будь
надеть? Мое все мокрое.
   - Я все положил на стиральную  машину,  -  сказал  он  с  досадой.  -
Вылезай, хватит в подполье сидеть. И намажь  йодом  свои  раны.  Йод  на
полке.
   У него было прекрасное  настроение,  у  него  давно  не  было  такого
прекрасного настроения.
   Интересно, она только что придумала, что влюблена  в  него,  или  это
случилось уже довольно давно?
   Сыщик  хренов,  профессионал,  знаток  психологии...   Вот   тебе   и
психология.
   "Ты такой слон, Андрюшка!"
   Вот тебе и слон. Он засмеялся.
   Дверь из ванной слегка приоткрылась, и показалась  Клавдия,  красная,
как рак, в трижды подвернутых  джинсах  и  старой-престарой,  драной  на
локтях рубахе. После многочисленных стирок  она  так  села,  что  Андрею
налезала только на спину - на грудь рубахи уже не хватало,  -  зато  она
была чистой.
   - Вот и я, - сказала Клавдия фальшиво-бодрым голосом.
   Он кивнул, страшась, что скажет что-нибудь не то или не так. Для него
все изменилось после того, что она сказала.
   Он положил ей на тарелку огромный, как лапоть, кусок мяса, помидор  и
огурец.
   - Ешь, - приказал он. Она робко взяла вилку:
   - А ты?
   - И я. - Он уселся напротив и с хрустом откусил огурец. - Водки  нет,
- сказал он с сожалением. - Сейчас бы тяпнули.
   - Ты алкоголик? - спросила она.
   - Конечно, - подтвердил он. - Как все мужики.
   Мясо было  очень  вкусное,  его  было  много,  а  ей  неожиданно  так
захотелось есть, что даже  голова  закружилась.  Не  думая  ни  о  каких
приличиях, она  с  наслаждением  ела,  чуть  не  урча,  как  оголодавшая
подъездная кошка, а Андрей, пригорюнившись, смотрел на нее.
   - Ты что? - заметив его взгляд, спросила  она  и  покраснела.  -  Мне
просто есть очень хочется.
   Вместо ответа он встал и положил ей на тарелку еще кусок.
   - Чего тебе, чаю или кофе? - спросил он от плиты.
   - Кофе, - пробормотала она с набитым ртом. - Спасибо, Андрей. Мне так
неудобно, что я...
   - Если ты не перестанешь непрерывно  мерсикать,  я  тебя  выгоню  под
дождь, - пригрозил он. - Доедай давай.
   Он был самым лучшим человеком на свете. Клавдия это всегда знала, но,
когда он вот так возился с ней, ухаживал за ней, кормил ее  и  варил  ей
кофе, это было выше ее сил.
   Он  налил  кофе  в  две  огромные  кружки,  похожие   на   бульонные.
Протиснулся мимо нее в прихожую и вернулся с сигаретами.
   - Рассказывай, - приказал он и щелкнул зажигалкой.
   Она затянула свой печальный рассказ. Но -  странное  дело!  -  в  его
присутствии ее почти перестали волновать все ее сегодняшние несчастья. И
даже лужа, в которой она лежала, показалась ей  просто  приключением.  И
даже сумку ей не было жалко. Все это было совсем не страшно -  когда  он
был рядом.
   - Вот и все, - сказала она. - А потом я решила, что домой  не  поеду.
Страшно мне было очень. Это глупо, да?
   - Нет, - сказал Андрей.
   - Я пошла в метро, к дежурному милиционеру  и  сказала,  что  у  меня
только что  отняли  сумку.  Вид  у  меня  был  соответствующий,  мокрая,
грязная... Я сказала, что никаких протоколов мне не нужно, и  они  сразу
очень повеселели...
   - Еще бы!
   - И тогда я попросила их отвезти меня домой. Я решила,  что  человек,
который за мной следит, увидел, что я пошла в  милицию,  и  вернулся  на
улицу меня ждать. Не стоять же на платформе  все  время,  что  они  свои
бумажки будут писать, верно? Ну вот... А я ни на какую улицу не пошла  и
никакие бумажки писать не стала, а попросила их меня  отвезти.  Ну,  они
сжалились. Мы вышли через какой-то служебный вход,  сели  в  милицейскую
машину, и я назвала твой адрес. Когда они меня высадили, я еще некоторое
время постояла у подъезда, но никто не проходил и  не  проезжал.  -  Она
улыбнулась. - Так что "хвоста" я не привела.
   - Я тебя недооценивал, Клава,  -  сказал  Андрей  искренне.  -  Ты  -
замечательный оперативник. Я тебя возьму к себе в отдел.
   - Я  все  правильно  сделала,  да?  -  радостно  спросила  она.  -  Я
старалась, но ничего лучше этой милицейской машины придумать  не  могла.
Кроме того, в метро бы меня точно патруль  забрал,  а  я  без  паспорта.
Паспорт в сумке остался.
   - Н-да, - сказал Андрей, вытянул ноги, которые сразу же  загромоздили
полкухни, и закрыл глаза. Во-первых, он  всегда  думал  именно  в  таком
положении, а во-вторых, ему очень хотелось ее поцеловать.  Хотелось  уже
давно, и легче было сдерживаться, когда он ее не видел.
   Клавдия сидела очень тихо, боясь ему помешать. Кроме того, время  уже
приближалось к одиннадцати, и давно пора  было  уезжать,  а  ей  так  не
хотелось уходить от него, из его дома,  от  его  заботы  и  защиты!  Она
думала, что, если будет сидеть тихо, ничем о себе не  напоминая,  он  не
сразу спохватится и выставит ее.
   Он молчал довольно долго. Так долго,  что,  измученная  переживаниями
этого бесконечного вечера, Клавдия  начала  задремывать,  пригревшись  в
углу у теплой плиты.
   - Скажи мне, Клава, - сказал он так неожиданно, что она вздрогнула  и
захлопала глазами, - что происходило в твоей жизни  в  последние...  ну,
месяца три? Где ты была, что делала, куда в отпуск ездила?
   - В отпуск я не ездила, -  начала  она,  добросовестно  вспоминая.  -
Отпускные получила и купила себе на зиму ботинки и брюки.
   Он быстро на нее взглянул, и ей стало неловко.
   - Все лето просидела в Москве,  -  заторопилась  она.  -  В  Отрадное
ездила, с Танькой встречалась, с родителями твоими...
   - А на работе?
   Она пожала плечами:
   - На работе все по-старому. У нас годами ничего не  меняется,  не  то
что в этой вашей... уголовке.
   Развеселившись,  он  опять  посмотрел  на  нее.  Надо  же,  как   она
выразилась - в уголовке! Он сам обычно именно так  называл  место  своей
работы.
   - Клав, ты подумай внимательно, не торопясь. Может, ты где-то  что-то
видела необыкновенное, может, куда-то тебя  приглашали...  Может,  ты  в
лотерею выиграла? - спросил он насмешливо.
   Она очень старалась помочь ему. Она вспоминала так усиленно,  что  ей
даже стало жарко.
   - Нет, Андрюша, - сказала она виновато. - Ничего такого. Правда.  Дом
- работа. Работа - дом. Ничего интересного, честное слово.
   - В каком детдоме ты была? - спросил он вдруг.
   - Под Волоколамском, - ответила она, насторожившись. - А что?
   - У тебя нет родных, хоть каких-нибудь самых дальних?
   - Нет, - сказала она твердо.
   - Ты искала?
   - Пробовала... поначалу, - она улыбнулась кривой улыбкой. -  Об  отце
сведений никаких, мать вроде  бы  умерла.  Это  довольно  трудное  дело,
Андрей, искать родных, когда ты даже не знаешь своей фамилии...
   - Я понимаю, - сказал он. - Наверное.
   Ничего он не понимал. Он вырос в семье, где дедов, бабок, прадедов  и
прабабок, а также теток, дядьев, двоюродных, зятьев, свояков,  невесток,
снох знали не только по именам и фамилиям. Конечно, все были разобщены и
раскиданы по Москве и окрестностям ее, но тем не менее о родных  никогда
не забывали, ездили друг к другу не только на похороны, но и на свадьбы,
крестины и рождения, на  Пасху  всем  кланом  отправлялись  в  прадедову
церковь, выстаивали службу, независимо от веры или неверия, и  это  было
так же непреложно, обязательно и  разумелось  само  собой,  как  "доброе
утро", сказанное при встрече.
   Андрей Ларионов с рождения был частью чего-то целого  и  незыблемого,
как скала.
   Клавдия Ковалева о рождении своем ничего не знала и  всю  жизнь  была
одна, как игрушечный заяц, позабытый в пустой осенней даче.
   Он осознал это как-то в одну минуту, хотя никогда раньше об  этом  не
думал.
   "Пожалуй, рано мне еще на пенсию, - решил он. - Еще пригожусь".
   Впереди у него было очень много работы.
   Он должен был послушать кассеты, и те, которые спер у  Мерцаловых,  и
ту, которую ему дала Ирина. Он должен был за  сегодняшний  вечер  прийти
хоть к какой-нибудь версии, которая  удовлетворила  бы  его  самого.  Он
должен был понять, что происходит вокруг Клавдии  Ковалевой  и  как  это
может быть связано с Сергеем Мерцаловым. Кроме  того,  было  еще  что-то
непонятное, ускользнувшее от него. Он увидел это на фотографиях в старых
альбомах и никак не мог вспомнить, что  это  было.  Оно  не  давало  ему
покоя, и почему-то он не сразу подумал об этом, а только после того, как
заехал к Клавдии в аптеку.
   - Я, наверное, поеду, - сказала рядом  Клавдия  Ковалева.  -  Спасибо
тебе, Андрей. Если бы не ты, я бы сегодня просто пропала...
   Вот тебе и раз.
   Она, наверное, поедет! Спасибо, Андрей!
   - Ты что? - спросил он недоверчиво.  -  Заболела?  У  тебя  жар?  Или
внезапно открылся посттравматический синдром?
   - Нет у меня никакого  синдрома!  -  возмутилась  Клавдия.  -  Просто
поздно уже.
   - Значит, так, - сказал майор Ларионов. - Сейчас я выдам тебе свой НЗ
в виде зубной щетки.  Пока  ты  будешь  чистить  зубы,  я  разберу  тебе
постель. Ты в нее ляжешь и уснешь. Это понятно?
   На Клавдию напал столбняк и отупение.
   - Непонятно, - констатировал Андрей. - Повторяю еще раз...
   - Подожди, Андрей, - попросила она. - Мне же завтра на работу. Как  я
отсюда поеду на работу?
   Господи, о чем она говорит!  Как  будто  работа  была  самой  большой
проблемой!
   - Как ты смотришь на то, чтобы поехать отсюда на работу на  метро?  -
предложил он. - Ну, в крайнем случае, если ты очень  попросишь,  я  могу
тебя отвезти.
   - Но у меня... нет одежды, - ляпнула она  первое,  что  пришло  ей  в
голову.
   - Наденешь мою. - Почему-то его очень разозлило то,  что  ей  даже  в
голову не пришло, что она может  остаться  ночевать  у  него.  -  Джинсы
веревкой подвяжем, свитеры до колен сейчас как раз в  моде,  если  я  не
ошибаюсь.  Куртку  я  тебе   дам.   Будешь   вся   такая   стильная   до
невозможности...
   В сильном раздражении он  встал  и  бахнул  на  огонь  чайник.  Ручка
жалобно звякнула.
   -  Безопасность  я  тебе  гарантирую,  -  злобно  проговорил  он,  не
поворачиваясь.   -   Твоя   девичья    честь    останется    в    полной
неприкосновенности. Твоя стыдливость не будет оскорблена,  а  невинность
поругана...
   Он нес еще какую-то, должно быть, довольно  оскорбительную  ахинею  и
остановился, только когда почувствовал,  как  она  обняла  его  сзади  и
прижалась пылающим лицом к его свитеру.
   В одну секунду он позабыл обо всем - о работе и не просто  работе,  о
необходимости думать, соображать, контролировать себя. О том, что он  не
должен так яростно целоваться с Клавдией Ковалевой,  потому  что  она  -
девчонка, мартышка, почти сестра и еще потому, что она пережила  сегодня
сильное потрясение и, может быть, вовсе не хочет его, Андрея  Ларионова,
а просто стремится забыть обо всем, освободиться  от  страха,  перестать
вспоминать,  как  она  вылезала  из  лужи,  уверенная,  что  ее  вот-вот
прикончат.
   Однако  соображения  высшего  порядка  моментально  утратили   всякое
значение. Он целовался с Клавдией Ковалевой, и это было так хорошо,  так
по-молодому упоительно, так правильно,  что  он  даже  застонал  слегка,
прикусив ее нижнюю губу.  Он  совершенно  не  думал  о  том,  что  может
напугать или оттолкнуть ее. Они целовались так, как будто делали это уже
много раз, всю жизнь, но с неистовым  пылом  первооткрывателей,  которые
после долгих лет плавания наконец-то высадились на земле обетованной,  и
эта земля оказалась даже лучше,  чем  они  представляли  себе  во  время
трудного, полного  опасностей  путешествия.  Она  оказалась  лучше,  чем
баллады, которые были о ней сложены, чем пророчества и предсказания. Она
была самой лучшей, единственной наградой.
   Андрей перевел дыхание и сказал, не отрываясь от нее:
   - Я тебя хочу.
   Клавдия слышала, как сотрясается под свитером его сердце.
   - Я тоже, - сказала она и улыбнулась ему. Так это  было  просто.  Так
легко. - Я хочу тебя уже много лет.
   - Неужели? - переспросил он, не слыша себя и не понимая,  о  чем  она
говорит. - Я умру от разрыва сердца, если не получу тебя немедленно.
   - Ты все выдумываешь, Андрюша, - сказала  она  нараспев  и  осторожно
провела губами по его шее. - Тебе просто так кажется...
   - Мне ничего не кажется. - Он зарычал, когда она прикусила  его  ухо.
Ее затылок лежал у него  в  ладони,  волосы  струились  и  просачивались
сквозь пальцы, рыжие, как морская вода, зажженная закатным  солнцем.  Он
не мог на нее смотреть и поэтому закрыл глаза.
   Она что-то шептала около его уха, он не  мог  понять  -  что,  только
чувствовал, как шевелятся ее губы, и смутно  удивлялся,  почему  столько
лет эта женщина не принадлежала ему. Он готов был проклинать ее за это.
   Где он был?!
   Он больше не может ждать, будь оно все проклято.
   Он подхватил ее под худенькую попку,  облаченную  в  его  собственные
джинсы, притиснул к себе и  пошел  в  спальню,  чувствуя  руками  только
грубую ткань, и от мысли, что там, под этой тканью,  у  него  темнело  в
глазах.
   И ничего она его не боялась. Он был прав, когда думал, что  не  может
напугать ее.
   Она хотела его так же сильно, как он ее, и это было самое лучшее, что
она могла для него сделать.
   Ни о чем не  думать,  ничего  не  анализировать,  не  вспоминать,  не
сравнивать, как это было у него  раньше,  потому  что  ничего  подобного
раньше не было. Она как-то в одно мгновение  стала  его  собственностью,
его частью, его неожиданной удачей.
   Ведь бывает иногда так, что просто везет.
   Не было  никакой  романтики.  Потом,  немножко  опомнившись,  он  еще
выругает себя за это. Разве  так  соблазняют  девиц  тридцатишестилетние
опытные мужики?
   Не было никакой игры. Разве он  не  знает,  как  важна  и  необходима
утонченная прелюдия?
   Даже слов никаких не было. Он не мог заставить себя  произнести  хоть
что-нибудь внятное.
   Ему не хватало времени. Никогда в жизни он еще так не спешил,  боясь,
что весь его опыт и самообладание подведут его.
   Но и она  спешила,  он  точно  знал  и  чувствовал  это,  он  не  мог
ошибиться. Она рвалась вперед так же самозабвенно, как и он, и  не  было
на свете ничего лучшего, чем сознание этого.
 
*** 
 
   Составив кулачки - один на другой - и пристроив  их  под  подбородок,
она лежала на нем и смотрела ему в лицо. Глаза у нее сияли.
   Он пребывал в совершенном блаженном покое и в полном согласии с самим
собой. Жизнь была прекрасна.
   Клавдия хихикнула.
   - Ты чего? - спросил он. Говорить ему не хотелось.  Так  хорошо  было
лежать, чувствуя ее во всю длину и остывая от недавнего штурма.
   - У тебя потрясающе глупое выражение лица.
   - Я не могу сейчас сделать его умным, - сказал он. - На это требуются
силы, которых у меня нет.
   Широкая, жесткая ладонь легла  ей  на  попку  и  слегка  ее  сдавила.
Клавдия моментально покраснела. Он понял это,  даже  не  открывая  глаз.
Странное дело - ему, оказывается, очень нравилось ее смущать.
   - Как это у нас вышло? - спросила она,  и  Андрей  почувствовал,  как
шевелятся у него на груди ее волосы. - А, Андрюш? Как?
   - А почему у нас могло... не выйти? - спросил он и засмеялся,  потому
что она опять смутилась. - Ты что? Сомневалась в моих способностях?
   Она шлепнула его по бедру.
   - Ну... мы же не собирались... - Она сбилась и замолчала, и он открыл
глаза, серые, сытые и ленивые, как у  кота.  Она  собралась  с  духом  и
продолжала:
   - И ты... никогда... даже когда мы молодые были... А я...
   - А ты? - спросил он нежно.
   Она разрушила свою пирамиду из кулачков, уткнулась  мордочкой  ему  в
подмышку и вцепилась в его руку, свободную от ее попки.
   - Тебе доставляет удовольствие меня смущать? - почти сердито спросила
она из-под мышки.
   - Огромное, - признался он честно. - Гигантское. Почему, черт побери,
он водил к себе совершенно чужих, не нужных ему девиц, вроде этой... как
ее... Галки, и  женился  на  Жанне,  и  валандался  с  ней,  пока  тихое
бешенство не стало его ежедневным состоянием, и ни разу в жизни даже  не
подумал о Клавдии, которая была рядом?! Стоило только протянуть руку.  А
он не протягивал и тратил время на невозможные, изматывающие  отношения,
в которых  он  увязал  и  из  которых  вынужден  был  потом  выбираться,
проклиная себя.
   Я мог бы прожить с ней жизнь, вдруг понял  он  совершенно  отчетливо.
Только теперь, наверное, уже... Что? Поздно?
   Он взял в горсть ее  волосы  -  их  было  очень  много,  и  они  были
восхитительно рыжими - и спросил, стараясь, чтобы вопрос прозвучал,  как
шутка:
   - Почему ты никогда мне не говорила, что я тебе... нравлюсь?
   И сам вопрос, и это слово - "нравлюсь"  -  были  из  какой-то  совсем
другой жизни. Как из кино про старшеклассников семидесятых годов.
   - Хороша бы я была, - сказала Клавдия и перевернулась  на  спину,  но
руку его не отпустила. - Ты меня в упор не видел. Представляю, что бы  с
тобой было, если бы я начала объясняться тебе в любви.  Ты  бы  умер  от
смеха.
   Я мог бы умереть, так и не узнав, что такое любовь Клавдии Ковалевой,
вдруг подумал он. Это было бы обидно.
   Но это была слишком серьезная мысль, чтобы додумывать ее, лежа  рядом
с ней на диване и радуясь тому, что впереди у них еще вся ночь.
   "Может, она и вправду меня любит? Нет, пожалуй, я не умру от смеха".
   - Я только Тане сказала, - добавила  Клавдия,  подумав.  -  Да  и  то
случайно. После того дня рождения, на котором была твоя Жанна.
   - Что? - спросил он и, подсунув руку под ее затылок, приподнял голову
так, чтобы она смотрела ему в лицо. - Что ты сказала Тане?
   Она заметалась, судорожно пытаясь не смотреть  ему  в  глаза,  но  он
держал ее крепко. У него были здоровенные сильные ручищи с надутыми, как
веревки, венами. Самые прекрасные руки в мире.
   - Нет, ты отвечай, - приказал  Андрей  Ларионов,  -  Что  ты  сказала
Таньке? После какого дня рождения?
   Пришлось отвечать.
   - Она меня застукала в ванной, - призналась Клавдия  обреченно.  -  У
тебя был день рождения, тридцать лет, и  пришла  Жанна,  на  которой  ты
собирался жениться. Понимаешь, как  будто  жизнь  кончилась.  Я  у  Тани
ночевала, ну и... плакала в ванной, а она меня застукала.
   И я ей сказала. Мне пришлось ей сказать, иначе она от меня не отстала
бы...
   - Что сказать? - потребовал он.
   - Ну, что я... Я... - Она старательно пыталась выговорить это,  но  у
нее не получалось. Она  вырвалась  из  его  руки,  отвернулась  и  тогда
выговорила:
   - Что я влюблена в тебя. Давно, всю жизнь.
   Значит, Танька знала.
   Его сестра знала, что Клавка влюблена в него, и за шесть лет ни слова
ему не сказала.
   Кто еще знал? Мама? Папа? Павлов? Все, кроме него?
   Ну, погоди, сестрица, приедешь ты из  своего  Сергиева  Посада,  я  с
тобой еще поговорю по-родственному...
   - Ты не пугайся, - попросила Клавдия. - Я, честное слово, не  буду  к
тебе приставать. И навязываться тоже не буду.
   - Я не пугаюсь,  -  возразил  он,  досадуя  на  нее,  что  она  может
заподозрить  его  в  такой  глупости,  и  потеснее  прижал  ее  к  себе.
Становилось холодно.
   - Давай одеяло достанем, - предложил Андрей. - Ты не замерзла?
   - Не-ет, - протянула она. - Ты очень теплый. Как печка.
   Он засмеялся, но все-таки  достал  одеяло.  И  постелил  простыню,  и
положил подушки.
   - Я думала, что этого никогда не  будет,  -  сонно  сказала  Клавдия,
устраиваясь у него под боком. - Но я мечтала о тебе, Андрюшка, как  я  о
тебе мечтала...
   - Нашла, о ком мечтать, - сказал он  растроганно  и  натянул  на  нее
одеяло повыше. - Поспи.
   - Мне жалко, - пробормотала она, засыпая, - мне жалко  тратить  время
на спанье. Это же в первый раз... и может быть, больше никогда...
   - Не выдумывай,  -  сказал  он  и  поцеловал  ее  за  ухом.  И  -  не
удержавшись - еще и еще раз. - Спи.
   Она ровно задышала ему в бок, и он почему-то опять  вспомнил  деда  с
прадедом.
   Небось они все придумали. Точно, это они. Два  неугомонных  старикана
подсунули ему Клавдию и  заставили  десять  лет  бегать  по  кругу,  как
припадочн