ой... разговаривали.
   "Митька, ты так изменился! Стал такой... солидный. А помнишь, как  ты
меня  около  музея  ждал,  а  я  опоздала  ужасно  и  вообще  вела  себя
по-свински?"
   Она была все такая же  -  красивая,  изящно  вылепленная,  как  будто
бронзовая, яркая, на тоненьких сексуальных каблучках. Сидорин смотрел на
нее больными глазами, и Потапов тогда подумал - бедный Сидорин.
   - Еще я разговаривал с Женей Первушиным и с Димой Лазаренко.  Сначала
Лазаренко подошел,  а  потом  Женя.  Лазаренко  меня  на  свою  выставку
приглашал, и я даже обещал, что приеду.
   - А ящик с записками вы видели?
   - Ящик видел, - сказал Потапов, и скулы у него покраснели, - а что?
   Никоненко вдруг  понял,  что  Потапов  ему  нравится.  Он  неожиданно
оказался, как бы это выразиться... своим.
   Анискин Федор Иванович сразу перестал прятаться. В  случае  чего  его
можно было звать на помощь.
   - Вы не знаете, почему записки так и не раздали?
   Потапов посмотрел в тонированное стекло "Мерседеса", а Никоненко -  в
крепкий водительский затылок.
   Что-то не то было с этим ящиком. Не зря Потапов смотрел в стекло.
   - Не знаю, - ответил наконец он, - я не обратил внимания.
   Соврал, понял Никоненко. Зачем? Что такого в этом ящике?
   - Ну и бог с ним, с ящиком, - сказал "Анискин", - вы мне  теперь  про
банкет расскажите.
   - Что рассказать про банкет? - не понял Потапов.
   - Расскажите, чем  вас  потчевали,  не  только  телесно,  но  и,  так
сказать, духовно, как вас под ручку водили, как префект  донимал  -  все
расскажите.
   Потапов усмехнулся. Он ничего не  знал  о  "Федоре  Ивановиче"  и  не
понимал, почему вдруг капитан заговорил каким-то странным тоном.
   - Телесно потчевали водкой и какими-то бутербродами. Стол  накрыли  в
кабинете у директора, а все  остальные  в  спортзале  угощались.  -  Тут
Потапов неожиданно захохотал:
   - Я в этом кабинете раньше даже сесть не мог, только стоять  руки  по
швам, а мне там водки наливали!..
   - С кем вы там были?
   - Директриса была, - начал перечислять Потапов, - префект и с ним два
каких-то местных начальника, я их  не  знаю  и  имен  не  запомнил.  Был
председатель  районе,  то  есть  председательша.  Завуч  был,  Александр
Андреич. В последний раз мы с ним разговаривали как раз  пятнадцать  лет
назад, когда он меня с сигаретой поймал. В этот раз он  был  со  мной...
более любезен.
   - Где был ваш охранник?
   - У двери стоял. Все по правилам.
   - Во сколько вы вышли на улицу?
   - Я точно не знаю. Я стал прощаться, когда услышал на улице голоса  и
понял, что  все  начинают  расходиться.  Мне  хотелось  еще  кого-нибудь
увидеть из своих, кроме председательши районе и Тамары Бориной.
   - Селезневой, - уточнил Никоненко.
   - Селезневой, - согласился Потапов и улыбнулся.
   Когда  он  улыбался,  у  глаз  резко  обозначались  морщины,  которые
почему-то не старили его. Не то чтобы Никоненко был знаком со множеством
других министров и все они были не похожи на Потапова,  но  какой-то  он
был странный, этот министр.
   Интересно, кому понадобилось его убивать? И когда будет попытка номер
два? Если нужно убить, значит, убьют, и не помогут ни ребята из ФСБ,  ни
капитан Никоненко.
   - Я вышел из школы, Саша шел за мной. На крыльце постоял, недолго,  с
полминуты. - Он ждал, что кто-нибудь подойдет с ним поговорить, но никто
не подходил - то ли боялись  охранника,  то  ли  потаповского  звездного
статуса, - и он огорчился, хоть и не признался себе в этом.  -  Потом  я
пошел к  машине.  Прямо  передо  мной  шла  Маня  Суркова  и  еще  Димка
Лазаренко, но он был слева и дальше от меня, чем Маня.  Какая-то  машина
затормозила, я не обратил внимания. Потом ребенок побежал, и я  подумал,
что даже не знал, что у Мани такой большой ребенок.
   - Почему вы решили, что это ее ребенок?
   - Не знаю, - сказал Потапов удивленно, - ни почему. Он  бежал  как-то
совершенно определенно - к ней. Было понятно, что он бежит к ней. А что?
Разве это не ее ребенок?
   - Ах, ну конечно же ее! -  закудахтал  "Федор  Иванович  Анискин".  -
Просто мне интересно узнать, как вы догадались! Не каждый может,  знаете
ли, вот так взять и догадаться!..
   Министр, кажется, едва удержался, чтобы не покрутить пальцем у виска,
но  капитана  это  уже  не  смущало.  Потапов  был  "свой",   совершенно
определенно "свой", и не собирался он  звонить  Борису  Василичу,  и  не
демонстрировал   он   Никоненко   никаких   демонстраций,   он    просто
разговаривал, как с Марусиной подругой и с Марусиным сыном.
   - А навстречу вам кто шел, вы заметили?
   Потацов вздохнул.
   - Это ведь самый главный вопрос, как я понимаю. Да? Вот черт, кто  же
шел... Темно было, а я в темноте без очков... как крот,  и  все  куда-то
шли. Я помню, что кто-то спрашивал про кафе - вроде бы собирались в кафе
и не знали, кто пойдет, а кто не пойдет. Вовка Сидорин  стоял  лицом  ко
мне и курил.
   Сидорин курил, и Потапову хотелось подойти к нему, чтобы поговорить о
Дине, которая пропала куда-то сразу после того, как его под один локоток
ухватил префект, а под второй супрефект. Дину он увидел, но до  Сидорина
не дошел - в воздухе что-то хлопнуло, близко и совсем не страшно, и Маня
как будто отшатнулась в сторону, чуть не угодив ему под  ноги,  и  стала
падать, быстро и некрасиво, совсем не так, как в кино.
   Потапову неожиданно стало тошно.
   - Еще кого-нибудь заметили, кроме Сидорина?
   - Я... не знаю. Сидорин был точно. Еще какая-то толпа стояла прямо  у
ворот, лиц я не видел. Да, еще Дина!
   - Она тоже была у ворот?
   - Нет, она была ближе ко мне, чем к воротам, ее кто-то закрывал, я не
сразу ее увидел.
   - Во что она была одета?
   - Да вроде во что-то светлое, я не рассмотрел. В полушубок, что ли?
   - А Сидорин?
   - Не знаю. Не помню.
   - Ну хоть в светлое или темное? Потапов подумал.
   - Не знаю, - сказал он виновато, и Никоненко его тон позабавил,  -  я
на самом деле плохо вижу в темноте. Кто-то был в светлой куртке,  и  еще
помню коричневый плащ.
   - Дина стояла лицом к вам или спиной?
   - Лицом. Она улыбалась, как будто ждала кого-то. Потапов тогда решил,
что, может, это его она поджидает. Ему это было приятно.
   - А коричневый плащ?
   - Не знаю. Плащ помню, а куда он был повернут, не помню,  вернее,  не
видел.
   - Кто, кроме охраны, провожал вас до машины?
   - Никто, - Потапов улыбнулся, - я всех разогнал. Трудно,  знаете  ли,
целый вечер провести в компании незнакомых людей. Я, когда на этот вечер
поехал, как-то упустил это из виду.
   - Что именно?
   - Что там на меня бросится школьное, а потом районное начальство, и я
все равно не смогу ни с кем поговорить нормально.
   Ну да. Конечно. Упустил из виду.
   Китайские церемонии и ритуальные танцы его раздражают. Он их не учел.
До этого вечера он даже не догадывался о том, что нижестоящие  бюрократы
всегда  танцуют   их   перед   бюрократами   вышестоящими.   Поклонение,
переходящее в трепет, сравнимое разве что  с  поклонением  египтян  богу
солнца Ра, вызывает у него отвращение.
   Пожалуй, никакой он не "свой",  этот  Потапов.  Пожалуй,  он  гораздо
более чужой, чем  самый  махровый,  высокопоставленный  хам.  Просто  он
умнее.
   Намного умнее. Гораздо умнее.
   Он точно знает, что именно нужно говорить и  делать,  чтобы  казаться
"своим", а капитан Никоненко почти поверил,  что  министры  тоже  бывают
похожи на нормальных людей.
   - Что произошло после выстрела?
   - Маня свалилась... почти  на  меня.  Я  даже  сразу  не  понял,  что
случилось. Я просто наклонился посмотреть, что это она упала.  Тут  меня
вдруг дернул охранник и стал  толкать  и  кричать,  чтобы  я  немедленно
уходил в машину. Я поднял голову и первым делом увидел  у  него  в  руке
пистолет. И тогда я сразу... понял, что Маня не просто так упала,  но  я
никак не связал это с собой. Вокруг  кричали  и  бежали  -  я  сидел  на
корточках и видел их ноги. Сашка все кричал, а потом мальчишка закричал,
Манин сын. - Потапов помолчал, переживая все снова. - Ну вот. Я отнес ее
в машину, и мы поехали в Склиф.
   - Вы подняли ее на руки и...
   - Я сказал Сашке, что ее нужно в  больницу.  Сашка,  по-моему,  плохо
соображал. Мы ее подняли вдвоем, как мешок, но нести так было  неудобно,
и я ее перехватил. Крови очень много было.
   Интересно, кровь тоже вызывает у него отвращение?
   - При полостных ранениях такой тяжести  крови,  как  правило,  бывает
море, - заметил Никоненко равнодушно. - Как это вы  не  побоялись  салон
испачкать?
   Потапов помолчал. Милиционер  ему  явно  хамил,  но  хамить  в  ответ
министру не хотелось.
   - О салоне  я  почему-то  не  думал.  Кроме  того,  тут  везде  кожа.
Тряпочкой протер, вот и все дела.
   - Дела как сажа бела, - неожиданно  заключил  Никоненко.  -  Скажите,
Дмитрий Юрьевич, у вас много врагов?
   Потапов опять помолчал.
   - Лучше вы скажите, Игорь Владимирович. Вы телевизор смотрите?
   - В каком смысле?
   - В прямом. Программу "Время",  "Итоги",  "Зеркало",  "Вести",  далее
везде? Или только сериал "Бандитский Петербург"?
   -  И  "Вести"  смотрю,  и  "Досье   детектива   Дубровского",   -   с
удовольствием объявил приготовившийся развлекаться капитан Никоненко,  -
это такая чушь собачья, что даже интересно. Нет, я правда большей чуши в
жизни не видел. Даже приятно.
   - Возможно, - согласился  Потапов,  -  но  если  вы  смотрите  еще  и
"Вести", вы должны знать, что у меня поминутно меняется состав друзей  и
врагов. На этой неделе меня ненавидит телекомпания  НТВ,  а  на  прошлой
ненавидела  телекомпания   ОРТ.   Завтра   меня   возненавидит   холдинг
"Совершенно   секретно",   послезавтра   "Московский   комсомолец",    а
"Совершенно секретно", наоборот, полюбит. У меня  такая...  своеобразная
должность. Я называюсь "мальчик для битья".  Печать  и  информация  дело
вообще непростое, а в нашей стране вдвойне непростое, потому что  у  нас
отродясь никто не знал, ни что такое печать, ни  что  такое  информация.
Газета "Правда" не в счет. Никто точно не знает, можно сказать  в  эфире
"президент  -  дурак"  или  нельзя.  Свобода  слова   это   или   мелкое
хулиганство, за которое положено... сколько там  у  вас,  по  Уголовному
кодексу? От двух до пяти?
   - Смотря за какое.
   - Вот именно. Я стрелочник. Регулировщик  движения.  Когда  никто  не
знает, куда ехать, как правило, виноват оказываюсь я. Есть еще множество
мелких деталей и тонкостей, но в основном я  вам  картину  обрисовал.  И
называется эта картина вовсе не "Смерть Марата", а...
   - ...а  "Политинформация  на  полевом  стане",  -  закончил  за  него
Никоненко. - Понятно.
   Все ты врешь. Врешь искусно и привычно.
   Ты политик высокого уровня, а  вовсе  не  стрелочник  и  не  постовой
милиционер. Ты как-то угодил  на  эту  должность,  ты  держишься...  уже
сколько?., два года, что ли, - срок по нашим меркам не  просто  большой,
срок гигантский. Конечно, кто-то в правительстве активно лоббирует  твои
интересы, кто-то,  кому  ты  служишь  верой  и  правдой,  чей  амбар  ты
сторожишь, как цепной пес, кто подписал твое назначение на  министерскую
должность, когда тебе было чуть-чуть за тридцать! Для чего-то ты посажен
на эту должность, какие-то у тебя сложные цели, и нет тебе никакого дела
ни до свободы слова, ни до "Московского комсомольца"!
   - Все это я хотел сказать к тому, что убивать меня из-за  работы  нет
никакого смысла. Реально решения принимаю вовсе не я.
   Вот это уже теплее. Так, кажется, говорят у них на работе.
   - Ваши враги знают, что решения принимаете... не вы?
   Потапов засмеялся, и Никоненко понял, что сказал что-то не то.
   - Послушайте, капитан. Убить меня  -  это  такая  же  глупость,  как,
например, разбить компьютер, в который  попал  вирус.  Логичнее  поймать
программиста, который делает вирусы, и набить ему морду.
   - Это сложно, - сказал Никоненко, - разбить компьютер проще.
   - Проще, - согласился Потапов. - Но  сам  по  себе  компьютер  -  это
просто тайваньская пластмасса. Она не  может  быть  опасна.  Это  просто
пластмасса.
   "Почему он так откровенен со мной? Из-за бессонной ночи? Из-за  того,
что у него на глазах  чуть  не  прикончили  человека?  Из-за  того,  что
сегодня в его благополучной и очень далекой  от  реальности  жизни  было
слишком много крови и больницы?"
   - То есть врагов у вас нет?
   -  У  меня  масса  врагов.   Десятки   и   сотни.   Спросите   любого
интеллигентного  человека,  и  он  вам  скажет,  что  министр  печати  и
информации -  редкий  идиот,  и,  если  власти  не  догадаются  от  него
избавиться, он еще наделает дел. Но все это не имеет никакого  отношения
к... жизни и  смерти.  Кажется,  так  это  называется  в  художественной
литературе?
   Никоненко понятия  не  имел,  как  это  называется  в  художественной
литературе, и, по правде говоря, его это совсем не интересовало.
   - Вы не связаны с большими  деньгами,  с  разделом  сфер  влияния,  с
борьбой за близость... "к телу"?
   Потапов вздохнул и снова посмотрел в окно:
   - Связан. Но в гораздо меньшей степени, чем многие мои... коллеги.  Я
просто чиновник высокого уровня.
   "Я ничего от  него  не  добьюсь,  -  понял  Никоненко.  -  Если  буду
настаивать, он прочтет мне еще лекцию о схеме устройства  исполнительной
власти в России. На черта она мне сдалась, эта схема?!"
   - А... в личном плане? У вас есть личные враги?  Кого  вы  снимали  с
должности,  отправляли  в  отставку,  лишали  куска  хлеба  и  последней
рубашки?
   - На той неделе один  мой  зам  ушел  на  пенсию,  -  сказал  Потапов
сердито. - Это подходит?
   - А семья? Жена? Теща?
   - Мои родители души во мне не чают. Брат с  сестрой  тоже.  Мой  отец
работает в НИИ авиационного оборудования, а мама - детский врач.  Сестра
- биолог на кафедре в МГУ, а брат программист. Время от времени работает
в Штатах, но совсем переезжать не хочет. Жены у меня нет и тещи тоже.  И
детей нет. Я надеюсь. Что-нибудь еще?
   Этот вопрос был задан так, что Никоненко понял: на этот раз аудиенция
уж точно окончена. Спасибо за внимание. Все свободны. Они говорили минут
сорок, и Потапов Дмитрий Юрьевич, охотно и подробно  отвечавший  на  все
вопросы, не сказал ничего.
   Высший пилотаж.
   Но мы тоже не все время валенки валяем.
   - Извините, пожалуйста, - попросил  капитан  и  заискивающе  заглянул
министру в глаза, - у вас есть ручка? Вы не могли бы  записать  телефоны
вашей приемной? Я бы  узнал  у  вашего  помощника,  кто  звонил  вам  из
школы...
   Потапов вынул из внутреннего кармана ручку, и Никоненко подсунул  ему
блокнот.
   - Огромное вам спасибо, - пробормотал он, спрятал блокнот и,  пошарив
рукой по обивке, сделал движение, будто собирается вылезти из машины, но
не вылез, а повернулся к Потапову.
   - Последний вопрос, - сказал он, - вы не обратили внимания, у кого  в
руках была сумка с луком?
   - Нет, - ответил изумленный министр, - не обратил.
   -  Большое  спасибо,  -  поблагодарил  его  Никоненко,  выбрался   из
"Мерседеса" и тихонько прихлопнул тяжелую дверь.
   - Что такие пришибленные? - спросил полковник недовольно. - Или  всем
по домам охота?
   - Охота, товарищ полковник, - признался Слава Дятлов. -  Ночь  же  не
спали.
   - Следующую тоже спать не будем, - проинформировал  их  полковник,  -
дело взято под особый контроль. Генерал сегодня  в  министерстве  полдня
пробыл. Вечером я должен доложить. Есть что докладывать-то?
   - Пистолет нашли, - скучным голосом сообщил Морозов  то,  что  и  так
было всем известно, - отпечатков никаких, понятное дело. В картотеке  не
зарегистрирован. Вроде бы раньше нигде не стрелял.
   - За углом школы, справа от фасада, обнаружена  целая  куча  окурков.
Там кто-то долго курил. Из опрошенных свидетелей никто не  подтверждает,
что там кто-то стоял. То есть  непонятно,  когда  именно  там  стояли  -
может, за два часа до выстрела, а может, и раньше... Дождь  шел,  окурки
все размокли, сказать ничего  нельзя.  -  Дятлов  вытащил  из-под  стола
какие-то мятые бумажки и уставился в них:
   - Сигареты "Прима", по следам зубов на фильтре можно утверждать,  что
курил один человек. Непонятно, что он там делал так долго.
   - Место выбирал? - сам у себя спросил полковник. - Вряд ли. Больно уж
на глазах...
   - К  месту  происшествия  в  момент  выстрела  ближе  всех  оказался,
естественно,  сам  Потапов,  потом  Дмитрий  Лазаренко,  потом  Владимир
Сидорин и Евгений Первушин. И еще дама... как ее?
   - Дина,  -  подсказал  Никоненко,  -  Дина  Больц.  Про  нее  Потапов
рассказывал чуть не со слезой.
   - Как это тебе удалось  его  первым  допросить?  -  как  бы  похвалил
капитана полковник. - Из деревни, а шустрый!.. Молодец!
   - Мне просто повезло. Случайно. - Упоминание о  деревне  капитану  не
понравилось,  но  к  начальственной  похвале  следовало   относиться   с
энтузиазмом и всячески этот энтузиазм демонстрировать. -  Он  приехал  в
больницу узнать, как дела у потерпевшей, и тут я на него насел.
   - Добился чего-нибудь?
   - Я лучше по порядку, - скромно сказал Никоненко, - можно?
   - Валяй по порядку, - согласился полковник весело.
   - У меня три маленьких вопроса и один большой, - капитан  под  столом
вытер о джинсы неожиданно вспотевшие ладони. Мужики смотрели на него,  и
ждали,  и  ему  вдруг  стало  страшно,  что  сейчас  он  наговорит  кучу
глупостей. - Вопрос первый, маленький.  Почему  не  раздали  записки  из
ящика с почтой? Активистка Тамара Селезнева затеяла игру  в  почту,  все
писали друг другу записки, ставили инициалы и бросали в яшик.
   - В смысле "люби меня, как я тебя"? - уточнил Морозов.
   - Ну да.  Подписей  никаких,  конечно.  Потапов  видел  этот  ящик  и
почему-то очень смутился, когда я его о нем спросил.
   -  Может,  он  какую-нибудь  неприличную  записку  написал?  "Приходи
вечером на сеновал"?
   - Черт его знает, - сказал Никоненко, - все может быть. Но,  так  или
иначе, их не раздали. Там есть три весьма занятных. Разрешите зачитать с
выражением?
   - Зачитывай! - согласился полковник. - Можешь даже без выражения.  Мы
не обидимся.
   - Значит, так. Инициалы адресата "Д.  Л.".  "Берегись.  Ты  приносишь
только зло. В один прекрасный день тебя кто-нибудь остановит. Пощады  не
будет. Зло должно быть наказано. Берегись".
   - Вот это "люби меня, как  я  тебя",  -  протянул  Дятлов,  -  хороша
любовь.
   - Номер два, - провозгласил Никоненко. - Инициалы адресата,  обратите
внимание, те же: "Д. Л.". "Ты стала даже лучше, чем была.  Возраст  тебе
идет. И как всегда, не замечаешь ничего,  что  происходит  вокруг  тебя.
Посмотри повнимательнее. Это важно". Какие-нибудь комментарии будут?
   - Какие, к шутам,  комментарии,  -  рассердился  полковник,  -  давай
третью!
   - Третья. Инициалы "Д. Ю.".
   - "Ю"? - переспросил Морозов.
   - "Д. Ю.", - подтвердил  Никоненко.  -  Я  так  понимаю,  это  нашему
министру адресовано. Он как раз Дмитрий Юрьевич. Текст  такой.  "Сегодня
тебе придет конец. Больше ждать нельзя. Ты должен знать, что это  конец.
Ты не увидишь свою смерть, но ты должен знать, что она придет, и дрожать
от страха. Тебе не спастись".
   - Какой-то бразильский сериал просто, - сказал Морозов, - а,  товарищ
полковник?
   Полковник посмотрел на подчиненных задумчиво.
   - Я так понимаю, что ни один "Д. Л.", ни второй, ни "Д.  Ю."  записок
не получили.
   - Не получили. Не понятно, почему их не раздали.  Не  понятно,  зачем
было организовывать всю эту канитель с почтой, если  записки  так  и  не
раздали. Тамара Селезнева сказала мне, что она про  них  просто  забыла.
Закрутилась с большим начальством и забыла, но я так и не понял,  правда
это или нет.
   - А "Д. Л." -  это  кто?  И  вообще,  это  один  человек  или  два  с
одинаковыми инициалами?
   - "Д. Л." - это Дмитрий Лазаренко, Дарья Лебедева, которую я нашел  в
списке приглашенных, и Дина Больц.
   - Почему Дина Больц "Д. Л."? - удивился Дятлов.