Жалко просто так умирать. Жалко, потому что только сейчас она поняла,
что значит -  жизнь.  Андрей  будет  расстроен.  Он  будет  расстроен  и
несчастлив, потому что счастливым его может сделать  только  она,  а  ее
сейчас не станет. Это она понимала так ясно, как будто тот человек прямо
сказал ей об этом.
   Она зажмурилась и покрепче стиснула в карманах руки.
   Ничего не поделаешь. По крайней мере она не будет  смотреть,  как  он
это сделает.
 
*** 
 
   Ему нужна была еще секунда. Еще одна крошечная секунда, чтобы сделать
это так же хорошо, как он сделал это два предыдущих  раза.  Она  поняла,
что он все равно убьет ее, и поэтому ничем ему не  мешала  -  стояла  не
шевелясь и зажмурившись.
   Она сразу все поняла...
   Жаль только,  что  ему  некогда  объяснить  ей,  за  что  она  должна
расплатиться.
   Что-то  страшно  грохнуло  за  его  спиной,  и  от  неожиданности  он
оглянулся. Он не должен был оглядываться, но все-таки оглянулся.
 
*** 
 
   Клавдия открыла глаза и увидела, как через забор стройки стремительно
прыгает Андрей, а за ним еще кто-то, и чудовищный, ненатуральный  грохот
заполняет узкий каменный двор, как будто начинается землетрясение.
   Как в замедленном повторе, она видела, как ее убийца поворачивается и
вскидывает руку с пистолетом, и страшный пустой глаз пистолета упирается
ей прямо в лицо.
   И снова обвал звуков, от которых что-то как будто  лопается  в  ушах,
Андрей что-то кричит, разобрать  невозможно,  и  страшный  глаз  уже  не
смотрит ей в лицо, а убийца удивленно  смотрит  на  свою  руку,  которую
держит как чужую.
   - Оружие на землю!!! На землю, мать твою! Лицом вниз!!! - слышит она,
и с этой секунды замедленная съемка почему-то пошла в реальном времени.
   Как будто вернулся на  несколько  секунд  исчезнувший  шум  улицы,  и
привычные звуки стройки, и тяжелое дыхание Андрея и того, кто  прыгал  с
забора следом за  ним,  и  звук  захлопнувшейся  автомобильной  двери  -
очевидно, шофер выскочил наконец узнать, что происходит.
   И еще кто-то кричал. Тоненько, подвывая.
   Клавдия оглядела двор, посреди которого в луже лежал один мужчина,  а
двое других стояли над ним, и вдалеке увидела невесть как попавшую  сюда
милую старушку Наталью Ивановну.
   Она кричала и изо всех сил зажимала рот платком, как будто  старалась
затолкать крик обратно в себя.
 
*** 
 
   - Твоя Наталья Ивановна в пятидесятых годах была опереточной  примой,
а ее мужа звали Илларион Джапаридзе. Тебе что-нибудь говорит это имя?
   Клавдия кивнула, не понимая, какое отношение эти люди могли  иметь  к
ней.
   Фамилия Джапаридзе была знакома всем москвичам, так  что  глупо  было
спрашивать,  знает  его  Клавдия  или  не  знает.  Он   был   знаменитым
скульптором, процветавшим  как  при  Сталине,  так  и  при  Лужкове.  Он
построил  половину  всех  новых  московских  памятников   и,   наверное,
процентов девяносто домов и дворцов для элиты. Он был знаменит не только
в Москве, но и в Грузии, откуда был родом, и даже за границей,  где  его
привечали за близость к московскому мэру. Он умер... Когда же  он  умер?
Клавдия точно не могла вспомнить, когда именно, но что-то недавно, и  на
его похороны в Тбилиси съехалась уйма знаменитостей - от Ростроповича  с
Вишневской и до Эрнста Неизвестного.
   - Ну и что? - спросила она вяло. Шок все еще не отпустил  ее.  Андрею
было ее жалко. Он знал, какой шок ей еще предстоит испытать.
   Они сидели на кухне у него дома, куда  он  сразу  же  отвез  Клавдию,
поручив Игорю отправить задержанного на Петровку. Потом он  вернулся  на
работу и возвратился домой, как всегда, поздно. Она сидела на  диване  в
той же самой позе, в которой он оставил ее несколько часов назад.
   Андрей вздохнул.
   Он еще будет проклинать себя за то, что чуть  было  не  опоздал,  что
примчался вовремя  чисто  случайно,  что  еще  пять  секунд,  и  Клавдии
Ковалевой не было бы на свете.
   И еще он знал, что скорее всего потерял ее. Но пока он должен был все
ей рассказать.
   Он сел напротив нее, придвинулся поближе и стиснул коленями ее ноги.
   - Илларион Джапаридзе был твоим отцом, - сказал он. - И отцом  Сергея
Мерцалова, которого убили  ночью  первого  сентября  в  сквере  рядом  с
Хохловским переулком.
   Клавдия медленно подняла на него глаза.
   - Ты что? - спросила она. - Заболел?
   - Илларион Джапаридзе был твоим отцом, - повторил Андрей терпеливо. -
А у тебя был брат, Сергей Мерцалов. Вас отдали  в  разные  детские  дома
после смерти вашей матери, Нины Дашковой, которую  Илларион  любил.  Она
работала в издательстве, где выходила книга его  рисунков,  и  он  ее...
полюбил. Тебе было два года, а Сергею - шесть,  когда  она  умерла.  Она
умерла дома, от отека легких, как раз под Новый год. Вас нашли соседи, и
Сергея сразу отдали в детдом, а тебя в больницу,  потому  что  ты  тогда
сильно болела.
   - У меня был брат?  -  потрясенно  прошептала  Клавдия.  -  До  этого
понедельника у меня был живой брат? И нашу мать звали Ниной?
   - Да, - сказал Андрей. Он не мог больше на  нее  смотреть  и  поэтому
поднялся и пошел в прихожую за сигаретами. - У тебя есть два племянника,
семи и девяти лет. Дети Сергея. И  его  вдова,  твоя...  кто  она  тебе?
Сноха?
   - Андрей, - сказала Клавдия  чужим  голосом,  -  откуда  ты  все  это
узнал?
   - К сожалению, я узнал поздно, - сказал Андрей неприятным голосом.  -
Как видишь, я чуть не опоздал.
   - Ты не опоздал, - Клавдия покачала головой. - Ты не мог опоздать...
   - У Иллариона и Натальи Рогожской был сын. И он ненавидел Нину за то,
что она увела отца из семьи. И сама Наталья ненавидела ее так же сильно.
Ее муж был удачливый, богатый и знатный, и она никак не могла допустить,
чтобы он ушел к какой-то редакторше, у которой от  него  были  маленькие
дети. Он тоже не спешил решать этот вопрос, ему  было  вполне  удобно  в
двух семьях, но старший сын любил родителей  такой  чудовищной  любовью,
что решил, что самым правильным будет Нину отравить, что он и сделал. Он
первоклассный  химик,  о  ядах  знал  все,  а  Нина  была  доверчивой  и
молоденькой. Она на самом деле верила, что сын ее возлюбленного хочет  с
ней подружиться и поэтому приходит к ней домой и пьет  чай  с  ней  и  с
детьми...
   - Господи, что ты говоришь, Андрей... - пробормотала Клавдия.
   - То, что есть, - ответил Андрей сердито. - Он убил твою мать, а  вас
с братом отправили в детдома, Илларион больше вами не интересовался.  Он
любил Нину, а вовсе не каких-то там детей... Он остался в семье и прожил
в спокойствии и благополучии еще почти тридцать лет. А потом он умер,  и
оказалось, что все свои деньги - все! - он завещал троим своим детям. То
есть старшему сыну и вам с братом, если окажется, что  вы  еще  живы.  У
него были огромные возможности, Клава. Даже мертвый, он мог  найти  кого
угодно. На него работали самые лучшие адвокатские и сыскные  конторы,  и
они бы вас нашли. И тогда очаровательная Наталья Ивановна  и  ее  сынуля
получили бы третью часть вместо того, чтобы получить все. И они  решили,
что им ничего не остается, только найти вас раньше и убить. Мало ли кого
убивают в большом городе каждый день! Рогожская знала, что  вас  раздали
по разным детдомам и связь между вами установить очень трудно,  если  не
невозможно. Конечно, она не знала, что ты - это ты, пока они  не  начали
за тобой следить. Но когда узнала, это даже придало ситуации  остроту  -
ты ее любила, ухаживала за ней и оставалась для нее лютым врагом. Она об
этом знала, а ты - нет...
   - Боже мой... - пробормотала Клавдия и взялась руками за щеки, - боже
мой...
   - Им нужно было убить и тебя, и Сергея до того, как вас начнут искать
адвокаты, только тогда это не вызвало бы подозрений. Нет человека и нет,
мало ли что. Они очень торопились потому, что завещание вступает в  силу
с будущего понедельника, а я узнал об этом от своего осведомителя только
сегодня днем и понял, что он  непременно  постарается  прикончить  тебя,
пока ты на работе, ведь после работы я забирал тебя и  увозил,  об  этом
наверняка соглядатаи ему доложили. Он должен был знать о тебе  все,  вот
почему и за тобой, и за Сергеем так долго следили. Он  должен  был  быть
уверен, что это именно вы, вот почему у тебя утащили паспорт. Он  должен
был в точности знать ваше расписание и привычки. Он  ненавидел  вас  так
остро, что даже не понимал, почему убить вас - это плохо. Я ему  чуть  в
морду не вмазал, - сказал Андрей, опустив глаза, чтобы  не  смотреть  на
Клавдию.
   Он врал потому, что на самом деле вмазал.
   - Подожди, Андрей, - попросила Клавдия. - Но он же... брат. Он же наш
брат...
   Она выговорила слово "брат" осторожно, как будто попробовала на вкус.
   - Это для него не имело значения. Имело значение  только  то,  в  чем
убедила его мать, - что вы виноваты в том, что Илларион ушел из семьи  и
некоторое время не возвращался  обратно.  И  что  с  вами  никак  нельзя
делиться отцовским наследством. А оно, как я понимаю, огромное...
   Он выбросил окурок в раковину, чего никогда не делал, и  уставился  в
темное окно.
   - Я увидел фотографию Рогожской в альбоме у Ирины  Мерцаловой,  вдовы
твоего брата. Она сказала  мне,  что  эту  фотографию  маленький  Сережа
зачем-то захватил из дома, когда его забирали  в  интернат.  А  потом  я
увидел эту женщину в твоей аптеке и долго не мог вспомнить, где я ее мог
видеть раньше, а потом вспомнил... Ее сын так ненавидел Сергея, что даже
убил его собаку, доброго, бестолкового, старого колли. И не забыл о том,
что мы тоже придем с собакой, - обработал чем-то ноги, чтобы наша собака
не взяла след. Я же говорю, химик он  превосходный.  Научным  институтом
руководил...
   - Что с ним теперь будет?
   Андрей оторвался от созерцания своего отражения  в  темном  стекле  и
неохотно пожал плечами.
   - Я хочу увидеть своих племянников, - сказала  Клавдия  твердо.  -  И
свою... сноху. Ты меня отвезешь?
 
*** 
 
   - Ну почему, Андрей?! - Она даже руки  к  груди  прижала,  как  будто
умоляя его. - Но почему ты не хочешь?
   Он готов был немедленно задушить ее.
   - Я хочу!! - заорал он. - Но не могу! Ты понимаешь это  или  нет?!  Я
три часа объясняю тебе положение дел, а ты меня ни черта не слушаешь!
   - Да как же я могу тебя слушать, если ты несешь  какую-то  чушь!  При
чем здесь мои деньги?!
   - При том, - сказал он, вдруг ужасно устав. - Дело не в  том,  что  я
благороден без меры. Дело в том, что у тебя теперь будет  совсем  другая
жизнь и я тебе в этой жизни буду не нужен! Тем более в качестве мужа!
   - Откуда ты знаешь? - спросила она с возмущением.  -  Ну  откуда?  Ты
что, уже был женат на мне?
   - Не на тебе, но был, - признался он и, глянув в ее дрогнувшее  лицо,
сказал помягче:
   - Ты теперь богатая женщина, Клава. Даже не просто богатая, а  очень,
очень богатая. У тебя, видишь, даже дом на Мальте имеется.
   Даже если ты поделишь свои деньги с Ириной и пацанами...
   - Уже поделила.
   - Все равно ты осталась очень богатой женщиной.  Сейчас  тебе,  может
быть, и кажется, что я тебе нужен, но  очень  скоро  наши  образы  жизни
перестанут... совпадать. Я не хочу  этого  ждать.  Я  не  хочу  с  тобой
разводиться, когда  ты  встретишь  и  полюбишь  кого-нибудь  более  тебе
подходящего. У меня нет на это времени и душевных сил. - Он  отвернулся.
- Так что вопрос закрыт. Я на тебе не женюсь.
   - Ты просто... просто... - Глаза у Клавдии  налились  слезами.  -  Ты
просто подлец, Ларионов. Я люблю тебя. Мне тридцать  один  год,  и  я  в
полном рассудке. Не знаю, что ты там  пророчишь  и  кого  я  должна,  по
плану, встретить, кто больше мне подойдет, но я люблю тебя, хочу жить  с
тобой и родить тебе детей, чтобы у Вани с Гришкой были  еще  братья  или
сестры. Чтобы у нас  была  нормальная  семья,  с  бабушками,  дедушками,
тетками, дядьями, днями рождения в Отрадном и плюшками по  воскресеньям.
Это что, преступление?
   - Это не преступление, - ответил он.
   Кажется, впервые в жизни после переходного возраста у  него  закололо
под лопаткой от страха. Он тоже хотел всего этого, но не мог себе  этого
позволить. По крайней мере не с ней, теперешней.
   Она загнала его в угол, и, как выбраться оттуда, он не знал.  Он  был
совершенно уверен, что ей, богатой и защищенной, он не нужен.  Не  может
быть нужен. У него всегда будет одна и та же напряженная, отнимающая все
силы и время работа, на которой он ни черта не заработает,  кроме  разве
что еще нескольких ранений. Он будет поздно приходить, думать  на  кухне
свои думы, таскаться на работу по выходным, оставлять ее одну, а для нее
теперь существует миллион новых возможностей,  которых  не  существовало
раньше, и эти нереализованные возможности стеной встанут между ними.
   Даже мысли об этом он не мог вынести потому, что любил ее.
   Его  мечты  -  о  том,  чтобы  пятнадцать  лет,  как  один  месяц,  о
собственном щенке, о веселом мальчишке, который висел бы на его  джинсах
и называл его папой, о том, чтобы вернуться  со  своей  поганой  работы,
обнять ее и ни о чем больше не думать и не волноваться, -  имели  смысл,
пока она была просто Клавой Ковалевой, детдомовским заморышем  и  давней
подругой.
   - Клава, - сказал он холодно. - Я буду с тобой, пока ты этого хочешь.
Можешь считать меня мужем или любовником - мне все равно. Но жениться на
тебе я не могу. Это нечестно. Ты этого не понимаешь, но я знаю, что рано
или поздно поймешь. Я за всю жизнь не заработаю столько,  сколько  лежит
на одном твоем счете, а у тебя их пятнадцать. Я не уйду с работы потому,
что это единственное, что я умею делать  хорошо.  И  я  больше  не  хочу
разговаривать об этом.
   - Я не справлюсь с такой кучей денег одна, без тебя,  -  сказала  она
жалобно. - Ты же умный и хваткий, ты знал бы, как с ними управляться.  А
я совсем не знаю.
   - Наймешь кого-нибудь, кто знает, - четко выговорил он  тоном  майора
Ларионова. - Я тебе не банкир.
   Она поднялась со стула и некоторое время  молча  ходила  по  комнате.
Андрей уже знал эту ее привычку ходить, когда  она  над  чем-то  думала.
Потом она остановилась и взглянула на него.
   Надумала, понял он. Сердце тяжело,  как  чужое,  бухнуло  в  грудь  и
переместилось выше, к горлу.
   - Ну вот что, Ларионов, - сказала она почти таким же холодным  тоном,
каким только что говорил он. - Ты мне не  банкир,  а  я  тебе...  -  она
поискала слово, - не постельная грелка. Ты не хочешь на мне  жениться  и
можешь проваливать к чертям собачьим. Я не согласна  быть  просто  твоей
любовницей. Я хочу быть твоей женой и хочу сейчас  же  завести  ребенка.
Если ты так трусишь, то я тебя отпускаю.  Катись  отсюда.  Но  сидеть  и
ждать, когда я тебе надоем и ты под  каким-нибудь  предлогом  вышвырнешь
меня из своей жизни, я не желаю.
   - Я не собираюсь тебя вышвыривать, - пробормотал  Андрей,  пристально
глядя ей в лицо. Такой Клавы Ковалевой он не знал.
   - Уходи! - приказала она. - Чеши на дачу к  Елене  Васильевне.  Скажи
ей, что я последняя сволочь и выгнала тебя. Ну!
   Андрей Ларионов, как правило, хорошо владел собой,  но  у  него  тоже
была гордость.
   Большими шагами он вышел в прихожую,  натянул  куртку  и  так  бахнул
дверью, что в подъезде  задрожали  стекла  и  на  пол  с  тихим  хрустом
посыпалась штукатурка.
   Он пришел в себя только на Ленинградском шоссе.
   Она не хочет его видеть  -  и  прекрасно.  Так  ему  даже  проще.  Не
придется потом привыкать жить без нее.
   Он заскрежетал зубами от злости.
   Она его выгнала - подумаешь! Он же прав. Он  совершенно  уверен,  что
прав!
   Или не уверен?
   Или все-таки уверен?
   Он добавил газ и вылетел на левую полосу.
   Пусть  посидит  там  одна  и  малость   остынет.   Странно,   но   то
обстоятельство,  что  она  выгнала  его  из  его  собственной  квартиры,
нисколько его не удивляло. Это была их общая квартира. Она  стала  общей
очень быстро. Очень быстро его квартира приспособилась к Клавдии.
   В гардеробе лежали ее  вещи,  и  каждое  утро  он  даже  жмурился  от
счастья, когда видел их рядом со своими. Он  как  бы  забывал  о  них  и
каждое утро вспоминал снова. Ее зубная щетка стояла в  ванной  вместе  с
его щеткой в смешной подставке в виде ежика, которую она тоже привезла с
собой. Ее лохматые тапки, которые они вместе купили на рынке у "Сокола",
в виде заячьих морд, торчали  из-под  его  любимого  кресла.  На  столах
появились какие-то салфеточки, а в спальне любовные романы, которые  она
обожала. И пахло везде хорошо.
   И так славно было завтракать вдвоем,  собираясь  на  работу,  путаясь
чашками и откусывая от одного бутерброда. Они спешили и иногда по  утрам
сердились друг на друга, особенно когда ему приходилось подолгу ждать ее
в машине, а она все никак не выходила.
   Она старалась не засыпать без него,  и  если  случайно  засыпала,  то
всегда просыпалась, когда он приходил, и таскалась за ним по квартире  -
на кухню и в ванную, - и терла  ему  спину,  когда  он  грелся  в  своем
любимом кипятке, и даже однажды зачем-то притащила  ему  в  ванну  чашку
чая.
   - Мне показалось, что  тебе  хочется  чаю,  -  сказала  она  тогда  и
улыбнулась робкой улыбкой.
   Сердце болело так сильно, что он даже вспотел немного.
   Он не сможет без нее жить. Не сможет, как бы  ни  хорохорился.  Куда,
блин, он собрался ее отпускать, когда он каждую минуту только и  думает,
где она и что с ней и как бы ему поскорее ее увидеть?!
   Как Сергей Мерцалов...
   Андрей вытер лоб.
   Он трусит, конечно. Это она правильно сказала. - Всю оставшуюся жизнь
он будет отвечать за нее, бояться за нее, ревновать  ее,  контролировать
ее, руководить ею и подчиняться ей. Он будет трястись над ней,  ругаться
с ней, заниматься с ней любовью, расходиться во взглядах  на  воспитание
детей и на то, где и как они проведут отпуск. Она разделит с ним  тяготы
его работы, его ранения, его тяжелый характер и мало ли еще что.
   Она разделит с ним жизнь.
   Визжа  тормозами,  как  юнец,  впервые  севший   за   руль   папиного
автомобиля, он остановился у автомата.
   Только бы на карточке еще были какие-то деньги.
   Карточка никак не вынималась, влажные пальцы скользили. Сердито сопя,
он вытащил наконец карточку и вставил ее в автомат.
   Трубку сняли сразу же.
   - Я женюсь на тебе, черт тебя побери!! - с ходу заорал он, и какая-то
парочка на автобусной остановке шарахнулась от  него  в  испуге.  Андрей
отвернулся от них. - Но если ты мечтаешь, что я завтра же брошу  работу,
что я буду вести светскую жизнь и таскаться каждый день на премьеры и  в
рестораны...
   - Я мечтаю только о тебе, - сказала Клавдия и всхлипнула. - Только  о
тебе, ты, придурок!
   Он улыбнулся и прижался лбом к холодному и влажному стеклу будки.
   - Я тоже о тебе мечтаю, - сказал он. - Я люблю тебя, и  я  женюсь  на
тебе. Только потом пеняй на себя.
   Она что-то заверещала, очень радостное  и  громкое,  но  он  не  стал
слушать.
   - Я через пятнадцать минут приеду, - сказал он и повесил трубку.
   Вылез из будки и глубоко вздохнул.
   - Все в  порядке,  ребята!  -  крикнул  он  той  самой  парочке,  что
шарахнулась от него и забилась в автобусную остановку.
   Потом он сел в машину, развернулся через две сплошные и поехал домой.