к
Ольфу. Он работал. Мы немного потрепались, и я видел, что Ольф ждет, когда
я уйду, чтобы снова взяться за работу. Я вернулся к себе и стал смотреть в
окно. Шел дождь...
   Дожди шли весь октябрь. Я почти никуда не выходил, много спал и  целыми
днями читал, лежа на диване. Я давно уже не следил за тем, что  появлялось
в журналах, и сначала читал  все  подряд,  но  потом  взялся  перечитывать
старые вещи - Шекспира, Достоевского. Длинный был этот  месяц  -  октябрь.
Очень длинный и дождливый. Солнце почти не показывалось,  и  мне  хотелось
уехать куда-нибудь. Но я не мог этого сделать - не было денег.
   Не было ни денег, ни работы - только время и книги.
   Однажды пришел Аркадий и принес с собой несколько журналов.  Он  просто
положил их на стол, и мы немного поговорили о  том  о  сем,  и  он  словно
невзначай открыл один из журналов и стал просматривать его,  не  прекращая
разговора. Потом замолчал и выжидающе посмотрел на меня.
   - Ну? - спросил я. - Хочешь что-то сказать?
   - Да. Посмотри-ка вот эту статейку.
   И он протянул мне журнал. Я бегло просмотрел уравнения и выводы. Ничего
особенного - обычная работа по теории К-мезонных  распадов.  И  опять  эти
проклятые "возможно", "вероятно", "можно полагать"...
   - Ты хочешь, чтобы я этим занялся?
   - Да.
   - Почему именно этим?
   - Мне кажется, что это подойдет тебе лучше всего.
   Я молча смотрел на него, потом опять стал читать статью. Что  ж,  может
быть, Аркадий прав. Надо ведь чем-то заняться. Попытаться превратить  одно
из этих "возможно", "вероятно" во что-то определенное и  более  или  менее
бесспорное. Почему бы нет?
   Я хладнокровно взвешивал  все  "за"  и  "против".  Работа  как  работа.
Вероятно, не хуже и не лучше, чем многие другие. Можно попытаться.
   Я бросил журнал на стол.
   - Ладно, я посмотрю. Может быть, я и займусь этим.
   Аркадий ушел, а я стал думать  о  том,  что  он  сказал  мне.  Наверно,
все-таки нужно взяться за эту работу. Нельзя же все время читать  Шекспира
и Достоевского. Нужно когда-то начинать работать.
   А работать не хотелось. Ладно, потом еще подумаем об этом.
   И я снова взялся за Шекспира и вдруг словно споткнулся, прочитав:

   ...жизнь - это тень, комедиант,
   Паясничавший полчаса на сцене
   И вмиг исчезнувший. Это повесть,
   Которую пересказал дурак.
   В ней много слов и страсти, нет лишь смысла.

   Я закрыл книгу  и  встал.  "В  ней  много  слов  и  страсти,  нет  лишь
смысла..." Только этого мне и не хватало. Сейчас  я  начну  раздумывать  о
том, много ли в моей жизни было слов и страсти и есть ли в ней смысл.  Нет
уж, хватит с меня. Достаточно я нарассуждался о  смысле  жизни.  Не  стоит
пережевывать эту жвачку. Все равно, сколько бы я  ни  рассуждал,  никто  и
ничто не убедит меня в том, что жизнь бессмысленна. Это  было  бы  слишком
удобно - рассуждать о бренности бытия, приводить в свое оправдание  цитаты
из Шекспира и ничего не делать. Это не для меня. Надо работать.
   Я сел за стол, стал читать журналы и делать выписки.  Составил  длинный
список литературы, которую надо будет просмотреть, и вечером отправился  в
библиотеку. Внимательно и добросовестно читал все, что нужно было  узнать.
Плохо было только то, что все это нисколько не волновало меня.  Все  равно
что брак  по  расчету,  невесело  подумал  я.  Ну  что  ж,  пока  придется
примириться с этим. Может быть,  потом  и  сыщется  моя  любовь.  Найдется
какое-нибудь уравнение, которое вдоволь помучает меня. Наверняка возникнет
какая-нибудь идея и завладеет мной. Только не стоит  слишком  задумываться
над тем, к чему это может привести. Может быть - к победе,  может  быть  -
опять к поражению. Лучше думать о  том,  чтобы  как  можно  меньше  делать
ошибок, если уж нельзя совсем обойтись без них.


21

   И такая идея действительно пришла.  И  когда  прошел  год,  я  все  еще
работал над распадами К-мезонов. Я не знал, долго  ли  еще  продлится  моя
работа и чем она  закончится.  Я  старался  не  думать  об  этом  и  редко
вспоминал о той жестокой неудаче, которая постигла меня с первой  работой.
Такие воспоминания не прибавляют мужества.
   Событий на этот год было  немного.  В  январе  прошумело  сообщение  об
открытии новой странной частицы - омега-минус-гиперон. Это  был  блестящий
успех  "восьмеричной"   теории   Гелл-Манна   и   Неймана,   предсказавших
существование этой частицы. Они даже описали ее свойства, и эксперимент  с
точностью  до  одного  процента  подтвердил  их   предположения.   Физикам
показалось, что наконец-то они  ухватились  за  ниточку,  которая  поможет
распутать весь клубок. Но в конце концов теория  "восьмеричного  пути"  не
оправдала этих надежд.
   Зимой Ольф ездил в Ленинград к Светлане и пробыл там две недели.  Когда
я спросил его, чем закончилась поездка, он неопределенно улыбнулся:
   - Да я и сам не знаю...  Надеждами,  наверно.  Решили,  что  попытаемся
совместными усилиями подремонтировать наши отношения.
   - Как она живет?
   - Работает на заводе,  много  занимается.  Будет  опять  поступать.  Мы
решили пока довериться почте, а ближе к лету встретимся где-нибудь.
   Летом я остался в Москве и работал.
   А потом мне опять пришлось вспоминать о  неудаче,  постигшей  меня  год
назад.
   Конец августа и весь сентябрь я работал под Москвой,  на  строительстве
овощехранилища, и возвращался домой  веселый,  весь  обросший,  в  грязной
залатанной куртке и развалившихся ботинках,  один  из  них  даже  пришлось
связать куском проволоки, чтобы подошва совсем не отвалилась. Должно быть,
я представлял странное зрелище - прохожие удивленно поглядывали  на  меня,
но я только посмеивался в бороду. Настроение у меня было превосходное. Мне
не терпелось поскорее добраться до общежития и увидеть Асю,  с  которой  я
неожиданно встретился в апреле  после  семилетнего  перерыва.  А  потом...
Потом будет великолепно.  Я  буду  встречаться  с  ней  ежедневно  и  буду
работать. Ох, как мне хотелось скорее взяться за работу! Я  соскучился  по
своим уравнениям до того, что они снились мне по ночам.
   Я невольно улыбался, вспоминая телефонный разговор с Асей.  Я  позвонил
ей с вокзала, и, когда услышал в трубке ее голос, у  меня  вдруг  отчаянно
заколотилось сердце, и я не сразу сказал ее имя. Я и  сам  не  подозревал,
что так стосковался по ней.
   - Ди-има... - медленно сказала Ася. - Ты приехал...
   И столько ласки было в ее голосе, что я совсем растерялся.
   - Ася, - не сразу выговорил я и еще раз: - Ася...
   Она тихо засмеялась.
   - Где ты?
   - Я на вокзале, только что приехал, - заторопился я. - Сейчас  поеду  в
общежитие, приведу себя в божеский вид и сразу к тебе, можно? Ты не  очень
занята?
   - Ну конечно, можно.
   - А потом сходим куда-нибудь и поужинаем.
   - Все, что хочешь... А долго ты будешь  приводить  себя...  в  божеский
вид?
   - Ну... полчаса, минут сорок.
   - Тогда знаешь что? Лучше я к  тебе  приеду.  Потом  вместе  что-нибудь
придумаем. Хорошо?
   - Да, конечно... Ася...
   - Что, милый?
   - Скажи еще раз.
   - Что?
   - То, что ты сказала сейчас.
   - Ми-лый...
   Я молчал.
   - Иди, Дима, - сказала Ася. - И жди меня в шесть.
   И она повесила трубку.
   Я поехал в университет. Не заходя к себе в комнату,  я  сразу  позвонил
Аркадию. Он недавно получил квартиру  и  жил  теперь  в  преподавательском
корпусе.  В  августе  в  Дубне  была  очередная  конференция   по   физике
элементарных частиц, а я еще ничего не слышал  о  ее  результатах,  и  мне
хотелось хотя бы коротко узнать, что там было нового. Мне стало как-то  не
по себе, когда я стоял  в  телефонной  будке  и  набирал  номер.  Я  сразу
вспомнил, какой сюрприз  преподнесла  мне  Стэнфордская  конференция.  Что
скажет Аркадий сейчас? Он сам был в Дубне, и  я  просил  его  достать  все
материалы, относящиеся к моей работе.
   К телефону подошла Нина и сказала, что Аркадий скоро будет. Я  вздохнул
с  невольным  облегчением.  Ладно,  потерплю  до  завтра,  сегодня   будем
веселиться.
   Я пошел к себе, весело насвистывая и улыбаясь. Прежде чем зайти в  свою
комнату, торкнулся к Ольфу, но его не было. Ольф  не  поехал  со  мной  на
работу из-за Светланы. Ей  опять  не  удалось  пройти  по  конкурсу,  и  в
сентябре она приезжала к Ольфу. Однажды они заявились ко мне, и мы провели
великолепный вечер. Я радовался, глядя на Ольфа и Светлану, - у  них  явно
все шло к лучшему.
   Я снял с себя все лохмотья и с  наслаждением  встал  под  горячий  душ,
целый месяц я был лишен этого удовольствия и уже забыл, как это приятно. Я
думал об Асе и улыбался. Ася, Асик, Асенька...
   Ася пришла без пяти шесть. Она встала на пороге, расстегнула пальто,  и
я сказал:
   - Ух, какая ты...
   - Какая? - улыбалась Ася.
   - Красивая.
   Она насмешливо сдвинула губы:
   - Вот этого я до сих пор не знала.
   - Разве тебе никогда не говорили об этом?
   - Говорили, но редко... И то когда была помоложе.
   - А сейчас ты уже старая, да?
   - Конечно.
   Я помог ей снять пальто. От прикосновения к ее плечам у меня  задрожали
руки, и мне неудержимо захотелось обнять ее, но я только провел ладонью по
ее руке и сказал:
   - Я очень скучал без тебя... А ты?
   - Я тоже, - сказала она и отвела взгляд. - Куда мы пойдем?
   - Может быть, в "Восход"?
   - Это та самая шашлычная, где мы были весной?
   - Да.
   - Хорошо,
   - Тогда подожди еще несколько минут.
   И когда мы уже собирались уходить, пришел Аркадий.
   Я не ожидал увидеть его сейчас и растерянно  поздоровался,  уставившись
на папку, которую он держал в руках. Я вспомнил свои недавние опасения,  и
все остальное сразу вылетело у меня из головы.
   - Ну, как твои дела? - спросил Аркадий.
   Я мотнул головой и пробормотал:
   - Нормально. - И протянул руку за папкой. - Это мне?
   - Да.
   - Спасибо.
   Я осторожно взял папку и внимательно посмотрел на Аркадия:
   - Есть что-нибудь... такое?
   Он улыбнулся:
   - Нет, тебе ничего не грозит, насколько я понимаю.
   Я с облегчением вздохнул и положил папку на стол.
   - А вообще-то интересно было? Много нового?
   - Да, есть, - как-то неуверенно сказал он, отвел глаза и заторопился. -
Ну, я пойду, не стану задерживать вас.
   - Подожди, - я удержал его. - Ты что-то крутишь.
   - Да нет, я же сказал, что сейчас тебе ничего не грозит.
   - Сейчас? - Я ухватился за это слово. - Ну,  допустим,  сейчас  нет,  а
потом?
   - Да ничего, господи! - как-то неестественно рассердился он. - Я совсем
не то хотел сказать.
   - А что?
   - Вот прицепился. - Аркадий как-то принужденно  улыбнулся  Асе,  словно
искал ее сочувствия. - Не успел приехать, все ему выложи. Идите-ка  лучше,
куда собрались, потом сам все увидишь.
   - Да что все? - взорвался я. Я уже понял, что случилось что-то  важное,
имеющее отношение ко мне,  и  не  мог  сдержать  себя.  -  Брось  ты  свои
иезуитские штучки! Сейчас разве нельзя сказать?
   - Ладно, скажу, - сердито ответил Аркадий. - Черт меня дернул прийти  к
тебе сейчас. Не хотелось настроение портить тебе.
   - А без предисловий нельзя?
   - Можно. Так вот, на конференции были Кронин, Фитч и вся  их  компания.
Они сделали доклад, я прихватил его для тебя. В общем, если коротко -  они
экспериментально обнаружили двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов.
   - Двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов? - растерянно  повторил
я. - Но это же невозможно!
   Аркадий пожал плечами:
   - Оказывается, возможно.
   Наверное, что-то странное творилось с моим лицом, потому что Ася  взяла
мою руку и крепко сжала ее.
   - Ну, ты не очень-то расстраивайся, - сказал Аркадий. - Дело прошлое  -
что теперь думать об этом? Ладно, я пойду. Завтра вечером заходи  ко  мне,
поговорим.
   Я машинально кивнул и полез в карман за сигаретами.
   Аркадий ушел.
   - Что случилось? - встревоженно спросила Ася.
   Я опомнился и улыбнулся ей:
   - Ничего, Асенька, ничего... Давай поедем, времени  уже  много.  Я  все
объясню тебе, дай только немного подумать.
   Мы оделись и собрались уходить, и тут я увидел папку и взял ее с собой.
   Мы молча доехали до шашлычной. Я  был  подавлен  тем,  что  сказал  мне
Аркадий, и не мог думать ни о  чем  другом.  Я  снова  вспомнил  все,  что
касалось моей первой  работы,  -  бессвязные,  лихорадочные  воспоминания,
какие-то куски уравнений, формулы, все, над чем я бился почти три  года  и
что  давно  забросил,  и,  казалось,  все  было  основательно  забыто,   я
примирился с поражением,  -  и  вдруг  это  сообщение...  Экспериментально
наблюдавшийся двухпионный распад нейтральных ка-два мезонов! Все  считали,
что это вещь немыслимая и невозможная, ведь этот распад  запрещен  законом
сохранения комбинированной четности - тем самым  законом,  из-за  которого
мне в конце концов пришлось поставить крест на своей работе!
   Я чертыхнулся и тут же вспомнил, что сижу в  автобусе,  рядом  со  мной
Ася, мы едем в шашлычную и надо быть веселым  и  уж  во  всяком  случае  -
спокойным и сдержанным... Я виновато посмотрел на Асю.
   - Если хочешь, давай вернемся, - предложила она.
   -  Ну  вот  еще!  -  с  усилием  улыбнулся  я.  -  Стоит  из-за   этого
возвращаться.
   Мы доехали до шашлычной и сели за столик в  нише.  Папку  я  оставил  в
гардеробе.
   Мы заказали ужин, взяли вина и ждали, когда нам принесут. Ася  молчала,
и я все старался говорить какие-то веселые вещи, но  она  не  улыбалась  и
смотрела на меня серьезно и внимательно и наконец спросила:
   - Ты обязательно должен развлекать меня?
   Я замолчал, потом встал и сказал:
   - Извини, я сейчас вернусь.
   Я пришел в гардероб, взял  папку  и  вернулся.  Быстро  отыскал  доклад
Кронина и стал читать. Подошла официантка, расставила тарелки, и я  сказал
Асе:
   - Ешь, а то остынет.
   И опять принялся за доклад.
   Да, все было правильно. Невозможное оказалось возможным. В течение семи
лет закон сохранения комбинированной четности казался неприступной стеной,
и вот теперь в этой стене зияла внушительная брешь. Стена не  рухнула,  но
теоретикам придется здорово поработать, чтобы выкрутиться  из  щекотливого
положения. Первый удар был сделан, теперь начнется штурм.  И  этот  первый
удар мог быть сделан мной. Ведь я теоретически пришел к  тому  же  выводу,
что и группа Кронина. Два совершенно разных пути - и одно и то же решение.
Было над чем задуматься.
   Я отложил папку. Ася чертила ножом по узорам скатерти. Я налил  вино  и
тронул ее за руку:
   - Давай выпьем.
   Она улыбнулась и кивнула.
   Мы выпили и принялись за еду. Потом я сказал:
   - Сейчас я постараюсь объяснить, что  произошло.  Помнишь,  я  когда-то
говорил тебе о той работе, которую бросил в прошлом году?
   - Да.
   - Так вот, я был прав тогда. Но  не  сумел  поверить  в  свою  правоту,
попросту струсил, а сейчас Кронин и компания пришли к тому же выводу,  что
и я, - правда, совершенно другим путем.
   Я постарался рассказать ей все как можно понятнее и проще.  Ася  совсем
не разбиралась в физике, но главное она поняла.
   Я кончил говорить, и наступило тягостное молчание. Я  опять  взялся  за
папку и стал просматривать остальные работы. Что ж, Аркадий был прав - мне
действительно ничего не грозило. Стэнфорд не повторился... Больше  того  -
даже на глаз было  видно,  что  новые  материалы  здорово  помогут  мне  в
дальнейшем. Так что можно считать, что мне повезло...
   В самом конце был заключительный доклад Салама. Я  очень  любил  читать
работы этого остроумного физика. В докладе было несколько  рисунков.  Один
из них был уже знаком мне - та самая пирамида, которая  была  представлена
на Стэнфордской конференции. И та же подпись: "Если это то, что  я  думаю,
то давайте засыплем и забудем все".  А  на  следующей  странице  -  другая
картинка. Тоже пирамида, только составленная из камней, и теперь она  была
направлена острием вниз  и  держалась  на  знаке  омега.  На  самом  верху
несколько человек тянули  канат,  перекинутый  через  блок,  и  втаскивали
наверх огромные камни, лежащие внизу, вокруг которых копошились  крошечные
человечки. Двое древних египтян, мужчина и женщина, такие,  какими  рисуют
их в учебниках по истории для пятого класса, невозмутимо наблюдали за этой
возней. И внизу подпись: "Надеюсь, это сооружение продержится до следующей
конференции".
   Я усмехнулся и показал Асе рисунки.
   - Забавно, правда?
   Она посмотрела на рисунки, прочла подписи и спросила:
   - А что это означает?
   Я объяснил ей, и она невесело улыбнулась:
   - Скорее грустно, чем забавно.
   - Тут еще не такое есть.
   Я взял у нее папку и стал читать выдержки из доклада.
   - "Идея зашнуровки (Лавлэйс из Королевского колледжа  недавно  заметил,
что она восходит еще к барону Мюнхгаузену) чрезвычайно  привлекательна..."
Тут Салам в примечании объясняет,  откуда  взялось  это  название:  "Барон
вытащил  себя  из  болота   за   шнурки   собственных   ботинок.   История
свидетельствует, что современники не оценили этого достижения барона". Как
видишь, мои высокие  коллеги  не  лишены  чувства  юмора.  Слушай  дальше.
"Существо ее состоит в предположении об уникальности нашей Вселенной  и  в
том, что требование однозначности вместе с  требованиями  аналитичности  и
унитарности   достаточно   для   предсказания   наблюдаемых   особенностей
Вселенной, включая свойство  симметрии..."  Ну,  это  для  тебя,  конечно,
сплошная абракадабра, - спохватился  я,  -  но  послушай,  что  он  дальше
говорит: "Я думаю, что теология и космология в  силу  самой  природы  этих
дисциплин всегда рассматривают проблему структуры Вселенной именно в таком
свете. Для теории же элементарных частиц этот подход представляется новым,
глубоким и многообещающим. Я полагаю,  среди  натурфилософов  Вольтер  был
первым, кто высказал нечто подобное. Вольтер приписывал Лейбницу  принцип,
согласно которому мы живем в лучшем  из  всех  возможных  миров.  Кажется,
современные физики-теоретики идут даже дальше, считая,  что  мы  живем  не
только в самом лучшем из миров, но вообще в единственно возможном мире.  В
хорошую минуту я иногда с удивлением думаю, не замкнулись ли наши принципы
в тот уютный круг, с помощью которого доктор Панглос утешал  простодушного
Кандида. Это - о знаменитом Лиссабонском землетрясении,  унесшем  тридцать
тысяч  жизней.  Разрешите  мне  процитировать  знаменитого  доктора:  "Нет
следствий без причин, Кандид, и в этом лучшем из миров  все  необходимо  к
лучшему, потому что если вулкан находится в Лиссабоне, то он  и  не  может
быть нигде больше; невозможно, чтобы вещи были не там, где они  есть,  ибо
все хорошо". Как тебе это нравится?
   - На этом, чего доброго, и свихнуться можно.
   - Слушай дальше. "Возможно, что существует еще  одно  квантовое  число;
оно может быть связано с существованием триплетов,  несущих  целочисленный
заряд. Эти триплеты (сакатоны  в  совершенно  новом  смысле  слова)  могут
оказаться новой формой стабильной материи. Это перспектива, перед  которой
трепещет  воображение.  Однако  ко  всему  этому  оптимизму  примешивается
чувство  суеверного  страха,  вызванного  сознанием  всей  глубины  нашего
невежества. Мы ничего не знаем о том механизме..." Ну, дальше ты  вряд  ли
поймешь,  я  пропущу...  Ага,  вот...  "Несмотря  на  героические   усилия
сторонников идеи зашнуровки, мы  совершенно  не  представляем,  где  лежат
корни наблюдаемой симметрии, или, может быть, задавать такой вопрос  столь
же  тщетно,  как  спрашивать,  почему  пространство-время   четырехмерно?!
Открытие симметрии сильных взаимодействий - безусловное достижение. Однако
когда думаешь о проблемах, которые еще ждут решения, невольно  спрашиваешь
себя: не было ли то, что  мы  сделали,  одной  из  последних  сравнительно
простых задач в физике? Верно, труднейшие проблемы  еще  только  предстоит
разрешить - более глубокое понимание явления еще ждет  своего  часа..."  И
наконец, заключительный аккорд: "Предчувствия тысяча девятьс