.
   Дмитрий усмехнулся.
   - Всяк по-своему с ума сходит. Ты - громко, я - молча.
   - Как же, - в сердцах сказал Ольф, - сойдешь ты  с  ума.  Ты  сам  кого
угодно в гроб загонишь.
   Дмитрий промолчал.
   Очень скоро Ольф понял, чего стоит невозмутимость Дмитрия.  Его  способ
сходить с ума молча оказался на поверку куда более тяжелым. Ольф понял это
как-то сразу, после очередной неудачи. Он, как обычно,  психанул,  забегал
по комнате. Так продолжалось минуты три, и вдруг он взглянул на Дмитрия  и
сразу умолк. Дмитрий, как обычно, за это время  не  сказал  ни  слова.  Он
сидел за столом и чинил карандаш.  Наверно,  он  чинил  его  все  эти  три
минуты, и карандаш все время ломался, мелкие стружки и кусочки  сломанного
грифеля  лежали  в  пепельнице  маленькой  аккуратной  горкой,  а  Дмитрий
внимательно смотрел на свои руки  и  медленными,  неуверенными  движениями
продолжал чинить карандаш, от которого осталось меньше  половины.  И  этот
внимательный взгляд его был так тяжел и безнадежен, что  Ольф  со  страхом
спросил:
   - Что ты делаешь?
   Дмитрий поднял голову и спокойно сказал:
   - Да вот никак не могу починить карандаш. Почему-то все время ломается.
   Он отложил карандаш и вздохнул:
   - Ну ладно, черт с ним. Давай кофейку выпьем.
   Ольф ничего не сказал ему. Кажется, именно тогда  он  впервые  подумал:
Дмитрию нельзя заниматься физикой. Рано или поздно физика  уничтожит  его,
потому что ни одна неудача не проходит для Дмитрия бесследно. Бесследно  -
слишком слабо сказано. Неудача никогда не проходит бесследно - и для него,
Ольфа,  тоже,  конечно.  Но  одно  дело,  если  след  похож  на  царапину,
проведенную тонким прутиком на песке, и совсем другое - если  это  длинная
рваная борозда, проведенная плугом. Это сравнение пришло  в  голову  Ольфа
гораздо позже, когда  он  по-настоящему  понял,  что  значит  неудача  для
Дмитрия. А было это, как ни странно, в те дни, когда после  многих  неудач
они наконец-то узнали, что такое настоящая удача.
   Они не сразу поняли, что это такое. Они смотрели  на  строчки,  которые
написали   несколько   минут   назад,   и   эти   строчки    неопровержимо
свидетельствовали, что они сделали нечто такое, чего до сих пор не  сделал
никто на свете. Конечно, это было не бог весть какое открытие, но  все  же
это было открытие. Так, по крайней мере, они думали тогда. Ольф понял это,
когда увидел, как улыбается Витька - глупо, растерянно и  как-то  неловко.
Ольф  почувствовал,  как  такая  же  растерянная   и   глуповатая   улыбка
расползается по его лицу. Он хихикнул и "понесся". Минут  пять  он  болтал
какую-то  ерунду,  потом  обвел  уравнение  аккуратными  жирными  линиями,
написал дату - 24 апреля 1961 года,  поставил  свою  роскошную  подпись  и
протянул листок Дмитрию:
   - Поставьте свой автограф, мэтр! Запечатлейте этот великий день в своем
сердце, в мозгах и печенках!
   Дмитрий улыбнулся и расписался.  Ольфу  вдруг  стало  не  по  себе.  Он
спросил:
   - Димка, почему ты не радуешься?
   Дмитрий с удивлением взглянул на него:
   - С чего ты взял? Я рад... Очень рад, - не сразу добавил он, как  будто
пытался убедить самого себя в том, что он рад.
   Ольф с тревогой посмотрел на него. Дмитрий улыбнулся. Пожалуй, он  и  в
самом деле был рад, а точнее говоря, доволен. Но почти  так  же  он  бывал
доволен, когда слушал музыку, когда выигрывал Спасский и  когда  "Спартак"
стал чемпионом.  Он  был  доволен,  и  только  -  и  было  в  этом  что-то
неестественное, ведь именно он должен был бы порадоваться больше всех, так
как этой удачей они были обязаны в первую очередь ему.
   А дальше было вот что.
   Опьяненные успехом, они занялись только своей работой, почти  перестали
появляться на факультете, схватили по выговору, но и это не остановило их.
Они надеялись, что как-нибудь вывернутся.
   Но когда  нагрянула  сессия,  вывернуться  не  удалось.  Их  просто  не
допустили к экзаменам - слишком много хвостов. Они спохватились,  отложили
работу и засели за учебники. С физикой и математикой  разделались  быстро,
но на политэкономии застряли так основательно, что не помогла и  отсрочка.
Только Витьке удалось сдать ее, а Ольфу и Дмитрию  экономичка  с  недоброй
улыбкой поставила "н/з" и передала ведомость в  деканат.  Запахло  крупной
неприятностью и перспективой остаться на лето без стипендии. Два  дня  они
ходили мрачные, надеялись на помощь Ангела, но и тому не удалось  выручить
их. Тогда Ольфа осенило:
   - О мамма миа! Мы же можем удрать в академики!
   Дмитрий протестующе махнул рукой,
   - Терять целый год? Не выдумывай.
   - Ха! - сказал Ольф. - Потеряем год, но зато сколько мы будем иметь! Ты
только вообрази - один целый  год  и  два  целых  месяца  мы  будем  иметь
свободное время! Мы будем иметь книги и время - что может быть лучше?
   - А что мы будем жрать? Пенсию-то нам не дадут.
   - Ха! - опять сказал Ольф. - Двое взрослых сильных мужчин не заработают
сотню в месяц? Скажите это  кому-нибудь  -  и  все  куры  во  всей  Одессе
подохнут со смеху!
   И в конце концов Дмитрий сдался. Только спросил:
   - А как же Витька?
   - А Витька будет так, как он захочет.
   Витька обещал подумать. Он сдал  экзамены  и  все  еще  ничего  не  мог
придумать и пока решил поработать с ними до осени, а там видно будет.
   Видно стало прежде, чем пришла осень, - Витька вообще бросил работать с
ними, потом женился, и пути-дорожки их окончательно разошлись.
   И они остались вдвоем.
   Пожалуй, именно в тот  год  они  по-настоящему  научились  работать.  И
только тогда поняли, как еще мало знают и умеют и как сложна проблема,  за
которую они взялись. Теоретически они знали все это  и  раньше,  но  тогда
было совсем другое. Можно сколько угодно трепаться  о  том,  как  все  это
невообразимо сложно и какие трудности их ожидают, и клясться, что  никогда
не отступишь перед ними, но если неудачи следуют одна за другой и неделями
не покидает противное ощущение собственного  бессилия,  -  тогда  все  это
выглядит иначе.
   И однажды Ольф понял,  что  работать  больше  нельзя.  Надо  дать  себе
основательную передышку. Это, было прошлой весной, в начале мая,  а  перед
этим были два великолепных месяца, когда  они  думали,  что  их  работа  -
вернее, первый ее этап, самый важный, - подходит к концу.
   Гром грянул, когда стоял ясный  и  теплый  день,  они  сидели  в  одних
плавках,  подставив  спины  солнцу,  и  делали  последнюю  проверку  своих
выводов.
   Ольф мурлыкал какую-то песенку и небрежно разбрасывал  на  бумаге  свои
каракули, изредка поглядывая в окно. Великолепный стоял день, и они решили
сегодня закончить пораньше и сходить на футбол.
   Ольф  досадливо  поморщился  и  зачеркнул  последние   строчки   -   он
домурлыкался до того, что стал писать  явную  чушь.  Он  пробежал  глазами
последние листки,  надеясь  быстро  найти  место,  с  которого  начиналось
вранье, - ошибка была очень  уж  грубая,  он  наверняка  где-то  перепутал
знаки, поэтому время и получилось отрицательным. Но ничего крамольного  он
не заметил и решил проделать все выкладки заново, сверяя  их  с  прежними.
Где-то в середине  он  почувствовал  неприятное  покалывание  в  висках  -
выкладки  повторялись  с  абсолютной  точностью.  И  когда  Ольф   написал
последнюю строчку, он еще несколько секунд тупо смотрел  на  нее  -  время
опять получилось отрицательным. Он закурил, потер ладонями виски и еще раз
внимательно просмотрел все сначала. И опять все сошлось.
   - Дим! - хриплым голосом сказал Ольф.
   - Да?
   - Посмотри-ка мои художества. Я где-то крупно сбрехал, но где  -  никак
не могу сообразить.
   Дмитрий взял его листки и стал  смотреть.  Ольф  ждал,  что  он  быстро
укажет  ему  ошибку,  -  они  всегда  проверяли  друг   друга,   и   такие
недоразумения уже случались  у  них.  Дмитрий  дочитал  до  конца  и  стал
просматривать все сначала, повторяя некоторые выкладки заново. Ольф так  и
впился в него глазами. Дмитрий досмотрел до  конца,  и  Ольф  увидел,  как
изменилось его лицо - оно стало даже не белым, а серым.
   - Здесь нет никакой ошибки, - сказал Дмитрий.
   - Но этого не может быть! -  закричал  Ольф.  -  Время  не  может  быть
отрицательным, ты же знаешь! Мы где-то наврали, только и всего.
   Он помолчал и уже спокойнее добавил:
   - Давай проверим еще раз.  Мы  где-то  наврали,  и  ошибка  обязательно
найдется. Ты возьми этот вариант, а я еще раз проверю старый.
   И они еще раз проверили все с самого начала. И опять все сошлось. Вывод
напрашивался  один  -  либо  уравнение  неверно,  либо  время  может  быть
отрицательным.
   Ольф сказал это вслух и почувствовал, что  у  него  трясутся  губы.  Он
встал, подошел к окну и несколько  минут  стоял,  обхватив  плечи  руками.
Потом взглянул на часы и повернулся к Дмитрию:
   - Давай будем собираться. Пора.
   Они сходили на футбол, вернулись домой и разошлись по своим комнатам  -
спать.
   Ольф проснулся в три часа ночи и увидел, что в  комнате  Дмитрия  горит
свет. Он встал, выпил воды, немного постоял в коридоре и снова лег.
   Утром его разбудила музыка. Прелюдия и фуга  си-минор  Баха  -  любимая
Димкина пластинка. Не было ничего удивительного в том, что  именно  сейчас
Дмитрий  слушал  ее.  Но  когда  музыка  зазвучала  в  третий  раз,   Ольф
забеспокоился. А когда Дмитрий поставил эту же  пластинку  в  шестой  раз,
Ольф встал и пошел к нему. Он выключил проигрыватель и сказал:
   - Димыч, кончай дурить. Надо как-то примириться с этим. И  вообще,  нам
обоим не мешает отдохнуть. Мы изрядно вымотались за этот год.
   -  Кстати,  -  спросил  Дмитрий,  -  почему   время   не   может   быть
отрицательным?
   Первое, что пришло в голову Ольфу, -  что  это  шутка.  Он  внимательно
оглядел Дмитрия, но тот не шутил - он серьезно смотрел на Ольфа и о чем-то
думал.
   - Брось болтать, - сказал Ольф.
   - Я не шучу, - сказал Дмитрий, и Ольф подумал, что он сошел с ума.
   - Димыч,  -  как  можно  спокойнее  сказал  Ольф,  -  вся  эта  история
достаточно скверно выглядит, и тут уж не до шуток.
   - И все-таки, - прервал его Дмитрий,  -  почему  время  не  может  быть
отрицательным?
   - Потому что это абсолютная чепуха. Время не может быть  отрицательным,
потому что оно положительно. Потому что  мы  сначала  рождаемся,  а  потом
умираем,  а  не  наоборот.  Потому  что  этот  сумасшедший  мир   все-таки
подчиняется каким-то законам, и никто никогда не замечал и не предполагал,
что время может быть отрицательным.
   - И все-таки, - задумчиво  сказал  Дмитрий,  -  не  существует  закона,
который позволял бы времени быть отрицательным.
   Ольф с отчаянием посмотрел на него - его очень пугали эти спокойствие и
сосредоточенность. Он не сразу нашел что возразить и наконец ухватился  за
единственную возможность:
   - Как же не существует? А принцип причинности?
   - Принцип - это не закон, - спокойно возразил Дмитрий.
   - Димка, ради бога, не думай об этом, - взмолился Ольф. -  Иначе  можно
просто свихнуться. А нам это пока ни к  чему.  Мы  еще  ничего  не  успели
сделать.
   Они разговаривали еще полчаса, и Ольфу, кажется, удалось  убедить  его.
Дмитрий больше не заговаривал о том, что время может  быть  отрицательным.
Но за последующие три дня беспокойство Ольфа усилилось. Дмитрий  почти  не
разговаривал, отлеживался у себя в комнате и все время о  чем-то  думал  -
Ольф не сомневался, что все о том же уравнении с  отрицательным  временем.
Ольф и сам чувствовал себя неважно. Он  не  думал,  что  эта  неудача  так
сильно подействует на него, и ждал, когда все это пройдет  и  можно  будет
снова сесть за работу. Но ничего  не  проходило,  и  ему  становилось  все
хуже...
   (Три года спустя один из физиков опубликует работу, которая  произведет
сенсацию. Суть ее будет в том, что существование антимира - мира  наоборот
- может оказаться вполне реальным. Время в этом мире наоборот должно  быть
отрицательным...)
   И однажды Ольф сказал:
   - Димыч, в холле висит объявление. Требуются коллекторы для  работы  на
Курилах и Камчатке. Выезд в конце мая, возвращение - в середине  сентября.
По-моему, это как раз то, что нам сейчас нужно.
   - Я пас, - сказал Дмитрий не задумываясь.
   - Почему?
   - Потому что мне это не нужно. Я не хочу терять четыре месяца.
   - Димыч, это очень нужно нам обоим.  Нам  просто  необходимо  на  время
бросить работу, иначе мы перегорим и долго еще ничего не сможем делать.  Я
уже видеть не могу эти уравнения.
   - Ты поезжай, если хочешь, - равнодушно сказал Дмитрий.
   - Я не хочу ехать один. Нам надо держаться вместе.
   - Ну, в данном случае это не так уж необходимо...
   Ольф два дня уговаривал его, Дмитрий так и не согласился.  И  тогда  он
уехал один.
   За все лето Дмитрий прислал ему всего лишь одно коротенькое письмо.  Он
писал, что ему удалось найти место, с которого начинается вранье, и он уже
успел кое-что сделать совершенно по-другому, и похоже, что на этот раз все
обойдется благополучно.
   Ольф  вернулся,  как  и  обещал,  в  середине  сентября  -   загорелый,
отдохнувший, нетерпеливый. Он отчаянно стосковался по физике и в первый же
вечер устроил Дмитрию допрос с пристрастием. Он удивился, как много  успел
Дмитрий сделать за лето.
   - Ты здорово поработал, - с завистью сказал Ольф.
   - Пожалуй, - согласился Дмитрий.
   Он не выглядел особенно усталым, только похудел и был какой-то вялый.
   Они тогда  отлично  провели  вечер,  выпили  по  бутылке  сухого  вина,
закусывая красной икрой, привезенной Ольфом.
   И уже на следующее утро Ольф набросился на работу. Ему пришлось  немало
постараться, чтобы влезть в то, что успел сделать Дмитрий.
   Они великолепно работали до самой зимы, и  опять,  казалось,  удача  не
покидает их. А потом, когда они увидели, что их уравнения не удовлетворяют
закону сохранения комбинированной четности, Ольф понял, что это  настоящая
катастрофа. Для него, по крайней мере.
   Он не мог больше заставить себя сесть за работу и искать  ошибку,  хотя
мучительно было видеть, как Дмитрий один занимается этим.  Один,  вот  уже
полтора месяца. Дмитрий ничего не говорил ему и ни разу даже  взглядом  не
упрекнул его, но от этого было не легче. Ольф чувствовал себя  предателем,
однако ничего не мог поделать с собой. Он больше не верил в эту работу.



4

   Хуже всего было вставать по утрам. Я  заводил  будильник  до  отказа  и
просыпался только к концу его  пронзительной  трели.  А  из-за  Ольфа  мне
приходилось вставать на пятнадцать минут раньше. На него  звон  будильника
действовал не больше, чем писк комара. Вероятно,  он  преспокойно  мог  бы
спать на колокольне Ивана Великого во время пасхальной службы.
   И эти пятнадцать минут мне были нужны, чтобы разбудить  его.  Обычно  я
начинал с того, что открывал окно и сдергивал с Ольфа одеяло,  потом  тряс
его за плечи и говорил прямо в ухо:
   - Вставай, уже пора.
   Ольф, конечно, не отзывался.
   И сегодня было то же самое.
   Я посмотрел в окно. Шел мокрый снег, было слякотно, сыро и мерзко. Март
в Москве - довольно противный месяц.  Каждый  второй  ходит  с  насморком,
отовсюду доносятся шмыганье, чиханье и разноголосые кашли.
   Ольф лежал на диване в позе невинного младенца и  продолжал  безмятежно
спать. Я начал трясти его. Он отчетливо сказал:
   - Сейчас встаю.
   Ольф говорил так всегда, но, если бы я поверил ему и оставил  в  покое,
он мог бы проспать и до обеда. И я продолжал трясти его еще сильнее.
   - Ольф, да вставай же, пора.
   - Угу, - сказал он и открыл глаза. Но я знал, что он ничего не видит  и
не понимает. Мне не раз приходилось замечать, как он  спит  на  лекциях  с
открытыми глазами.
   Теперь его надо было посадить, что мне не сразу  удалось.  Ольф  сидел,
скрестив руки на груди, сжавшись в клубок от холода,  смотрел  на  меня  и
ждал, когда я отвернусь, чтобы  тут  же  лечь  снова.  Тогда  пришлось  бы
начинать все сначала, и я не отворачивался и сердито сказал:
   - Не валяй дурака, времени нет.
   - Да я же встаю, - убежденно сказал Ольф и тут же закрыл глаза  и  стал
валиться на бок - он уже опять спал.
   Я вовремя ухватил его за костлявое плечо, встряхнул и сунул ему  в  рот
сигарету. Он почмокал губами, удобнее ухватил  сигарету  и  опять  заснул.
Тогда я прислонил его к стене, нашел спички, зажег и опять встряхнул  его.
Ольф открыл глаза, сообразил, что я даю ему прикурить, и сунулся  лицом  к
огню.  Сделав  две  затяжки,  он  взглянул  на  меня  почти  осмысленно  и
убедительным голосом сказал:
   - Все. Я уже встал.
   Я все-таки не поверил ему - уж очень он старался убедить  меня  в  том,
что он уже встал. Ольф знал, что я не отстану от него, пока  он  не  будет
стоять на  ногах,  и  стал  покорно  слезать  с  дивана.  Я  подозрительно
посмотрел  на  него  -  Ольф  заискивающе  ухмыльнулся  мне  и   затянулся
сигаретой. Тут же один его глаз стал закрываться, но другим  он  продолжал
усиленно смотреть на меня, покачиваясь взад и вперед.
   Я сказал:
   - Старый тампон убрать, новый поставить.
   - Что? - удивленно спросил Ольф, широко раскрыв оба глаза.
   Если бы я сказал ему, что уже половина девятого и мы  опаздываем,  Ольф
согласно кивнул бы и тут же снова  заснул.  Только  такими  нелепостями  и
можно было заставить его мыслить.
   И я увидел, что Ольф уже и в самом деле не спит, потому что он  спросил
совершенно нормальным человеческим голосом:
   - Сколько?
   - Половина.
   - А... - с сожалением сказал Ольф. - Вас понял.
   Я пошел умываться и мысленно стал просматривать сегодняшнее расписание.
Практикум до трех. Если постараться, можно выгадать  час-полтора,  задачка
не очень сложная. В пять - спецсеминар на кафедре. Перед этим придется еще
кое-что просмотреть в читалке. Час? Пожалуй, маловато. Значит, все-таки до
трех... Потом... А впрочем, к чему  загадывать,  все  равно  будет  что-то
непредвиденное. Вот только непредвиденных денег ждать не приходится. Денег
было всего рубль с мелочью, а до пенсии еще целых  три  дня.  Придется  у,
кого-то занять... Легко сказать - у кого-то.  У  кого  сейчас  могут  быть
деньги?
   - Слушай, - спросил я Ольфа, - как твои финансы?
   Ольф пошарил в карманах, вытащил металлический рубль и подбросил его на
ладони.
   - И это все?
   - Увы и ах.
   Мы не стали завтракать - времени уже не было -  и  бодро  помчались  на
факультет.
   Задача мне попалась не очень  сложная  и  неинтересная,  но  надо  было
сделать много измерений и потом обработать их, и я  старался  сделать  все
как можно быстрее, чтобы выгадать хоть немного времени.
   Я положил  пластинку  со  спектром  под  микроскоп,  механически  делал
измерения и выписывал колонки цифр. И вдруг мне стало  противно.  Господи,
кому все это нужно? Шесть часов кропотливой и утомительной работы - и  все
только для того, чтобы получить формулу,  которая  приводится  в  десятках
учебников. Я положил ручку и уставился на цифры. В самом деле,  зачем  это
нужно? Чтобы получить отметку? Охотнее всего я отправился бы в  библиотеку
и засел за свою работу. Просто плюнуть на все и уйти. До сессии как-нибудь
выкручусь. Не в первый раз... Но жаль было напрасно потерянных двух часов.
Да и не так-то просто будет потом сделать сразу столько задач...
   И я решил довести ее до конца и опять нагнулся над микроскопом. Но меня
хватило только на полчаса. Я просто не мог этим заниматься. Все равно  это
не имело никакого смысла...
   Я посмотрел на Алину, дежурившую в лаборатории.  Можно  было  рискнуть.
Показать ей эти цифры, а потом списать у кого-нибудь остальное. И я решил,
что так и сделаю. Я всегда носил с собой  бумаги  с  выкладками  и  теперь
вытащил их и стал думать о своей  работе.  Только  спокойнее,  приказал  я
себе. Попробуем еще раз. С самого начала. Я стал перебирать в уме все, что
мы сделали за два с половиной года, разыскал самые первые записи  и  начал
восстанавливать в памяти, как это было.
   ...На работу Икобуки  п