автобус  и,  неуклюже  пятясь,  стал  разворачиваться,
расплескивая лужи.
   Может, вернуться в метро?
   Что там делать? Там  светло  и  люди,  но  сидеть  в  метро  до  утра
невозможно. Метро закроют, а Клавдию выгонят.
   Господи, почему ей так страшно?! Ничего же не происходит.  Она  много
раз возвращалась с работы в это время, и никогда  ей  не  было  страшно.
Правда, теперь она не может утешить себя тем, что никому не нужна и вряд
ли кто-нибудь позарится на тощую, бедно одетую оглоблю, которая  мерзнет
на остановке.
   Кому-то она нужна. Кому-то, кто уже давно  наблюдает  за  ней.  Может
быть, наблюдает и сейчас.
   Человек, у которого сегодня было вполне определенное задание, смотрел
на нее из темноты. Она стояла очень  близко  и  как-то  странно  жалась.
Мерзла, наверное. Он решил изменить весь план своего не слишком сложного
предприятия, когда увидел, что она не успела на автобус.
   Пожалуй, лучше места не найти и ждать ничего не надо.
   Он быстро посмотрел по сторонам.
   Никого. Никто ему не помешает.
   Он опустил руку в карман, нащупывая то, что там  лежало,  сделал  шаг
вперед и оказался у нее за спиной.
   Клавдия  почувствовала,  как  шевельнулись  волосы  на  затылке,   но
оглянуться уже не успела. Ее сильно ударило сзади,  головой  вперед  она
полетела на асфальт и, кажется, что-то еще раз ударило ее  под  коленки.
Со всего размаха она упала лицом вниз - в черную грязную воду.
 
*** 
 
   Андрей открыл дверь своей квартиры и неизвестно зачем сказал громко:
   - Я дома!
   Он всегда так говорил, когда возвращался с работы.
   Без него квартира как будто остывала, и ему хотелось  сразу  включить
везде свет.
   Если бы у него была собака, она бы уже выбежала  навстречу,  обезумев
от счастья, и прыгала бы, и вскидывала лапы, и  тыкалась  мордой  в  его
колени, и порывалась лизнуть.
   Не хнычь, приказал себе Андрей, с кряхтеньем  расшнуровывая  ботинки.
Какая еще собака!
   Он прошел в кухню и остановился посередине,  раздумывая.  Потом  снял
трубку и набрал номер. Никто не  отвечал,  и  он  стряхнул  на  запястье
застрявшие под водолазкой часы.
   Девять.
   И где же она может быть?
   Он достал из внутреннего кармана куртки записную  книжку  и  проверил
номер. Набрал снова. Безнадежные сонливые гудки кололи ему ухо.
   Да где она, черт бы ее взял?! У Таньки?
   Он набрал Танькин номер,  но  там  трубку  снял  довольно  удрученный
Павлов и сказал, что жена его, Андреева сестрица, сегодня ночует с шефом
в Сергиевом Посаде.
   - Что значит - ночует с шефом? - переспросил  Андрей  голосом  майора
Ларионова.
   Да то и значит. У шефа там совещание, они ночуют в гостинице,  потому
что с утра совещаются опять. И если Ларионов думает, что  ему,  Павлову,
все это очень нравится, то он может проваливать к черту.
   - Ладно, не злись, - сказал Андрей своему зятю. - Всего одна ночь...
   Павлов, не  стесняясь  в  выражениях,  послал  Ларионова  подальше  и
повесил трубку. Они очень хорошо относились друг  к  другу,  понимали  и
уважали один другого, поэтому  вполне  могли  позволить  себе  время  от
времени не обращать внимание на политес.
   Андрей вытащил  из  холодильника  кусок  мяса  и  поставил  на  огонь
сковородку. Есть хотелось ужасно. Он мечтал об этом куске мяса  с  самой
Кольцевой и представлял себе, как вкусно сразу запахнет, едва только  он
уложит толстые розовые куски  на  огненную  сковородку,  как  оно  будет
аппетитно шипеть и как он  съест  все  без  остатка  в  тишине  и  покое
собственной квартиры, а потом  ляжет,  задерет  ноги  на  валик  дивана,
покурит и наконец подумает.
   Он стянул свою шикарную кашемировую водолазку - Танькин подарок  -  и
надел любимый бесформенный  свитер  с  дырками  на  локтях,  старательно
заштопанными мамой.
   Он надеялся, что прошло хотя бы минут двадцать.
   Оказалось - пять.
   Он уложил на раскаленную сковородку мясо и снова набрал номер.  Никто
не отвечал.
   Рассеянно посвистывая,  он  посолил  и  поперчил  свой  ужин,  и  тут
заверещал телефон. От неожиданности Андрей обжегся, выругался и  схватил
трубку.
   - Да!
   - Андрей, - сказала ему бывшая жена с кроткой  печалью  в  голосе,  -
видишь, как все получилось? Я  же  специально  звонила  тебе,  чтобы  ты
занялся этим делом. А ты? Давай встретимся, Андрей. Я считаю,  что  тебе
нужно серьезное и продолжительное лечение. Если ты не  хочешь  лечиться,
тебе в ближайшее время придется оставить работу.
   От ненависти у него потемнело  в  глазах.  Он  заставил  себя  крепко
взяться за край плиты, чтобы не начать бить посуду.
   - Жанна, - попросил он  хриплым  от  ненависти  голосом,  -  я  прошу
тебя... нет, я умоляю тебя - не звони мне  больше.  Или  я  за  себя  не
отвечаю.
   - Андрюша! - воскликнула бывшая жена со жгучим сочувствием в  голосе.
- Ты напрасно думаешь, что я не понимаю тебя. Я понимаю тебя лучше,  чем
кто бы то ни был. Я врач и знаю, как мучительно ты переживаешь  то,  что
случилось. Но я-то всегда знала, что рано или  поздно  это  должно  было
произойти. Рано или  поздно  существующий  только  в  твоем  воображении
профессионализм должен  был  изменить  тебе.  Ты  оказался  перед  лицом
проблем, с которыми не можешь справиться. У  тебя  наконец-то  открылись
глаза. Ты понял, что впустую  растрачиваешь  жизнь,  убеждая  себя,  что
делаешь нечто важное и нужное.
   Что было у него в башке, когда он решил, что эта женщина  может  быть
его женой?! Почему он жил с ней,  спал  с  ней,  возил  ее  в  Отрадное,
выслушивал ее наукообразный обезьяний бред?!
   Он занимает  телефон,  а  между  прочим,  ему  должна  звонить  Клава
Ковалева. Может, она уже дома.
   Почему-то всю его ярость как рукой сняло, и, не дослушав, он сказал в
трубку ледяным тоном майора Ларионова:
   - Вот что, дорогая моя бывшая жена Жанна. Как мы уже установили, я  -
элемент социально опасный. При этом я майор, работаю в уголовке  и  знаю
всех и вся, начиная от руоповцев и кончая налоговиками. Если ты еще  раз
позвонишь  мне,  вот  просто  позвонишь,   и   все,   я   устрою   вашей
психотерапевтической конторе такую развеселую жизнь по линии пожарников,
налоговой инспекции и санэпидстанции, что твоему любимому шефу  мало  не
покажется. Кажется, он еще любил переночевать в моей квартире? Я  обещаю
это тебе совершенно  серьезно.  Профессионал  я  никакой,  это  мы  тоже
установили, зато я ловко могу испортить жизнь кому угодно. Это понятно?
   - Да, - ответила жена нормальными человеческими словами. - Понятно.
   По тому, что она не стала разражаться очередной речью, Андрей  понял,
что она наконец-то восприняла его слова всерьез.
   - Значит, договорились, - подытожил он. - Прощай, дорогая.
   Он  вдвинул  трубку  в  аппарат,  пристроенный  на  стене,  и  пропел
рассеянно:
   - И за борт ее бросает в набежавшую волну... Потом он  перевернул  на
сковородке мясо и еще раз набрал номер. Клавы дома не было.
   Могло случиться всё, что угодно.
   Она могла неожиданно собраться в кино. От ее аптеки до  "Пушкинского"
рукой подать. Она могла пойти в театр. Как-то раз она рассказывала Тане,
что заведующая время от времени выводит ее в театр, когда муж этой самой
заведующей устраивает забастовки. Она могла остаться на работе,  если  у
них там какой-нибудь аврал. В МУРе авралы то и дело. А в  аптеке  бывают
авралы?
   Мясо было готово, но есть Андрею расхотелось.
   Она могла лежать где-нибудь с порванным горлом, как Сергей Мерцалов.
 
*** 
 
   Кашляя от подступающей рвоты, Клавдия выбралась из  лужи  и  села  на
мокрый  асфальт.  Голова  кружилась,  в  глазах  плавала  отвратительная
зелень, от которой тошнило еще больше. И больно было ужасно. Больно было
везде, кажется, даже в желудке.
   С трудом ворочая шеей, она огляделась по сторонам.
   Никого. Какие-то люди шли вдалеке, почти у самого входа в метро.
   Что случилось? Кто на нее напал?
   Скосив глаза, она посмотрела на свои ноги.  Джинсы  были  порваны  на
коленях. Под фонарем голая кожа казалась синей,  а  сочившаяся  кровь  -
черной.
   Как же она теперь доберется до дома? В таком виде  ехать  в  автобусе
невозможно...
   Боль пульсировала в голове и никак не утихала.  От  удара  ее  голова
лопнула и разлетелась на куски, как упавший с грузовика арбуз.
   Клавдия подняла руку и  осторожно  потрогала  лопнувшую  голову,  как
будто это была чья-то чужая голова.
   И никакая финка не помогла...
   Вот дура. Она была уверена, что сможет защититься.
   Откуда же взялся человек, ударивший ее? Она никого не видела и ничего
не слышала. Она даже ничего не почувствовала. Ее  детдомовская  интуиция
сработала только в  самый  последний  момент,  когда  было  уже  поздно.
Поздно...
   Зачем он на нее напал? Что ему было нужно?
   Неожиданно Клавдия охнула и стала шарить руками вокруг себя.
   Сумка. У нее опять отняли  сумку.  Она  засмеялась  бы,  если  бы  не
боялась, что ее вырвет.
   Господи боже мой, все дело в ее сумке! Клавдия посмотрела в  середину
лужи, откуда только что выползла, но и в луже сумки не было.
   В двух шагах от метро, на автобусной остановке у нее отняли сумку. Во
второй раз за два дня.
   Ключи и кошелек лежали в кармане. Она  переложила  их  в  карман  еще
вчера, после кражи номер один.
   В сумке был все тот же набор драгоценностей - очки,  ручки,  бумажки,
записная книжка. Ах да, еще паспорт, вспомнила она вяло. Она же  сегодня
ходила в налоговую и брала с собой паспорт. Шут с ним, с паспортом.  Она
не чеченский террорист, поэтому ей просто выдадут в милиции новый.
   Господи, о чем она думает?!
   Нужно как-то попасть домой.
   Кряхтя, Клавдия поднялась и кое-как доковыляла на разбитых  ногах  до
фонарного столба. Столб был мокрый и приятно охладил щеку, когда Клавдия
к нему прижалась. Даже тошнота отступила.
   Домой нельзя, шепнула  ей  ее  хваленая  интуиция.  Ты  же  видишь  -
происходит что-то совсем непонятное. Тебе нельзя домой,  ты  не  знаешь,
что тебя может там ждать. И самое главное - кто.
   Пока ты стоишь, прижавшись к столбу, кто-то внимательно  и  неустанно
наблюдает за тобой из темноты. Он видит каждое твое движение, он  слышит
каждый твой вздох, он контролирует тебя, и ты даже не заметишь, когда он
сделает прыжок и убьет тебя.
   На этот раз - насмерть.
   На счет "три"...
   Но ей некуда было пойти, да и как идти, когда ее не  держат  ноги,  и
порваны джинсы, и с куртки течет, как будто  она  пролежала  в  луже  по
меньшей мере неделю?! И  тот,  который  наблюдает  за  ней  из  темноты,
осторожно и внимательно двинется следом и окажется там же, где она сама.
   Ларионов сказал: нужно  встретиться,  но  только  так,  чтобы  ты  не
привела за собой "хвоста".
   Клавдия подышала широко открытым ртом.
   Она не домашняя барышня, маменьки-папенькина дочка. Она -  закаленная
жизнью детдомовская девчонка. Она так просто не дастся.
   Он ждет, что она пойдет домой? Пусть ждет.
   Что делает человек, которого только что обокрали?
   Правильно - идет в милицию. Она сейчас пойдет в милицию,  благо  идти
недалеко - в метро.
   А там посмотрим, кто кого.
 
*** 
 
   Андрей посмотрел на часы. Наверное, нужно ехать  к  ней.  Просто  так
сидеть и гадать, где она и что с ней происходит -  глупо.  Если  ее  нет
дома, придется, наверное, ждать или искать, хотя где ее можно искать, он
даже предположить не может.
   Соглядатай его засечет, но делать нечего.
   Он выругался, чувствуя, что весь состоит как будто  из  замороженного
бетона.
   Неужели поздно?
   Я тогда  просто  не  смогу  жить,  понял  он  со  спокойной  бетонной
отчетливостью.
   Если я не найду ее или найду и будет поздно, жить дальше я не смогу.
   Вот тебе и не просто работа.
   Он поикал ключи от машины. Куда-то их бросил, когда вошел... И  нужно
взять пистолет.
   В дверь позвонили, когда он привычным движением застегивал кобуру. Не
глядя, он распахнул дверь, уверенный, что пришла баба Тома с известием о
том, что она только что разоблачила шпионский заговор.
   И остолбенел.
   - Андрей, привет, - скороговоркой сказала  Клавдия.  -  Прости  меня,
пожалуйста, что я так поздно, но у меня опять...
   Она  шагнула  в  квартиру,  обняла  его  за  шею,  как  маленькая,  и
заплакала.
   Она плакала  довольно  долго,  Андрей  обнимал  ее  и  ни  о  чем  не
спрашивал. Только осторожно захлопнул дверь на лестничную  площадку,  из
которой тянуло сырым осенним холодом.
   - Прости меня, пожалуйста, - бормотала она ему  в  свитер,  судорожно
всхлипывая. - Таньки нет, а домой страшно... Я... я не знаю, что на меня
нашло,  я  сейчас  успокоюсь  и  все  тебе  расскажу,  ты  извини  меня,
пожалуйста...
   - Пожалуйста,  пожалуйста,  -  сказал  он  насмешливо-учтивым  тоном,
скрывая за ним облегчение и буйную радость  от  того,  что  она  цела  и
невредима, что он все-таки не опоздал. - Сколько хотите...
   Она не поднимала глаз. Ей было стыдно, что она такая мокрая, грязная,
страшная и что она приперлась к нему на ночь глядя.
   - Ты знаешь, - сказала она, неловко отстраняясь и глядя в  пол.  -  У
меня опять отобрали сумку. У метро, на "Речном". Видишь, я даже упала...
И Таньки нет. Я посижу у тебя немножко и поеду.
   - Да, - согласился он, - конечно.
   Если бы она не чувствовала его руки, державшие ее за спину,  если  бы
прямо перед носом у нее не было его свитера, мокрого и  колючего  от  ее
слез, если бы от него не пахло так хорошо - одеколоном, сигаретами и еще
чем-то, - ей было бы легче. Но как найти в  себе  силы  отстраниться  от
всего этого и сказать  что-нибудь  умное  или  хотя  бы  объясняющее  ее
эффектное появление, если в первый раз в жизни она  была  так  близко  к
Андрею Ларионову?
   -  Клава,  -  позвал  он  осторожно  и  оторвал  ее  от  себя.  Серые
внимательные глаза беспристрастно и профессионально обежали ее всю -  от
распухшего от слез носа и до мокрых ботинок. - Ты вообще-то цела?
   - Цела, - кивнула она. - Я упала.
   - Я заметил,  -  сказал  он  довольно  холодно.  -  Давай  разденемся
потихоньку.
   - Давай, - согласилась она, испуганная его холодностью.
   Она смирно стояла, пока он расстегивал на ней куртку и  разматывал  с
шеи платок. Куртка спереди была такой мокрой и грязной, что он  не  стал
вешать ее на вешалку, а кинул на  пол.  Клавдия  посмотрела  на  куртку,
потом на него.
   - Ничего, - сказал он сухо. Ледяной бетон внутри  его  вибрировал  от
страха. - Обойдется.
   Придерживая  ее,  он  нагнулся  и  расшнуровал  ее  ботинки.  Она   с
изумлением смотрела на его затылок, заросший густыми  и  короткими,  как
бобровая шкура, волосами. Она не видела бобровых шкур, но  ей  казалось,
что они должны быть такими же, как волосы Андрея Ларионова.
   Он потянул за пятку один ботинок, потом второй. Потом носки.
   Господи, что он делает?!
   Она дернулась, и он прикрикнул:
   - Стой спокойно!
   Он швырнул на пол ее носки и сказал:
   - Посиди минутку. - И отвел ее в кухню.
   Там она села на стул, и он куда-то ушел.
   Клавдия закрыла глаза.  Оказывается,  это  потрясающее  и  совершенно
новое чувство - чужая забота. Она приехала  к  Андрею  Ларионову,  и  он
заботится о ней. Она в совершенной безопасности, в тепле, сидит  у  него
на кухне, где ее никто никогда не достанет, и он заботится  о  ней.  Она
может просто так сидеть и больше ни о ком и ни о чем не думать. Зачем ей
думать? Обо всем позаботится Андрей Ларионов.
   - В ванне наливается вода, - сказал он совсем рядом. Клавдия  открыла
глаза и обнаружила, что он сидит на корточках рядом с ней. - Дойдешь или
отвести тебя?
   - Конечно, дойду! - уверила она бодро, но на  глаза  опять  почему-то
навернулись слезы. Она всхлипнула и быстро утерлась рукавом. - Ты вполне
можешь со мной не возиться, просто я...
   - Заткнись, - попросил он. - Заткнись  сейчас  же,  а?  Она  послушно
закрыла рот, но тут же снова его открыла.
   - Ты сердишься? - спросила она робко.
   - Да, - сказал он. - Я сержусь. Но  к  тебе  это  не  имеет  никакого
отношения.
   - Я знаю. Ты никогда не имеешь ко мне никакого отношения,  -  сказала
она печально.
   - В каком смысле? - поинтересовался он осторожно.
   - В таком. - Она посмотрела мимо него. Наверное, все дело в том,  что
она так перетрусила на  остановке,  и  в  том,  что  она  тряслась,  как
осиновый лист, добираясь к нему, иначе  ей  и  в  голову  бы  не  пришло
говорить ему что-нибудь подобное. - Ты вообще никогда не имеешь  ко  мне
никакого отношения. И никогда не имел. И иметь никогда не будешь.
   Он чуть улыбнулся, рассматривая ее.
   Она нашлась, она жива, и все теперь будет в порядке.
   Пресвятая Матерь Богородица, спасибо  тебе,  не  иначе  два  покойных
деда-священника тебя укланяли и уговорили.
   Она нашлась, и он теперь сможет жить дальше.
   - Ты поэтому такая чудная?  -  спросил  он,  чувствуя,  как  начинает
крошиться и обваливаться бетонная стена. - Из-за меня?
   - Да, - кивнула она горестно, посмотрела на  него  и  тут  же  отвела
глаза. - Из-за тебя. Только ты не подумай, пожалуйста, что  это  тебя  к
чему-то обязывает, -  переполошилась  она  неожиданно.  -  Я  совсем  не
потому...
   - Понятно, понятно, - сказал  он.  -  Давай  поднимайся  и  пойдем  в
ванночку. В ванночке хорошо, в ванночке тепло...
   Она засмеялась, но как-то судорожно.  Он  боялся,  что  у  нее  может
начаться истерика или что-нибудь в этом роде.
   Она  крепкая  девчонка,  подумал  Андрей   с   некоторой   непонятной
гордостью.  Не  будет  никаких  истерик.  Сейчас  она  отойдет,   и   мы
поговорим...
   - Я сама дойду, - сказала она, решительно поднимаясь. Ей  было  очень
стыдно и очень больно разбитым коленкам. - Спасибо,  Андрюш.  И  правда,
ради бога, ты не думай...
   - Ты произнесешь свою речь потом, - сказал он тоном майора Ларионова.
- Я ее выслушаю и оценю. Давай быстро в ванну.
   Улыбаясь, как идиот, он поставил на огонь сковородку, порезал в миску
помидоры и огурцы, добыл из недр холодильника вкуснейший мамин малиновый
компот, который - он знал - Клавдия обожала.
   Он представил себе, как она, голая, забирается в его ванну,  морщится
от слишком горячей воды и шипит от боли, когда вода попадает на разбитые
коленки.
   Он быстро закурил. Что еще за черт? Он давно уже вышел  из  возраста,
когда грезят о голых женщинах и возбуждаются от одних только мыслей.
   Сколько раз в день, по статистике, средний мужчина  думает  о  сексе?
Впрочем, Андрей думал не о сексе, а о Клаве Ковалевой. Теперь она  будет
жить с ним. Пока он не разберется во всей  этой  чертовщине,  она  будет
жить с ним. Он будет за ней присматривать. Какое  изумительное  слово  -
присматривать. Да, он будет присматривать за ней, а по вечерам она будет
рассказывать ему свои  аптечные  новости.  Усаживаясь  на  диван,  чтобы
подумать, он вытянет руку, и она устроится у него под боком. Она  совсем
не будет ему  мешать,  она  будет  сидеть  тихо,  как  мышка,  и  от  ее
присутствия на душе у него станет спокойно и уютно. И еще она  ни  слова
не скажет ему про социум и про его неадекватные реакции.
   Неожиданно осознав себя на кухне перед  шипящей  сковородкой,  Андрей
помотал головой. В школе у него всегда были пятерки  по  литературе.  Он
вдохновенно писал сочинения. Пожалуй,  сочинение,  которое  он  придумал
только что, было самым лучшим в его литературной практике.
   Самое главное, что не случилось  ничего  особенно  страшного.  Он  не
опоздал, Клавдия нашлась, и теперь он не  будет  так  преступно-медленно
соображать.
   И перестань сейчас же думать о том,  как  она  выглядит  по  горло  в
горячей воде, приказал он себе. Подумаешь попозже, когда разгребешь  все
это дерьмо.
   Он мог приказывать себе до завтра. Ничего от этого не менялось.
   Минут через сорок он понял, что она решила  провести  всю  оставшуюся
жизнь в его ванной. Он постучал и приказал из-за двери:
   - Клава, выходи! Я чайник уже три раза грел.
   - Сейчас, - пропищала она жалобно. - Ты не мог бы дать мне что-ни