кторская семья, а  я  была  совершенная  дурочка  и
простушка. Папа инженер, а мама кондитерша. Когда я впервые поговорила с
Лидией Петровной, мне показалось, что это чуть ли не преступление, иметь
таких... простых родителей. Я даже стала их стесняться, понимаете? Ну, и
конечно, она очень быстро указала нам на дверь. Мы обижались сначала,  а
потом перестали. Как Сережа говорит, хорошо, что  выгнали,  я  от  этого
только злее стал... А потом он очень быстро в гору  пошел.  То  есть  мы
по-настоящему тяжело жили недолго. Лет... пять, пожалуй.
   Пять лет,  всего  ничего,  подумал  Андрей.  Подумаешь,  пять  лет  в
общежитии на две стипендии!
   - Он подрабатывал. И я тоже подрабатывала. И  мои  родители  нам  все
время  давали  какие-то  деньги.  Нет,  с  голоду  мы  не  умирали,   но
бедствовали, конечно. Все это в последние годы только появилось - и дом,
и квартира, и отпуска за границей. Господи, как же  я  люблю  поехать  в
отпуск! У нас каждый  отпуск,  как  медовый  месяц.  У  вас  есть  жена,
Андрей?
   Очевидно, она забыла, что он и есть тот самый бывший милицейский муж,
который ничем ей не помог.
   - Нет, - сказал он. - Мы развелись давно.
   - Нет, - сказала она. - Это не то. Тогда вы вряд ли меня поймете.
   Он понимал ее.
   Он как раз и мечтал о том, чтобы у  него  была  именно  такая  семья.
Чтобы пятнадцать лет - как один день. Чтобы каждый отпуск - как  медовый
месяц. Чтобы поругаться - а  потом  бурно  помириться  в  постели.  Чтоб
непременно был толстый щенок по имени Тяпа. Чтобы прийти ночью с работы,
обнять ее и ни о чем не думать, и знать, что ты -  самый  важный,  самый
главный, самый нужный человек. Что без тебя  пропадут.  Что  тебя  ждут,
любого и всегда.  Что  ты  -  центр  маленькой  и  бесконечно  громадной
собственной вселенной.
   Мужчина, отвечающий за все. За женщину, за детей, за дом, за  работу.
За собственную вселенную.
   Без "неумения жить в социуме". Без нескончаемых  разбирательств,  кто
прав, кто виноват. Без грандиозной теоретической базы,  подведенной  под
очередной отказ от секса. Без всей этой  ерунды,  что  замучила  его  во
время его недолгого брака.
   Не то чтобы он мечтал как-то конкретно. Просто думал иногда. Может, и
впрямь они были похожи с Сергеем Мерцаловым, и именно поэтому это больше
не было работой?
   Но у Сергея-то как раз была собственная вселенная. А у Андрея  нет  и
не было ничего подобного.
   - Сейчас я  вам  покажу...  -  Она  поднялась  из-за  стола  и  пошла
гостиную, отделенную  от  кухни  низкой  широкой  деревянной  стойкой  с
резными колонками.
   Андрей внимательно следил за ней, боясь, что она налетит  на  стул  и
упадет или упрется в стену и не будет знать, как повернуть обратно.
   - Вот, - она вынула из комода несколько альбомов и положила их  перед
Андреем. - Это наши фотографии. Здесь, конечно, только часть, в основном
все дома, в Москве. Мы много  фотографировали  друг  друга,  даже  когда
камера появилась. Ну, такая,  знаете,  для  съемок.  Зато  здесь  старые
фотографии. Детские, его и мои. Свадебные наши  тоже,  по-моему,  здесь,
хотя там особенно нечего смотреть. Мы такие глупые были и молодые...
   Альбомы действительно были старые,  очень  непохожие  на  современные
целлофановые книжки с розами или  яхтами  на  верхнем  листе.  Это  были
настоящие альбомы  для  фотографий,  упитанные,  бархатные,  с  вытертым
золотым  тиснением  на  крышке.  Андрей  наудачу  открыл  один  из  них.
Вихрастый мальчишка с удочками и ведерком серьезно смотрел  в  объектив.
За ним рябило мелкой волной какое-то озерцо.
   - Это на даче. А это в школе. Кажется,  это  Сережа  в  третий  класс
пошел. Это его в пионеры принимают, а это уже институт.
   Маленького Сергея Мерцалова в альбоме было совсем  мало,  и  на  всех
фотографиях он был серьезен и задумчив.
   Интересно, над чем он тогда так напряженно думал?
   Попалась еще какая-то  старая  открытка  с  женщиной  необыкновенной,
неестественной  красоты  и  еще  открытка  с  лютиками  и  ромашками   -
поздравление маме с Восьмым марта...
   Потом  начались  развеселые  студенческие  лица,  лаборатории,  белые
халаты...
   - Это мы около трупа снялись, - сказала Ирина. -  В  анатомичке.  Нас
тогда это страшно веселило.
   Она не смотрела на фотографии, но почему-то точно знала,  что  именно
Андрей  смотрит.  Нет,  это  невозможно.  Андрей  закрыл   альбом.   Они
помолчали.
   - Он... хороший врач? - спросил Андрей, пропустив слово "был".
   - Да, - сказала Ирина. - Очень хороший.  Он  классный  хирург  прежде
всего, это нечасто встречается. Конечно, собственную научную школу он не
создал, но я уверена, что создал бы, если  бы  у  него  хватило  на  это
времени. Ему же  нужно  зарабатывать,  а  не  только  заниматься  чистой
наукой. На чистой науке мы бы очень быстро протянули ноги. Хотя  в  мире
его знают и уважают, не только у нас... Он увлекался часто, но  не  так,
чтобы это вредило делу... Я его всегда за это ругала.  Разве  можно  так
бешено, безумно увлекаться?
   - Чем? - спросил Андрей осторожно.
   - Новыми теориями, идеями, методами лечения. Но он...  гений.  -  Она
улыбнулась.  -  Гениям  свойственны  всякие  штуки,  недоступные  нашему
пониманию.
   - Почему брат ушел  из  его  института,  Ирина  Николаевна?  Ведь  он
начинал работать у него?
   - Ушел?! - Ирина  посмотрела  на  Андрея  с  изумлением.  Теперь  она
разговаривала, как совершенно нормальный человек. Теперь она говорила  о
том единственном, что было ей  интересно.  О  том  единственном,  о  чем
вообще могла говорить. - Да Сережка выгнал его! Вы разве не  знали?  Это
все знают!
   Андрей вдруг понял, что она вряд ли отдает себе отчет в  том,  с  кем
именно разговаривает. Ей было все равно. Лишь бы - о муже.  Лишь  бы  на
несколько секунд обмануть себя. Вернуть его, хотя бы просто в  разговоре
с посторонним человеком.
   - Нет, - сказал Андрей. - Я не знал.
   - Ну господи, ну  конечно,  он  его  выгнал.  Петя  -  очень  сложный
человек. Они все сложные, Мерцаловы, а Петя, наверное, самый  сложный...
Он учился не бог весть как, а когда Сережа его взял, он решил, что можно
вовсе не работать. Он, видите ли, думал, что Сережа его возьмет на место
Гольдина,  но  это  же  идиотизм!  Гольдин  в  медицине  двадцать   лет,
специалист замечательный, они с Сережей отличная команда, и Петя  здесь,
в общем-то, совсем ни при чем...
   - И он его уволил? - спросил Андрей.
   - Да, -  подтвердила  Ирина.  -  Это  было  ужасно.  Лидия  Петровна,
по-моему,  Сережке  так  этого  и  не  простила.  Они  с  нами  год   не
разговаривали после этого... А Сережа переживал. Очень.
   - Что он переживал?
   - Ссору. - Она вся была там, в этих  воспоминаниях,  которые  раньше,
наверное, были не самыми приятными, а теперь казались ей чудесными. - Он
же... Для него семья была всем на свете. Он готов был умереть за них. За
нас... Он принадлежал к совершенно особенному типу мужчин, я вам  говорю
как психолог. Он был просто помешан на семье.  Все,  что  он  делал,  он
делал для того, чтобы его семья была самой лучшей. Самой  крепкой.  Чтоб
ни мы, ни родители ни в чем, боже сохрани, не нуждались. Кстати, у таких
мужчин не бывает друзей. И у Сережки нет никаких друзей, кроме Гольдина.
Не сойдись он с Гольдиным на работе, у него вообще никого не было  бы...
Налейте мне еще кофе, Андрей.
   - Может, вы поесть хотите? - спросил Андрей, чувствуя себя  кретином.
- Приготовить?
   - Поесть? - переспросила она. -  Нет,  я  не  хочу  есть.  Может,  вы
хотите? Господи, а я даже не предложила...
   Боясь,  что  она  вот-вот  вернется  из  своего  счастливого  мира  в
реальный, он торопливо уверил ее, что есть не хочет.
   - А что было потом? - спросил он. - После того, как он уволил Петю?
   - Он сам его и пристроил к Тихонову,  в  Медицинский  центр.  Рядовым
врачом. Ну, у Пети не было выбора, и он согласился.  Пришлось  работать,
конечно. Но отношения стали... хуже.  А  Сережка  очень  это  переживал.
Очень.
   Андрей бесшумно встал и подошел к желтому холодильнику.
   Ты не святой Серафим, сказал он себе. Успокойся. Садись и слушай, что
говорит тебе вдова потерпевшего. Садись сейчас же.
   Он вытащил из холодильника копченую колбасу и вялый огурец. Огурец он
помыл, а колбасу нарезал тоненькими лепесточками.
   - Он, знаете, все  время  пытался  им  доказать,  что  они  могут  им
гордиться. Несмотря на то, что они были недовольны его женитьбой и  тем,
что он Петю выставил... - говорила Ирина.  -  Он  был  просто  чудовищно
внимательный сын. Я ревновала его ужасно. Он тратил  на  родных  столько
денег, что на них мы вполне могли бы купить замок в Гааге...
   - Почему именно в Гааге? - спросил Андрей. Хлеба не было, но он нашел
открытый пакет с хрустяшими хлебцами. Он навалил  на  хлебец  колбасы  и
огурец  и  сунул  ей  в  руку.  И,  тоскуя  от   собственной   неуклюжей
услужливости, подогрел кофе.
   - Ешьте и пейте, - сказал  он,  втискиваясь  за  стол.  Она  послушно
откусила.
   Когда она ела в последний раз?
   Когда ее муж приехал домой и велел ей собираться к теплому морю?  Или
позже, когда они уложили детей и пили чай перед телевизором?
   - Да он так острил все время. И все время почему-то про Гаагу. Он был
там однажды. Его ван Вейден приглашал. Ну вот. И  всех  его  усилий  все
равно было мало. Все равно он делал что-то, что не позволяло  ему  стать
"идеальным сыном". Вот на мне  женился.  Петю  уволил.  И  так  далее...
Господи, он так хотел, чтобы они его любили, а они им... пользовались.
   Слезы полились сразу и так обильно, что ей пришлось поставить чашку и
прижать руки к глазам. Слезы текли из-под ее сжатых пальцев и  капали  с
подбородка.
   - Он так хотел, чтобы его любили... Я любила, конечно, его  за  всех.
Если бы он только знал, как сильно я его  люблю...  Я  ему  каждый  день
говорила, как я его люблю. Он меня просил: расскажи, как ты меня любишь,
и я рассказывала. В общежитии было холодно, мы лежали под тремя одеялами
и все равно мерзли, и я рассказывала ему, как  я  его  люблю.  Мне  было
всего двадцать лет, но и тогда я понимала, какой  он  одинокий,  страшно
одинокий мальчик. Он так и не стал для них своим,  а  он  так  старался.
Господи, как он старался... Он все время искал им какие-то  подарки,  он
приглашал их на все банкеты, покупал им мебель...
   - Кому - им? - спросил Андрей осторожно. - Родителям?
   - Ну конечно, - кивнула она с горечью. - И  ничего  не  помогало.  Он
даже сказал как-то, что никакими деньгами тут не поможешь, и званиями, и
успехами...
   - У него были вы, - сказал  Андрей.  -  И  дети.  Этого  должно  было
хватить...
   Она взглянула на Андрея и, кажется, даже улыбнулась.
   - Спасибо, - сказала  она.  -  Вы  добрый  и  все  хорошо  понимаете.
Конечно, когда появились мы, все это стало  не  таким  острым.  В  нашей
любви он никогда не сомневался.
   - Вы... доверяли ему? - спросил Андрей.
   - Что значит - доверяла? - не поняла она. - Как человеку? Как врачу?
   - Как мужу, - бухнул Андрей, ожидая чудовищного  всплеска  эмоций.  У
него засосало под ложечкой. - Он был вам... верен?
   Ничего не произошло. Она смотрела точно так же, очень благодарная ему
за то, что он разговаривает с ней о муже. И лицо не дрогнуло. И голос не
изменился.
   - Как он мог быть мне не верен?  -  спросила  она  и,  кажется,  даже
повеселела.  -  Вот  и  видно,  что  вы  разведены.  У  вас  собственный
отрицательный опыт. Или... - она улыбнулась.  Совершенно  точно:  теперь
она улыбнулась. - Или вы узнали про... Элю. Угадала?
   - Угадали, - сказал Андрей.
   Может, она все-таки не в себе? Найти спиртного? Вызвать врача?
   - Эля - Петина любовница, Андрей. И всегда была Петиной любовницей.
   - Так, - сказал Андрей и закурил. - Понятно.
 
*** 
 
   - Тогда, давно, именно Петя уговорил Сережу взять Элю на работу. Петя
был в нее влюблен, хотя сперва, на курорте, ей нравился Сережка,  и  это
было очень смешно. Так она на нем висла... Господи, да она  была  совсем
девочка, лет девятнадцать! Ну, двадцать, может быть. А  Сережа  в  таких
вопросах был удивительно толстокожий. Он никогда ничего не  замечал  или
не хотел замечать. Может быть, поэтому мы как-то удачно избежали обычных
скандалов и ссор, которые бывают, когда люди не доверяют  друг  другу...
Он никого не замечал.
   Хотя были девицы, которые... Которым он нравился, так, скажем. Молод,
богат. Длинный, тощий, дорого одетый. - Она улыбнулась, легко и любовно.
- А Пете эта девочка сразу понравилась, и она как-то быстро взяла себя в
руки и перестала за нами бегать. Уезжали они уже вместе с Петей,  он  ее
провожал. И в Москве все развивалось очень бурно. Потом она ему надоела,
и он ее бросил. Она осталась одна с ребенком и быстро поняла, что сможет
тянуть из Сережи деньги. Сережа чувствовал себя ответственным  за  всех.
За всю семью. За Петю особенно, ведь он его младший брат. Ну  вот  он  и
содержал ее и племянника. Петин ребенок - Сережин племянник, понимаете?
   -  Понимаю,  -  согласился  Андрей.  Оказывается,  святым   Серафимом
оказался вовсе не Андрей Ларионов, а Сергей Мерцалов.
   - Они  очень  из-за  нее  ссорились.  Сергей  считал,  что,  если  уж
получился ребенок, непременно нужно  жениться.  У  него,  конечно,  были
несколько... консервативные взгляды. А Петя  не  хотел  ни  в  какую.  И
родители не хотели.
   - А Эля?
   - А Эле это было очень удобно. Вряд ли Петя смог бы давать ей столько
денег, сколько Сережа.  Он  чувствовал  себя  виноватым  и  денег  давал
много...  Он  все  время  пытался  заставить  их  выяснить  отношения  и
пожениться. Он понимал, что не сможет везти на хребте еще и Петину семью
до бесконечности. Но у него не получалось...
   - Вы не знаете, он не был у нее в тот... день? - спросил Андрей.
   Так.  Нужно  быстро  нарисовать  картину  заново.  Это  все   меняет.
Абсолютно все.
   - Был, конечно, - сказал Ирина. - Он к ней поехал из министерства.  И
звонил мне с мобильного, но у меня был пациент, и я трубку не взяла.
   - А зачем он к ней поехал?
   - Деньги повез, зачем  же  еще?  Осень  началась.  Наверное,  ребенку
понадобились  вещи   какие-нибудь.   Или   Эле...   -   Она   улыбнулась
презрительно.
   - А Петр не приезжал к ней в тот день, не знаете?
   - Нет, - она покачала головой. - Сережка не говорил ничего. Наверное,
не приезжал. Он редко у нее бывал. Его раздражало, что Сережка  пристает
к нему с какой-то бабой... Несмотря на то,  что  у  этой  бабы  от  него
ребенок...
   - Так, - сказал Андрей. - Так.
   Ему нужно было быстро все проверить.
   - Ирина Николаевна, вы здесь останетесь или в Москву вернетесь?
   - Я пробуду здесь до пятницы,  -  ответила  она  твердо  и  взглянула
Андрею в глаза. - В пятницу Сережины похороны. Вы придете?
 
*** 
 
   День клонился к вечеру, и от холода и  дождя  очень  хотелось  спать.
Клавдия деликатно зевнула в воротник свитера. Аптечная бабулька  Наталья
Ивановна, пришедшая сегодня без подруги, улыбнулась ей из-за стеллажа  с
косметическими  препаратами  -  заметила,  как  она   зевнула.   Клавдия
смутилась.
   Весь день она бегала к телефону и хватала трубку, едва только телефон
подавал первые признаки жизни. Окружающие девушки только  удивлялись  ее
сегодняшней телефонной прыти.
   Бегала она совершенно без толку. Ларионов не звонил.
   Час в два позвонила его сестра и Клавдина лучшая подруга. Слышно было
очень плохо.
   - Я в Сергиевом Посаде! - проорала в трубку  Танька.  -  Слышишь?!  У
шефа совещание здесь,  мы  только  завтра  вернемся!  Алло!  Клава!!  Ты
слышишь меня?!
   - Слышу!! - проорала в ответ Клавдия. - Приезжай!!
   И  связь  прервалась,  как  будто  Сергиев  Посад   вышел   из   зоны
радиовидимости навсегда и скрылся за воинственной планетой Марс...
   Он забыл. Или не смог. Или занят.
   Скорее всего забыл,  конечно.  До  Клавдии  ли  ему  среди  всех  его
многотрудных милицейских дел?
   Она сама позвонит ему вечером, после девяти. Наверняка  после  девяти
он будет уже дома. Она позвонит и расскажет о том,  что  его  сотрудника
Диму она так и не вычислила - интересно, был ли он сегодня, этот Дима? -
зато своего всегдашнего  кавалера  приметила  сразу.  Сегодня  утром  он
скучал возле залитой дождем бывшей клумбы и курил,  как  пленный  немец,
прикрываясь полой куртки. Чего ему, горемычному, в машине не сиделось?
   - Устали, Клавочка? - добрым голосом  спросила  Наталья  Ивановна,  и
Клавдия с некоторым содроганием  вынырнула  из  своих  бесконечных,  как
хвост автомобильной пробки, дум. - Вам необходимо витамины принимать.  Я
недавно услышала в программе  "Здоровье",  что  весной  и  осенью  нужно
непременно принимать витамины.
   Клавдия принужденно улыбнулась. Ей не хотелось обсуждать с  болтливой
бабулькой свою усталость или свой небогатый витаминами рацион.
   - Надумали, что будете  брать,  Наталья  Ивановна?  -  спросила  она.
Телефон стоял под ее правой рукой и даже не  думал  звонить.  Обычно  он
заливался истерическим звоном каждую секунду.
   Подумав, Клавдия сняла трубку и послушала. В трубке бодро гудело.
   - Как обычно, Клавочка, - сказала Наталья  Ивановна  несколько  более
холодно. Обиделась, что Клавдия не поддержала беседу,  а  схватилась  за
телефон.
   Клавдия проворно достала со  своего  стеллажа  ее  обычные  сердечные
средства и попыталась загладить свою вину:
   - А из косметики выбрали что-нибудь?
   - Куда уж  мне  косметика,  Клавочка!  -  кокетливо  сказала  Наталья
Ивановна. - Это только молодым нужно. Старым -  зачем...  У  старых  все
позади.
   У  бабульки  были  розовенькие  щечки,  тщательно   ухоженные   руки,
прическа, и  шея  всегда  старательно  задрапирована  шарфиком.  Наталья
Ивановна точно заняла бы первое место в конкурсе красоты среди бабулек.
   -  Вот  вы  кокетничаете,  Наталья  Ивановна,  -  сказала  Клавдия  с
умеренной и оттого еще более располагающей фамильярностью, - а на  самом
деле вы очень красивая. Купите крем от морщин!
   И они обе засмеялись.
   Наталья Ивановна взяла еще крошечный тюбик мази, помогающей от трещин
на пятках.
   - Попробую, - сказала она с сомнением. Тюбик был не из дешевых.
   Клавдия выбила чек и опять посмотрела на телефон. Как назло, и народу
в аптеке почти не было, даже отвлечься невозможно.
   - До свидания, Клавочка! -  попрощалась  Наталья  Ивановна.  -  Приду
теперь только в субботу, и скорее всего с Ашхен. Мы, правда, уже три дня
не разговариваем. Поругались.
   - Из-за чего? - спросила Клавдия с улыбкой.
   -  Из-за  Ельцина!  -  провозгласила  Наталья   Ивановна   строго   и
направилась к выходу.
   Повеселевшая Клавдия смотрела ей вслед.
   Уличная дверь неожиданно широко  распахнулась,  и  здоровый  мужик  в
джинсах и короткой кожаной куртке, чуть не сбив Наталью Ивановну с  ног,
пробормотал галантно:
   - Пардон, мадам, - и придержал дверь Ларионов.
   Наталья  Ивановна  неодобрительно  посмотрела  вверх,  ему  в   лицо,
неизвестно чему улыбнулась и  стала  спускаться  по  крутым  ступенькам.
Клавдия видела в окне ее приседающий все ниже зонт.
   Ларионов. Господи, что же теперь делать?
   Глядя прямо на нее смеющимися серыми, как сегодняшний дождь, глазами,
он протопал к ее окошку и сказал:
   - Дайте мне что-нибудь от простуды, насморка, кашля, головы, желудка,
печени, поясницы, мозолей,  бессонницы  и  похмелья.  -  Он  неторопливо
перечислял все это и смотрел ей  в  лицо.  В  ее  невозможное,  красное,
перепуганное лицо, и непонятно было, что он там видит, кроме  истеричной
радости и безграничного смущения.
   - Запомнили? - спросил он. - Или повторить?
   - Что? - спросила Клавдия.
   - Положи что-нибудь на прилавок, - не меняя тона, весело приказал он.
Ему почему-то приятно было, что она  так  смутилась  и  покраснела.  Вот
дурочка... - Открой коробку, достань бумажку и читай  ее.  Как  бы  мне.
Улавливаешь? Или с трудом?
   Клавдия послушно достала аспирин и вынула инстр