аю, -  сказал  Маруся  и  улыбнулась,  -  может,  вы  чаю
попьете? Мы как раз собирались чай пить. То есть Митя собирался.
   Все уставились на нее, как будто она сказала невесть какую глупость.
   - Я не пью чай, - злобно пробормотал Потапов, - я пью кофе.
   - Ну а мы пьем, - заявила Нина  Георгиевна.  -  Таня,  ставь  чайник.
Маша, где у вас белье? Я перестелю вам постель.
   - Спасибо, - пробормотала Маруся застывшими от неловкости  губами,  -
не нужно, я потом сама...
   - Юра, помоги мне!
   Маруся продолжала бормотать  что-то,  но  никто  не  обращал  на  нее
внимания. Потаповская сестра у нее за спиной гремела  чашками,  собирала
чай.  Потаповские  родители  деловито  вытряхивали  Марусины  подушки  и
одеяло, на полу белела куча мятого грязного белья.
   Маруся готова была сквозь землю провалиться. Встретившись  глазами  с
Потаповым, она залилась помидорной краснотой и отвернулась.
   - Ладно, не переживай, -  пробурчал  он,  -  они  так  понимают  свой
родительский долг.
   О том, что они так понимают его в первый раз, он умолчал.
   -  На  диван  нужно  положить  что-нибудь  жесткое,  -  сказала  Нина
Георгиевна, - в полусогнутом состоянии спать нельзя, особенно если у вас
травма брюшной полости.
   - Я положу, - пообещала Маруся. Губы по-прежнему слушались плохо.
   Господи, во что она влипла с этим Потаповым?!
   -  Ребята,  чай  готов!  -  позвала  потаповская  сестра.  -  Давайте
быстренько попьем и правда поедем! Смотрите, на ней лица нет!
   Все  как  по  команде  повернулись  к  Марусе  и  стали  изучать   ее
физиономию.
   - Все в порядке, - с усилием выговорила она, - правда.
   - Оно и видно, - ехидно сказала Нина  Георгиевна  и  одним  движением
сгребла с пола всю кучу белья. - Юра, пропусти, я отнесу это  в  ванную.
Митя, завтра попросишь сестру, чтобы она все постирала и погладила.  Или
я приеду в выходные.
   - Ой, не надо, - простонала Маруся, и тут Нина  Георгиевна  непонятно
почему рассмеялась.
   -  А  ваш  сын?  -  спросила  она,  когда  вся  компания  потаповских
родственников  устроилась  пить  чай,  а  Потапов  злобно  плюхнулся  на
подоконник - больше сидеть было негде. - Где ваш сын?
   - Он у родителей Алины. Это моя подруга. Он  был  у  нее,  но  она  в
Нью-Йорк улетела, и Мите пришлось...
   - Мы знаем, что Мите пришлось,  -  перебила  ее  Нина  Георгиевна.  -
Бабушка, значит, участия не принимает. А муж у вас был?
   Маруся  до  смерти  боялась  эту  женщину,  ее  властного  тона,   ее
нарочитого ехидства, ее чудовищной энергии и еще того, что  она  -  мать
Потапова.
   - Нет, - пискнула она, - мужа у меня не было.
   - Поня-ятно, - протянула Нина Георгиевна, как будто вынесла приговор,
и по-купечески шумно прихлебнула чай, - одна, значит, мальчишку растишь?
   Почему-то теперь она перешла на "ты".
   - Нет, не одна. Мы с Алиной... Она всегда мне помогала.  Когда  Федор
только родился, она полгода у меня жила. Мы с ней спали по  очереди.  Он
так орал, что я даже поесть не могла, он не давал. И по ночам  орал.  Он
все время орал.
   - Митька тоже орал, - сказал вдруг отец, - день и  ночь.  Мы  думали,
что с ума сойдем. Старшие дети у нас  спокойные,  а  Митька  надрывался!
Даже на руках.
   - И Федор надрывался, - приободрившись, произнесла Маруся, - мы его в
пять утра гулять возили, чтобы он всех соседей не перебудил.
   - Только не надо больше никаких воспоминаний, - предупредил Потапов с
подоконника, но по-чему-то родственники упорно его игнорировали.  Может,
потому, что для них он был Митька, а вовсе не "сам Потапов"?
   - Расскажи, мам, - велела сестра Таня, - чего там.
   - Мам, не смей, - приказал Потапов.
   - Я всю жизнь работаю в роддоме, - сказала  Нина  Георгиевна  строго,
как будто Маруся должна была об этом знать и не знала. Потапов  с  шумом
сверзился с подоконника, вышел из кухни и хлопнул дверью. - У нас разные
бывают... ситуации.  Однажды  ночью  вдруг  шум,  гром,  стук,  тарарам.
Открываем. За дверью мужик какой-то. Весь трясется и орет благим  матом,
что он шофер, какая-то женщина на дороге голосовала, он ее  подобрал,  а
теперь она у него в грузовике рожает. Он ее из кабины вытащил  и  только
до кустов доволок, а дальше она идти не может. Галина Владимировна,  это
сестра, на второй этаж побежала за врачом  и  носилками,  а  я  в  кусты
кинулась. Темно, ничего не видно, только лампочка над крыльцом, да и  та
слабая, до кустов не достает. Когда я добежала, ребенок уже вылез почти.
Я его приняла. Эта баба орет,  а  ребенок  молчит,  наглотался  песка  и
крови. Я халат сбросила, на земле расстелила,  стала  ему  искусственное
дыхание делать, у меня тоже кровищи полон рот - заорал! Я его подхватила
и бегом в бокс, под лампу, реанимацию вызывать... - Она прихлебнула  чай
и посмотрела на Марусю. - Ну вот. Мальчишку выходили, а  баба  заявление
написала, отказное.
   - Не взяла? - ахнула Маруся, совершенно позабывшая  о  том,  что  это
потаповская мать и она должна ее бояться.
   Нина Георгиевна посмотрела на нее с некоторым превосходством.
   - Это я про Митю рассказываю. Про нашего Митю. Мы его взяли.
   - Как - про Митю? - ничего не поняла Маруся. - Про Митю Потапова?
   - Про Митю Потапова, - передразнила ее Нина Георгиевна, -  который  с
тобой теперь живет.
   - Нина!
   - Мама!
   - Он не живет... То есть он как раз живет, но... но это совсем не то,
что вы думаете... То есть я не знаю, что именно вы думаете...
   - Ну что, - спросил потаповский голос из-за  кухонной  двери,  -  все
выяснила, мамань?
   - Что ты! - бодро откликнулась ничуть не смущенная Нина Георгиевна. -
Я еще даже и не начинала выяснять!
   - Тогда лучше и не начинай,  -  приказал  потаповский  голос,  и  все
посмотрели на закрытую дверь.
   - Но как же так, - спросила Маруся растерянно и взялась  за  отвороты
халата, - вы что, его усыновили?
   - Ну конечно, усыновили, - спокойно сказал отец Потапова,  как  будто
речь шла о чем-то простом и приятном, - Нина даже  слышать  не  могла  о
том, что его в Дом ребенка  свезут.  Прибежала  домой  вся  в  слезах  и
говорит - давайте возьмем. Мы с ребятами говорим - конечно, возьмем. Так
он с нами и остался. Митька! - крикнул отец в сторону  двери.  -  Ты  не
жалеешь теперь, что с нами остался?
   Ответом ему было ледяное молчание, которое неожиданно хлынуло  из-под
неплотно прикрытой двери.
   - Сердится, - сказал Митин отец с ласковой улыбкой, как  если  бы  он
слегка журил сына за шалости, но в то же время и понимал, и прощал  его.
- Ничего. Отойдет.
   Маруся не слушала его.
   - И он... Митя всегда знал, что он... не ваш родной ребенок?
   - Он совершенно точно наш родной ребенок, - сказала  Нина  Георгиевна
строго. - Конечно, если бы мы могли как-то скрыть,  что  это  не  я  его
родила, мы бы скрыли. Но мы живем в Жуковском,  городок  маленький,  все
друг у друга на виду, роддом один, и все мои подруги,  которые  со  мной
работают, эту историю знали. Мы решили, что пусть он лучше все с  самого
начала от нас узнает, - чем  ему  потом  какой-нибудь  "добрый"  человек
невесть что наболтает. - Она опять энергично прихлебнула чай и закончила
совершенно неожиданно:
   - Это я тебе потому рассказала, что  ты  своего  сына  в  роддоме  не
бросила. Хоть тебе, так я понимаю, не сладко пришлось.
   - Мне Алина помогала, - пробормотала  Маруся.  Она  чувствовала  себя
идиоткой. - Ничего такого. Справились мы.
   - Молодцы. Так, ребята. Допивайте чай и пошли.
   - Так зачем весь визит-эффект, мам? - спросил  Потапов,  появляясь  в
дверях. - Трогательные истории, воспоминания детства?
   - А ни зачем, - она со стуком  поставила  чашку  на  стол,  перелезла
через Марусю и смачно поцеловала сына в  щеку.  -  Посмотрела  на  тебя,
посмотрела на твою подругу, все, что меня интересовало, узнала, могу  со
спокойной душой домой отправляться.
   - Да я вовсе не подруга, - под нос себе произнесла Маруся.
   - Митя, если ты завтра не договоришься насчет  стирки,  значит,  я  в
субботу приеду, постираю и уберусь. Ясно?
   - Ясно.
   - Юра, пошли! Таня, что ты сидишь?
   - Я не сижу, мам. Я чашки мою.
   - Мой быстрей. Мы уже уходим. Митя, проводи  нас.  Маша,  если  будет
нужно, мы можем на время взять твоего сына. Митя  позвонит  и  привезет.
Митя, ты понял?
   - Митя понял, - глядя в потолок, согласился Потапов.
   - Лучше мы возьмем, - снимая фартук, сказала  его  сестра,  -  твоего
сына, я имею в виду. Из Жуковского он в школу никак не попадет. А от нас
Димка может возить.
   - Спасибо,  не  нужно!  -  вскричала  Маруся,  насмерть  перепуганная
активностью потаповских родственников. - Ничего не нужно! И приезжать не
нужно, и стирать не нужно, спасибо, спасибо вам большое! Мне и так очень
неловко, что Митя тут со мной, а вы за него беспокоились!..
   - Конечно, беспокоились. Как мы можем не  беспокоиться!  А  вдруг  ты
какая-нибудь шалава?
   - Нина!
   - Мама!
   - Она не шалава, а девушка вполне интеллигентная, -  сказал  Потапов,
улыбнувшись, - убедилась?
   Нина Георгиевна ничего не ответила, гордо прошествовала в прихожую, а
за ней гуськом потянулась семья.
   - Насчет сына подумай, - сказала потаповская сестрица.
   - До свидания и поправляйся, - попрощался потаповский отец.
   Голоса отдалились, хлопнула дверь,  на  лестнице  за  тонкой  стенкой
затопали многочисленные ноги. Вернулся Потапов, сел и потер лицо. Маруся
следила за ним глазами.
   - Ну что? - спросил он, подперев ладонью щеку, как бабушка в  окошке.
- Пережила?
   Маруся с опаской посмотрела на него.
   - Мить... а зачем они приезжали?  Они  недовольны,  что  ты  здесь...
ночуешь? Тебе теперь попадет?
   - Суркова, ты просто дура,  -  сказал  Потапов  довольно  холодно,  -
конечно, они недовольны. А что? Ты была бы довольна, если  бы  твой  сын
затесался в спасители бывшей одноклассницы, которую  пятнадцать  лет  до
этого в глаза не видал? Кроме того, я министр  правительства  Российской
Федерации. Я не должен ночевать в хрущевках и жарить антрекоты.  Это  не
по правилам. Моя семья не особенно озабочена соображениями  этикета,  но
даже они это понимают.
   Каждое его слово было словно кулак, вдвинутый в  беззащитный  Марусин
живот. Он был прав. Во всем. Она должна немедленно сделать  что-то,  что
освободило бы его от ложно понятого чувства долга.
   - Митя, я уже сорок раз говорила  тебе,  чтобы  ты  перестал  ко  мне
таскаться.  Видишь,  до  чего  дошло?  Мне  не  нужна  твоя  помощь.   И
благородство тоже. Хватит. Остановись.
   Потапов внимательно смотрел на нее, и в серых невыразительных  глазах
у него было, как ей казалось, отвращение.
   - Ложись, - сказал он, - я пойду почитаю бумаги. У меня работы много.
   - Нет.
   Маруся поднялась на ноги и зашаркала мимо Потапова к входной двери.
   - Уезжай сейчас же.
   - Мань, не дури, - сказал он негромко, - давай завтра все обсудим.  Я
устал, и у меня полно работы.
   - Уезжай, я сказала.
   - Я отпустил водителя.
   - Один раз на метро доедешь, ничего с тобой не будет!
   - Мань, кончай истерику и ложись. Ты мне надоела.
   Из открытой двери сильно дуло в ноги.  На  лестнице  было  неуютно  и
сыро, натоптано мокрыми башмаками. Маруся еще постояла,  навалившись  на
ручку, а потом с силой захлопнула дверь. На окнах вздрогнули  занавески,
в шкафу тоненьким жалобным звоном зашлись стаканы,  удивленно  тренькнул
телефон, не привыкший к проявлению бурных хозяйских эмоций.
   - Потапов, -  сказала  Маруся,  тяжело  дыша,  -  или  ты  сейчас  же
уберешься из моей квартиры, или я вызываю милицию и  телевидение.  Будет
тебе завтра статья в "Коммерсанте" - блеск!
   Никто и никогда не разговаривал с  Потаповым  таким  тоном.  Никто  и
никогда не угрожал милицией и еще - телевидением. Никому и в  голову  не
приходило распахивать дверь, чтобы он побыстрее убрался вон. Никто - тем
более "барышни", как называла окружающих его девиц мать, - не решился бы
сказать про метро.
   С тех самых пор, как Дина Больц застала его рыдающим за школой,  Митя
Потапов очень боялся попасть в смешное положение. В такое,  из  которого
ни за что не удастся вывернуться достойно и красиво.  Когда  всем  сразу
станет ясно, что он просто трус, жалкая личность, никто.  Он  не  прощал
никого из тех, кто  даже  случайно  ставил  его  в  неловкое  положение,
избавлялся моментально, безжалостно и навсегда.
   Сейчас он уедет. Он не станет вытаскивать свой  костюм  из  шкафа,  в
котором висели и лежали маль-чишкины вещи, чтобы не показаться еще более
нелепым. Он уедет в джинсах и майке, как есть.
   Ничего. Переживем. Черт с ней.
   Завтра он о ней и  не  вспомнит.  Что  он  напридумывал?  Зачем?!  Ее
собираются убить, и никто, кроме него, защитить ее не сможет.  Кому  она
нужна?!
   - Митя.
   Он обернулся. Рука, коснувшаяся его голого предплечья, была  холодной
и влажной, как лягушачья лапа.
   - Что тебе нужно?
   - Митя, прости меня, пожалуйста, - скороговоркой забормотала  она.  -
Митя, дело совсем не в том, что ты меня раздражаешь.  Я,  правда,  очень
тебя боюсь. Очень. И я не знаю, зачем ты ко мне ездишь.  И  я  не  знаю,
когда тебе надоест и ты перестанешь ездить. Ты бы лучше сразу сказал. Ты
меня нервируешь. И еще, я плохо себя чувствую, и мне стыдно, что я такая
кляча, в халате, в бинтах, с немытой головой,  а  ты  вынужден  на  меня
смотреть.
   Потапов действительно смотрел на нее во все глаза. Не потому, что был
вынужден, а потому, что  изумление  в  данный  момент  перевешивало  все
остальные чувства.
   О чем она говорит?! При чем тут немытая голова?! Потапов  проводил  с
ней каждый вечер и даже под угрозой расстрела вряд ли смог  бы  сказать,
какая именно у нее голова или цвет глаз, к примеру.
   Нет. Пожалуй, про глаза он наврал.
   У нее были изумительные глаза.  Странного  цвета  -  как  присыпанный
тонкой пудрой шоколад. Как конфета "Трюфель". Как шерсть самого первого,
самого главного потаповского медведя. Потапову было три года, когда отец
привез этого медведя из Риги. Тогда там продавали немецкие игрушки. И не
было в жизни трехлетнего Потапова большей радости, чем  гладить  плотную
кофейную шерсть, и нюхать ее, и тереться о нее щекой.
   У нее точно такие же глаза, но об этом нельзя было думать.
   - Вот что, Маня, - сказал он быстро, заглушая  собственные  мысли,  -
давай так. Если сейчас ты говоришь мне, чтобы я уехал, я вызову машину и
уеду. И не стану больше тебя беспокоить. Если ты этого не  говоришь,  мы
предаем весь  инцидент  забвению  и  больше  к  этому  не  возвращаемся.
Согласна?
   Он министр и политик. Он совершенно точно знал, что  делал.  Так,  по
крайней мере, казалось Марусе.
   Выбор был трудный.
   Он уедет и не приедет больше никогда.  "Не  станет  беспокоить",  как
будто все дело в беспокойстве! Она останется  одна,  и  все  ее  надежды
лопнут от звука захлопнувшейся за ним двери.
   Нет, одна она не останется. С ней будут Федор и Алина. Как всегда.  С
ней просто не будет Потапова. Ну и что?
   Ничего. Его не будет в ее жизни, только и всего. Как не  было  неделю
назад. И месяц назад. И год. Она прекрасно обходилась без него - без его
юмора, цитат из книг, ненавязчивого запаха одеколона,  фальшивого  пения
на кухне, без его немножко неловкой заботы, длинного  носа,  которым  он
смешно сопел, когда злился, без кофейных зерен в хохломском бочонке - он
высыпал зерна в солонку, заявив, что в пакете кофе "задохнется".
   Обходилась же?
   И дальше обойдется.
   Зачем он втягивает  ее  во  что-то  совершенно  невозможное,  лишнее,
усложняющее ее и без того трудную жизнь!
   - Маня, - позвал Потапов.
   Она молчала. Он раздражался.
   - Ну?
   - Митя, прости меня, что я так на тебя напала...
   - Я не об этом. - У него был холодный властный  голос,  ранее  ею  не
слышанный. - Что мы решаем?
   Решаем! Как будто она на самом деле могла что-то решить! Как будто ее
решение имело значение! Как будто это не было очевидно.
   - Митя, я совсем...
   - Маня, не скули.
   Он поднялся с дивана,  оказавшись  вдруг  очень  высоким,  неожиданно
высоким.
   - Митя, - пугаясь собственной храбрости и - еще больше! -  того,  что
он сейчас уедет, выговорила она, - я не хочу, чтобы ты  уезжал.  Прости,
если я тебя обидела. Да еще дверь открыла...
   - Да, - помолчав, сказал Потапов, -  на  дверь  мне  еще  никогда  не
указывали.
   Самое главное было произнесено,  выбор  сделан,  и  оба  они  отлично
понимали, что это за выбор.
   - Сядь. - Потапов поймал ее за холодную лягушачью лапу и  потянул  на
диван. Переступив ногами,  Маруся  неуклюже  приткнулась  рядом  с  ним.
Ладонь быстро согревалась в его длинных сухих пальцах. Маруся понятия не
имела, что нужно чувствовать, когда мужчина держит ее руку.
   Восторг? Смятение? Предвкушение?
   Она ничего не чувствовала, кроме неловкости.
   И ладонь у нее потная, ему неприятно, наверное.
   Подумав об этом, она  осторожно  вытянула  руку.  Потапов  ничего  не
заметил или сделал вид, что не заметил.
   - Маня, - сказал он и неизвестно  почему  поморщился,  -  я  не  хочу
никаких душеспасительных бесед и разговоров  на  тему  "Зачем  тебе  это
нужно?" или "Что потом?". В меру своих сил я пытаюсь тебя  защитить.  На
этом пока и остановимся. Не надо меня подгонять и провоцировать.
   - Я и не думала тебя подгонять, - промямлила Маруся.
   Господи боже, о чем он? Куда  она  его  подгоняет?  На  что  она  его
провоцирует?
   - Будем жить, как  в  пионерском  лагере.  Девочки  налево,  мальчики
направо.  И  честное  слово,  -  тут  он  улыбнулся,  -  мне  совершенно
безразлично, чистая у тебя голова или нет.
   Он хотел ее утешить, но она, наоборот, напряглась и  даже  как  будто
отстранилась. Почему, черт побери?!
   Кто сказал, что мужчины  и  женщины  произошли  от  одной  и  той  же
обезьяны?  Обезьяна,  от  которой  произошли  женщины,  уж  точно   была
откуда-нибудь с Плутона. Мужики, ясное дело, начались от простых  земных
парней-орангутанов.
   Встретить бы этого недоумка Дарвина, подумал  Потапов  с  неожиданной
злобой, дать бы ему по шее. Все беды от него. Он заставил  хомо  сапиенс
поверить в то, что человеческая  особь  -  всего  лишь  часть  биологии,
доступная, понятная, раскладываемая на составляющие.
   Какие там составляющие! Как понять, что именно он только  что  сказал
не так?
   - Мань, ложись на свой улучшенный диван, - приказал  Потапов,  решив,
что ни до чего хорошего все равно не додумается, - а я пойду почитаю.  У
меня полно работы на вечер.
   И тут  в  дверь  снова  позвонили.  Они  вздрогнули,  как  школьники,
застуканные в подъезде рано вернувшейся мамашей.
   - Что такое? - прошептала Маруся,  заливаясь  нездоровой  зеленью.  -
Может, это твои родственники вернулись?
   - Вряд ли, - сказал Потапов и пошел в прихожую.
   На этот раз голос был один. Мужской, совсем незнакомый.
   Может, приехал этот, как его назвал Потапов?.. Инспектор Дрейтон, вот
так.
   - Проходи, - сказал Потапов у  самой  двери,  и  в  комнату,  неловко
озираясь, вошел Вовка Сидорин.
   - Привет, Мань, - поздоровался он, увидев на диване Марусю.  -  Я  не
знал, что Митька... у тебя.
 
*** 
 
   Капитан  Никоненко  открыл  дверь  своей  машины,  намереваясь  выйти
наружу, как раз в тот момент, когда доктор Сидорин,  сверяя  по  бумажке
адрес, подошел к подъезду. Капитан засек его только в последний момент.
   Вот тебе раз, подумал Никоненко словами  участкового  уполномоченного
Анискина. Тебе-то чего здесь надо?
   Что бы ни было надо доктору Сидорину  в  доме  потерпевшей  Сурковой,
допускать свидания наедине было нельзя. Если  бы  капитан  был  готов  к
такому повороту событий, может, никакое дальнейшее  расследование  и  не
понадобилось бы. Если милый доктор  пришел  доделывать  свое  дело,  уже
дважды не доведенное до конца, капитан взял бы его с поличным, и дело  с
концом.
   Однако подготовительные мероприятия проведены не были, и у  Никоненко
оставалась только одна возможность - зайти в к