городах, были в  то время  - собственные ноги. Век был
пешеходный.  Об автомобилях тогда не мечтали  еще  даже короли. У  людей  со
средствами  были собственные  коляски.  За  деньги  можно было  ездить и  на
извозчиках - "ваньках": это были пролетки с высоченными ступеньками и узким,
всегда запыленным сиденьем для двоих. Эти  пролетки тащили утомленные жизнью
клячи:  они неторопливо переступали  старчески мохнатыми ногами, похожими на
обомшелые лесные коряги. В самом извозчике главную часть веса составляла его
"упаковка": тяжелый длиннополый кучерской армяк  с устрашающим тумбообразным
нагромождением складок  на заду. В нашем дворе жил извозчик. В армяке он был
похож  только  что  не  на Илью Муромца,  а когда снимал армяк,  было  такое
впечатление, словно сняли  кожу с громадного апельсина,  а  внутрь оказалось
одно зернышко: небольшой, щуплый человечек.
     Ехали  пролетки медленно. Порой извозчик  делал вид, будто сейчас ка-ак
подхлестнет  свою  лошадь!  Лошадь при этом притворялась,  будто она  сейчас
ка-ак   понесется  вскачь!   Но  это   была  невинная  комедия,  никого   не
обманывавшая.  Несколько  оживлялся извозчик  лишь  тогда,  когда  въезжал в
какую-нибудь  особенно  извилистую,  червеобразную  старинную  улочку. Ведь,
въезжая в нее, он не видел, что делается в противоположном ее конце! Поэтому
извозчик,   въезжая,   оглушительно   орал   и  гикал,  чтобы   предупредить
одновременный  въезд встречного извозчика с  противоположного конца  улочки.
Иногда  столкновения все-таки  происходили,  и это было  почти  катастрофой:
разъехаться в этих узеньких старинных  улочках  нашего  города столкнувшиеся
извозчики не могли, уступить  дорогу, попятившись назад, ни один их  них  не
соглашался.  Оба  долго  препирались, неистово  ругаясь.  Для  тех  седоков,
которые  торопились - например,  на вокзал,  к  поезду, это  было  настоящим
бедствием!
     Так передвигались в то время  в  нашем городе, да,  вероятно, и во всех
российских городах. Десятки - в собственных экипажах, сотни - на извозчиках,
тысячи и десятки тысяч горожан - "на своих на двоих": пешком.
     И вдруг какой-то  Древницкий собирается лететь! Лететь по воздуху!  Как
птицы!
     - Мне  Степан  Антонович  обещал: он меня  на  скамейку посадит, я  все
увижу! - говорит Юлька.- Это же у нас в "Ботанике" будет!
     Дома я спрашиваю у папы: разве может человек летать по воздуху?
     -  Может!  -  говорит  папа.-  Это  еще  начало:  человек  может только
подниматься в воздух.  Направлять свой полет, как делают птицы, он не может:
шар летит  не по  воле  человека, а  по  воле ветра,  а спускается человек с
парашютом. Видела - на афише нарисован желтый зонтик? Это парашют.
     - Какой же он, этот воздушный шар? - растерянно спрашиваю я.
     -  А ты  игрушечные воздушные  шарики -  вербные, разноцветные- знаешь?
Если выпустить его из рук, он улетит вверх, в облака, да?  А  если перед тем
прикрепить к нему бумажную куколку, он с куколкой полетит. И будет лететь до
тех пор, пока из него не выйдет весь воздух, тогда он упадет на землю...
     - Так то же куколка!
     -  А  Древницкий  полетит  не  на  маленьком  игрушечном шарике,  а  на
громадном шарище,  наполненном  нагретым  воздухом.  Когда  воздуха  в  шаре
останется уже мало, Древницкий спустится с парашютом.
     - И как только он может! - говорю я все еще недоверчиво.
     -  Может! Человек  все  может! Человек такое  может,  что  нам с тобой,
Пуговка, и  во сне  не  снится... Вот  теперь  воздух  завоевывает. И что ты
думаешь? Завоюет!.. Люди будут садиться в воздушные шары, как на извозчика!
     Возвещенный афишами  полет Древницкого  перебудоражил  весь  город! Кто
может,  покупает  билет  в  Ботанический  сад,  чтобы   видеть  самый  взлет
воздушного  шара  с  воздухоплавателем.  У  кого  нет  денег  на  билет,  те
карабкаются на деревья, на балконы, на крыши домов, на колокольни церквей  и
костелов.
     Мы  идем  в  Ботанический  сад  всей  семьей - и мама,  и Поль, и  Анна
Борисовна, и  я.  Даже  папе неожиданно  повезло: его  никуда  не вызвали  к
больному, и он идет с нами.
     В  Ботаническом саду, на  большом кругу, где зимой  устраивается каток,
разожжен   гигантский  костер.   Над  костром  тихо  покачивается  громадный
матерчатый шар: он медленно наполняется нагретым воздухом, как спеющая ягода
наливается  соками.  С шара спускаются канатные лямки-петли,  за  эти  лямки
солдаты удерживают шар руками и ногами, чтобы он не улетел.
     А  рядом с костром, из которого шар набирает нагретый воздух, стоит сам
воздухоплаватель - Древницкий...  Только посмотреть на  него, и сразу видно:
вот   смелый,  бесстрашный   человек,   герой!   У  Древницкого  прекрасное,
мужественное  лицо, зоркие и внимательные глаза под низко надвинутым широким
козырьком  фуражки.  Невозможно   представить  себе,  чтобы  Древницкий  мог
растеряться, прийти в отчаяние,  побледнеть от  страха, заметаться: "Ах, ах,
что мне делать?.." Мы с Юлькой,  сидя рядом  на  садовой скамье,  смотрим на
Древницкого, как и все дети в этой огромной толпе, с восторгом, мы уже любим
этого  незнакомого  человека,  мы  верим,  что он  сделает  невозможное:  он
полетит! И мы всей душой желаем ему удачи... Я тихонько пожимаю руку папе. Я
знаю: он чувствует то же, что и я.
     Но вот шар уже наполнился нагретым воздухом, стал круглым, упругим, как
мяч великана.
     Древницкий с улыбкой снимает фуражку, раскланивается с толпой людей, не
сводящих с  него  глаз, легко прыгает в  корзинку, привязанную  к  шару (она
называется "гондола"). Кто-то бросает Древницкому белую розу. Он кланяется и
вдевает ее в петлицу.  Затем он дает солдатам команду: отпустить те канатные
лямки-петли,  которые  они  удерживают  руками и ногами.  Солдаты  отпускают
лямки, шар вздрагивает, и, как  созревшая ягода отделяется от стебелька, так
он взмывает над костром - и несется ввысь!.. К облакам!
     Большинство людей, живущих сегодня на свете, застали уже хотя бы ранние
зачатки настоящей авиации. Люди уже привыкли к тому, что летать по воздуху -
будничное,  обыденное  дело:  в  самолет  люди  садятся,  если  не  "как  на
извозчика",  по  предсказанию  моего папы,  то  как в  большой междугородний
автобус.  И  людям,  живущим  в наши дни,  уже  трудно  представить себе  то
чувство,  с каким шестьдесят с лишним лет назад мы смотрели первые полеты на
неуправляемых  воздушных  шарах.  Ведь  миллионы  лет человечество жило,  не
отрываясь от  земли! А  тут вдруг  отдельные смельчаки, герои  - может быть,
безумцы! -  опрокидывают  все принятые понятия  и  летят, летят, как птицы,-
только без  надежных  птичьих  крыльев  и хвоста,- летят, рискуя жизнью... Я
уверена, что  те  немногие  очень старые люди которые это  видели,  навсегда
запомнили чувство, возникшее у них в  первую  минуту, когда на их глазах шар
отделился от земли: ЧУВСТВО ЧУДА!
     Шар с Древницким взвивается все выше, и вся толпа единой грудью кричит:
"Ур-р-ра!" Кричат не только зрители в Ботаническом саду - кричит весь народ,
люди на деревьях, на колокольнях,  на крышах и даже просто идущие по улицам:
ведь шар летит высоко, он виден далеко вокруг! Он виден отовсюду
     Кричат  мама  и  Анна  Борисовна.  Поль  не  только кричит  "ура",  она
аплодирует    шару   и   приветственно    машет   ему   своим    неразлучным
зонтиком-стульчиком. Она плачет от радости и повторяет сквозь слезы: "Я  это
видела! Я это видела!"
     Никто из нас не замечает того, что происходит с Юлькой. Она сперва, как
все  мы, хлопает и кричит "ура" так сильно, что у нее краснеют лицо и шея. А
потом  она  сползает  со  скамьи  и  идет!  Юлька рванулась  и  идет  своими
неокрепшими  ногами,  вчера  еще  не  ходившими,  за   воздушным  шаром,  за
Древницким! Она качается, как  травинка, она делает всего несколько неверных
шагов.  Первой замечает  это мама. Она бросается  к Юльке как  раз  вовремя,
чтобы подхватить ее, иначе Юлька грохнулась бы на землю.
     Юльку сажают на  скамейку.  Она смотрит  на  шар и повторяет счастливым
голосом:
     - Я хожу! Я хожу!

        "Глава восемнадцатая. ЕЩЕ О ДРЕВНИЦКОМ"

     То, что сейчас описано, заняло всего  несколько .коротеньких  минут. Но
еще не отгремели крики  и аплодисменты, как становится  ясно, что  случилось
страшное несчастье. На  одном из  канатов-лямок,  за  которые  солдаты перед
взлетом удерживали шар на  земле, теперь явственно видно  -  висит  человек!
Немедленно по толпе бежит догадка: один  из солдат не  успел выпростать ноги
из  канатной  лямки  и его подняло вместе с  шаром. На фоне светлого летнего
неба шар поднимается все выше и выше, неся двоих: один стоит в гондоле шара,
другой висит на канатной лямке.
     Только  что было шумно,  радостно, люди  кричали, аплодировали.  Сейчас
словно громадной крышкой прикрыло весь крут,  на котором стоит толпа,  и все
замолкло. Люди стоят, как  оглушенные неожиданностью несчастья,  молчаливые,
растерянные.
     Что будет?
     Затем сразу вспыхивают споры, догадки, предположения. Все разговаривают
друг с другом, как знакомые.  Каждый  хочет  услышать от другого  что-нибудь
ободряющее, утешительное.
     - Папа,- шепчу я,- Древницкий не может спуститься с шаром обратно?
     - Не  может.  Шар-то ведь неуправляемый. Не  Древницкий его  ведет куда
хочет, а шар несет Древницкого по ветру...
     - Ничего  с  Древницким не случится! - очень уверенно  и громко говорит
рядом с нами какой-то господин в элегантной шляпе-котелке, надетой чуть-чуть
набок.
     Немедленно вокруг него образуется кольцо людей.
     - По-вашему, все кончится благополучно?
     -  Для  Древницкого? Конечно!  Сейчас  он спустится  с парашютом, и все
будет отлично.
     - Вы думаете, Древницкий спустится с парашютом?
     - А  как же иначе! -  говорит шляпа-котелок.- Ведь он  понимает не хуже
нас с вами,  что не воспользоваться сейчас парашютом - это же верная смерть!
Нет, он спустится с парашютом!
     - А солдат? - спрашивает папа, и я слышу по голосу, как он волнуется.
     -  Ну,  солдату, конечно,  аминь!  - спокойно заявляет  шляпа-котелок.-
Древницкий спустится с парашютом, из шара вытечет последний воздух, и солдат
загремит на землю. С такой высоты, представляете?
     -   Значит,   вы  думаете,  Федор  Викторович,-  спрашивает  папа  (он,
оказывается, знает  шляпу-котелок),  - вы думаете, Древницкий бросит солдата
на произвол судьбы? Погибай, мол, да?
     - А  конечное дело так! - раздается знакомый голос, - и в группе людей,
окружающих Федора Викторовича, мы видим  Владимира Ивановича Шабанова. Мы не
видели  его  с самого 1 мая, когда они поссорились с  папой.  Сейчас Шабанов
смотрит  на  папу  злыми глазами, хотя  обращает свои слова  не к нему, а  к
Федору  Викторовичу.  -  Правильно  рассуждаете,  Федор  Викторович!  Спасти
солдата Древницкий все равно не может, а себя спасти может, если спустится с
парашютом. Он  это  и  сделает.  Своя, знаете, рубашка  ближе  к  телу...  -
заканчивает Шабанов со смешком.
     Тут папа говорит, ни к кому не обращаясь:
     - Есть две отвратительные поговорки: "Моя хата с краю!" и "Своя рубашка
ближе к телу!" Если бы все  думали  так, человечество до  сих пор жило  бы в
пещерах, одевалось в звериные шкуры и разговаривало ударами дубины!
     В группе вокруг нас смех, сочувственный папе.
     - Правильно! - говорит какой-то человек, пожимая папе руку.- Правильно,
доктор!
     - А в  Древницкого я верю! -  продолжает папа.- Он героический человек,
он не  станет усыплять  свою совесть обывательскими поговорочками... И вон -
смотрите! - шар еще виден, маленький-маленький, как булавочная  головка... А
никто с него с парашютом не спускается!
     Проходит еще минута,  другая, -  булавочная головка  совсем исчезает из
виду.
     - Ну, друзья мои,-  обращается к нам папа, - мне пора в госпиталь. А вы
как? Я вам советую - побудьте здесь, в саду, еще часок-другой. Здесь  раньше
всего станет известно, что с Древницким. Я  из госпиталя тоже приеду сюда, к
вам. Дома-то ведь мы от одной неизвестности истомимся!
     Мы  остаемся в саду. Юлька дремлет на  скамейке - она все-таки пережила
большое  волнение, настолько  сильное, что даже начала ходить. Сейчас она от
всего  этого скисла, и заснула, положив голову на колени Анны  Борисовны. Мы
все тоже молчим.
     Большинство  зрителей  остались,  как   и  мы,   в  Ботаническом  саду:
дожидаться известий о Древницком и солдате.
     Ожидание  тянется   мучительно.  Время  от  времени  происходит  ложная
тревога,  как на вокзалах,  когда кто-нибудь кричит: "Идет! Поезд идет!" - и
все бросаются  подхватывать  свои узлы и чемоданы. Так и тут:  где-то кто-то
что-то выкрикивает, все устремляются туда,  а оказывается  - одни пустяки. О
Древницком и о солдате ни слуху ни духу. Как в воду канули.
     Приезжает папа, сидит с нами, тоже томится.
     И вдруг крик:
     - Подъехали! Подъехали!
     - Идут сюда!
     Появление  Древницкого   и  солдата  вызывает  целую   бурю   криков  и
аплодисментов.  Их  ведут   на  веранду  ресторана.  Сквозь  толпу  к   папе
протискивается какой-то человек:
     -  Доктор,  пожалуйста, посмотрите, что  с Древницким... Пожалуйста, за
мной, на веранду... Пропустите, господа!
     Толпа расступается,  папа идет на веранду ресторана, ведя за руку меня.
Я иду за папой, ничего не видя, кроме Древницкого.
     - Спасибо, доктор,- говорит папе Древницкий, -у меня пустяки, ссадины..
А вот спутнику моему, солдату Путырчику, нужна помощь.
     У Путырчика все цело, ничего  не сломано,  не вывихнуто, но он какой-то
странный. Неподвижный взгляд, как бы отсутствующий... Смотрит  в одну точку.
Он  не  сразу откликается даже на свою фамилию и будто не понимает,  что ему
говорят.
     - Путырчик, друг, - говорит Древницкий, - на, выпей - душа оттает...
     Путырчик осушает рюмку, утирает  губы краем ладони, но не становится ни
веселее, ни живее.
     - А как я тебе кричал, когда мы летели, помнишь?
     Путырчик, помолчав, отвечает:
     -  Ваше благородие до  мене  кричали:  "Держись  крепчай!  Не  отпускай
вяровку! Держись крепчай, а то пропадешь..."
     - И ты держался?
     - А як же ж! Сказано було: "Держись крепчай",- я и держаусь...
     Путырчика увозят в казарму.
     - Плох он, доктор? - спрашивает Древницкий.
     - Не  очень  хорош,-  соглашается папа.- Может, отойдет, конечно... Но,
видно, потрясение было чрезмерным.
     Пока  папа  смазывает  йодом  и  перевязывает  ссадины  на  его  руках,
Древницкий  рассказывает, что с ними произошло. Когда  Древницкий обнаружил,
что на петле висит  солдат, он испугался,  как бы солдат не выпустил из  рук
каната: он бы тогда сразу грохнулся на землю. Оттого он и кричал солдату все
время: "Держись крепче, не то пропадешь!"
     - Даже голос сорвал кричавши! - шутливо жалуется Древницкий.
     Потом, когда из шара вытек  весь воздух,  пустая оболочка шара, похожая
на  выжатый  лимон,  стремительно  падая, понесла  их  на землю. Вот  тут им
повезло: оболочка  шара упала на  деревья пригородного леса. Только это их и
спасло...
     -  Честно говоря,- признается  Древницкий, -я сегодня живым остаться не
чаял!
     - А почему вы не спустились с парашютом?
     - Бросив солдата?! - В голосе Древницкого звучит удивление.- Бросив его
одного на верную смерть? - И, помолчав, добавляет: - Нет. Я так поступить не
мог.
     Прощаясь с папой, Древницкий спрашивает:
     - Сколько я должен вам, господин доктор?
     - Вы с ума сошли! -  сердится папа.  - Неужели вы не понимаете,  что вы
меня оскорбляете!
     - Милый, не надо! - обнимает  его Древницкий.- Я же не хотел...  Может,
еще увидимся когда-нибудь, я буду рад!
     Он прощается и со  мной. Вынув из петлицы завядшую белую розу, он дарит
ее мне. И мы уходим.
     - Папа,- спрашиваю я,- почему ты повел меня с собой?
     - Я хотел, чтобы ты посмотрела на Древницкого.  Это нужно видеть.  И  -
запомнить.
     Мы с папой возвращаемся к своим. Юлька, словно завороженная, смотрит на
полумертвую розу в моей руке.
     - Это Древницкого цветок?
     -  Древницкого! -  говорю  я  гордо.-  Он  мне  дал!.. Я  засушу...  на
память...
     Невольно  я  взглядываю  на папу...  Он  смотрит  на  меня  пристально,
неотрывно и что-то не очень ласково.
     Конечно, я понимаю, о чем думает папа. Но, ох, до чего мне жалко отдать
этот цветок!
     - Возьми, Юлька...
     Когда мы уже подходим к своему дому, папа говорит мне:
     - Если бы ты сегодня  не отдала Юльке цветка,  это было  бы для меня...
ну, как тебе сказать... горе,  да,  да, самое настоящее горе!.. Потому что я
бы думал, что ты самая злая жадюга из всех самых злых жадюг!
     Папины  опасения относительно солдата, нечаянного спутника Древницкого,
оправдались.  Когда  на  следующий  день  был  опубликован  приказ  военного
командования: "Рядовой такого-то полка Путырчик за проявленные им смелость и
присутствие  духа награждается двадцатью рублями", - бедняга Путырчик уже не
воспользовался этой наградой: от всего пережитого он сошел с ума.
     Несколько дней спустя афиши возвещают  новый  полет Древницкого. Первый
полет, в котором он показал себя таким благородным человеком, он считает для
себя,  воздухоплавателя, неудачей и  во что  бы то ни стало хочет "выправить
линию".
     Ох, этот второй полет наносит ему новый удар!
     Перед самым взлетом из-за чьей-то неосторожности  шар воспламеняется от
костра и  сгорает буквально  в несколько  минут на глазах у всех  зрителей и
самого   Древницкого.   Вот   когда  все   видят,  что  и  Древницкий  может
побледнеть...  Он смотрит на гибель своего шара, и кровь явственно  отливает
от его смелого лица.
     Стоимость такого  шара,  наверно, очень велика,  а доходы  от публичных
полетов ничтожны. Ведь девять тысяч населения смотрят  полеты бесплатно: они
видны отовсюду. Плата за вход на взлетную площадку, вероятно, едва покрывает
расходы воздухоплавателя по найму этой площадки,  по наполнению шара, охране
его и т. д.
     ...Шар сгорел. Толпа стоит молчаливая.  Сам Древницкий словно оцепенел.
Кто-то  из  зрителей  снимает  с  головы   фуражку,  кладет  в  нее  деньги:
"Древницкому - на  новый шар!"  И фуражка идет из рук в руки. Видно, как она
плывет по толпе, словно челнок. Люди дают охотно, горячо. Кое-кто из женщин,
плача, кладут в фуражку вынутые из  ушей недорогие серьги, снятые  с пальцев
колечки с бирюзой... Фуражка несколько раз возвращается наполненная и снова,
пустая, идет в плавание.
     Через некоторое время Древницкий  совершает у нас  полет  уже  на новом
шаре. Трудно  даже  описать  волнение  зрителей  и  их восторг,  когда полет
проходит  великолепно, - что  называется,  без  сучка, без задоринки.  Толпа
несет  Древницкого  на  руках по  аллеям  Ботанического  сада  -  к  веранде
ресторана.  Древницкого  буквально  засыпают розами. Увидев  в  толпе  папу,
Древницкий протягивает ему целую охапку раз:
     - Здравствуйте, доктор! А это для дочки!
     Я слышу где-то в толпе, голос Риты Шабановой:
     - Мама! Древницкий опять Сашке Яновской розы подарил!
     И тут же ясный голос Зои, протяжный и ленивый:
     - А тебе завидно, да?

     [С тех  пор  я  больше  не  видела  полетов  Древницкого.  Но  имя  его
встречалось  нередко  на  страницах  газет.  Часто  в  них  рассказывалось о
случаях, когда смелый воздухоплаватель спасался лишь чудом. А в основе этого
чуда  всегда  лежала героическая  смелость Древницкого, его  находчивость  и
выдержка. Как-то  в  Риге его парашют  отнесло далеко в  море, и  Древницкий
уцелел только благодаря надетому перед полетом пробковому поясу, давшему ему
возможность продержаться на  воде  до  тех пор, пока подоспела  спасательная
лодка. В другой раз, в Петербурге, спрыгнув с парашютом,  Древницкий едва не
погиб, опустившись на трамвайные электрические провода. После 1914 года  имя
Древницкого совершенно заглохло. Казалось, изгладилась всякая