на
цепочку и прислонилась лбом к стене.
   Ей было очень обидно и жалко эту древнюю сумку,  которую  по-хорошему
давно  надо  было  бы  выбросить  в  помойку,  и  хотелось   поймать   и
отколошматить  мерзавцев,  которые  вырывают  сумки  у  усталых  женщин,
возвращающихся вечером домой.
   И еще эта рука проклятая... Ну как она завтра будет работать? Как?!
   И еще проездной...
   Слеза  капнула  ей  на  ботинок.  И  это  крошечное  соленое  озерцо,
растекшееся по ботинку, стало последней каплей. И первой.
   Клавдия зарыдала, слезы  полились  градом,  и  их  пришлось  вытирать
воротником. Воротник был ворсистый и жесткий, щеки сразу стали гореть  и
противно чесаться.
   - Ну что же это за жизнь, - говорила она сама себе и  даже  подвывала
от  горя.  -  Ну  когда  же  это  все  кончится...  Ну  так  же   совсем
невозможно... Вот сволочи, а? Надо же быть таким сволочам...
   В  дверь  позвонили,  и  это  было  так   неожиданно,   что   Клавдия
поперхнулась слезами и соплями.  Кашляя,  она  не  могла  произнести  ни
слова, с ужасом глядя на дверь. К ней никто  не  мог  прийти.  Это  было
абсолютно исключено. Это бандиты, отнявшие у нее сумку, вернулись за ней
самой.
   - Клава! - закричали на лестнице. - Ты чего не открываешь-то? Это  я,
тетя Маша!
   Тетей Машей звали соседку.
   Кашляя, Клавдия сняла цепочку и повернула замок.
   Ей не хотелось видеть никаких соседей, но она знала, что  ее  трубный
кашель давно уже оповестил тетю Машу, что она дома, и  не  открыть  было
невозможно.
   - Что у тебя делается-то? -  заговорила  тетя  Маша  в  до  конца  не
открытую дверь. - Ты никак заболела?
   - Нет, теть Маш, - справляясь с собой, хрипло сказала  Клавдия.  -  Я
просто так расстроилась. У меня, знаете...
   Дверь наконец открылась, и  Клавдия  увидела  свою  сумку,  аккуратно
стоящую в проеме.
   - А-а... а-а... - протянула она неуверенно, во  все  глаза  глядя  на
сумку. - Где вы ее нашли, тетя Маша?
   Соседка  острыми  глазками  шарила  по  физиономии  Клавдии,  надеясь
высмотреть там  что-нибудь  особенное.  Например,  что  она  пьяна.  Или
привела  к  себе  мужчину.  Все  они  теперь  такие.  С  виду  тихие  да
порядочные, а на самом деле... И  мужчин  водят,  и  пьют,  и  курят,  и
нюхают...
   - А ты что, потеряла ее,  что  ли?  -  спросила  соседка,  и  Клавдия
прямо-таки кожей почувствовала ее неутоленное, истовое любопытство.
   - Да у меня ее отняли две минуты назад! - выпалила Клавдия и  тут  же
пожалела об этом.
   Ну точно, решила тетя Маша.  Напилась.  Вон  даже  стоять  не  может.
Качается. И не открывала долго. Кашляла, то ли рвало ее... А с  виду,  с
виду-то такая смиренница, просто господи помилуй!
   - Ну да, - сказала соседка недоверчиво, и  при  этом  ее  любопытство
возросло раз в сорок, как определила Клавдия. - А ты ее, часом, не  сама
ли на площадке оставила? Может, вот так поставила да и позабыла, а?
   Клавдия  уставилась  на  сумку.  Это  была   именно   ее   сумка,   и
свежеоторванный ремешок закручивался в спираль.  Нитки  торчали  во  все
стороны.
   - Ну ты забирай, забирай ее, Клава, - посоветовала соседка, не отводя
от Клавдии глаз. - Хорошо, что мне она попалась, а не проходимцу какому,
который мог чего стянуть.
   - Да, - сказала Клавдия. - Спасибо, тетя Маша...
   - Из спасибо штанов не сошьешь, - ответствовала тетя Маша.  -  Пойдем
поглядим, может, пропало что...
   Но Клавдии, даже в  ее  теперешнем  несколько  ошарашенном  состоянии
пускать в квартиру соседку совсем не хотелось.  Будет  потом  подъездным
бабкам излагать свой взгляд на быт Клавдии Ковалевой.
   - Спасибо,  тетя  Маша,  вы  просто  меня  спасли!  -  встряхнувшись,
закричала Клавдия с ненатуральным  энтузиазмом  и  подхватила  сумку.  -
Спасибо!
   - Пожалуйста, - кисло сказала соседка, с сожалением глядя  в  глубину
квартиры, готовую вот-вот скрыться из глаз. - Я к Верьиванне  собралась,
в четвертую, а тут смотрю - сумка, и вроде как Клавина. Надо же,  думаю,
Клава забыла ее, что  ли?  Надо,  думаю,  позвонить  ей,  чего  доброго,
украдут сумку-то...
   - Спасибо! - еще раз поблагодарила  Клавдия  и  окончательно  закрыла
дверь. Потом кинулась в комнату, зажгла свет и над  диваном  перевернула
сумку. Из нее посыпалось личное Клавдино имущество, как мусор из  кузова
грузовика на городской свалке.
   Кошелек. Проездной.  Очечник.  Ручки...  раз,  два...  три.  Записная
книжка. Распечатка телефонного счета, которую она сегодня  утром  вынула
из почтового ящика. Изящный пакетик с "CareFree", который ей  всучила  у
метро бойкая девица - рекламная агентша.  Бумажка  с  номером  домашнего
телефона  Натальи  Васильевны,  заместительницы   заведующей.   Когда-то
Клавдии зачем-то нужно было ей позвонить.
   Кошелек... тридцать рублей на месте. Очки тоже на месте.
   Сумку вернули, ничего из нее не взяв.
   Зачем?! Что это за жулики, которые  вырывают  сумки,  чуть  не  ломая
руку, а потом возвращают ее хозяйке вместе со всем содержимым?!
   Да что творится вокруг нее, в конце-то концов?!
   Клавдия села на диван рядом с кучкой хлама, вытряхнутого из сумки.
   Именно в этот момент она поняла, что сумка каким-то  образом  связана
со слежкой. В сумке не было чего-то, что должно было там быть, и поэтому
ее вернули. В том, что сумку у нее выхватил один из соглядатаев, она  не
сомневалась.
   Еще  полчаса  назад  Клавдия   Ковалева   недоумевала,   кому   могло
понадобиться устанавливать за ней слежку. Недоумевала и почти совсем  не
боялась. Теперь ей стало страшно. Так страшно, что (c)на  едва  удержала
себя на месте - так хотелось бежать и спасаться.
   Где спасаться? От кого бежать?
   Позвонить в милицию? Андрею? Тане? Что сказать? У меня отняли сумку и
через две минуты вернули в целости и  сохранности?  И  поэтому  я  очень
боюсь?
   Где-то была водка, приготовленная  в  прошлом  году  для  компрессов.
Компрессы подождут, нужно срочно выпить.
   Клавдия отправилась было искать водку, но через секунду забыла о ней.
   Зачем ее вернули?
   Это же целая история - подниматься обратно к ней на  этаж,  оставлять
сумку на площадке, спускаться, выходить из подъезда... Зачем?!
   Зачем?
   Ей казалось, что, если она найдет ответ на этот  вопрос,  все  станет
ясно. Она поймет, кто за ней следит и зачем. И еще ей  стало  совершенно
ясно, что заказчик делает все правильно и ни с кем ее не путает.
   Объектом была именно она - Клавдия Ковалева.
   Она проверила дверь - на все ли замки закрыта. Дверь была закрыта  на
все замки.
   Может, позвонить Андрею? Рассказать? Пожаловаться?
   Господи, как жалко, что у нее нет мамы! Как легко живется людям, даже
взрослым, даже немолодым, когда у них есть мамы!..
   Сцепив зубы, Клавдия открыла гардероб, выдвинула самый нижний ящик  и
решительно запустила руку под  стопку  белья.  Там  лежал  нож.  Хороший
самодельный нож. Финка, не раз выручавшая ее в  детдоме.  Эту  финку  ей
подарила Оля Болдина. Оля была лет на  восемь  старше  и  иногда  жалела
маленькую Клавдию. Один раз даже всерьез спасла.
   Клавдия положила  финку  под  цветастую  самодельную  подушку  и,  не
раздеваясь, легла на диван.
 
*** 
 
   Юрий Петрович Васильков считал себя человеком уравновешенным.  Бизнес
требовал ясности рассудка, и вообще... Не любил  Юрий  Петрович  тратить
время на приведение в порядок своих и чужих нервов. Не в  его  это  было
правилах. Но на кретина Женьку он разозлился так, как не  злился  ни  на
кого в жизни. Даже на жену, когда она  сделала  первый  аборт.  Даже  на
начальника лаборатории, завалившего его когда-то на защите.
   Нужно было быть полным кретином, чтобы уйти от  трупа,  не  дожидаясь
ментов! Ладно бы его никто не видел, ладно  бы  он  просто  посмотрел  и
отошел, так нет! Он, считай, сам их и вызвал и  первым  делом  смотался,
как нашкодивший пацан от бабушки-соседки.
   И еще Борису собрался звонить!
   Господи, какие идиоты окружают Юрия Петровича Василькова! Наверное, в
Москве нет больше таких отъявленных кретинов, и с  ними  ему  приходится
иметь дело каждый день! Каждый!
   Он проверил Женькину информацию. Все приходится делать самому.
   Это действительно был тот самый  врач.  Еще  на  прошлой  неделе  был
жив-здоров, бодро-весело бегал по своей больнице, указания раздавал,  да
еще ерепенился, сволочь...
   Женьку, конечно, найдут, это  просто.  С  этого  козла  еще  станется
отрицать, что врачишку он знал и даже в больнице у него  был.  Но  мозги
Женьке Юрий Петрович успеет прочистить. Вряд ли менты нагрянут ночью. Не
тридцать седьмой год.
   Под дверью поскреблись нежной лапкой.
   - Юра! - позвала жена. - Юрочка, ты чего закрылся?  Судя  по  звукам,
доносившимся  до  Юрия  Петровича  в   последние   полчаса,   его   жена
основательно и интенсивно ссорилась с дочерью. Он не стал прислушиваться
и вникать, из-за чего именно, хотя всегда  именно  так  и  делал,  чтобы
потом вершить суд. Никуда же не денутся. К нему прибегут. Но  сегодня  у
него было о чем подумать, кроме  привычных  дамских  дрязг,  и  суть  он
как-то упустил.
   - Заходи! - разрешил Юрий Петрович. - Что вы там опять буянили?
   Жена вошла, принеся с собой запах хороших  духов  и  кофе.  Она  была
одета "для выхода", как это называли в каком-то  иностранном  фильме,  и
Юрий  Петрович  стал  торопливо  соображать,  куда  именно  они  сегодня
собирались.
   Вскоре выяснилось, что никуда, собиралась одна Юля, без него.
   - Дашка сказала, что она с нами в отпуск не  едет!  -  объявила  жена
преувеличенно громко, очевидно, для того, чтобы дочка знала, что  в  ход
пущена тяжелая артиллерия. - Она желает остаться в Москве и  две  недели
тут гулять напропалую. Без нас.
   Только этого не хватало. Они едва-едва вылезли из предыдущей истории,
в которую попала дочь. Юрий Петрович заплатил  кучу  денег,  чтобы  дело
замяли. Замяли, но едва-едва. На финишной прямой.
   - Одна она в Москве не останется! - объявил Юрий Петрович тоже  очень
громко. - Поедет с нами, и все!
   - Интересно, - протянула Дашка, появляясь на пороге.
   Хороша она была сверх всякой меры. Просто неприлично хороша. Вот  что
делают денежки, презренный металл. Несмотря на  всю  свою  любовь,  Юрий
Петрович отлично понимал, что красота его любимых женщин, феерическая  и
брызжущая  через  край,  -   это   просто   сложенные   воедино   усилия
многочисленных профессионалов, а вовсе не  дар  природы.  Зубы,  волосы,
ангельской красоты лики, бюсты, задницы -  все  было  подкорректировано,
максимально  улучшено,  местами  видоизменено   до   неузнаваемости,   и
результат, надо сказать, был просто потрясающим.
   - Интересно, - повторила Дашка. - Значит, одна я не останусь? Кто  же
мне запретит? Ты, папочка?
   - Я, Дашенька, - согласился Юрий Петрович. -  Я,  кисонька.  Так  что
давай без сцен. С матерью повоевала - и хватит.
   На самом деле он не особенно волновался. У него в запасе  всегда  был
один и тот же, совершенно неотразимый аргумент: если ты не  будешь  меня
слушаться, я перестану давать тебе  деньги.  Это  всегда  срабатывало  с
первого раза в отношении их обеих - и дочки, и  жены.  Как  только  Юрий
Петрович, в далеком прошлом научный  сотрудник  Института  теоретической
физики, это понял, его жизнь упростилась в десятки раз.  Нет,  в  сотни.
Или в тысячи.
   Если  ты  не  бросишь  этого  кретина  Пашу,  который  не  дает  тебе
заниматься, я перестану давать тебе деньги. Выбирай - новая  машина  или
поездка в Крым с никому не известной подругой. Юленька хочет новую  шубу
какого-то невиданного меха.  Юленька  получит  свою  шубу  и  перестанет
приставать с переездом к нам ее родителей.
   Если бы деньги у Юрия Петровича водились всегда, может быть, он и  не
сумел бы управлять семьей столь... успешно. Но деньги  пришли  только  в
последнее время, и его девочки еще не забыли, каково  это  -  сидеть  на
макаронах с фиолетовыми сосисками и по пять раз носить в починку одни  и
те же издыхающие на глазах сапоги. Не забыли, и слава богу!
   - Папа, мне не десять лет, чтобы я ездила на  курорты  с  родителями!
Может человек элементарно побыть  один?!  -  начала  Дашка,  бросаясь  к
отцовскому  столу.  Платиновые  волосы  разметались   по   плечам,   она
нетерпеливо заправила их за уши. Сирена,  одно  слово  сирена,  умилился
Юрий Петрович. - Может?!
   - Может, - покладисто согласился Юрий Петрович. - Вполне. Только если
он отдает  себе  отчет  в  том,  что  делает,  и  не  совершает  никаких
непростительных глупостей. А все мы отлично  знаем,  какие  глупости  ты
способна совершать....
   - Ну, папа-а-а! - завыла Дашка, и на глаза ей навернулись слезы. - Ты
до конца жизни будешь меня попрекать, да?! До конца  жизни,  да?!  Ну  и
уйду я от вас, живите как хотите, только я тоже  человек,  я  тоже  хочу
жить свободно... - Она  уже  рыдала  и  по-детски  вытирала  щеки.  Юрию
Петровичу было ее жалко. - Замуж выйду и уйду, это же невозможно!
   - Дарья! - прикрикнул Юрий Петрович и взглянул на Юлю.  Она  молчала,
по опыту зная, что в диалоги отец - дочь лучше  не  встревать,  но  Юрий
Петрович увидел то, что она демонстрировала всем  своим  видом,  хоть  и
молча: она полностью на его стороне, и это придало ему уверенности.
   - В общем, так, - сказал он, поднимаясь из кресла. - Ты едешь с нами,
и точка. То кольцо, о котором ты соловьем разливалась, - покупай,  денег
я дам. И больше никаких  ссор  сегодня.  Я  устал,  у  нас  проблемы  на
работе...
   Дашка повсхлипывала еще для порядка  и  закрепления  у  отца  чувства
вины,  но  ускакала  в  свою  комнату  очень  веселая  -  кольцо  стоило
совершенно неприличных денег, и выманить их у отца просто так ни за  что
не удалось бы. Бедный папочка, он думает, что вертит ими как хочет, а на
самом деле это еще очень большой вопрос, кто кем вертит...
   - Что за неприятности? - спросила Юля, когда Дашка хлопнула дверью  в
свою комнату.  Она  всегда  принимала  или  делала  вид,  что  принимает
живейшее участие в делах мужа.
   - Да так, - сказал Юрий Петрович вяло. Он подошел к бару и налил себе
виски. Плюхнулся в кресло и стал массировать  ноющую  коленку.  -  Нужно
Борису звонить...
   - Ого, - произнесла Юля с тревогой. - Ничего себе...
   Она знала, что это означает. Крайнюю степень важности.
   - Все так плохо?
   - Не плохо, а непонятно, - поправил Юрий Петрович, задумчиво глядя  в
бокал с виски. - Мне по крайней мере. Может, Борис все знает.  Но  тогда
странно, что он меня не предупредил. Вот что плохо...
   Юля взволновалась не на шутку. Всего,  что  так  или  иначе  вызывало
угрозу ее материальному положению, она боялась  просто  до  исступления.
Обратно в макароны, сосиски и отпуск по курсовке у нее дороги не было.
   - Что же делать, Юра? -  спросила  она  дрожащим  голосом.  -  А?  Ты
знаешь, что теперь делать?
   - Знаю, - ответил Юрий Петрович довольно  раздраженно.  -  Сейчас  ты
уедешь на свой концерт, и я позвоню Боре. Думаю, что он  мне  что-нибудь
да скажет...
   Успокаивать ее у него не было сил. Кроме того, ее  паника  по  поводу
малейших неурядиц действовала ему на нервы. Он всегда знал, что жена ему
не поддержка и не союзник, а предмет роскоши и  способ  вложения  денег.
Интересно, хорошо это или плохо? И почему так получилось? Ведь пока  они
бедствовали, это была вполне нормальная, закаленная в сражениях с  бытом
жена,  не  слишком  требовательная,  не  слишком  красивая  и,  кажется,
довольно добродушная.
   - Ты езжай, езжай, Юленька, - сказал он рассеянно. - Я еще подумаю. И
не нервничай. Все будет хорошо, я знаю...
   Но она не успокоилась.
   Весь концерт она прикидывала, что будет  делать  в  случае  серьезных
проблем.  Иногда  такие  проблемы  в  порошок  стирали  кого-нибудь   из
знакомых. Причем целыми семьями, как во  времена  сталинских  репрессий.
Когда-то Юлия  Петровна  была  учительницей  истории  и  обожала  точные
формулировки. Да, случалось... Встречались на курортах,  в  театрах,  на
дорогих концертах, вроде этого, на благотворительных балах,  рассуждали,
куда лучше отправить детей -  в  Йелль  или  все-таки  в  старый  добрый
Кембридж,  а  потом  -  как  будто  кто-то  стирал  тряпкой  со   стекла
нарисованную там соблазнительную картинку райской жизни - люди  исчезали
вместе с детьми, машинами и Кембриджами.
   Юле это не годилось. Женщина должна подстраховываться. Она слабая, ей
одной не пробиться.
   Она думала весь концерт и в конце концов надумала кое-что, с ее точки
зрения, подходящее.
 
*** 
 
   Игорь Полевой с утра поехал в институт,  где  директорствовал  Сергей
Мерцалов и где все, конечно же, уже всё знали.
   Настроение у него было плохое. Нужно было еще успеть в прокуратуру  к
следователю, у которого были то ли вопросы, то ли уточнения, и почему-то
он  никак  соглашался  поговорить  по  телефону,  а  в  институте   дело
застопорилось  с  первых  же  минут.  Все  сотрудники  Сергея  Мерцалова
пребывали не просто в шоке, а в каком-то болезненном шоке,  и  Игорь  на
обыкновенные вопросы тратил не минуты,  как  обычно,  а  часы,  маясь  и
постоянно проверяя время.
   С утра пораньше он еще поцапался с женой, которой вздумалось устроить
Люську в балетный класс. Бедная Люська. На музыку она ходит, в спецшколу
ходит, ее бы на травку выпустить порезвиться, но жена сказала, что это и
так последний шанс - ребенок уже в третьем классе. Позже не возьмут, а у
девочки явные способности к танцу. Господи, откуда она взяла  эти  явные
способности?!  Конечно,  Люська  забавно  дрыгается  под  магнитофон   и
телевизор и перед зеркалом  любит  покрутиться,  тоже  под  какую-нибудь
музыку, но при чем здесь, блин, балет?!
   - Ты потому так злишься, - сказала жена,  плюхнув  перед  ним  манную
кашу, которую он ненавидел еще с детства, -  что  тебе  нет  до  ребенка
никакого дела. А мне есть. Поэтому ты злишься и ревнуешь.
   - Давай тогда забирай ее из музыкальной школы, - велел Игорь  мрачно,
понимая, что от его повелений ровным счетом ничего не изменится.  -  Это
невозможно. Ей девять лет всего,  а  она  четыре  раза  в  неделю  домой
приходит к шести. Как рабочий с ЗИЛа.
   - Странно, что ты об этом знаешь, - сказала жена. - Тебя  же  никогда
нет дома. И денег никогда нет.
   В этом было все дело.
   Конечно, денег нет. Откуда же им взяться?
   Игорь печатать их не умел, а жаль. Это, пожалуй,  был  самый  простой
способ их добыть. Что он мог заработать в уголовном розыске?  Только  на
картошку с селедкой...
   Он всех жалел - жену, которую давили заботы, а он не  мог  их  не  то
чтобы с нее снять, а хотя бы разделить, маму, которой до смерти хотелось
хоть раз в жизни  слетать  в  Карловы  Вары,  отца,  у  которого  совсем
развалился "жигуленок" первой модели, но он тем не менее все же ездил на
нем на дачу. И Люську, у  которой  не  было  кроссовок  "Рибок",  как  у
большинства ее одноклассников. Он знал, что не оправдал  ничьих  надежд,
что он плохой муж, отец, сын, зять, потому что он не может, ну не  может
добыть столько, чтобы хватило на всех, пусть даже понемножку.
   В такие поганые дни он себя ненавидел. И работу, которая  взяла  все,
ничего не дав взамен, кроме двух пулевых ранений, ненавидел тоже.
   - Ну что? - грубо спросил он секретаршу Мерцалова, которая, наверное,
в третий раз выбегала, чтобы где-нибудь порыдать. - Успокоились?
   - Как я могу успокоиться? -  спросила  секретарша,  и  ее  фиолетовые
кудри  мелко  задрожали.  -  Как  я  могу  успокоиться,   когда   Сергей
Леонидович... - Она длинно всхлипнула,  глаза  ее  налились  слезами,  и
Игорь испугался, что она сейчас опять отпросится реветь. - Господи,  что
же теперь будет с нами? Как же мы-то теперь?..
   "Ну просто опера "Смерть вождя", - быстро подумал Игорь. - Может,  он
и вправду был такой необыкновенный начальник?"
   -  Марина  Викторовна,  -  начал  он,  стараясь  говорить  ласково  и
напоминая себе волка из сказки про семерых козлят. - Помогите мне. Мы  с
вами полтора часа разговари