верится. Спасибо тебе. - Она  пригнула  голову  Ольфа,
поцеловала его и легонько подтолкнула к двери: - Иди. Завтра скажешь,  что
мы после обеда приедем.
   Спустя час Ольф говорил Светлане:
   - Столько уже лет знаю я его, а там - поразил он меня.
   - Чем?
   - Когда он рассказал мне, что в  действительности  означают  результаты
нашей работы, - у меня голова кругом пошла. И что меня изумляет до сих пор
- ведь вместе всю работу делали, все, что знал он, мне известно было, -  а
ведь и капли подозрения у меня не возникло,  что  тут  что-то  еще,  кроме
голых этих результатов, может быть. Все-таки, талантище он необыкновенный,
может быть - и гений, хотя при жизни такие титулы и не принято раздавать.
   - А знаешь, - сказала Светлана, уютно устраиваясь на  его  плече,  -  я
всегда почему-то немножко боялась его. Еще с  первой  встречи,  тогда,  на
Балтике. И даже не представляю, что я когда-нибудь смогла бы понять его...
вот так, как тебя понимаю.
   - Ничего удивительного, я сам иногда не понимаю его. Он как будто иначе
устроен, чем все люди. И что побаиваешься, тоже понятно. Мне там  за  него
просто страшно стало...
   - Страшно?
   - Да. Такое  впечатление  было,  будто  он  взвалил  на  себя  какой-то
немыслимый груз, и никто не видит его, а  тяжесть  -  чувствуется.  Вот  и
страшно - вдруг не выдержит? Может, этот груз и называется талантом?
   - А ты у меня что, не талант?
   - Ну, по сравнению с ним я школьник. Когда-то я думал, что мы более или
менее равны, но очень давно это было. И знаешь, глядя на него, я,  грешным
делом, иногда думал: и хорошо, что бог мне такого таланта не дал. Все-таки
тяжела эта ноша... Ой, как тяжела...



70

   Жанна пошла провожать Ольфа. Я слышал, как они о чем-то тихо  говорили,
потом хлопнула дверь. Жанна прошла на кухню и включила колонку.
   Я оглядел комнату. Было в ней как-то очень уж чисто и непривычно уютно.
   Жанна вернулась, села рядом со мной и  положила  руку  мне  на  шею.  Я
прижался к ней щекой.
   - Устал?
   - Есть немножко.
   - Три часа уже... А сколько на Сахалине?
   - Одиннадцать. О чем это вы с Ольфом любезничали?
   - А тебе все знать надо?
   - Я смотрю, вы наконец-то поладили с ним.
   - Да, - живо отозвалась Жанна. - Он... очень хороший. Прости, раньше  я
была несправедлива к нему. - Она улыбнулась и склонилась ко мне. - Как  он
забавно сказал: за наш ренессанс - и за вашу удачу.
   - Язык у него вообще недурно подвешен.
   - Но иногда он так говорит, что не поймешь  -  то  ли  всерьез,  то  ли
шутит...
   - Он и сам не всегда это знает.
   - Наверно. - Жанна засмеялась. - Знаешь, он как-то очень растерялся без
тебя, особенно в первое время. О ребятах  я  уж  не  говорю.  Когда  я  им
сказала, что ты  прилетаешь,  они  такой  сабантуй  устроили...  Вообще  я
впервые поняла, как много может значить один человек...
   - Смотри, зазнаюсь...
   - Ну вот еще...
   Она все еще избегала  подолгу  смотреть  на  меня  и  теперь  отвернула
голову, пряча лицо, прижалась ко мне и тихо спросила:
   - Похудела я, да?
   - Немножко.
   - Ничего, теперь поправлюсь.
   Я осторожно перебирал руками  ее  волосы,  случайно  вытащил  несколько
шпилек и почувствовал, что Жанна улыбается.
   - Что ты?
   - Приятно...
   - Остальные тоже можно?
   - Конечно.
   Я вытащил все шпильки, волосы рассыпались, и я удивился, как их  много,
и сказал ей об этом.
   Жанна выпрямилась и с улыбкой спросила:
   - А ты не знал?
   - Нет. Я ведь впервые вижу тебя такой.
   Она снова отвернула голову и с усилием сказала:
   - Иди... мойся, вода уже набралась.
   Я молча смотрел на нее. Наверно, и она думала сейчас о том,  что  будет
потом, полчаса спустя, и так же, как я, боялась этого.
   - Ну иди же, - повторила она, все еще  не  глядя  на  меня,  и  я  сел,
осторожно обнял ее за плечи и прикоснулся  губами  к  ее  шее.  Она  вдруг
судорожно схватила мои руки и прижала ладони к своим губам: - Господи, как
я ждала тебя... Нет, не надо пока целовать меня, прошу тебя.
   И я тут же отпустил ее и пошел в ванную.


   Когда мы приехали в институт, я сразу пошел к  Дубровину.  Я  почему-то
без стука открыл дверь его кабинета и заметил, что Дубровин вздрогнул.
   - Извините, я напугал вас...
   Он снял очки - я даже не знал, что он  пользуется  ими,  -  и  медленно
поднялся.
   - Ничего, Дима, это ничего...
   Он вышел из-за стола, я протянул ему руку, но он словно не заметил ее и
обнял меня - и тут же легонько оттолкнул и проворчал:
   - Ну, путешественник, садись, рассказывай.
   - Да что рассказывать... Вот, явился.
   - Вижу, что явился... - Он с явным одобрением оглядел меня и спросил: -
Здоров?
   - Да. А вы?
   - Я - как обычно. Икры привез?
   - Да.
   - Когда угощать будешь?
   - Хоть сегодня.
   - Можно и сегодня. Прошу  вечером  ко  мне.  -  Он  знакомым  движением
склонил голову к левому плечу, внимательно  посмотрел  на  меня.  -  Видел
своих гавриков?
   - Частично.
   - Тогда иди смотри полностью. Заждались они тебя.
   - Подождут еще.
   - Ишь ты... Иди, иди,  мне  все  равно  некогда  с  тобой...  разговоры
разговаривать. Чего смеешься? - рассердился Дубровин.
   - Я не смеюсь.
   - Ну, улыбаешься.
   - Рад, что вижу вас.
   Дубровин отвернулся и буркнул:
   - Иди, мне действительно нужно работать. Вечером поговорим.
   Я пошел к своим "гаврикам". Они явно перестарались  с  торжественностью
встречи. Кто-то караулил в коридоре и  при  виде  меня  тут  же  юркнул  в
большую комнату. Когда я увидел стол с шампанским и их парадные одеяния, я
сказал, оглядывая серьезные, торжественные физиономии:
   - По-моему, не хватает трибуны и оркестра.
   - Трибуны нет, а оркестр щас будет, - мигом среагировал Савин.
   Он дал кому-то знак - и из угла грянул "Ракоци-марш". "Гаврики"  встали
чуть ли не навытяжку. Я прошел в угол, к проигрывателю,  убавил  громкость
и, когда марш закончился, сказал:
   - Здравствуйте.
   День этот превратился в сплошное празднество.
   Не успели мы вернуться из института, как уже пора было  отправляться  к
Дубровину. Там мы засиделись за полночь. Я боялся, что Дубровин  заговорит
о моих дальнейших планах, но он словно мимоходом обмолвился,  что  главное
сейчас - доклад в Академии наук, все остальное - потом.
   И ребята деликатно молчали, разве что поглядывали иной раз с  ожиданием
- не скажу ли я сам чего-нибудь? Все же из некоторых их  реплик  я  понял:
они я мысли не допускают, что я не буду работать с ними.  На  другой  день
как-то само собой устроилось "чаепитие", и мне были продемонстрированы все
достижения последних двух месяцев. Достижения были не бог весть какие,  но
я, конечно, не стал говорить им этого. Я сказал "недурно",  и  на  большем
они не настаивали. Потом я почти не показывался в институте  -  считалось,
что я готовлюсь к докладу. Я действительно  полдня  готовился  к  нему,  а
потом засел за свою работу.
   Доклад прошел, по общему мнению, "сверхблагополучно". Я был уверен, что
еще никто не докопался до истинного смысла наших результатов, - не  прошло
и месяца, как была опубликована наша статья, и  имена  наши,  как  говорил
Ольф, были "покрыты мраком неизвестности" и потому не привлекли  внимания.
Да и "время летних отпусков" только что закончилось,  сессия  была  первой
после долгого перерыва, и настроение у всех было не слишком-то рабочее.  И
действительно, вопросы мне задавались самые обычные, дежурные:  "уточните,
пожалуйста",  "скажите,  пожалуйста",  "поясните,   пожалуйста",   "будьте
добры". Такая вежливость говорила сама за себя - по рассказам Дубровина  я
знал, что при обсуждении  каких-то  спорных  работ  обычно  бывает  не  до
джентльменских тонкостей. И я столь же вежливо уточнял, пояснял, говорил -
и следил только за тем, чтобы случайно не проговориться.
   На следующее утро я спросил Жанну:
   - Куда поедем в отпуск?
   Она с радостным удивлением посмотрела на меня и переспросила:
   - В отпуск?
   - Вот именно. Ты же, насколько я знаю, еще не была в отпуске.
   - Нет.
   - Вот и давай думать, куда поедем.
   - А когда? Ты же еще не закончил.
   О своей работе я рассказал Жанне в первый  же  день  после  приезда.  В
отличие от Ольфа она почти не удивилась моему "закрытию", и сначала я даже
подумал, что она не поняла меня. Но она поняла - если и не все,  то  самое
главное.
   - Мне нужно еще недели три. Самое большее - месяц.
   - За месяц мы что-нибудь придумаем.
   Тревожило меня объяснение с  Дубровиным.  Я  знал,  что  он  просто  не
поверит тому, что эти полтора месяца мне нужны только  для  отдыха.  Но  и
говорить что-то конкретное до окончания работы мне не хотелось.
   И действительно, Дубровин сразу догадался, что я чего-то недоговариваю.
   - Разумеется, ты волен использовать  это  время  как  тебе  вздумается,
твоего  отпуска  никто  не  отменял.  Но...  если  ты  объяснишь...  -  Он
испытывающе посмотрел на меня, и мне пришлось сказать:
   - Объясню. Но не взыщите, в самых общих чертах. Результаты нашей работы
натолкнули меня на одну идею, которой я и занимался все  это  время.  И  я
хотел бы разделаться с ней, - небрежно закончил я.
   Дубровин недовольно посмотрел на меня и сказал:
   - Информация, прямо скажем, небогатая. Ну что ж, дело твое, заканчивай.
Помощь нужна?
   - Пока нет.



71

   Он закончил эту работу двадцать первого  октября,  дождливым  сумрачным
вечером. Жанны еще не было. Дмитрий аккуратно сложил листки,  разобрал  на
столе  книги  и  журналы  и  прошелся  по  комнате.  Почему-то  захотелось
посмотреть, что делается на улице, и он погасил свет  и  подошел  к  окну,
увидел пустой двор, слабо угадывающуюся стену сосен за  дорогой  и  темное
низкое небо над ними. И простоял так до прихода Жанны.
   - Ты почему в темноте? - спросила она.
   - Да так...
   - А я уже привыкла видеть свет в твоем окне. Выхожу из-за угла и  сразу
смотрю. А сейчас не увидела и почему-то  испугалась...  -  Жанна  виновато
улыбнулась и попросила: - Если будешь выходить  куда-нибудь,  не  выключай
свет, хорошо?
   Дмитрий молча кивнул  и  помог  ей  раздеться.  Жанна  поцеловала  его,
внимательно глядя на него, догадалась:
   - Закончил?
   - Да.
   - И... что же?
   - То, что и предполагал.
   Жанна села в кресло и, не спуская с него глаз, медленно сказала:
   - Интересно, что же дальше будет.
   - Дальше? Поедем в отпуск.
   - Я не о том.
   - А я о том.
   - Теперь ты покажешь мне?
   - Конечно.
   Дмитрий принес ей листки, Жанна как-то боязливо взяла их и попросила:
   - Дай сигарету.
   Дмитрий дал ей закурить и пошел на кухню готовить  ужин.  Жанна  читала
очень долго, и, когда он пошел звать ее, она все еще  сидела  в  кресле  и
смотрела на листки, разложенные на журнальном столике.
   - Пойдем, - сказал Дмитрий, - уже все готово.
   Жанна молча взяла его руку и притянула к себе. Дмитрий присел на  ручку
кресла и обнял ее.
   - Дима... - тихо сказала Жанна и замолчала.
   - Да?
   - Понимаешь... это настолько необычно...
   - Наверно. Тут с ходу не разберешься.
   - Может, я и потом не смогу разобраться, но... я чувствую, что ты прав.
   - Еще бы, - хмыкнул Дмитрий. - Я тоже почему-то уверен в этом.
   - Наверное, я сказала не то, чего ты ждал...
   - Вот еще. Именно этого я от тебя и хотел - чтобы ты верила в  меня.  А
теперь идем ужинать, остынет все.
   Жанна вдруг прижала его ладонь к своим глазам.
   - Что ты? - встревожился Дмитрий.
   - Ничего, сейчас пройдет. Это от волнения. Знаешь,  когда  я  читала...
просто не могу передать, что я чувствовала. Я все-таки не ожидала, что это
окажется таким... не знаю даже, как сказать...  сложным,  необычным,  даже
немножко страшным.
   - Ну вот еще, страшным... Что в этих каракулях может быть страшного?
   - Для тебя, может, и ничего...
   - А ну их, пойдем ужинать. Есть хочу.
   - Пойдем.
   За ужином Дмитрий спросил:
   - Так куда же мы поедем?
   - А куда хочешь?
   - Мне почти все равно.
   - Я на всякий случай написала в Одессу, там у меня  подруга,  можно  на
первое время у нее остановиться.
   - Можно и в Одессу, - согласился Дмитрий. - Много тебе  времени  нужно,
чтобы собраться?
   - Дня три-четыре.
   - Для ровного счета - пять.
   - Пусть будет пять, - засмеялась Жанна.
   На  следующее  утро  Дмитрий  перепечатал  статью  -  получилось  всего
восемнадцать страниц, - разобрал экземпляры и поехал в институт. Он  сразу
пошел к Дубровину и положил перед ним статью,  вложенную  в  свежий  номер
"Советского спорта".  Дубровин  сначала  просмотрел  результаты  хоккейных
матчей и удовлетворенно хмыкнул:
   - "Спартак"-то выправляется, а?
   - С каких это пор вы стали болельщиком? - удивился Дмитрий.
   - Нельзя, что ли?
   - Почему же...
   - Болельщиком я не стал и не стану,  но,  знаешь,  когда  все  начинают
спрашивать друг друга, что случилось  со  "Спартаком"  и  со  Старшиновым,
грешным делом можно и подумать - а вдруг это и в самом деле  очень  важно?
Может, чем черт не шутит, даже важнее, чем все наши теории? Все-таки,  как
пишет пресса, - любимая игра миллионов! Шутка ли - миллионов, ни больше ни
меньше. А нас, кабинетных мыслителей, какие-то жалкие  десятки  или  сотни
тысяч... Вдруг на старости лет, подводя итоги, начнешь жалеть, что пошел в
доктора наук, а не в хоккеисты. А в самом деле: Старшинова знают все, даже
такие профаны, как я, а кто знает Дубровина? Ты, да  я,  да  мы  с  тобой.
Обидно, а?
   - Очень, - в тон ему ответил Дмитрий. - Я смотрю,  вы  сегодня  недурно
настроены.
   - Это уж точно, - довольно улыбнулся Дубровин. -  Наметились  очертания
финиша. Не только тебе заканчивать работы, однако. А ведь  это  дьявольски
приятно - заканчивать работу, а? И итог виден, и - тем еще хорошо, что  за
новую можно взяться.
   - И долго вам еще кончать?
   - К Новому году, надеюсь, успеем. Нуте-с, это и есть твоя идея?
   - Да.
   - Читать надо быстро?
   - Желательно.
   - Ну, коли желательно, значит, и обязательно.
   Дмитрий пошел к своим, дал второй  экземпляр  Ольфу,  и  тот  сразу  же
заперся в кабинете. Дмитрий побыл немного с ребятами и поехал домой.
   Вечером Жанна сказала ему, едва успев раздеться:
   - Звонил Алексей Станиславович...
   - И что же?
   - Спросил, когда мы  собираемся  уезжать.  Я  сказала,  что  дня  через
три-четыре. Тогда он попросил ненадолго отложить отъезд.
   - Надеюсь, ты согласилась?
   - В общем-то да... Сказала, что ты вряд ли будешь возражать.
   - Однако ты дипломатка... А что он еще говорил?
   - Ничего. Сказал "до свидания" и повесил трубку.
   Дмитрий засмеялся:
   - Это в его стиле.
   - Ты думаешь, его просьба только из-за твоей работы?
   - Уверен. То есть не то чтобы только из-за моей...
   - А что еще?
   - Там, в моей статье, есть кое-что, прямо его касающееся. И боюсь,  что
это "кое-что" изрядно испортит ему настроение, - сказал Дмитрий,  невесело
усмехаясь. - Вообще эта работа  не  одного  по  темечку  стукнет.  Многие,
наверное, помянут меня недобрым словом...  И  Дубровину  быть  среди  этих
многих совсем ни к чему, а что делать?
   - Ну, он-то тебя недобрым словом поминать не будет.
   - Не будет, конечно, да я не о том. Просто не хотелось  бы  мне  играть
роль невольного разрушителя чужих замыслов. А уж по отношению к  Дубровину
- тем более. - Дмитрий заметил, что Жанна  как-то  уж  слишком  пристально
смотрит на него, и спросил: - Тебя смущает моя самоуверенность?
   - Нет, я вот о чем подумала... Пытаюсь представить себя на твоем месте,
на месте Дубровина... Что бы я чувствовала? И еще знаешь  что...  Ведь  на
месте Дубровина мог бы оказаться человек, который всеми силами  постарался
бы как-то помешать тебе.
   - Это было бы бесполезно. Мои выводы говорят сами за себя, я тут  всего
лишь посредник.
   - Но ведь наукой-то занимаются живые люди.
   - И это верно. Но, слава богу, на месте Дубровина сидит Дубровин, а его
в таких вещах подозревать бессмысленно. Ольф приехал?
   - Да.
   - Как он?
   - Не знаю. Молчал всю дорогу.
   - Ничего, потом наверстает.
   За  ужином  Дмитрий  почувствовал  сильную  усталость,  даже  решил  не
дожидаться чая и виновато сказал Жанне:
   - Знаешь, я, наверное, пойду лягу.
   - Иди, чай я тебе принесу.
   Когда Жанна принесла ему чай, Дмитрий, погладив ее руку, тихо сказал:
   - Ты не волнуйся, я просто устал. После окончания работы у  меня  почти
всегда так.
   - Ольф говорил, - невесело сказала Жанна. - Ноу тебя такое лицо...
   - Ничего, теперь отдыхать будем... Долго отдыхать.
   - Как ты говоришь это слово - "долго", - с тревогой  сказала  Жанна.  -
Почему долго?
   - Целый месяц - разве не долго?
   - Ты не так сказал.
   - Все так, Жаннушка... Давай-ка спать, а? Я уже разучился засыпать  без
тебя.
   - Сейчас я тоже лягу.
   Но пока Жанна относила  чашки  на  кухню  и  раздевалась,  Дмитрий  уже
заснул.
   Прошло несколько дней. Дубровин никак не давал о  себе  знать,  и  даже
Ольф не показывался - что было  совсем  уж  странно.  Но  Дмитрия  это  не
беспокоило. Он много  спал,  днем  читал,  вечером,  по  настоянию  Жанны,
выходил вместе с ней прогуляться, но всегда  старался  поскорее  вернуться
домой и сразу ложился спать.
   На четвертый день явился  Ольф.  Сидел  невеселый,  неразговорчивый,  и
Дмитрий наконец сказал:
   - У тебя такой вид, как будто тебе очень хочется выпить.
   - Выпить? - Ольф посмотрел на него. - Представь себе,  нет.  Совсем  не
хочется.
   - Впервые слышу, что ты отказываешься от выпивки.
   - Да? - зло оскалился Ольф.  -  С  таким  идиотом,  как  ты,  и  совсем
разучишься пить.
   - Позволь узнать, чем я заслужил такую анафему? - осведомился Дмитрий.
   - Тем, что существуешь на свете, - мрачно изрек Ольф.
   - Вот как? Забавно. А разве это моя вина?
   - Нет. Это твоя беда.
   - Возможно, - серьезно согласился Дмитрий.
   Жанна, до сих пор молча наблюдавшая за их перепалкой, вспылила:
   - Ольф, или замолчи, или уходи.
   Ольф без всякого удивления воспринял ее вспышку и молча ушел. Но  через
полчаса он явился снова, со статьей Дмитрия, и уселся в  кресло,  зажав  в
кулаке свернутые в трубку листы.
   -  Не  мни,  пожалуйста,  -  попросил  Дмитрий,   -   а   то   придется
перепечатывать.
   - Надо будет - перепечатаю, - буркнул Ольф.
   - Тебе что-нибудь неясно?
   - Неясно? - Ольф уставился на него. - Что тут может быть неясного?
   - Тогда в чем дело? Чего ты свирепствуешь?
   - А что прикажешь делать, если  я  не  понимаю,  _как_  все  это  могло
получиться?
   - Что все?
   - То, что ты написал здесь, - Ольф хлопнул статьей по колену.
   - Ты же сам сказал, что там все ясно.
   - И сейчас скажу. И все-таки - непонятно.
   - До сих пор считалось, что "ясно" и "понятно" - слова-синонимы.
   - Ну, значит, я болван.
   - А все-таки - в чем дело?
   - Ни в чем. - Ольф рассердился и бросил статью на столик. - Или у  меня
шариков не хватает, или у тебя они не в  ту  сторону  крутятся.  В  общем,
какая-то несовместимость.
   И Ольф опять ушел - теперь уже окончательно.



72

   Дубровин пришел к нему в субботу утром и сказал:
   - Одевайся, пойдешь со мной. И возьми с собой все, что  касается  твоей
статьи.
   - Что все? - не понял Дмитрий.
   - Все - значит все. Черновики, варианты, заметки. В общем - все.
   На улице Дубровин упорно молчал и  шел  явно  не  прогулочным  шагом  -
торопился, хромал сильнее обычного, а когда Дмитрий спросил, куда он ведет
его, Дубровин буркнул:
   - Увидишь.
   Пришли они к Александру Яковлевичу. Дмитрий догадался  об  этом  еще  в
подъезде - дом, в котором жил  Александр  Яковлевич,  был  известен  всему
городу.
   Дверь открыл сам хозяин - высокий, красиво поседевший старик с  густыми
бровями и светлыми глазами. Дмитрий до сих пор видел его лишь  издали,  за
столом  президиума,  и  теперь  удивился  тому,  что  выглядит   Александр
Яковлевич явно моложе своих семидесяти  двух  лет,  что  у  него  сильные,
совсем н