Двадцать  лет  на
прихорашивание гадких утят,  двадцать  лет  на  психоанализ  отчаявшихся
сценаристов  и  режиссеров.  Передо  мной  прошло   столько   никудышных
сценариев, столько гениев без гроша  в  кармане!  Я  видел,  как  рыдают
разорившиеся продюсеры, как проливают слезы  актеры,  которые  не  могут
получить роль. Мне нравилось, когда на меня смотрели как на спасителя. И
если эта работа не принесла мне ни крупицы славы, я все равно знаю,  что
трудился в интересах искусства.
   - Шарлотта!  Мне  придется  оставить  на  два-три  дня  сценарий  про
Порфирио Руберозу. Луи хочет со мной встретиться.
   - Тебе не кажется, что прежде всего ты оставляешь на  несколько  дней
меня?
   - Тебя? Но... ты всегда в моем сердце, куда бы я ни уехал.
   - Как давно ты уже не пишешь диалоги?
   - Лет десять, наверное.
   - Оно и чувствуется.

***

   Современная молодежь считает, что в  наше  время  путешествие  вокруг
света занимает времени не больше, чем переключение телевизора  с  канала
на канал. Тем не  менее  даже  сегодня,  хотя  и  прошло  тридцать  лет,
путешественнику все так же сложно добраться до "Альберго ди Платани". Но
таксист, кажется, знает, о чем идет речь.
   Я вспоминаю наши ночные беседы с  Жеромом  в  те  времена,  когда  мы
писали "Сагу". Мы пытались представить себе будущий мир, новые  картины.
Если бы мы в то время заключали пари, мы  бы  их  все  проиграли.  Жером
считал, что телевидение будет  отравлять  умы  зрителей,  а  дети  будут
рождаться с квадратными глазами и мозолями на пальце,  которым  нажимают
на кнопки пульта. На самом  деле  телевидение,  потеснив  киноиндустрию,
само  оказалось  в  ловушке  собственного  всемогущества.   Телезрителям
предлагается столько передач и такого качества, что они  уже  не  знают,
что выбрать, но и продолжительность  жизни  каждой  передачи  падает  до
рекордно короткого времени. Выбор был проблемой уже для Тристана.  "Есть
что-то  лучшее  па  другом  канале,  наверняка  есть  что-то  лучшее..."
Действительно, всегда есть что-то лучшее, и это совершенно  естественно.
Месиво из картин и  звуков  утолило  всех,  даже  домохозяйку  из  Вара.
Безработный из Рубс куда-то исчез, а что касается рыбака из Кемпера,  то
я не уверен, что он вообще когда-либо существовал.
   Все трое превратились в эстетов.  В  конце  концов  они  поняли,  что
только кино способно подарить им немного любви. С тех  пор  они  смотрят
кинофильмы на огромных  экранах,  в  одиночку  или  всем  семейством.  И
чувствуют себя спокойно. Потому что, если и можно выкинуть телевизор  на
свалку, обойтись без кинофильмов  нельзя.  Никто  еще  не  нашел  ничего
лучшего, чем провести два приятных часа  в  темном  зале.  И  посмотреть
увлекательную историю.
   Отель выглядит все таким  же  нереальным.  Он  прекрасно  сохранился.
Лестницы, на которой можно было сломать себе  шею,  уже  нет,  к  зданию
теперь поднимаешься по не очень крутой бетонированной  дорожке,  ведущей
прямо к крыльцу. Меня встречает женщина лет пятидесяти, и я понимаю все,
что она говорит по-итальянски.
   Она проводит меня в комнату, где я когда-то  останавливался.  Женщина
не похожа ни на сиделку, ни на жену. Когда я разбираю чемодан,  до  меня
доносится вопль, от которого пробегают мурашки по коже:
   - Марко-о-о-о! Какого черта ты там копаешься?
   Ого, да он еще в порядке, наш Старик! Женщина хочет провести  меня  к
нему в комнату, но я говорю, что это излишне. Не может быть,  чтобы  Луи
переселился в другую.
   Он приподнимается на подушках и тянет ко мне  свои  голые  руки,  они
настолько тонкие, что берет страх. Серая кожа на лице  почти  прозрачна.
Он хрипит и то и дело отвратительно громко отхаркивается. Я обнимаю  его
и боюсь, что его кости захрустят под моими руками. На лице  нет  бровей,
но взгляд остался по-прежнему доброжелательным, с хитроватыми  искорками
в глубине зрачков. Проходит две или три минуты,  пока  мы  успокаиваемся
настолько, что можем начать разговор. Мне хочется плакать, но  я  должен
сдержаться, чего бы мне это ни стоило. Луи, умоляю,  только  не  говори,
что ты позвал меня, чтобы умереть у меня на руках. Не валяй дурака, Луи.
   - Садись, Марко.
   Сколько раз я рассказывал о Маэстро, спавшем в этой комнате?  Сколько
раз описывал столик  у  изголовья  и  цвет  занавесок?  В  каждом  новом
рассказе придумывал новые детали, новые впечатления. За тридцать  лет  я
превратил эту комнатушку в мавзолей.
   - Молодец, что так быстро приехал. Наверное, у тебя сейчас  не  много
работы?
   Я рассказываю ему о Шарлотте, о детях и внуках. Похоже, он слушает  с
удовольствием, требует детальных описаний того, что я видел и пережил.
   - Ты привез фотографии?
   Он рассматривает их с видом знатока, словно  в  его  роду  были  одни
фотографы.
   - Как с работой?
   Я перечисляю названия нескольких моих  самых  известных  фильмов.  Он
быстро схватывает, что я занимаюсь всю жизнь почти тем же, что и он,  но
не пытается сравнивать.
   - Знаешь, Луи, в одном журнале мне попались очерки о десяти  наиболее
известных европейских кинорежиссерах нового поколения.  Шестеро  из  них
назвали "Сагу"  в  числе  самых  сильных  детских  впечатлений,  а  трое
рассказали, насколько этот сериал повлиял на них.
   - Правда?
   - Конечно.
   Он улыбается. Мне кажется, что ему это льстит. - Я уже  давно  ничего
не слышал об этом старье. Думаешь, ее еще можно смотреть в наше время?
   - Не знаю, не пробовал. Но вообще-то,  что  еще,  кроме  кино,  может
выдержать срок в тридцать лет?
   - Говорят, что сейчас  придумали  интерактивное  устройство,  которое
позволяет редактировать текст так же легко, как это делают со звуком или
изображением.
   - Лучше не говори мне об этом! Дети подарили  мне  такую  систему  на
день рождения. У нее экран размером с эту  стену.  Эта  штука  позволяет
непосредственно вмешиваться в творчество, то есть, ты посылаешь  сигналы
и устройство само выбирает нужный  вариант.  Не  могу  объяснить  лучше,
потому что сам не до конца понимаю. Например, у тебя есть кнопки "Юмор",
"Секс"   и   "Насилие",   ты   можешь   также   менять   психологические
характеристики десяти главных героев.
   - О, Мадонна!
   - Нажимая на  нужную  кнопку,  можешь,  к  примеру,  усилить  "Юмор",
ослабить "Насилие" и добавить "Экзотики", а если захочешь, чтобы главный
герой был не слишком злым, нажимаешь на кнопку "1-". Понял?
   - Нет, конечно. Но то, что ты рассказываешь, потрясающе.
   - Полнейший идиотизм.  Я  не  смог  удержаться,  чтобы  сразу  же  не
поставить все параметры на максимум: "Секс",  "Насилие",  "Юмор"  и  так
далее. Не могу тебе  описать,  какое  в  итоге  получилось  истерическое
зрелище, какой-то коктейль из крови и  безумного  смеха,  все  персонажи
выглядели чокнутыми, и ты себя чувствовал чокнутым не меньше них.
   - Хочешь сказать, что никакая электроника никогда не отнимет  у  тебя
работу?
   - Может быть.
   - У тебя есть новости об остальных? Мне очень приятно  услышать,  как
он говорит "об остальных".
   - Сначала мы часто перезванивались, а потом... Ты же знаешь, как  это
бывает... Я немного следил за их жизнью  издали.  Жером  стал  настоящей
звездой; впрочем, таким он был всегда, но в те дни об этом никто,  кроме
нас, не знал. Потом он, кажется, занялся режиссурой.
   - Лет двенадцать или тринадцать назад он написал мне, что  собирается
снять фильм. Мне показалось,  что  он  просит  у  меня  разрешения.  Как
называлась эта вещь?
   - "Полная луна". Весьма неплохой фильм.
   - Мне тоже так показалось. Но потом он опять  засел  за  сценарий.  И
правильно сделал, это у него получалось лучше  всего.  Я  видел  его  на
фотографии,  где  он  агитировал  за  своего  приятеля  -  кандидата   в
президенты.
   - Я знаю, что он развелся с Ооной, женился  на  какой-то  кинозвезде,
через две недели бросил ее и снова  вернулся  к  Ооне.  Американцы  были
такими уже в те дни, когда братья Люмьер только придумали кино.
   - А чем он занимается сейчас?
   - Неизвестно. Его не видно и не слышно уже лет пять. То  же  самое  с
Матильдой.
   - Она все-таки оставила свой остров?
   - Через три или четыре года. Потом снова взялась за романы.
   - Розовые?
   - Я не читал ни одного. Знаю, что она  уехала  в  Англию,  где  вышла
замуж за какого-то герцога или вроде того. Она исчезла  из  поля  зрения
почти пять лет тому назад.
   - В то же время, что и Жером?
   - В то же время. Никто не знает, куда они пропали.
   - Ей должно быть под  семьдесят,  нашей  старушке  Матильде.  В  этом
возрасте не исчезают, а просто умирают.
   - Слушай, Луи, не думаешь ли ты, что они исчезли вместе?
   Мы расхохотались. В течение последующего часа мы  устроили  настоящую
мозговую атаку, перебирая все возможные варианты, объясняющие  поведение
этих  двоих.  Ни  одна  из  версий  не  показалась  нам  ни   достаточно
правдоподобной, ни достаточно безумной. Поэтому мы остановились на самом
лирическом варианте: Матильда  и  Жером,  всегда  любившие  друг  друга,
послали все к черту и счастливо коротают свой век в какой-то глуши,  где
они в этот самый момент дружно трудятся над очередным сценарием.
   - С  возрастом  становишься  сентиментальным,  ты  меня  об  этом  не
предупреждал, Луи.
   Вместо  ответа  он  с  хрипом  откашливается   и   выдает   несколько
итальянских  ругательств.  Я   продолжаю   беседу,   стараясь   избегать
томительных пауз.
   - Маэстро оставил тебе "Платаны"?
   - Да, он завещал мне отель. Всем было  наплевать  на  эту  развалину.
Когда говорят, что Рим - единственное место в мире,  где  стоит  жить  в
ожидании конца света, то это, в общем-то, верно, правда, есть еще лучшее
место, к юго-востоку от Рима. Беда в том,  что  я  не  доживу  до  конца
света.
   Вот чего я опасался с того момента, как только вошел в  его  комнату.
Смутное предчувствие, что такой разговор состоится, возникло у меня  уже
в ту секунду, когда Шарлотта сообщила о его звонке. Успокаивающие фразы,
моральная поддержка, перевоплощение душ - Луи, ты же знаешь, у меня  нет
способностей к диалогам на эти темы.
   - Конец света может начаться через десять минут, учитывая все, что  о
нем говорили.
   - Я мог бы сказать тебе о времени своей кончины с точностью  до  двух
часов, но лучше промолчу, а то ты тут же сбежишь. Ты ведь не  изменился,
а, Марко?
   - Я никогда не видел, чтобы кто-то менялся.
   Молчание. Выжидательное.
   - Вот интересный вопрос. Для сценариста, я  имею  в  виду.  Могут  ли
герои меняться.
   - Герой в конце фильма не должен оставаться таким  же,  каким  был  в
начале. Иначе возникает вопрос, зачем ему  нужно  было  переживать  черт
знает что?
   -  Подумать  только,  что  я  провел   пятьдесят   лет,   переделывая
действительность, сглаживая  все  шероховатости,  по  своему  усмотрению
показывая ее лучшие и худшие стороны... Вот  ты,  кого  пока  еще  можно
считать частью этого мира, ты должен знать,  не  собираются  ли  принять
специальный закон против таких типов, как мы?
   - Пока еще нет.
   - Идиоты...
   Он медленно поворачивает  голову  на  бок  и  закрывает  глаза.  Луи,
прекрати это, немедленно!
   - Не пугайся, еще не время. Иди, погуляй и приходи вечером.
   Я не заставляю его повторять это дважды.

***

   После стаканчика кьянти и огромной порции салата из помидоров,  какой
не встретишь ни в одной  другой  стране  мира,  я  снова  зашел  к  Луи.
Охватившая меня легкая тревога рассеялась  на  пороге  его  комнаты.  Он
смотрел со своей постели в широко распахнутое  окно  на  холмы,  залитые
красноватым  светом  вечернего  солнца.  Покой,  в  котором  нет  ничего
успокаивающего.
   - Что это за женщина внизу, Луи?
   - Она не захотела уезжать отсюда. Постепенно мы стали друзьями.
   - Она очень ласковая. И красивая.
   - Только ко времени нашего знакомства мое сердце билось уже вполсилы.
Его ударов еле хватало для меня одного.
   Моя рука лежит на столике возле  книги.  Он  пользуется  этим,  чтобы
схватить ее и сжать, не отрывая взгляда от холмов.
   - Мне конец, Марко.
   - Ты всегда любил похныкать.
   - Открой вон ту тумбочку.
   Он отпускает мою руку, я открываю тумбочку и достаю большую  тетрадь,
пожелтевшую от времени. Осторожно перелистываю ее, боясь, что она  может
рассыпаться. Все страницы плотно исписаны. Я узнаю почерк Луи.
   - Это одна из реликвий эпохи.
   - Из тех времен, когда  ты  работал  с  итальянцами?  -  Я  тебе  уже
рассказывал?
   - Да, тридцать лет назад.
   - Тем лучше, сэкономим время. Помнишь весь бред, что нам  приходил  в
головы, когда мы работали над "Сагой"?
   - Мы говорили о сценариях, которые никогда  не  напишем,  высказывали
самые фантастические идеи, придумывали самые  абсурдные  диалоги,  самые
смешные реплики, в общем, все, что  невозможно  показать  продюсеру  или
режиссеру.
   - Когда я работал с итальянцами, мы все время  что-то  писали,  пили,
ели и разговаривали о всякой ерунде. У меня была отвратительная привычка
записывать все это вместо того, чтобы сразу забыть. Реплики, которые  не
произнес ни  один  актер,  беспорядочные  мысли,  множество  мыслей,  за
которые можно было попасть в тюрьму, если бы они стали известны. Я  дарю
ее тебе. Можешь использовать этот материал, а можешь засунуть тетрадь  в
глубь ящика стола, как сделал я. Тебе решать.
   - Я не могу принять этот подарок, Луи.
   - Ты хочешь, чтобы тетрадь досталась Лоретте? Что  она  будет  с  ней
делать? Скорее всего, выбросит вместе с мусором.
   Этот порыв возмущения заканчивается приступом  кашля.  Его  сероватое
лицо становится багровым. Не зная, чем помочь, я  стучу  ему  по  спине.
Вопреки всем ожиданиям, он успокаивается. Медленно приходит в себя.
   - Если ты когда-нибудь увидишь тех двоих, передай им, что  я  никогда
не переставал о  них  думать.  Я  вспоминал  улыбку  Матильды,  ворчание
Жерома. И, конечно, взгляд Тристана, уставившегося в телевизор.
   Неожиданно он с силой вцепляется в  мою  руку.  Это  спазм,  который,
кажется, длится вечность. - Я позову Лоретту!
   - Только не сейчас!
   Новый спазм. Я боюсь, что мое сердце остановится раньше, чем его.
   Он просит меня перевернуть его на бок.
   - Мне хочется закрыть глаза, но ты продолжай говорить...
   - Говори что-нибудь, это лучшее, что ты можешь сделать. Я  все  никак
не решаюсь. Мне может не хватить времени.
   Соберись с мужеством, Марко. Или ты будешь сожалеть об этом до  конца
своих дней.
   - Знаешь, Луи... Есть одна вещь, о которой мы могли бы поговорить. Но
я не уверен, что ты захочешь.
   - Сейчас или никогда.
   Он чертовски прав, наш Старик. Сейчас или никогда.
   - Одна вещь не дает мне покоя, Луи. Я очень часто размышлял об  этом.
Тысячи раз. В конце концов, это превратилось в вызов сценаристу, которым
я стал с твоей помощью.
   - Проблема со сценарием? Замечательно, ты не мог  найти  лучшей  темы
для разговора. Я умру на сцене как Мольер.
   - Вот уже тридцать лет, как я анализирую эту историю.  Перебрал  уйму
гипотез... И в результате пришел  к  версии,  которая  кажется  наиболее
вероятной.
   - Ты всегда был самым талантливым из нашей четверки.
   - Это по поводу смерти Лизы. Твоя Лиза...
   - Это ты ее убил, Луи.  Другого  правдоподобного  объяснения  нет.  Я
долго сомневался, прежде чем пришел к такой мысли.  Но  с  точки  зрения
сценариста, другого решения нет. А я искал, ты знаешь...
   Он медленно открывает глаза. Тень улыбки немного оживляет его взгляд.
   - Сегодня днем, услышав твои шаги, я подумал, смогу ли  заговорить  с
тобой об этом. Иногда нужно выговориться, чтобы облегчить совесть.
   - Но твоей совести этого никогда не требовалось.
   - Думаю, именно это и позволило мне продержаться так долго. После  ее
смерти  все  изменилось  к  лучшему.  Да,  я  какое-то  время  продолжал
страдать, но уже совсем иначе.  Я  мог  представить  себя  без  нее,  но
представить ее без меня - было выше моих сил.
   Я вздохнул с огромным облегчением. И удовлетворением.
   - Дай мне твою руку, дружище. Он снова закрыл глаза.

***

   Он долго не выпускал мою руку.  Я  с  тревогой  прислушивался  к  его
дыханию.
   - Когда я думаю об этом отеле,  мне  кажется,  что  я  умираю  не  по
средствам...
   - Ты шутишь, Луи. К тому же,  это  не  твои  слова,  а  фраза  одного
сценариста из Голливуда. Кажется, Уилсона Мизнера.
   Молчание.
   Его рука постепенно разжимается и бессильно падает на одеяло.
   - Ошибаешься. Это Оскар Уайльд. Мне  пришлось  украсть  у  него  свою
последнюю реплику. Ничего лучшего не подвернулось...
   Его тело резко напрягается. Он пытается найти в  себе  силы  еще  для
одного вздоха. Рука свешивается с кровати. Я провел ладонью по  его  уже
закрывшимся глазам.
   Манхэттен ничем не напоминает тот калейдоскоп красок и форм,  который
я едва успел разглядеть, когда в прошлый раз приезжал к Жерому. Как  это
было давно. Теперь все стало гораздо спокойнее,  светлее.  Кажется,  что
город обескровлен. Его сердечный ритм меньше тридцати ударов  в  минуту.
Бывший Вавилон превратился в гигантский конгломерат, в котором царствуют
финансы.
   Такси останавливается перед огромным кубом из стали и стекла. Я узнаю
это здание, которое видел лишь на картинке в старом учебнике  географии.
Это резиденция ООН.
   - Они не хотят переезжать отсюда, -  говорит  шофер.  -  Видимо,  это
здание кажется им нерушимым, вечным. А это обнадеживает, правда?
   Я подхожу к зданию  с  дипломатом  в  руке.  Сегодняшняя  Организация
Объединенных Наций совсем не похожа  на  ту,  что  существовала  раньше.
Сейчас ее авторитет не оспаривается никем, ни  одна  страна  в  мире  не
решается  противиться  ее  решениям.  Я  прохожу  мимо  первого  кордона
военных, которые проверяют мой пропуск и показывают  дорогу.  Перед  тем
как попасть на эспланаду, вхожу в небольшое строение, где другие военные
сканируют меня с головы до ног. Рентгеновские лучи невероятно  тщательно
обшаривают мое тело. Обстановка, не располагающая к шуткам. Мой пропуск,
похожий на кредитную карточку, вставляют  в  щель  аппарата,  который  в
старые времена сошел бы за устройство для выявления  фальшивых  банкнот.
Два типа в белых халатах склоняются над бутылкой  с  красной  жидкостью,
извлеченной из моего дипломата, и вопросительно смотрят на меня.
   - Водка.
   - Почему она красная?
   - Потому что с перцем.
   - Никогда не видели.
   - Я и сам с трудом раздобыл ее. Пришлось  заказать  у  фабриканта,  у
которого еще осталось несколько бутылок.
   Несмотря на мою обескураживающую искренность, они открывают бутылку и
выливают несколько капель в пробирку для проверки.
   - Сделайте глоток, и вы сразу поймете. - ...?
   Я знал, что с этими типами не шутят. Маленький лаборант-параноик даже
не догадывается,  что  моя  охота  за  бутылкой  перцовки  -  ничто,  по
сравнению с трехнедельными усилиями, которые я потратил,  чтобы  попасть
сюда.
   Старику не нужно было меня особо подталкивать. У меня и у самого была
тысяча причин, чтобы повидать Матильду и Жерома. Чтобы сказать  им,  что
наша команда потеряла лидера. Чтобы узнать, кем они стали и стали ли они
этим вместе. Чтобы  увидеть,  как  они  выглядят  сегодня.  Чтобы  снова
почувствовать аромат духов Матильды. Да и много других поводов.
   Меня пропускают на эспланаду. Я пересекаю ее и оказываюсь  у  здания,
возле которого  несколько  типов  в  костюмах  и  галстуках  по  очереди
проверяют мой пропуск и показывают на  окошечко  в  глубине  гигантского
холла. Я ожидал увидеть здесь кишащую толпу, но  в  бесконечной  пустоте
раздается только эхо моих шагов.
   Оба пропали пять лет назад. Мне пришлось освоить профессию детектива,
и это в моем-то возрасте! А ведь  сколько  сыщиков  я  и  сам  придумал!
Сколько изобрел ухищрений, чтобы обнаружить одну-единственную улику!  Но
в действительности я оказался не очень силен и, чтобы найти  Матильду  с
Жеромом, провисел две недели на телефоне, пока передо мной не  забрезжи