о вы меня допрашивали и... воспользовались ситуацией.
Она сказала, чтобы я не беспокоился. А я и не беспокоился. Я из-за  мамы
только беспокоюсь, - добавил он печально, - и бабушка не едет...
   Что-то там не так с этой  бабушкой,  вспомнил  Никоненко.  Как  Федор
сказал в прошлый раз? "Мы сели ей на шею"?
   - Ты скучаешь без бабушки?
   - Нет, что вы! - искренне удивился Федор. - Мне с Алиной лучше. Мы  с
ней друзья, а с бабушкой мы не друзья. Просто я боюсь, что она сейчас не
едет. Значит, потом приедет и станет маму  ругать.  Я  очень  не  люблю,
когда ругают маму!
   Он по-взрослому вздохнул и потянул вниз  широкую  "молнию"  новенькой
желто-серой куртки.
   - Жарко.
   - Куртка - блеск! - одобрил капитан.
   - Это Алина купила, - похвастался Федор, - вчера вечером.  Мы  с  ней
как встали, так поехали по магазинам. Она  сказала:  чтобы  успокоиться,
нужно накупить как можно больше всего, а потом наесться  до  отвала.  Мы
так и сделали.
   Капитану вдруг стало весело и хорошо.
   - Что же вы накупили?
   - Целую кучу всего. Вот куртку купили. Потом еще мне ботинки. Желтые.
Видите? Еще два свитера - один мне и один ей. Который  зеленый.  Мне  не
понравился, а она сказала, что хороший. Джинсы купили,  рюкзак,  медведя
маленького -  все  мне.  И  еще  джип  с  радиоуправлением,  мы  за  ним
специально в "Детский мир" заезжали. А потом поехали  есть  в  ресторан.
Алина сказала, что  сегодня  мы  опять  поедем,  в  другой  ресторан,  в
китайский. А вчера мы были в итальянском. Она сказала,  что,  если  мама
узнает, как мы проводим время, она нам задаст!
   - Это уж точно, - согласился капитан  с  удовольствием,  -  она  вам,
ясное дело, задаст!
   - Федор, поехали, - скомандовал холодный отчетливый голос.
   Очевидно, поединок, от которого капитан отвлекся, завершился  победой
дисциплины и медицины.
   - Ну что? - спросил Никоненко язвительно.  -  Конфузия?  Виктория  не
состоялась?
   Она выразительно посмотрела на него и ничего не ответила.
   - Пошли, Федор!
   - Напрасно, между прочим, вы на меня смотреть не  желаете,  -  сказал
Федор Иванович Анискин в исполнении Никоненко, - придется  вам  на  меня
смотреть и даже еще некоторое время со мной разговаривать.
   Она опять не удостоила его ответом.
   - Я позвоню вашему главврачу, - сообщила она врачу утомленным тоном.
   - Хоть министру  здравоохранения,  -  ответил  тот  любезно,  -  если
главный разрешит, можете в реанимации поселиться!
   -  Барышня!  -  позвал  Никоненко.  -  Остановитесь   на   минуточку.
Поговорите со мной.
   - Мне некогда, - отрезала Алина,  -  мне  нужно  заехать  на  работу.
Хотите разговаривать, можете ехать со мной.
   - Куда же я с вами поеду? - перегибался "Анискин". -  В  какой  такой
офис?
   Интересно,  она  никогда  не  слышала,  что  с   "правоохранительными
органами" лучше поддерживать мир и любовь? Что органам  этим  ничего  не
стоит устроить кому угодно такую кучу неприятностей,  что  выбраться  из
нее будет проблемой не  только  для  генерального  директора  рекламного
агентства "Вектор"?
   Хлопнула дверь в конце коридора, протянуло затхлым  сквозняком,  и  в
узком  больничном   пространстве,   пропахшем   лекарствами   и   бедой,
материализовался министр по делам печати и информации - или  как  там  -
Дмитрий Потапов. Следом за ним  двигался  охранник,  а  следом  огромная
корзина цветов. Очевидно, кто-то ее нес, но кто из-за огромности корзины
было не разобрать.
   Как в сказке, все моментально перестали ссориться  и  забыли,  о  чем
только что говорили.
   - Добрый день, господа, - издали сказал Дмитрий Потапов,  не  повышая
голоса, - как вас много! Вы все стоите в очереди, чтобы  навестить  Маню
Суркову?
 
*** 
 
   - Верочка, кофе сделайте нам, пожалуйста, - приказала Алина и, обойдя
длинные капитанские ноги, с комфортом размещенные посреди  ее  стильного
кабинета, повесила в шкаф норковую тужурку. - Вам с чем?  С  молоком?  С
сахаром? С пирогами?
   - Вот у меня приятель есть, Павлик, -  душевно  сказал  косивший  под
Анискина капитан, - бо-оль-шой человек, а у него буфетчица, Тамара.  Она
та-акие пироги печет - пальчики оближешь!
   - У нас никто не печет, - сказала Алина сухо,  -  у  нас  в  булочной
покупают. Так с чем вам кофе?
   - С сахаром и с молоком, - решил Никоненко, - и с покупными пирогами.
   Она даже не улыбнулась.
   - Верочка, с сахаром,  молоком  и  пирожными.  Спасибо.  Простите,  я
отвечу на звонок.
   Кабинет с черной и серой мебелью, такой же стильный, стремительный  и
удлиненный, как она сама, подходил ей идеально. Интересно, кто же платит
за все это - за мебель, за офис на Рождественском бульваре, за "Тойоту",
за норковый мех внутри тужурки?
   С телефоном она  разговаривала  гораздо  более  благосклонно,  чем  с
капитаном Никоненко, и капитан решил, что звонит как раз кто-то из  тех,
кто за все платит.
   - Нет, - сказала она и нежно улыбнулась, - я сегодня никак не могу, у
меня Федор ночует. Маня в больнице. Скоро. Ну что ты, он  замечательный,
я рада, что он со мной! Нет, не объявлялась. Ты же знаешь ее мамашу! Да.
Целую,  пока.  Вечером  звони!  Секретарша  подала   кофе   и   какие-то
невразумительные штучки в бумажных кружевцах - очевидно, пирожные.
   - Алина Аркадьевна, звонили из "Хьюлитт Паккард" и из мэрии.
   - Из мэрии кто звонил?
   - Сказали, что по поводу первомайских праздников, и не назвались.
   - Пусть Никита позвонит, с кем он там в контакте? Пусть позвонит, все
выяснит и зайдет ко мне, а с "Хьюлиттом" я разберусь.
   Секретарша вышла, а Алина взглянула на часы - в третий  раз  за  пять
минут. Это было любопытно.
   - Да бросьте вы, - сказал Никоненко осторожно, - что вы  нервничаете?
Вы же не на улице ребенка бросили, а оставили с уважаемым человеком...
   - Да какое это имеет значение - уважаемый  он  или  не  уважаемый!  -
рассеянно возмутилась она и потерла лоб. - Он сказал, что отведет его  к
Мане и водитель привезет его сюда. Ну сколько он может пробыть  у  Мани?
Ну, десять минут. Не полчаса же!
   - А может, два часа. Ничего с ними не будет.
   - В Потапова уже один раз стреляли, - сказала она ледяным тоном, -  и
попали в Маню. Вы точно уверены, что в него больше не будут стрелять?
   - Послушайте, Алина Аркадьевна, - сказал  Никоненко  и,  потянувшись,
поставил недопитую чашку на  край  шикарного  стола,  -  я  уверен,  что
стреляли вовсе не в Потапова. Стреляли в вашу подругу и не убили  чудом.
Так что давайте не осложнять друг другу жизнь  взаимным  презрением.  Вы
мне быстро и толково ответите на все вопросы, и я  от  вас  отстану.  До
следующего раза.
   Она так изменилась в лице, что капитан даже пожалел, что сказал ей об
этом.
   - В Марусю? - спросила  она,  как  будто  не  поняла.  -  Стреляли  в
Марусю?!
   - Алина Аркадьевна, голубушка вы моя, - начал "Анискин" отвратительно
задушевным  тоном,  -  я  понимаю,  это  страшно  и  неприятно.  Но  так
случилось. Поэтому вы мне быстренько ответите на все вопросы, и я  поеду
искать того, кто стрелял в вашу дорогую подругу.
   - При чем тут Маруся?! - за время его монолога Алина немножко  пришла
в себя, по крайней мере настолько, чтобы снова пойти в атаку. -  Господи
боже мой, да с чего вы взяли, что это в Марусю... из-за Маруси...
   - С вашего разрешения я не стану излагать вам, с  чего  я  это  взял.
Лучше расскажите мне про вашу подругу все, что знаете.
   Алина налила себе кофе из сверкающего  начищенной  сталью  кофейника,
даже не предложив капитану,  и  выпила  в  несколько  коротких  глотков.
Налила еще.
   А водку она пьет такими же отчаянными глотками?
   - Что значит - все, что  знаю?  Откуда  начинать?  С  десяти  лет?  С
тринадцати? С чего начинать? С того, как мы выдавливали мои  прыщи?  Как
пошли в аптеку  за  ватой  и  так  и  не  купили,  идиотки,  потому  что
стеснялись попросить?
   - Стоп, - прервал Никоненко, - не надо так стараться  демонстрировать
мне вашу крепкую дружбу. Я верю, что вы подруги.
   - Что значит - верю?! Вы считаете, что я вас обманываю?..
   - Алина Аркадьевна, с кем, кроме вас, дружит Суркова? Или дружила, но
потом рассталась?
   - Ни с кем она не дружит и не дружила. Есть на работе,  в  управлении
делами, у нее какие-то подруги,  они  к  ней  на  день  рождения  всегда
приезжают, один раз в год.
   - Она работает на телевидении?
   - Она работает секретаршей у большого  начальника,  -  сказала  Алина
жестко. - Сто раз я говорила ей, брось его, переходи ко мне, я  бы  тебе
хоть деньги платила!
   - А она не переходила?
   - Она у нас деликатная, - Алина хищно улыбнулась, - нежная она у нас.
У нее, видите ли, Федор, и она должна быть дома вовремя. Там она в шесть
часов свободна, а у меня ненормированный рабочий день. Как  будто  я  не
отпустила бы ее домой!
   - Как зовут начальника, вы знаете?
   - Его все знают, - Алина пожала худыми плечами.  -  Его  зовут  Артур
Агапов, он какая-то шишка на ТВ-7, я точно не знаю, как  называется  его
должность. То ли директор, то ли председатель совета директоров...
   - У нее был муж?
   - Кто? - переспросила Алина, как будто никогда  в  жизни  не  слыхала
такого слова.
   - Ах, ну что вы, Алина Аркадьевна,  как  будто  вы  не  понимаете!  -
закудахтал "Анискин". - Ну как же - кто? Муж! У нее же есть сын, значит,
должен быть муж!
   - Логично, - сказала Алина, которая ничего не знала об "Анискине",  -
раз сын, значит, и муж. Мужа нет. И не было никогда.
   - Как же так - не было, Алина Аркадьевна!
   - Не было, и все. Была... как  у  всех,  любовная  история.  И  потом
появился Федор.
   - Но у него же есть отец!
   - Есть, - согласилась Алина злобно, - у него отец - я. И мать. И  еще
у него мать Маруся. И она же отец.
   - Вы что, вместе живете? - спросил капитан подозрительно.
   Он читал о таких штуках:  две  полруги-любовницы  заводят  одного  на
двоих  ребенка.  Очень  современно  и  шикарно,   в   духе   статей   из
"Космополитен" или журнала  "Блеск"  -  "мы  были  подругами  и  в  один
прекрасный день поняли, что не можем прожить друг  без  друга...  мы  не
представляем, что было бы с нами, если бы мы не  встретились...".  Далее
следует красочное описание мучений, которые пришлось вынести, чтобы одна
из них смогла забеременеть и родить  -  в  семье  должны  быть  дети!  И
название статьи непременно "Такая разная любовь".
   Моментально стало неинтересно и даже противно.
   Ему-то что за дело? У  него  работа,  и  интересов  никаких  быть  не
должно.
   - Что значит - вместе живем? Иногда я  сижу  с  Федором  в  Марусиной
квартире или она ночует в моей, когда я за границей. Это значит, что  мы
вместе живем, или не значит? - Она вдруг приостановилась и посмотрела на
него внимательно:
   - Или вы хотите знать, не лесбиянки ли мы?
   К своему стыду, Никоненко так  покраснел,  что  стало  жарко  ушам  и
скулам.  Алина  Латынина  смотрела  на  него  в   упор,   стекла   очков
поблескивали язвительно.
   Чтоб ей провалиться, этой мегере!
   - А вы лесбиянки? - спросил  он  как  мог  смело.  Очень  даже  легко
спросил, небрежно, но она засмеялась оскорбительным смехом.
   - Нет, - сообщила она ему, - или вы так  представляете  себе  женскую
дружбу?
   Ругая себя за непрофессионализм и невесть откуда  взявшуюся  школьную
стыдливость, он сказал, что женскую дружбу никак себе не представляет, и
спросил:
   - Значит, замуж она не выходила. А этот  человек,  отец  Федора,  как
долго с ней жил?
   - Дней пять. Или десять. И не жил он с ней, он к ней... приезжал.  На
свидания. Впрочем, может, и дольше. Я сейчас уже не помню. И  потом,  он
меня совершенно не интересовал. Потом он ее бросил, хотя у нее, конечно,
хватило ума сказать этой скотине, что она беременна. Но он все равно  ее
бросил.
   - Она с ним еще встречалась?
   Алина помолчала, раздумывая.
   Говорить с посторонним человеком о Марусиных делах было противно. Она
чувствовала себя предательницей, но знала, что  капитан  ни  за  что  не
отстанет, пока не выведает все, что ему нужно.
   Господи, неужели стреляли в нее, в ее Маню?! Кто?! Зачем?!
   - Она встречалась с ним раза два, на этих самых школьных вечеринках.
   - Он... ее одноклассник? - спросил Никоненко осторожно.
   Опять стало горячо, как говорили у них на работе.
   - Да, - кивнула Алина, - Лазаренко.  Кажется,  Дима,  -  она  отлично
знала, что он именно Дима. - Художник!
   И она выругалась, четко и  правильно  выговаривая  слова,  как  будто
читала стихи со сцены Дворца пионеров.
   Вот те на, подумал Анискин.
   -  Она  просила  его...  вернуться?  Или  хотела,  чтобы  он  признал
ребенка?
   - Она с ним даже никогда не разговаривала! Она, видите ли, просто  на
него смотрела. Идиотка. Ей нравилось  вспоминать  свою  любовь  к  нему,
понимаете? И она совершенно не собиралась пристраивать ему Федора.
   - Он известный художник?
   - Он набирает силу, - подумав, сказал она, - недавно я его  видела  в
какой-то передаче, даже, по-моему, на ОРТ. Нет, он не  знаменитость,  но
он прогрессирует.
   - Вы с ним знакомы?
   - Нет. Я просто знаю, что он отец Федора и что Маруся от любви к нему
совершенно ополоумела. Тогда, десять лет назад.  Господи,  я  сорок  раз
говорила ей, чтобы она не ходила на эти встречи, а она никогда  меня  не
слушала! Упертая, как осел.
   Очень горячо, решил Никоненко. Бывший любовник и отец ребенка. Может,
она его шантажировала? Чем-то угрожала?
   - Об остальных одноклассниках вы ничего не знаете?
   - Нет. Они меня не интересуют.
   - Вы никогда не встречались ни с кем из них?
   - Да нет же, говорю вам!.. Ну не  так  давно  мы  в  ресторан  пошли,
вернее, я ее повела. Она с кем-то там поздоровалась и сказала,  что  это
ее одноклассник. Я на него даже не посмотрела.
   - Ладно. Там есть еще кофе?
   - Есть, но он холодный.
   - Наплевать, холодный еще лучше.
   Пока он наливал себе кофе, Алина рассматривала его.
   Он был высокий и худощавый. Длинные ноги, много мышц, короткие темные
волосы. Изящная кофейная чашечка из лондонского сервиза выглядела в  его
руке  как-то  глупо.  Джинсы  и  водолазка  явно  тай-ваньско-китайского
производства. Курточка тоже так себе. Пистолет  он,  наверное,  возит  в
машине.  Под  водолазкой  -  Алина  обвела  взглядом  все  доступное  ей
водолазочное пространство - никакого пистолета нет. И в  джинсах  -  она
опять посмотрела - тоже нет.
   - Я вам нравлюсь? - спросил он, глядя в чашку. Наверное, заметил, как
она пыталась проанализировать внутреннее содержание его джинсов.
   - Нет, - ответила она с вызовом, - но вы меня интересуете.
   - Я польщен, - сказал он.
   Он не мог сказать "я польщен", тот капитан Никоненко, который был  ей
так хорошо понятен и не слишком симпатичен. Она вдруг подумала, что  вся
его повадка недалекого сыщика - часть профессиональной игры, и играет он
хорошо, виртуозно играет, и она верит, что он именно такой, каким  хочет
казаться, - простоватый, упрямый, настырный милицейский капитан.
   - У нее плохие отношения с матерью?
   Алина так увлеклась изучением капитана Никоненко, что даже  не  сразу
поняла, о чем он ее спрашивает.
   - У кого?
   - У вашей подруги.
   - У Мани? - переспросила она. - У Мани... вообще нет матери.
   - Как нет? - Это опять был туповатый милиционер, а вовсе не тот,  кто
секунду назад сказал светским тоном "я польщен". Этот  милиционер  таких
слов не знал.
   - Ну не в прямом смысле нет! Господи, что вы на меня так смотрите,  я
же пытаюсь вам объяснить! - Она сказала это  именно  милиционеру,  а  не
тому, другому, - милиционер смотрел  с  простоватым  любопытством.  -  У
них...
   - Плохие отношения? - услужливо подсказал капитан.
   - Да нет у них никаких отношений, ни плохих, ни хороших!.. Нет  и  не
было никогда. Это давняя история, и я ее толком не знаю. По-моему, Манин
отец привез ее мамашу из какого-то стройотряда. Из-под Тамбова, что  ли.
Жила она там в каком-то селе, и все у нее  было  хорошо,  и  жених  был,
тракторист или кто... Потом с женихом они почему-то поссорились,  а  тут
подвернулся Манин папаша и увез ее в столицу.
   Алина  поднялась  из-за   серо-черного   стола,   переступила   через
капитанские ноги, и потрясла кофейник. На дне болтался  глоток  кофейной
гущи, а кофе не было.
   - Вера, еще кофе сделайте, пожалуйста.
   - Одну минуту, Алина Аркадьевна.
   - Батюшки-светы, - воскликнул "Анискин" с неуместным  энтузиазмом,  -
как они вас слушаются-то! Вы что, - и он сделал испуганное лицо, - такая
суровая начальница?
   Она не удостоила его ответом.
   - Вы не договорили, Алина Аркадьевна. Что там  стряслось  с  папашей,
который увез мамашу из благословенного Тамбова?
   - Не знаю, - сказала она и дернула плечом. - Конечно, через два  года
он её бросил, без копейки денег и с ребенком. То есть с Маней. И  больше
никогда не объявлялся. Матери Маня была нужна еще меньше, чем  отцу,  но
деть ее было некуда. Вот и вся история.
   - В Тамбов она не вернулась?
   - Нет. Она устроилась на работу, куда-то в Метрострой,  что  ли.  Они
даже квартиру получили. Это я уже помню. Жили трудно, плохо, и  во  всем
всегда была виновата Маня. Из-за нее нельзя было вернуться в Тамбов, там
матери-одиночки были непопулярны, знаете ли. Из-за нее замуж  не  брали.
На нее деньги уходили, силы,  молодость.  Когда  мы  познакомились,  она
стала жить у нас.
   - Как у вас?
   - Так. Мои родители ее жалели и любили. Они всех жалеют и любят.  Она
приходила из школы к нам домой. Если меня еще не было, она на лавочке  у
подъезда сидела, ждала. Мама нам всегда оставляла обед, как будто у  нее
и в самом деле двое детей - две тарелки,  две  вилки,  два  яблока,  два
пирога. Мы ели, делали уроки, а вечером папа Маню отвозил домой. Ее мать
вначале скандалила, кричала, что ее дочь не будет приживалкой  по  чужим
людям жить, несколько раз ее запирала, порола даже. В мою школу  ходила,
- добавила Алина с ожесточением, - просила повлиять. Но моего  отца  там
все до смерти  боялись  и  влиять  на  меня  не  стали.  Мане  было  лет
восемнадцать, когда ее разыскала бабушка, мать ее  отца.  Она  уже  была
совсем больна, и ей  тоже  Маня  была  не  нужна,  но  она  завещала  ей
квартиру. Маня уехала  от  матери  в  тот  же  день,  когда  узнала  про
квартиру. Про Федора  она  сразу  сказала  мне,  матери  боялась.  Я  ее
уговорила не делать аборт. Я  была  уверена,  что  мы  справимся.  И  мы
справились.
   Секретарша, неслышно ступая по серому ковру, внесла  точно  такой  же
поднос, как тот, что стоял перед капитаном. На нем был  точно  такой  же
кофейник, точно такие же чашки, точно такая  же  сахарница  и  такие  же
бумажные кружевца с пирожными - только все  свежее,  сияющее,  исходящее
кофейным духом. Новый поднос секретарша  поставила  на  стол,  а  старый
забрала.
   Никоненко смотрел во все глаза.
   - Налейте мне, пожалуйста. - Она не попросила, а приказала, как будто
он тоже был ее секретаршей. - Да что же  это  Федор  не  едет,  в  самом
деле!..
   - Спасибо, Алина Аркадьевна, -  сказал  Никоненко,  поднимаясь,  -  я
пойду. Кофе вы сами себе нальете. До свидания. Да, адресочек бы мне, где
вы живете.
   Алина выдернула ручку из шикарного  настольного  прибора  и  записала
адрес на тонком листе хрусткой белой бумаги.  Ему  показалось,  что  она
сейчас швырнет ручку в него.
   - Спасибо, - пробормотал он, отступая к двери, - еще увидимся,  Алина
Аркадьевна!
   Сотрудники в коридорах таращились на него с неистовым любопытством.
   Он чувствовал себя бедно одетым, чужим и неловким среди  белых  стен,
чистых ковров, тропических растений в вычурных горшках, в особом офисном
запахе кофе, духов и дорогого табака.
   На  улице  похолодало.  Дождь,  перевалив  через   Москву,   ушел   к
Балтийскому морю.
   Итак, Дмитрий Лазаренко. Процветающий  или  просто  подающий  надежды
художник, отец ребенка. Он стоял у самых ворот, его видели все.
   Мать, уроженка Тамбовской губернии,  которой  дочь  испорти