езмерные нагрузки, не помогало. В  конце  концов,  усмехнулся
он, жизнь - явление тоже временное. Глупая, пошлая "философия" - все  так,
но вот беда: то, что глупо и пошло, еще не означает, что это неверно... А,
к черту... И он пошел домой. Ольф тоже был у него, и, судя по  всему,  они
заждались его.
   - Виноват, ребятишки, - улыбнулся им Дмитрий с порога. -  Великие  дела
требуют великого времени... - И, не дожидаясь их расспросов, сказал:  -  В
общем, все верно, можете меня лобзать и поздравлять... Ну, что же вы?
   Жанна обняла его. Дмитрий, поглаживая ее по плечу, посмотрел на Ольфа и
тихо сказал:
   - Как хорошо, что вы есть, ребятишки...
   Потом Ольф заставил его рассказать все подробно, восхитился Александром
Яковлевичем: "Могучий старик!" - и, подумав, сказал:
   - Знаешь, что мне пришло в голову? Что нам  очень  везет  с  учителями.
Сначала Ангел вытягивал нас, потом Дубровин,  а  теперь  вот  -  Александр
Яковлевич...  И  все  за-ради  так,   наших   прекрасных   глаз   для?   И
противников-то у нас, по существу, не было, один пунктиром наметился, да и
то  уничтожился,  стопроцентным  джентльменом   оказавшись.   А   где   же
пресловутая борьба нового со старым, новаторов и консерваторов?
   - Подожди, будет тебе еще борьба, - пообещал Дмитрий.
   - Ну, когда-то еще  будет,  а  до  сих  пор  почти  не  было.  Все  нас
приветствуют, все идут  навстречу,  -  вот  только  чепчики  в  воздух  не
бросают. Это мы такие везучие - или так быть должно?
   - Наверно, и то и другое.
   - Да? - Ольф скептически посмотрел на него. - Ну ладно. А раз уж  зашел
об этом разговор - позволь мне покаяться.
   - В чем?
   - Я был неправ тогда, поддерживая Валерку, - уже серьезно сказал  Ольф.
- До меня только сейчас по-настоящему начинает доходить, в чем тут дело. И
Ангел, и Дубровин, и Александр Яковлевич помогают нам,  конечно,  не  ради
наших прекрасных глаз...
   - Я думаю, - улыбнулся Дмитрий.
   - Просто, наверно,  так  надо.  И  мы  перед  ними  в  долгу,  который,
очевидно, придется возвращать другим. Я,  по  своей  несознательности,  не
понимал, что время возвращать долги уже настало...
   - А сейчас понял? - насмешливо спросила Жанна.
   - Сейчас - да, - серьезно сказал Ольф.



74

   В Долинске стояла унылая бесснежная  зима.  Дмитрий  и  Жанна  приехали
вечером, и через полчаса Ольф уже  заявился  к  ним.  Открыла  ему  Жанна;
Дмитрий слышал, как Ольф о чем-то тихо спросил ее и потом встал  в  проеме
двери и оценивающе прищурился:
   - Привет, бродяжка.
   - Привет, - заулыбался Дмитрий, направляясь к нему.
   - Винца-то южного привезли?
   - А то как же.
   - Ну, тогда можно и поручкаться... - Ольф милостиво пожал Дмитрию руку,
потом ткнул его кулаком в бок и довольно ухмыльнулся: -  А  ничего,  мясцо
наросло. Женщина, - обратился он к Жанне, - выпить-то дашь?
   - Сейчас, садитесь.
   Открыли бутылку вина, и Дмитрий спросил:
   - Ну, как живы-здоровы?
   - Да по-всякому. Кто жив, кто здоров, а некоторые - и то и другое.
   - Дубровин как?
   - Сам увидишь, - нехотя отговорился Ольф.
   - Болеет, что ли?
   - А ты здоровым-то его часто видел?
   - А как выглядит?
   - Неважно.
   - А ребята как?
   - Ребята? - Ольф немного подумал, словно вспоминая. - А ничего ребята.
   - Далеко продвинулись?
   - Куда? - Ольф сделал невинное лицо,  и  Дмитрий  догадался,  что  дело
нечисто.
   - Ты дурачком-то не прикидывайся... Сдвиги какие-нибудь есть?
   - Ну, как им не быть, - уходил от ответа Ольф.
   - А ну выкладывай, - приказал Дмитрий.
   - Да чего там выкладывать... - Ольф вздохнул. - В  общем,  оставили  мы
эту работу.
   - Это как же понимать? - удивился Дмитрий.
   - А так. Не хотят ребята заниматься этой мелочью.
   - А чем же они хотят заниматься?
   - Твоей работой.
   - Какой моей работой?
   - А той самой, которую ты родил в тихоокеанском уединении.
   - Та-ак... - Дмитрий встал и прошелся по комнате. - И кто же  подал  им
эту блестящую идею?
   - Никто. Сами додумались.
   - Ах, вот как, сами... - Дмитрий остановился перед ним. - А как все это
объяснить Ученому совету?
   - А это уже не моя забота.
   - А чья?
   - Твоя и Дубровина.
   - А он знает об этом?
   - Конечно.
   - И как ему понравилась такая самодеятельность?
   -  Очень  даже  понравилась,  отче,  -  с  удовольствием  сказал  Ольф,
откидываясь в кресле и смакуя вино. - Это во-первых. А во-вторых,  никакой
самодеятельности вовсе даже и не было. Можно сказать, наоборот. Он сказал,
что недурно придумано и, если бы мы сами не додумались до этого, рано  или
поздно так решили бы сверху. Что, Одиссей, съел?
   - Н-да, дела. - Дмитрий покачал  головой.  -  И  чем  же  конкретно  вы
занимаетесь?
   - Пока что ликбезом. До  сих  пор  толком  не  поняли  ни  одной  твоей
закорючки. Ждем тебя как господа бога, чтобы  ты  хоть  немного  просветил
нас.


   ...Утром Дмитрий сразу пошел к Дубровину, но  его  не  было.  И  только
после третьего телефонного звонка услышал знакомый голос:
   - Слушаю.
   - Это я, Алексей Станиславович... Здравствуйте.
   Дубровин несколько секунд помолчал, словно не узнавая его,  и  невнятно
сказал:
   - Приходи ко мне.
   Он сидел за пустым столом - очень непривычно было видеть его  ничем  не
занятым - и показался Дмитрию необычно маленьким.
   - Ну, здравствуй. - Дубровин, не вставая, протянул ему через стол  руку
и кивнул: - Садись, рассказывай.
   - Да что рассказывать... Вот, явился, - почему-то смешался Дмитрий.
   - Об этом мне еще утром доложили.
   - Быстро, однако.
   - А ты как думал!
   Дубровин так внимательно оглядывал его, что Дмитрий улыбнулся:
   - Ну, как товар?
   - Товар хорош, - серьезно сказал Дубровин. -  Поправился,  потолстел  и
глядишь... почти приемлемо.
   - А как вы?
   Дмитрий ожидал услышать обычную для Дубровина отговорку, но он вздохнул
и невесело сказал:
   - Скверно, Дима. Надо почку удалять.
   - Так плохо?
   - Да.
   - Когда?
   - Предлагают сейчас, но я поторговался - и отложили  до  весны.  Сейчас
очень уж некогда.
   Дубровин как-то неловко, боком вылез из-за стола, прошелся по кабинету,
прислонился к стене и, пристально глядя на Дмитрия, спросил:
   - Что, рассказывать тебе действительно нечего?
   - Нет, - сказал Дмитрий, опуская глаза.
   - Тогда я расскажу кое-что. С января организуется новый отдел, смысл  и
назначение которого - заниматься проблемами, поставленными тобой. Как тебе
нравится эта новость?
   - Никак.
   - Плохо, что никак... Ладно, поехали дальше. Будет в  отделе  пока  две
лаборатории: одна твоя, другая... - Дубровин чуть помедлил, - моя.
   - Ваша? - с удивлением спросил Дмитрий.
   - Да. Начальником отдела буду я. Чем ты так удивлен?
   - Но ведь у вас были другие планы...
   - Были, а теперь нет. Точнее, твоя работа заставила  их  изменить  -  и
настолько, что от них почти ничего не осталось.  -  Заметив,  что  Дмитрий
хочет что-то сказать, Дубровин сухо проговорил: - Твои эмоции, а тем более
сожаления по сему поводу по меньшей мере неуместны.
   - А законченную работу это сильно задело? -  прямо  посмотрел  на  него
Дмитрий.
   - Пока трудно сказать, но похоже, что  да.  Однако  -  все  это  уже  в
прошлом, а нам теперь придется основательно подумать и о будущем.
   Дубровин так явно выделил это "нам", что Дмитрий поморщился.
   - Насколько я тебя понял, ни к какому определенному решению ты  еще  не
пришел?
   Дмитрий хотел сказать, что решение у  него  более  чем  определенное  -
руководить лабораторией он не сможет, - но посмотрел на Дубровина  и  тихо
ответил:
   - Нет.
   - Жаль, - жестко сказал Дубровин. - Значит, придется  мне  пока  одному
всем заниматься.
   - Почему одному? Ольф...
   - Ольф в таком деле не помощник, - оборвал его Дубровин.  -  Ладно,  не
будем об этом. Нет так нет. Но кое в чем тебе все же придется  помочь  мне
сейчас.
   - В чем?
   - Тут приходили трое, изъявивших желание работать  у  нас.  Тебе  нужно
поговорить с ними, и, если решишь, что они нам подходят, мы возьмем их.
   - Хорошо, я поговорю, - сказал Дмитрий.
   - Это первое. Второе - Шумилов уходит из института.
   - Почему? - удивился Дмитрий.
   - Решил, что работать он здесь не сможет. Вероятно, правильно решил...
   - А как же его лаборатория?
   - Об этом и речь. Лабораторию решено расформировать. Часть людей я беру
к себе, часть уходят в другие отделы, а шестеро изъявили желание  работать
у тебя.
   - Именно у меня?
   - Да. Тебе придется поговорить и с ними. Одного ты возьмешь или всех  -
это уже твое дело.
   - Но, Алексей Станиславович...
   - Никаких "но", - решительно остановил его Дубровин. - Я отлично  помню
твое "нет", но этим все-таки изволь заняться, у  меня  и  без  того  забот
хватает. К тому же я их почти не знаю, а ты работал с ними.
   - А о чем мне с ними говорить?
   - Вот уж не знаю, голубчик, - развел руками Дубровин. - Судя  по  тому,
как ты раскусил Мелентьева, опыта в этом деле тебе не занимать.
   - Мелентьев - другое дело.
   - Почему другое? Подбирай людей так, чтобы с ними можно  было  долго  и
хорошо работать.
   "Кому?"  -  чуть  было  не  спросил  Дмитрий,  но,  перехватив   взгляд
Дубровина, промолчал.
   То спокойное,  бездумное  настроение,  с  которым  Дмитрий  вернулся  в
Долинск, исчезло в первые же дни. Он видел, что  все  ждут,  когда  же  он
возьмется за работу. А работать он по-прежнему  не  мог.  Совсем  не  мог.
Несколько раз он брался за те наметки, которые они  втроем  сделали  перед
отъездом в Одессу, но хватало его не больше чем на час. Он  просто  ничего
не понимал в том, что сам же писал всего месяц назад.  И  не  только  это.
Просматривая журналы, Дмитрий тут же убеждался, что  не  в  состоянии  как
следует осмыслить даже самую  несложную  информацию.  Разглядывая  строчки
уравнений, он видел только какие-то греческие  и  латинские  буквы,  очень
хорошо понимал, что каждая из них в отдельности означает, но  связать  все
эти звенья в единую цепь  почти  никогда  не  удавалось.  Как  только  ему
казалось, что он начинает что-то понимать, тут  же  возникал  какой-нибудь
вопрос, и все рассыпалось. Он просто разучился мыслить. А главное - ему  и
не хотелось этого. Он каждый день  отправлялся  в  институт,  запирался  в
кабинете, клал перед собой  папку  с  бумагами,  но,  случалось,  даже  не
раскрывал ее, а весь день читал. До  Нового  года  он  перечел  почти  все
романы Дюма. Где-то рядом, по коридору, работала его группа, были Жанна  и
Ольф; но Дмитрий почти не встречался  с  ними,  разве  что  вместе  ходили
обедать. Он не знал, как объяснить Жанне  свое  затворничество,  и,  когда
наконец заговорил об этом, она тут же остановила его:
   - Дима, не надо ничего объяснять, я же вижу, как  тебе  это  неприятно.
Делай так, как считаешь нужным. Мы не будем тебя беспокоить, я уже сказала
ребятам, чтобы они не обращались к тебе ни с какими вопросами.
   - Да? - только и нашел он что сказать. - Очень хорошо.
   И его действительно оставили в покое. И с  Дубровиным  Дмитрий  виделся
только мельком, и тот ни о  чем  не  спрашивал  его.  С  теми,  кто  хотел
работать в его лаборатории, Дмитрий поговорил на следующий день  и  сказал
Дубровину, что можно брать всех. Дубровин,  не  глядя  на  него,  небрежно
сказал:
   -  Хорошо,  после  Нового  года  оформим.   Если   насчет   кого-нибудь
передумаешь, сообщи.
   И Дмитрий с облегчением взялся за романы  Дюма.  Время  от  времени  он
напоминал себе, что надо еще раз  попытаться  сесть  за  работу,  и  минут
двадцать  честно  старался  разобраться  во  всей  этой  чепухе,  а  когда
убеждался, что у  него  ничего  не  получается,  чуть  ли  не  с  радостью
откладывал бумаги в сторону и снова принимался за чтение. Когда  надоедало
читать, он вставал, ходил по кабинету, смотрел в окно, просматривал старые
подшивки "Крокодила" и решал кроссворды.  Но  рано  или  поздно  приходили
минуты отрезвления, он начинал понимать, что  долго  так  продолжаться  не
может и надо как-то выбираться из этой отупляющей трясины. Но как? Его все
больше  пугала  непроходящая   неспособность   к   сколь-нибудь   связному
логическому  мышлению.  Однажды,  натолкнувшись  в  своей  же   двухлетней
давности статье на  слова  "эрмитова  матрица",  Дмитрий  почти  с  ужасом
обнаружил, что не знает, что это такое. Не не помнит, а именно не знает. А
ведь он сам писал эти два слова и помнил, что эрмитова матрица - что-то не
слишком  сложное,  вроде  синуса  в  геометрии,  но   что   именно,   даже
приблизительно представить не мог. Он тут же уехал домой, чтобы  заглянуть
в учебник,  и  в  автобусе  вспомнил  случай,  бывший  с  ним  когда-то  в
университете. После долгого дня работы он  спустился  вниз,  чтобы  купить
пачку лезвий, и, подойдя к  киоску,  обнаружил,  что  не  знает,  как  они
называются. Он долго стоял перед киоском и смотрел  на  маленький  красный
пакетик с надписью "Спорт". Он знал,  что  пакетик  никакого  отношения  к
спорту не имеет, что по-английски это называется "bracle", что за этим  он
специально спустился с четырнадцатого этажа, - но для чего ему это нужно и
как эта  штука  называется  по-русски,  он  никак  не  мог  вспомнить.  И,
дождавшись, когда разошелся народ, он сказал продавщице, ткнув  пальцем  в
стекло на прилавке:
   - Дайте мне это.
   - Что "это"? - не поняла продавщица.
   - Ну... вот это.
   Продавщица посмотрела, куда он показывал,
   - Пасту?
   - Нет, рядом.
   - Лезвия?
   - Да-да, лезвия, - обрадовался он.
   И, вспомнив сейчас этот эпизод, Дмитрий почти успокоился. Значит, такое
с ним уже бывало - и бесследно прошло. Он вспомнит эрмитову матрицу  точно
так же, как вспомнил когда-то про лезвия. И вообще нет  никаких  оснований
для паники. И его забывчивость, и  непонимание,  и  нежелание  работать  -
естественная реакция на крайнее перенапряжение, которому он подвергал свой
мозг. Один Сахалин чего стоит...
   О Сахалине Дмитрий сам вспоминал порой с удивлением. Он обдумывал  свои
идеи почти беспрерывно, даже во сне, и иногда,  очнувшись  на  минуту,  не
сразу понимал, где он и почему  вокруг  скалы  и  море,  а  не  стены  его
кабинета. Однажды, задумавшись, он ушел далеко по берегу и, споткнувшись о
камень, сильно ушиб руку, огляделся и увидел,  что  все  вокруг  незнакомо
ему. Только взглянув на часы и  вспомнив,  когда  он  отправился  в  путь,
Дмитрий догадался, что прошел, вероятно, километров пятнадцать, и повернул
назад. А через час ему показалось, что он сошел с ума. Он стоял  у  скалы,
смотрел на глубокую, шумно вскипавшую  перед  ним  воду  и  никак  не  мог
понять, как же он перебрался через это явно непроходимое  место.  Поверху?
Он отошел назад и озадаченно покачал головой - верхом,  бесспорно,  пройти
тоже было нельзя. Но ведь как-то он попал  сюда,  не  дух  же  святой  его
перенес... Он даже пощупал свою одежду, чтобы убедиться, что она  сухая  и
ни вплавь, ни вброд он не перебирался. Потом он сел на камень,  закурил  и
только минут через пятнадцать догадался, в чем дело. Прилив! Ну конечно же
прилив... Как, оказывается, все просто...
   Случалось и раньше, что он, увлекшись работой, забывал о еде и сне,  но
такой полной, почти абсолютной отрешенности от пространства и времени, как
на Сахалине, у него никогда еще не было. И стоит ли теперь удивляться, что
мозг  отказывается  подчиняться  ему?  Пройдет  еще  какое-то  время,  все
восстановится, и он снова начнет работать...
   Дома он посмотрел учебник,  тут  же,  бегло  прочитав  всего  несколько
строк, вспомнил эрмитову матрицу и совершенно успокоился. Почему-то  очень
захотелось спать, Дмитрий лег и проспал три часа. А проснувшись, не  сразу
понял, что сейчас - утро или вечер. За окном было темно,  часы  показывали
четверть шестого. Наконец он догадался, что должен быть вечер - ведь Жанны
рядом не было, - и стал думать, почему он в постели. "Кажется, я  зачем-то
вернулся домой... Зачем? Ах да, эрмитова матрица... При чем  тут  эрмитова
матрица и что это такое?" Минуту или две он думал  об  этом,  но  вспомнил
только, что перед сном прочел об этой матрице в учебнике и  все  понял.  А
что именно понял - этого он не знал.  Вернее,  когда-то  знал,  но  совсем
забыл - и теперь уже никогда не узнает и не вспомнит. Никогда. И  работать
он тоже уже никогда не сможет... Это было так очевидно, что он хотел  даже
посмеяться над своими недавними надеждами. Но смеяться он  не  мог  -  ему
хотелось плакать. Он отвернулся лицом к стене, закрыл глаза и подумал: да,
это конец. Очевидно, силам человеческим  положен  какой-то  предел,  и  он
этого предела достиг. Именно так, и это все объясняет.
   Думать об этом было слишком больно, и он хотел встать,  чтобы  заняться
чем-нибудь, но посмотрел на часы и увидел, что сейчас должна прийти Жанна,
- и остался лежать. Но когда она открыла дверь  и,  торопливо  сбросив  на
кресло пальто, сразу прошла к нему, он даже не пошевелился. Жанна  немного
постояла, потом осторожно разделась, легла рядом с ним,  прижалась  к  его
спине и положила ему руку на лоб. Дмитрий прижал ее ладонь к своему лицу и
неожиданно заплакал: от жалости к самому себе и - почему-то -  к  ней,  от
счастья своего неодиночества, от необычного  ощущения  теплой  тяжести  ее
тела. "Господи, как же мне повезло, - суеверно подумал он. - Что  я  делал
бы сейчас без  нее?"  Он  хотел  сказать  это  ей,  но  почувствовал,  что
засыпает.



75

   Приказ об образовании нового отдела вывесили двенадцатого января.  Один
из четырех его пунктов гласил, что руководство  вновь  созданной  тридцать
первой лабораторией временно возлагается на доктора  физико-математических
наук Кайданова Д.А. Дмитрий прочел об этом утром, машинально  задержавшись
у доски приказов по пути в свой кабинет.
   - Можно вас поздравить? - сказал кто-то, стоявший рядом.
   - Да-да, благодарю, - пробормотал Дмитрий тщетно пытаясь вспомнить, кто
это, и пошел к Дубровину. Не поздоровавшись, он сказал с порога:
   - Алексей Станиславович, там приказ вывешен...
   - И что же? - сказал Дубровин, протягивая ему Руку.
   - Здравствуйте... В пункте третьем есть две маленькие неувязочки.
   - Какие?
   - Во-первых, формально я еще не доктор физико-математических наук...
   - Насколько мне известно, позавчера  ВАК  утвердила  твою  кандидатуру.
Диплом вышлют, вероятно, недели через две. Какая вторая неувязка?
   - Я не давал согласия на руководство лабораторией. Даже временное.
   - Ну, не давал, так и  не  руководи,  -  безразлично  сказал  Дубровин,
разглядывая бумаги на столе.
   - Как это понимать?
   - А так, - вздохнул Дубровин. -  Да  ты  сядь...  Можешь  считать,  что
никакого приказа не было. Тем более что  ты  не  расписывался  под  ним  и
формально имеешь полное право ничего  не  делать.  Ровным  счетом  ничего.
Только прошу учесть, что в таком случае все твои обязанности,  -  Дубровин
особенно подчеркнул это "все", - придется исполнять мне.
   - Алексей Станиславович, зачем вы это сделали? - тихо спросил Дмитрий.
   Дубровин промолчал.
   - Вы это специально?
   Дубровин устало посмотрел на него:
   - А если и так?
   И тут Дмитрий не  выдержал.  Он  вскочил  и  закричал  высоким,  самому
показавшимся незнакомым голосом:
   - Да поймите вы, черт возьми, я не благородная институтка, меня не надо
упрашивать! Если бы я мог работать, я бы не то что согласился,  а  сам  бы
потребовал, чтобы мне дали лабораторию, людей, средства!  Но  я  не  могу,
поймите вы это наконец! Я сейчас  способен  только  на  то,  чтобы  читать
детективы и решать кроссворды! Вы сами говорили, какую значительную работу
я сделал, - так  подумайте  о  том,  чего  это  могло  стоить  мне!  Я  же
интеллектуальный труп, развалина! Или вы думаете, что я набиваю себе  цену
и мне нравится, чтобы меня упрашивали? Скажите честно - вы так думаете?
   - Нет, Дима, нет, - быстро сказал Дубровин. - И, пожалуйста, успокойся.
   - Тогда зачем вы так де