно, нет.
   - Имя Алина Латынина вам известно, Дина Львовна?
   - Нет.
   - Вы никогда его не слышали?
   - Да нет, конечно! А  почему  вы  спрашиваете?  Или  все  ищете,  кто
стрелял?
   - Ищем, Дина Львовна, - признался Никоненко.
   - Делать вам нечего, - сказала успокоившаяся Дина и потерла пепельное
пятно на юбке, - поду-умаешь, Маню Суркову  в  больницу  отвезли,  а  вы
целое расследование затеяли! Вы бы лучше заставили эту  сволочь  вернуть
мне драгоценности.
   - Эта сволочь сейчас будет  здесь,  -  проинформировал  ее  Никоненко
сухо. - Будем подтверждать вашу историю. Кстати, Дина  Львовна,  Арнольд
Шеффер все завещал жене и сыну.  Я  завещаньице  проверил.  Так  что  вы
особенно не распаляйтесь относительно  того,  что  они  ваши.  Я  бы  не
советовал. С наследниками судиться  -  никакой  радости  нет,  и  Сергей
Калинин не поможет, это уж точно.
 
*** 
 
   - Маня, я приехал, - объявил Потапов, морщась и стаскивая ботинки.  -
Ты как?
   - Хорошо,  -  ответила  она  радостно.  Охнул  диван,  очевидно,  она
пыталась подняться, чтобы выйти ему навстречу.
   - Лежи! - прикрикнул Потапов. - Я сейчас подойду.
   Он закрыл дверь за медсестрой и вошел в  комнату.  Маруся  сидела  на
диване, и ее необыкновенные глаза сияли.
   - Ну что? - спросил Потапов, подошел и неожиданно ее поцеловал.
   Как будто так и полагалось, Маруся прижалась к нему и обняла  за  шею
худыми желтыми руками. Шершавый локоть попался Потапову под ладонь, и он
осторожно его погладил.
   Уткнувшись куда-то  в  его  шею,  Маруся  замерла.  Под  хрустящей  и
переливающейся от крахмала рубашкой Потапов оказался жилистым и твердым,
хотя Маруся подозревала,  что  он  хлипкий  и  худосочный,  как  холодец
"Студенческий" в институтской столовке.
   Он стоял,  неудобно  наклонившись,  и  Марусе  вдруг  стало  страшно.
Страшно и неловко.
   - Митя, - сказала она и отцепила от него свои  руки,  -  ты...  ты  с
работы?
   Он выпрямился, посмотрел на нее и усмехнулся.
   - Я с работы. Не надо так пугаться, Маня. Ничего предосудительного  я
делать не намерен.
   - Я и не думала, что ты...
   - Вот и не думай, - сказал он уже  в  дверях.  -  Тебе  звонила  твоя
подруга?
   - Звонила, - сказала Маруся и  потянулась,  чтобы  взять  со  столика
зеркальце. Ей казалось, что  щеки  у  нее  горят  просто  неприлично.  -
Сказала, что у нее дел полно, и она пока не приедет.  Это  так  странно,
Мить. И так на нее не похоже.
   - Она только из командировки вернулась, вполне возможно,  что  у  нее
полно дел, - Потапов мелькнул в коридоре, уже в майке и джинсах, - кроме
того, она знает, что здесь я, и вполне может пока на вахту не заступать.
   - На какую вахту? - спросила Маруся.
   - Они несли вахту у постели раненого  товарища,  -  объявил  Потапов,
появляясь в дверях. - Сегодня ты ешь куриный бульон и малину.  Земляники
не было. Пардон.
   Он развлекался, и Маруся пыталась не пялиться  на  него  ежесекундно.
Особенно после его неожиданного поцелуя.
   Разве она может думать о поцелуях Потапова?! Он появился в  ее  жизни
внезапно, и в любую секунду он так же внезапно из нее исчезнет, и именно
это будет правильно. Не правильно то, что сейчас он возится на ее кухне,
и то, что он поцеловал ее, когда вошел. Поцеловал так, как будто  ему  и
вправду хотелось ее поцеловать.
   - Завтра я встречаюсь с Сидориным, - сказал Потапов из кухни, - Маня,
ты вполне  можешь  подняться,  бульон  я  уже  разогрел.  Лия  Мамедовна
передавала тебе привет.
   - Кто такая Лия Мамедовна?
   - Моя домработница.  Или  ты  думаешь,  что  я  сам  варил  бульон  в
кабинете?
   Маруся доплелась до кухни и  уселась  на  стул.  Специально  для  нее
Потапов принес на кухню стул из комнаты.
   - Ты здесь, а домработница в твоей квартире?
   - На даче, - поправил Потапов. - Я почти не живу в  квартире.  А  что
тебя изумляет?
   - Митька, у тебя своя жизнь, а ты вместо того, чтобы ею заниматься...
   - Маня, мы это уже обсуждали! Я не хочу начинать  сначала.  Ешь  свою
малину и молчи.
   Она посмотрела на него и засмеялась. Никогда в жизни она не  смеялась
просто потому, что ей нравилось смотреть на мужчину.
   Она не станет думать о том, что будет с ней, когда он вернется в свою
жизнь. Она не станет  постоянно  прикидывать,  как  ужасно  она  ему  не
подходит. Она не станет думать, что именно сказала ему мать после своего
исторического визита.
   Она будет жить только одной секундой -  вот  этой  самой,  в  которой
Потапов жарит на ее плите свои антрекоты, ставит  перед  ней  стеклянную
мисочку с малиной  -  парадную,  "гостевую",  вытащенную  из  комнатного
серванта, он не знает, что она парадная, и уже во второй раз дает в  ней
Марусе ягоды. И еще она будет вспоминать, как  он  ее  поцеловал,  когда
вошел. Как будто так и надо. Как будто он делал это всегда.
   Нет, об этом как раз нельзя думать!
   - А с Вовкой ты зачем встречаешься?  -  Она  спросила,  просто  чтобы
что-нибудь спросить.
   - Мне нужно, - сказал Потапов рассеянно. - Сегодня  ко  мне  приезжал
Линкольн Пауэлл. Был мрачен.
   - Кто такой Линкольн Пауэлл?
   - Префект полиции. Ты что, не читала Альфреда Бестера?
   - Я вообще-то серая, Потапов, -  сказала  Маруся,  -  это  ты  у  нас
образованный.
   -  Я  у  вас  образованный,  -  подтвердил  он,  ловко  переворачивая
антрекоты. В первый раз они у него все время шлепались обратно в кипящее
масло, сердито брызгая на джинсы. Он был горд, что так наловчился. - Это
меня бабушка приучила читать. Я в  детский  сад  не  ходил  по  слабости
здоровья, а сидел дома с бабушкой. Мы с ней валялись на диване и  читали
все подряд.
   - Мить, а ты... тебя никогда не беспокоило... ты не страдал от  того,
что...
   - Не страдал, - сказал Потапов и выложил свой антрекот на тарелку.  -
Мне было все равно. У меня были родители, которых я очень любил, и  брат
с сестрой.  Они  меня  баловали,  как  могли,  я  же  последний  ребенок
как-никак. Знаешь, я карьерой стал заниматься, чтобы  родителей  повезти
отдыхать. Они никогда в жизни никуда в отпуск  не  ездили.  Зато  теперь
каждый год.
   - А почему ты в школу в Москве ходил, а не в своем Жуковском?
   - Бабушка в Москве жила, а дома меня в школу некому было водить.  Все
же работали. Вот я в Москве и учился.
   - А зачем к тебе приезжал... префект полиции?
   Потапов задумчиво жевал. Сообщать Марусе о том, что капитан  приезжал
спросить про его записку, адресованную Дине, он не стал.
   - Он сказал, что я должен за тобой смотреть.  Как  я  понял,  у  него
ничего не клеится, и он просит нас быть осторожнее.
   Из-за того, что Потапов сказал "нас", Маруся пропустила мимо ушей все
остальное. Почему осторожнее? Зачем осторожнее?
   - Маня, ты бы подумала, кто может так тебя ненавидеть,  чтобы  убить.
А? Может, ты с кем-то дружила или встречалась?
   - Только с Димочкой Лазаренко, - сказала Маруся, и  Потапов  перестал
жевать, - но это было давно.
   - Ты дружила с Димочкой?
   - Нет. Но я его сильно любила. И даже Федора родила.
   Потапов помолчал.
   - То есть Федор - сын Димочки?
   - Да.
   - И Никоненко об этом знает?
   - Да.
   - И, насколько я понимаю, Димочка и есть твоя самая  большая  любовь.
Помнишь, ты мне говорила?
   - Да.
   - Что ты заладила - да, да! - сказал  он  раздраженно  и  сунул  свою
тарелку в раковину.
   Пока ее "большая любовь", о которой он все время помнил, не имела  ни
имени, ни облика, она его как бы не касалась. Когда выяснилось, что  это
Димочка Лазаренко - Димочка, с его многозначительными усмешками,  с  его
холеным лицом, с его замашками знаменитости! - Потапову стало противно.
   Он говорил себе, что ему не может быть до этого никакого дела. Его не
касается ни прошлая, ни настоящая, ни будущая Марусина жизнь. Он  здесь,
пока... пока ей нужна защита, а потом он  вернется  обратно.  К  Зое.  К
себе.
   Черт, не нужно было сегодня ее целовать, но ему очень захотелось.  Он
странно чувствовал себя в ее квартире - спокойно  и  на  месте.  Он  так
чувствовал себя только дома, у родителей.