проснувшись,  а  я
несколько раз вставал ночью, шел на кухню курить, пробовал читать и  снова
ложился рядом с ней. Ася спала спокойно, дыхания ее почти не было  слышно,
и я вдруг подумал, что она давно уже не обнимает меня во сне,  как  бывало
раньше. И еще - что никакая усталость не  помешала  бы  мне  дождаться  ее
прихода...
   Утром я сходил в магазин за вином, поговорил с Ольфом, а  Ася  все  еще
спала. Она  проснулась  только  в  одиннадцатом  часу,  улыбнулась  мне  и
спросила:
   - Который час?
   - Десять.
   - Десять? - с недоумением переспросила Ася. - Так много? Сколько  же  я
спала?
   - Почти полсуток... Ты приняла снотворное? - необдуманно спросил я.
   - Да нет, что ты... - Она отвела взгляд. - Сама не знаю,  с  чего  так,
вроде бы и вчера спала нормально...
   Я сел рядом с ней на постель, она взяла мою руку и тихо упрекнула меня:
   - Что же ты не разбудил меня ночью?
   - Ты так крепко спала...
   - Эх, ты... - огорченно вздохнула Ася. - Что делать будем?
   - Ты забыла, что я вчера говорил тебе?
   - А, шашлык, - без особого энтузиазма сказала Ася.
   - Тебе не хочется?
   - Нет, почему... Уже пора идти?
   - Да.
   - Сейчас встаю. Дай мне халат.
   Я дал ей халат и смотрел, как она надевает его, сидя в постели.
   - Что ты так смотришь? - улыбнулась Ася. - Все  удивляешься,  почему  я
так много спала? Очень уж я устала вчера...
   - Если бы только вчера.
   - Ничего, скоро отпуск.
   - До отпуска еще два месяца... Слушай, а  ведь  на  Первое  мая  у  нас
четыре свободных дня выпадает... Давай слетаем на юг?
   - Давай. А вы уже все закончили? - спросила Ася и вдруг  покраснела.  Я
понял почему - она до сих пор не спросила,  как  наша  работа,  хотя  я  и
говорил ей, что мы должны вот-вот закончить.
   Шашлык удался на славу. День был довольно  прохладный,  но  ясный.  Ася
оживилась, иногда  чему-то  беспричинно  улыбалась.  И  Светлана,  с  утра
глядевшая пасмурно, вскоре развеселилась. Ольф был какой-то умиротворенный
и с такой нежностью смотрел на Игорька и Светлану, что я не  удержался  от
шутки:
   - С вас хоть икону пиши, прямо святое семейство.
   Ольф только хмыкнул, а когда Светлана и Ася куда-то ушли, он,  вспомнив
мои слова, серьезно сказал:
   - Святое не святое, но семейство у меня... это, брат, такая штука,  без
чего я своей жизни просто не представляю. - И, глядя на Игорька,  добавил:
- Иногда и самому не верится, что вот - сын  мой,  какое-то  восьмое  чудо
света, возникшее из небытия. Никогда не думал, что быть отцом так приятно.
   - Ты только при Асе об этом не говори, - невесело сказал я.
   Ольф посмотрел на меня и смешался:
   - Ну да, конечно...
   Вечером Ася виновато сказала мне:
   - Знаешь, мне придется просмотреть несколько курсовых работ.
   - Сейчас?
   - Боюсь, что завтра все не успею.
   - Ну, работай, а я пока журналы посмотрю.
   Мне совсем не хотелось  смотреть  эти  журналы,  я  по  горло  был  сыт
работой, но надо же было чем-то заняться, пока Ася будет читать  курсовые.
Сколько же этих "несколько"? И долго ли она будет заниматься ими?
   Ася забралась с ногами на диван и  углубилась  в  работу,  а  я  иногда
поверх журнала смотрел на ее сосредоточенное лицо. Ася то ли  не  замечала
моих взглядов, то ли не придавала им  значения.  Потом  вдруг  внимательно
посмотрела на меня, аккуратно завязала папку и сказала, опуская глаза:
   - Спать хочется... Будем ложиться?
   - Давай будем ложиться.
   Ася постелила и ушла на кухню. Я разделся, лег  и  смотрел  на  светлое
вечернее небо за окном, - вероятно, было полнолуние. Наконец  пришла  Ася,
плотно задернула шторы и только потом начала раздеваться. Это вошло у  нее
в привычку с первых дней нашей женитьбы, Но  если  раньше  ее  стыдливость
порой даже умиляла меня,  то  теперь  все  чаще  вызывала  раздражение.  И
сейчас, прислушиваясь к ее осторожным невидимым движениям, я подумал,  что
за  четыре  года  замужества  можно  было  бы  и  расстаться  с  подобными
привычками, уместными разве что для двадцатилетних молодоженов.



47

   В понедельник мы вместе уехали в Москву, а в среду вечером  вылетели  в
Симферополь. Как только самолет поднялся,  Ася  заснула.  Я  разбудил  ее,
когда мы уже приземлились. Ася отсутствующим взглядам посмотрела  на  меня
и, когда я сказал, что уже Симферополь, молча кивнула. Мы вышли в  пахучую
черную густоту южной ночи, неживой белый свет фонарей  и  запах  самолетов
только подчеркивали непривычность этой  густо  пахнущей  темноты,  -  и  я
подумал, что четыре крымских дня, так неожиданно выпавшие нам, должны быть
очень хорошими.
   Но они не были слишком хорошими. В  Ялте  нам  везло  с  гостиницей,  с
погодой, с одиночеством -  отдыхающих  было  еще  немного,  и  нам  всегда
удавалось найти уединенное место, но все-таки чего-то  не  хватало.  Может
быть, того бездумного спокойствия и отрешенности, без чего вряд  ли  можно
чувствовать себя счастливым. А может быть, мы  слишком  многого  ждали  от
этих дней... (Мы? Или только я?) И все  больше  тревожило  меня  состояние
Аси. Только здесь, в Ялте, я по-настоящему  понял,  как  она  устала.  Она
целыми часами неподвижно лежала на камнях и, если  я  не  спрашивал  ее  о
чем-нибудь, могла подолгу молчать, отгородившись от всего большими черными
овалами очков, и, казалось, совсем не думала о том, что рядом с ней кто-то
есть. Ася очень любила плавать и плавала хорошо, гораздо  лучше  меня,  но
сейчас она словно  по  обязанности  влезала  в  воду,  проплывала  два-три
десятка метров и выбиралась на берег. И вечером ей никуда  не  хотелось  -
идти, и мы рано ложились спать. На второй день я сказал ей:
   - Ася, так нельзя.
   - Как "так"? - с заметным беспокойством спросила она.
   - Вот так... Ты очень устаешь. Нельзя столько работать.
   - А, вон ты о чем, - сказала она таким тоном, что я невольно спросил:
   - А о чем же еще?  По-моему,  это  сейчас  главное.  У  тебя  же  самая
настоящая астения. Хотел бы я знать, чем думает твое начальство, взваливая
на одного человека столько работы.
   - Никто  на  меня  не  взваливает.  Просто  не  очень-то  много  людей,
прошедших такую подготовку, и естественно, что они  предлагают  мне  такую
работу, которую я могу сделать лучше, чем другие. А я не считаю  возможным
отказываться...
   - Даже если этой работы хватило бы на троих?
   - Да откуда там на троих, - недовольно сказала Ася. -  Просто  я  такая
дохлая сейчас и не  успеваю  сделать  все  за  неделю,  вот  и  приходится
прихватывать выходные. А потом учти, что суббота у нас рабочий  день,  это
уж я сама так расписание сделала...
   Я не сразу сообразил, почему  так  неприятно  прозвучали  ее  слова,  и
наконец догадался - Ася просто оправдывается, что и в те два дня,  что  мы
бываем вместе, ей приходится работать.  И  она  даже  не  заметила  этого.
Неужели моя забота о ее здоровье - для нее только слова? Или я стал  таким
мнительным?
   Разговор прекратился как-то сам собой, но  неприятный  осадок  от  него
оставался еще долго. И все  чаще  мне  казалось,  что  дело  не  только  в
усталости Аси. Что-то явно разлаживалось в наших отношениях,  хотя  внешне
все выглядело благополучно. Пожалуй, даже слишком благополучно.
   В последнюю ночь перед отлетом мне не спалось. На рассвете я  встал,  и
решил сходить к морю. Одевался я очень тихо, но Ася все-таки проснулась  и
спросила:
   - Ты что так рано?
   - Не спится, хочу немного пройтись и искупаться.
   Я вдруг вспомнил, как в первое наше лето  мы  нередко  ходили  купаться
вдвоем рано утром или даже ночью, и спросил:
   - А ты не хочешь?..
   - Нет, - чуть помедлив, сказала Ася. (Может быть,  она  тоже  вспомнила
эти ранние купанья?)
   И я подумал, что совсем не хочу, чтобы она шла со  мной.  Мне  хотелось
побыть одному. Было в  этом  что-то  странное  -  ведь  завтра  начинается
обычная рабочая неделя,  мы  расстанемся  на  пять  дней  -  и  вдруг  мне
захотелось быть одному...  И  Ася  поняла  это  и,  кажется,  приняла  как
должное...
   Купаться я не стал - вода показалась холодной. Я долго шел по скрипучей
гальке, потом сел на камень и бездумно смотрел на море. Сидел так  до  тех
пор, пока не стало припекать солнце, и я, взглянув на  часы,  увидел,  что
прошло уже три часа, как я ушел из дома. "Из дома" я подумал по привычке и
усмехнулся: разве можно назвать домом гостиничный  номер?..  Ну,  а  разве
наша квартира в Долинске - это дом? Или комната Аси в общежитии  института
- это дом? Дом - это постоянство, надежность, уверенность... В общем,  дом
- это дом.
   И я подумал, что нет ничего странного ни  в  моей  мнительности,  ни  в
опасениях Аси, ни в той отчужденности и неловкости, которые заставляют  ее
опускать глаза и чувствовать себя виноватой, когда речь заходит,  казалось
бы, о самых обыкновенных вещах. Потому что дом - это дом. А у нас дома  не
было. И можно стараться не замечать этого и считать, что все  нормально  и
естественно, даже то, что пять дней в неделю каждый из  нас  живет  своей,
отдельной от другого жизнью, но рано  или  поздно  дом  потребует  своего,
потому что он нужен каждому. Просто так уж устроен человек. Действительно,
как просто...
   Я вдруг остановился, увидев девочку. Выло ей, наверно, лет  пять,  она,
голенькая, сидела у воды и увлеченно возилась с камешками. Ее мать,  очень
молодая, читала книгу. Самая  обыкновенная  пляжная  картина.  Вот  только
девочка была необыкновенной, точь-в-точь похожей на ту,  что  уже  не  раз
снилась мне по ночам, Я никому не рассказывал об этих снах и,  просыпаясь,
тут же забывал о них, но девочка снилась снова, всегда  одна  и  та  же  -
тонкая,  длинноногая,  с  большими  синими  глазами  и  бантом  в  светлых
рассыпающихся волосах. И вот сейчас она играла в двадцати шагах от меня, у
нее были синие - именно синие,  а  не  голубые  -  глаза,  густые  светлые
волосы, и только банта в них не было. Но это была  она.  С  той,  конечно,
разницей, что она не была моей дочерью.
   Девочка  заметила  меня,  застеснялась  и  побежала  к  матери,  смешно
выбрасывая длинные ножки. Она прижалась к матери, и та привычно обняла  ее
левой рукой, посмотрела на меня и улыбнулась понимающей улыбкой  взрослого
любящего человека, такую улыбку я уже не раз замечал  у  молодых  матерей,
наблюдающих за играми своих детей. И это движение, которым она  прижала  к
себе девочку, тоже было хорошо знакомо мне - именно так я обнимал  во  сне
свою дочь, ее шея на сгибе локтя, маленькая нежная ручонка в моей  руке  и
прикосновение щеки к плечу. Странно - точно так же я не раз обнимал и Асю,
но всегда хорошо чувствовал, что с дочерью было бы как-то иначе.  Не  знаю
как, но иначе.
   Мать что-то тихо сказала девочке, слов я не  расслышал,  да  они  и  не
нужны были, оказалось  достаточно  какой-то  одной  микросекундной  нотки,
чтобы выразить сложнейшую гамму чувств - ласки, ободрения, спокойствия,  -
и девочка весело засмеялась.
   Я подумал, что лет пять-шесть назад мне и в голову  не  приходило,  что
молодые матери могут улыбаться и говорить как-то особенно, что дом  -  это
нечто большее, чем крыша над головой и место, где можно спокойно работать.
Но двадцатипятилетним парням не снятся нерожденные сыновья и дочери. А мне
шел тридцать первый год, и я с горечью подумал,  что,  когда  моей  дочери
будет семнадцать лет, мне стукнет по меньшей мере пятьдесят. Вот  так,  ни
меньше ни больше. А впрочем, почему же не  больше?  Не  меньше  -  это  уж
точно, а вот больше - наверняка.



48

   Когда  я  проснулся,  Ася  уже  собралась  и  торопливо  красила  губы.
Завинчивая тюбик с помадой, она оглянулась на меня и сказала:
   - Попьешь чаю, а завтракать сходи куда-нибудь, все мои запасы вышли.
   - Ты когда придешь?
   - Часов в девять, не раньше, придется посидеть в  библиотеке.  А  когда
тебе надо быть в институте?
   - Завтра, - чуть помедлил я с ответом.
   Я действительно обещал быть во вторник, но никаких особенно срочных дел
у меня не было и, помнится, я говорил об этом Асе, и сейчас мне  хотелось,
чтобы она спросила, не смогу ли я остаться. Но спросила она другое:
   - Когда поедешь?
   - Наверно, лучше сегодня.
   - Значит, до пятницы?
   - Да.
   Ася села на кровать, нагнулась и легонько коснулась губами моей щеки.
   - Ну, не скучай, милый, я побежала. Будешь уходить - закрой форточку.
   И она ушла.
   Я провалялся в постели почти до десяти, оделся, стал прикидывать, какой
электричкой лучше поехать в Долинск. А ехать не хотелось.  Я  позавтракал,
сходил в кино, потом долго сидел в пивбаре. Когда вышел на улицу, там было
по-осеннему пасмурно и холодно. Я решил было  остаться  сегодня  здесь,  а
завтра уехать с первой электричкой,  но  шел  всего  пятый  час,  и  я  не
представлял, что делать до прихода Аси.
   И я поехал в Долинск. И там был холодный осенний дождь.  Со  станции  я
быстро пошел домой, думая, как скоротать оставшиеся  до  сна  часы,  -  не
хотелось ни читать, ни работать. И когда увидел  в  своей  квартире  свет,
обрадовался: значит, там Ольф или Жанна и не придется быть одному.
   Еще на лестничной площадке я услышал их голоса,  они  говорили  громко,
перебивая друг друга, и, когда  я  вставил  ключ  в  замок,  оба,  как  по
команде, смолкли. Ольф вышел мне навстречу, как-то смущенно сказал:
   - А, курортник явился... Как съездили?
   - Нормально. Вы чего шумите?
   - Да так, философствуем, за жизнь глаголахам...
   Видно, философствовали они давно - накурено было до  синевы.  Я  открыл
дверь на балкон и кинул Жанне куртку:
   - Укройся... Так о чем же вы философствовали?
   Оба промолчали, словно не слышали ничего.
   - Поругались, что ли?
   - Нет, - сказал Ольф.
   Жанна сердито взглянула на него, и я мирно сказал:
   - Не сверкай очами, женщина. Лучше скажи,  из-за  чего  вы  поцапались,
авось и я свою лепту в вашу распрю внесу.
   - А вот из-за чего.
   Жанна дала мне раскрытый журнал и ткнула пальцем в подчеркнутое место.
   - Читай.
   Я стал читать: "Ученые пишут в среднем по три с половиной статьи за всю
свою жизнь..."
   - Ну и что? - Я пожал плечами. - Эка невидаль.
   - А ты дальше читай, там еще много подчеркнуто.
   Я полистал страницы, прочел некоторые отмеченные фразы:
   "Если  бы  удалось  идеально  "хорошо  поставить"  систему  образования
традиционного типа, талант вообще не мог бы сохраниться..."
   "Способность к анализу  и  к  построению  новых  связей  в  большинстве
случаев падает также и с возрастом.
   Исследования  чешских  ученых  И.Фолта   и   Л.Нового   по   творчеству
математиков показывают, что пик творчества математика проходит в  возрасте
двадцати - двадцати пяти лет. К тридцати годам активность снижается на две
трети, а к пятидесяти - падает до десяти процентов".
   - Ну? - насмешливо подняла брови Жанна. - Впечатляет?
   - Не очень.
   - А вот его - очень. - Она кивнула на Ольфа. - И  он  пытается  убедить
меня, что теперь у всех нас одна перспектива -  медленное  и  неотвратимое
сползание вниз. Мол, свои три с  половиной  статьи  мы  уже  написали,  за
тридцать перешагнули, и ничего лучше того, что  мы  уже  сделали,  нам  не
добиться.
   - Да не так, Жанка, - поморщился Ольф. - Не передергивай.
   - Все так, если отбросить твою словесность. На это я ему и говорю, что,
если каждый день  твердить  себе,  что  ты  дурак,  действительно  дураком
станешь. Вот он и обиделся.
   Я бросил журнал на столик и сказал:
   - Оба вы порядочные...  пентюхи.  Один  родился  с  этим  действительно
дурацким пунктиком об интеллектуальном несовершенстве рода  человеческого,
а ты все воспринимаешь всерьез. Ну, вообрази,  что  у  него  бородавка  на
носу,  и  смотри  на  это  как  на  должное.  Ей-богу,  нашли  из-за  чего
ругаться...
   Я намеренно говорил так грубо, обычно на Ольфа  это  действовало  лучше
всего, но  сейчас,  кажется,  переборщил:  Ольф,  неприятно  усмехнувшись,
поднялся и небрежно сказал:
   - Ну ладно, я пошел, а то вы меня вдвоем с потрохами слопаете... Пока.
   Видно, ему здорово хотелось хлопнуть дверью, потому что закрывал ее  он
так осторожно, что замок щелкнул чуть слышно.
   - Вы что, действительно только из-за этого и поругались? - спросил я  у
Жанны.
   - Не только.
   - А из-за чего?
   - Да так... всякое, - уклончиво ответила она.
   - Не хочешь говорить - не надо, но, откровенно говоря, мне иногда очень
не нравятся ваши  стычки.  По-моему,  у  вас  нет  никаких  оснований  так
относиться друг к другу.
   - Как "так"? Выдумываешь ты все. Отношения у  нас  нормальные.  Что  уж
нам, и поспорить нельзя?
   - Можно, конечно, но... более дружеским тоном, что ли...
   - Можно подумать, что вы всегда спорите только по-джентльменски.
   - Мы - другое дело, - необдуманно сказал я.
   - Это уж точно. И мы с тобой - тоже другое дело.
   Я промолчал, открыл холодильник - там сиротливо лежали кусок колбасы  и
половинка сморщенного лимона.
   - Ты ужинала?
   - Нет.
   - Может, в ресторан сходим?
   - Переодеваться не хочется. У меня там какие-то антрекоты есть.
   - Тащи их сюда.
   Жанна сходила за антрекотами и поставила их жарить.  Настроение  у  нее
было подавленное, и я спросил:
   - Ты чем-то расстроена?
   - Да особенно ничем. Так, что-то мысли  всякие...  не  слишком  веселые
лезут. Ждать-то, оказывается, довольно неприятно. И Ольф ведь из-за  этого
бесится. Да и ты, я смотрю, настроен далеко не радужно.
   - Я не из-за этого.
   - А из-за чего?
   - Да так...
   Жанна улыбнулась:
   - Десять минут назад я  ответила  тебе  точно  так  же,  а  ты  остался
недоволен. Теперь что - моя очередь упрекать тебя в неоткровенности?
   - А ведь верно, - пришлось признаться мне. - А что, в сущности,  мешает
нам высказаться до конца?
   - А ты как думаешь?
   - Не знаю.
   - Так уж совсем и не знаешь?
   Я невольно улыбнулся:
   - Хитрая ты женщина, Жанка...
   -  Это  почему  же?  -  серьезно  спросила  она.  -  И  пожалуйста,  не
отделывайся шуточками. Я не хитрая, о чем ты и сам отлично знаешь. И  меня
в самом деле беспокоит, что мы часто не договариваем  до  конца.  А  чтобы
сдвинуться с мертвой точки, скажу, почему я иногда так... ну,  скажем,  не
очень приветливо отношусь к Ольфу.
   - Почему?
   - Да все очень просто - завидую ему, а точнее - вашим отношениям.
   - Завидуешь? - удивился я.
   -  Да,  самая  элементарная  бабская  зависть.  Потому  что  вы  можете
позволить себе все, даже наорать  друг  на  друга,  и  все-таки  на  ваших
отношениях это в конце концов никак не скажется. Совсем никак, - убежденно
повела она головой. - А вот со мной ты не можешь позволить себе ничего,  и
вообще - наши с тобой отношения меня  далеко  не  во  всем  устраивают.  Я
понимаю, тебя настораживают некоторые эпизоды, вроде  моего  прошлогоднего
предложения вместе поехать в отпуск...
   - Или того вечера, когда я просил тебя остаться.
   - Ты был пьян.
   - А что это меняет?
   - Ну, кое-что все-таки меняет.
   - Нет. Потому что и потом мне  не  раз  хотелось,  чтобы  ты  осталась.
Особенно когда Ася была в Англии.
   Наверно, мне не нужно было этого говорить. Жанна пристально  посмотрела
на меня, словно хотела спросить о чем-то и не решалась. Я продолжал:
   - А впрочем, об  этом-то  уж  точно  не  стоит  говорить.  Незачем  все
усложнять.
   - Вот как... - неопределенно отозвалась Жанна, отводя взгляд. - Ну,  не
надо так не надо. Давай ужинать.
   Глядя на нее, я вдруг почувствовал то, что принято называть угрызениями
совести. Очень приблизительное выражение, но как сказать иначе, я не знаю.
Ведь я относился к Жанне гораздо лучше,  чем  ей  казалось,  но  я  боялся
показывать  это  и  ей  и  другим.  И  если  уж  говорить   честно,   меня
настораживали вовсе не те эпизоды, о которых говорила она.  Наоборот,  они
радовали меня. И сегодняшнее ее  признание  в  том,  что  ее  не  во  всем
устраивают наши отношения, - тоже... Потому что  я  и  сам  хотел  большей
бли