переполненном ресторане, в автобусе между двумя остановками.
   - Вы часто бывали там?
   - Ни разу. Но мне рассказывали.
   С того места, где я сейчас нахожусь, мне наконец удается понять,  что
происходит в коридоре - стеклянная дверь  позволяет  видеть  человека  в
полный рост. Правда, иногда реальность оказывается еще более непонятной.
   - Скажите, месье Станик... что  это  за  столпотворение  лилипутов  в
коридоре?
   - А, это "Прима", агентство по найму актеров, у них контора  в  конце
коридора. Я заходил туда недавно, так как  был  тоже  заинтригован.  Они
набирают  актеров  для  американского  фильма,  который  частично  будет
сниматься  и  в  Париже.  Им  нужно  две   сотни   взрослых   лилипутов,
преимущественно блондинов, знающих два языка.
   - И о чем будет этот фильм?
   - Они не сказали. Пока он называется "Вертеп". Там должна быть  сцена
с лилипутами и гигантскими женщинами с очень пышными формами...
   - В стиле барокко...
   - Скорее, символизма, американцы никогда не боялись  сгущать  краски,
это одна из их сильных сторон.
   Мы замолчали.
   Если придется еще два часа ждать директора студии, то лучше о  чем-то
поговорить.
   - Вам не кажется, что эта встреча - ловушка для дураков?
   - Позвольте  мне  угадать,  Марко.  Вы  никогда  не  работали  ни  на
телевидение, ни на кого-то другого и не  понимаете,  почему  именно  вас
пригласили для участия в  работе  над  каким-то  таинственным  сериалом,
который собираются показывать осенью.
   - Да нет, я уже работал на этот канал. Я писал диалоги на французском
для японского мультика "Властелины Галактики". А еще предложил несколько
либретто для "Двух полицейских в аду". Но они не прошли.
   Луи спросил,  заплатили  ли  мне.  Да,  заплатили,  жалкие  крохи  за
мультфильм и ничего за все остальное.
   - Вот поэтому вас и позвали. Они знают, что  вы  согласитесь  на  что
угодно за мизерную плату.
   Конечно, он прав. И я согласен, что меня еще раз облапошили.  Но  это
неважно. Так как я, Марко, хочу стать сценаристом, это моя  единственная
цель в жизни и это написано на моей физиономии. Я продам душу тому,  кто
приоткроет передо  мной  двери.  Я  готов  глотать  оскорбления,  писать
невесть что, получать гонорар кирпичами или вообще не получать его.  Мне
плевать. Когда-нибудь это они будут есть из моих рук,  просто  пока  еще
они этого не знают.
   - А вы? Почему вы здесь, Луи?
   Я чувствую, что он колеблется, не зная, то ли отмахнуться от меня, то
ли пойти на откровенность.
   - Потому что я из тех, кого называют  подававшим  надежды.  Для  меня
добиваться этой работы то же самое, что  просить  милостыню.  Мое  время
давно прошло, и сегодня я согласен на что угодно, не  испытывая  никакой
горечи. Я похож на старую рабочую лошадь, которую  держат  лишь  потому,
что она хорошо знает дорогу и не отличается большим аппетитом.  Так  или
иначе, но я умею только это.
   - Что именно?
   -  Сочинять  километры  страниц  всевозможных  перипетий.  Безмятежно
спящий Дюрьец переворачивается на другой бок.
   По  коридору  проплывает  очередная  волна  лилипутов-блондинов.  Все
серьезны, словно священники, и готовы продемонстрировать  свои  таланты.
Станик  бросает  два  франка  в  кофейный  автомат  и  протягивает   мне
стаканчик. По его  мнению,  помещение  принадлежит  телеканалу,  который
делит здание с "Примой" и монтажной лабораторией на последнем  этаже.  Я
рассказываю, как мне вчера позвонил продюсер и поинтересовался, свободен
ли я в ближайшее время. Я не очень понял, зачем понадобился так срочно.
   - Послушайте,  Марко,  давайте  не  будем  отрицать  очевидное.  Если
какой-то телеканал собирает в одной комнате молодого бойкого сценариста,
готового работать  бесплатно,  писательницу  розовых  романов,  усталого
бомжа и пожилого типа, вроде  меня,  подававшего  когда-то  надежды,  то
здесь явно пахнет дерьмом.
   Обычно я не испытываю симпатии к циникам. Особенно, если они выбирают
мишенью такого наивного типа, как я. Но в его манере  говорить  открытым
текстом есть что-то привлекательное. Как будто он уже старается  придать
динамизм работе и исключить из наших будущих  отношений  малейший  налет
неискренности.  А  также  похоронить  проявление  эго.  Однако   наивная
личность внутри  меня  желает  слушать  свой  собственный  голос.  И  я,
претендуя на откровенность, осмеливаюсь сказать, что не могу  относиться
к этой работе легкомысленно. Уважать то, что ты делаешь, значит  уважать
тех, кто это смотрит, а также уважать самого себя. И меня не  интересует
моральный облик тех, кто дает на это деньги.
   Затем  рассказал  ему,  что  родился  перед  телевизором.  И   я   не
придумываю, когда говорю, что первая  картинка,  всплывающая  у  меня  в
памяти, это  не  материнская  грудь,  а  блестящий,  неудержимо  манящий
квадратный предмет. Телевизор был моей  нянькой,  моим  развлечением  по
вечерам, он открывал для меня мир, картины которого бесконечной  чередой
проходили перед моими удивленно вытаращенными глазенками. Телевизор  был
для меня приятелем, с которым ты  никогда  не  ссоришься  и  у  которого
всегда полно отличных идей. Телевизор знакомил меня с героями,  которыми
я восторгался. Влюблялся впервые  в  жизни,  но  также  и  ненавидел.  Я
относился к тем детям, которые неожиданно  становятся  взрослыми,  когда
приходит время  сменить  канал.  Я  рассказал  Луи,  как  смотрел  через
приоткрытую дверь запрещенные фильмы; он, в  свою  очередь,  вспомнил  о
том, как проводил бессонные ночи, спрятавшись под одеялом с фонариком  и
книгой. В конце концов я сказал ему, что если мне дан шанс проникнуть  в
этот  мир,  то  я  сделаю  все  возможное,  чтобы  не  предать   малыша,
остававшегося один на один с голубым экраном.
   Луи Станик растерянно посмотрел на меня.  Но  всем  словам  предпочел
улыбку. И я подумал, что за ней скрывается ностальгия по  утраченному  с
возрастом энтузиазму.
   Пора было будить Жерома Дюрьеца. Я предложил  ему  стаканчик  кофе  в
обмен на рассказ о его сне.
   - ...Я оказался в горах. Внезапно появился  говорящий  огненный  шар.
Потом я спустился вниз, где  меня  поджидала  банда  каких-то  типов.  Я
страшно взбесился и принялся швырять в них камнями с выгравированными на
них приказами. Довольно любопытная ситуация. И было еще  много  другого,
чего я уже не помню.
   Не слишком довольная собой и слегка сконфуженная, вернулась  Матильда
Пеллерен. Мы встретили ее, не проявив удивления и не  задав  ни  единого
вопроса  о  тех  тайных  мотивах,  которые  заставили  ее,  как  и  нас,
согласиться на эту работу.
   И это было правильно. Ален Сегюре, директор  студии,  тоже  не  горел
желанием их узнать.

***

   Немногословный,  вечно  спешащий  Сегюре   не   собирался   разводить
дипломатию и пудрить нам мозги. С  тех  пор,  как  он  появился  в  этой
комнате, у него было достаточно времени, чтобы объяснить  нам,  что  его
каналу требуется сериал, берущий за живое, что его стоимость должна быть
в разумных пределах, но самое главное: он должен нравится. Вместо  этого
он сказал: "Делайте, что угодно, все, что  угодно,  лишь  бы  как  можно
дешевле".
   Вначале я не поверил своим ушам - мне даже показалось, что я  услышал
совершенно противоположное.
   Матильда Пеллерен и Жером Дюрьец и глазом  не  моргнули.  Только  Луи
Станик нашел в себе смелость уточнить:
   - Что конкретно вы имеете в виду, говоря "что угодно"?
   - Все, что угодно, все, что придет в голову -  в  любом  случае  этот
сериал никто  не  будет  смотреть.  Каждая  серия  продолжительностью  в
пятьдесят две минуты будет транслироваться между четырьмя и пятью часами
утра.
   - Вы не могли бы повторить?
   Крайне измотанный, Сегюре хватается за голову.
   - Квоты... Грёбаные квоты, устанавливаемые в обязательном порядке  на
французское кино. Французское кино! Только эти два  слова  царапают  мне
язык. Если не считать вас, сценаристов, кто может на этом  хоть  немного
подзаработать, кого еще интересует французское кино?
   А я и не подозревал, что выпускники Национальной школы  администрации
знают слово "грёбаный"...
   - Мы только что приобрели  за  бешеную  цену  калифорнийский  сериал,
заваленный призами и напичканный девицами с объемом  бедер  в  девяносто
пять сантиметров. Минута рекламы принесет нам 300 000 франков  в  первом
же блоке, через несколько месяцев мы начнем  выпускать  майки  и  прочее
барахло. Мы только что вырвали право на трансляцию финала  Кубка  Европы
по  футболу,  а  сейчас  я  пытаюсь  подкупить  известного  режиссера  с
конкурирующего канала. Вы считаете, что у  меня  есть  время  заниматься
французским кино?
   Луи с видом стреляного воробья спрашивает, соблюдались  ли  квоты  до
сих пор. Но, как и все профессиональные администраторы, Сегюре не  любит
прямых вопросов, особенно тех, на которые проще всего было  бы  ответить
"нет".
   - Мы немного потянули с этим, но на этот раз Высший совет по теле-  и
радиовещанию вынес нам предупреждение и обязал дать в  эфир  восемьдесят
часов французского кино. Мы должны начать трансляцию через  три  недели,
иначе правительство не продлит нам лицензию.
   - Восемьдесят часов!
   - Вот поэтому вас здесь четверо!
   - Первая серия через три недели? Вы что, шутите?
   - Вам нужно приступить к работе сегодня  же.  Вот  она,  ловушка  для
дураков...
   Каждый на свой манер выражает растерянность, за исключением  Станика,
который продолжает гнуть свою линию, замечая, что срочность имеет  цену.
Несколько удивленный, Сегюре сдерживает усмешку. Этому их учат в элитных
школах.
   - Слушайте меня внимательно. Вас выбрали по двум причинам. Во-первых,
вы оказались единственными сценаристами в Париже, свободными  на  данный
момент. Во-вторых, никто из вас не может претендовать больше, чем на три
тысячи франков за серию.
   - Простите?
   Сегюре вздымает руки к небу и кричит:
   - Да эту муру может написать кто угодно! Даже я, если бы у меня  было
время! Даже моя кухарка,  если  бы  она  умела  говорить  на  правильном
французском.  Вы  можете  согласиться  или   отказаться.   Этот   сериал
прославится одним: он будет самым дешевым за  всю  историю  французского
кинематографа.
   - И что вы хотите, чтобы мы выдали  вам  через  три  недели,  работая
круглые сутки за гроши, которых едва хватит на кофе, без которого мы  не
сможем продержаться?
   - Сойдет все, что угодно. Расскажите вечную историю о двух враждующих
семействах,   сталкивающихся   постоянно    на    лестничной    площадке
муниципального дома. Это  всегда  нравится  зрителю.  Добавьте  одну-две
слащавые любовные истории, покажите несколько человеческих трагедий -  и
дело в шляпе.
   - Мы не можем так просто взяться за дело... Нам нужно...  место,  где
можно собраться.
   - Здесь.
   - Здесь?
   - Никакой квартплаты и все самое необходимое: два дивана  и  кофейный
автомат. Завтра вам доставят компьютеры  и  принтер.  Монтировать  серии
будут в  монтажной  на  последнем  этаже.  Актерами  займется  агентство
"Прима". Что вам еще нужно?
   Матильда Пеллерен, совершенно сбитая с толку, не осмеливается открыть
рта. Опасаясь, что  могут  нанять  других,  более  решительных  и  менее
разборчивых, мы со Стаником молчим. Дюрьец набирается смелости и  просит
небольшой аванс, но Сегюре не хочет  об  этом  и  слышать,  пока  мы  не
подготовим четыре первые серии.
   - Но у меня больной брат...  Мне  нужно  хотя  бы  немного  денег  на
лекарства.
   - Лекарства? Для  больного  брата?  Я  знаю,  что  ваша  профессия  -
придумывать разные истории, но вам не кажется, что в  данном  случае  вы
зарываетесь?
   Впервые я согласен с Сегюре. Дюрьец имеет право попытать счастья,  но
он не должен дискредитировать нашу профессию. Я бы  придумал  что-нибудь
поудачнее, чем лекарства для больного брата.
   Сегюре смотрит на часы, два раза звонит по телефону и встает.
   - Ах, да, последнее, что я хотел сказать. Мы подумали  над  названием
сериала и остановились на "Саге". Это создаст у зрителя впечатление, что
он знает ее содержание наизусть  и  что  сериал  будет  длиться  годами.
Именно то, что нужно, не так ли?

САГА

   Я выбрался из постели Шарлотты, когда в окне забрезжило утро.
   Большую часть ночи я провел, наблюдая за ее сном, но сам забыться так
и не смог. На  самом  деле  мне  просто  хотелось  ускорить  наступление
завтрашнего дня, к тому же я не мог забыть о том, что произошло со  мной
накануне. Вчера у меня была встреча с тремя конкурентами,  сегодня  -  с
моей командой. Вчера я боялся остаться за бортом, сегодня  отправлюсь  в
многомесячное путешествие.
   В конце концов я отодвинулся подальше от Шарлотты и, устремив глаза в
потолок,  принялся  мечтать   о   грандиозной   одиссее   с   различными
персонажами, сталкивающимися в бесконечных интригах.  Делайте  все,  что
угодно! Все, что угодно!
   А если мы поймаем вас на слове, патрон?

***

   Жером Дгорьец и Луи Станик уже на месте и разбираются со  шнурами  от
компьютеров.
   - По-моему, единственный способ соединить их - это вставить шнур А  в
разъем А1 и шнур Б в разъем Б1, - говорит Луи.
   - Они сплавили нам  чучела,  которые  пылились  у  них  в  запаснике;
никогда не видел подобной  рухляди.  И  еще  хотят,  чтобы  мы  на  этом
вкалывали!
   Не переставая ругаться, Жером все-таки подсоединяет компьютеры. После
серии заставок на экранах появляются движущиеся человечки, желающие  нам
всего хорошего. Я пробегаюсь пальцами по клавиатуре, чтобы  убедиться  в
правоте Же-рома по поводу дряхлости оборудования.
   - Да вы оба просто избалованы, - замечает  Луи.  -  Не  сочтите  меня
старым мудаком, но если бы такое  бесшумное  устройство  существовало  в
семидесятых годах, то сегодня я  бы  жарил  задницу  на  солнышке  возле
бассейна. Мою блестящую карьеру погубило низшее сословие.
   Мы  с  Жеромом  обмениваемся  скептическими  взглядами,  но  Луи  уже
понесло.
   -  В  молодости  мне  лучше  всего  работалось  по  ночам.   Днем   я
раскачивался, но в голову ничего не приходило, и  хорошо,  если  к  семи
вечера  я  придумывал  хоть  какую-нибудь   жалкую   реплику.   Зато   с
наступлением ночи во мне просыпался зверь и я  набрасывался  на  пишущую
машинку. В то  время  я  снимал  то  убогие  меблированные  комнаты,  то
какую-нибудь конуру,  то  комнату  для  прислуги  со  стенами  не  толще
папиросной бумаги. И как только принимался за  работу,  толпа  дуболомов
угрожала свернуть мне шею, если я не  перестану  шуметь.  Вот  от  каких
мелочей иногда зависит судьба.
   Лично у меня никогда не возникало проблем  с  тишиной.  Сценаристы  -
носители шума и ярости, и их  работа  началась  задолго  до  образования
Вселенной, когда вокруг царили мир и покой.
   - Когда я работал на Маэстро, такой  проблемы  не  вставало.  У  него
собственный  отель  в  окрестностях  Рима,  и  он  -  его   единственный
обитатель.  Мы  могли  устроить  любую  шумиху,  и  никто  не  стал   бы
жаловаться.
   Слово  "Маэстро"  действует  на  нас,  как  укол  шилом  в   задницу.
Несомненно, именно на такой эффект и рассчитывал Луи, так как теперь  он
смотрит на нас с удовлетворенным  видом,  скрестив  руки  на  груди.  Мы
переглядываемся с Жеромом. Маэстро - слово, которое произносят  шепотом.
Все ощущают неловкость. Луи готов рассказать о нем поподробнее, но никто
не проявляет любопытства. Маэстро... Маэстро... Вероятно,  тут  какая-то
путаница. Существует только один Маэстро, которого никто не называет его
подлинным именем.
   - Вы говорите о настоящем Маэстро?
   - А что, есть другие?
   - О том, что работал на "Чинечитта"?
   - А вы как думали, парни, - я был там королем, мои милые!
   Короче говоря, Луи Станик сотрудничал с...
   Невероятно! Вот уже целых десять лет Маэстро ничего не снимает.  Если
бы он написал  сценарий  хотя  бы  одного  из  своих  фильмов  вместе  с
французским сценаристом, я бы  услышал  об  этом,  прочитал  в  десятках
статей, посвященных одному из величайших гениев мирового кинематографа.
   Невероятно!
   - Как-нибудь я расскажу, что нас с ним  связывает.  Но  сейчас  нужно
подумать над "Сагой".
   Неожиданно, словно услышав слова Луи, появилась Матильда -  свежая  и
улыбающаяся. Может, она уже рада нас видеть? От нее все так  же  приятно
пахнет. Если это ее естественный запах, то  он  вполне  может  сойти  за
духи. Поздоровавшись с нами, она выложила на стол разные  мелочи:  пачку
бумаги, чайник  для  заварки  и  какую-то  дурацкую  лампу,  поглощающую
табачный дым.
   - Я принесла ее для вас, а не для себя. Лично я курю сига-риллы.
   Теперь, когда Матильда избавилась от  своих  опасений,  она  выглядит
красивой: ее белокурые волосы уложены в безупречный узел на  затылке,  а
платье из красного миткаля придает ей вид деревенской  красотки.  Жером,
вымыв руки над раковиной в туалетной комнате, садится задом  наперед  на
стул перед компьютером, чтобы вытряхнуть из него все, чем  тот  начинен.
Итак, все в сборе. Мы поворачиваемся к Луи, словно только он может  дать
сигнал к началу работы.
   - У меня в руках два листа бумаги с  требованиями  к  "Саге".  Вы  не
ослышались: всего два листа. Трудно придумать что-нибудь более  нелепое.
Можете не затруднять себя чтением, я изложу вам суть:
   1. Никаких натурных съемок.
   2. Действие каждой серии всегда и везде должно  проходить  в  четырех
декорациях, которые необходимо определить заранее.
   3. Максимум десять персонажей во всем сериале  и  шесть  -  в  каждой
серии.
   4. При соблюдении первых трех  пунктов  вы  получите  полную  свободу
действий в работе над сценарием.
   Матильда  улыбается  полусмущенно,  полуиронично.  Все   происходящее
кажется ей довольно странным.  Восемьдесят  серий,  в  каждой  по  шесть
действующих лиц.  Если  не  считать  турнира  по  пинг-понгу,  то  я  не
представляю, чем их можно занять. Жером выясняет, можно ли считать  труп
действующим лицом.
   - Не будем вдаваться в крайности, любой осветитель  может  изобразить
мертвеца, - говорит Луи.
   Жером объясняет, что раньше в его творениях было очень много убийств.
Он не может удержаться, чтобы не  усеять  свои  сценарии  трупами  и  не
забыть устроить один-два взрыва, чтобы связать воедино происходящее. Луи
с  насмешливым  видом  спрашивает,  снимались  ли  уже  фильмы  по   его
сценариям, и Жером внезапно опускает глаза.
   Все испытывают неловкость...
   Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Жером соврал. Луи,
смутившись еще больше, чем Жером, пытается продолжить как ни  в  чем  не
бывало.
   -  На  сей  раз  вам  придется  ограничиться  одним  мертвецом.   При
необходимости можно добавить раненых с повязками, но большего Сегюре нам
не позволит.
   - В конце концов, какое это имеет значение, если все равно  никто  не
будет смотреть сериал, - отвечает Жером.
   - По шесть персонажей  ежедневно  в  течение  четырех  месяцев  -  мы
рискуем быстро исчерпать их возможности, - замечаю я.
   - Можно использовать прием Беккета, -  предлагает  Луи.  -  Два  типа
сидят перед деревянным ящиком и треплются ни о  чем,  время  от  времени
один из них чистит зубы, чтобы немного оживить действие.
   - Не понимаю, что вас пугает, - вступает в разговор Матильда. -  Если
вы предоставите мне двух героев в спальне, желательно мужчину и женщину,
то я одна израсходую несколько часов.
   Она произносит это с таким апломбом, что все сразу принимают ее слова
на веру.
   У Жерома начинает жутко урчать в животе, и он прикрывает его рукой.
   - Мы не имеем права ни на какие расходы, ни на талоны в  ресторан,  -
говорит Луи. - Зато нам открыт  кредит  во  "Флай  Пицце",  заказ  можно
сделать по телефону.
   Жером тотчас же хватается за трубку. Я вижу,  как  по  коридору  идет
странное  создание,  просто  невероятное  создание  -  женщина,  красота
которой граничит с уродством.  Поскольку  никто  ее  не  заметил,  то  я
предпочитаю не тыкать в нее пальцем, уверенный, что у меня галлюцин