теперешний директор, Николай Александрович  Тупицын,
вступил в эту должность всего год назад, вместо прежнего директора, которого
звали Яков  Иванович  Болванович.  Этот прежний директор  подписывал  бумаги
размашисто: Я. Болван... - и  росчерк. А под этим  шла  подпись начальницы -
Колоды: А. Я.  Колод...-  и  тоже росчерк.  Получалось: "Я  - Болван,  а я -
Колода".
     Так, болтая, смеясь, мы подходим к домику на окраине города.
     -  Вот. Наш домик, - говорит Варя и смотрит на этот  домик так ласково,
как на человека.
     Это и вправду славненький домик!  Не  знаю, как выглядит  он  зимой, но
сейчас он густо  увит диким виноградом, и конец лета раскрасил листья во все
цвета. Тут и зеленые листья, их уже меньше, и розовеющие,  и вовсе красные,-
красота! Мы входим в  калитку  и  заворачиваем за  дом. Там,  в  садике,  на
маленькой  жаровне  стоит  таз, в  котором  варится-поспевает варенье. Около
жаровни сидит на стуле старушка и ложкой снимает с варенья пенки.
     - Бонжур, мадам Бабакина! - весело приветствует старушку Варя.
     - Бонжур, мадемуазель Внучкина! - спокойно отзывается "мадам Бабакина".
- О, подружек привела! В самый раз пришли - варенье готово! Из слив... Вон с
того дерева собрала я сегодня.
     Мы не успеваем  оглянуться,  как  Барина  бабушка уже  усадила  нас  за
круглый  садовый стол, врытый в землю, поставила перед каждой из нас  полное
блюдце золотисто-янтарною варенья и по куску хлеба.
     - Как вкусно! - восхищается Лида.
     - До невозможности! - говорю и я с полным ртом.
     Варя обнимает твою бабушку:
     -  Еще  бы  не вкусно!  Кто варил?  Варвара  Дмитриевна  Забелина! Сама
Варвара Дмитриевна! Понимаете, пичюжьки?
     Варя  очень похоже передразнила Мелино "пичюжьки". Это,  конечно, опять
вызывает  смех.  Впрочем,  в этом  чудесном  садике,  позади  дома,  увитого
разноцветным диким виноградом, да еще за вареньем Вариной бабушки,  нам  так
радостно и весело,  что мы смеемся  по всякому  пустяку и жизнь  кажется нам
восхитительной.  Я смотрю  то на Варю,  то  на  ее бабушку - они удивительно
похожи друг на друга! Бабушка говорит басом, как Варя, и у обеих - у бабушки
и внучки - одинаковые карие глаза, подернутые поволокой, и веки открываются,
как створки занавесок, раздвигающиеся не до конца в обе стороны.
     - Спасибо, Варвара Дмитриевна! - благодарим мы с Лидой.
     - Какая я вам  "Варвара Дмитриевна"! - удивляется  старушка.-  Бабушкой
зовите меня - ведь вы подружки Варины! Сына моего, Вариного отца, товарищи -
по морскому корпусу и по плаванию - всегда меня "мамой" звали.  А  вы зовите
"бабушкой", а не то не будет вам больше варенья!
     - А ведь мы к тебе по делу пришли, бабушка! - вспоминает Варя.
     Выслушав наш  рассказ  о Кате Кандауровой, которая живет в  семье  Мани
Фейгель, Варвара Дмитриевна говорит растроганно:
     -  Смотри ты, Илья  Абрамович сироту пригрел! Ничья  беда мимо него  не
пройдет... И Маня, видно, в отца растет, добрая...  Ну-ка,  Варвара, где наш
банк?
     Варя достает в дом  и тотчас  возвращается, неся  в руке  "банк" -  это
металлическая коробка из-под печенья "Жорж Борман".
     Варвара Дмитриевна открывает коробку, смотрит, сколько в ней денег.
     -  Гм...  Не густо...- вздыхает она.  -  Ну все-таки, я думаю, рубль мы
можем дать, - а, Варвара? Надо бы побольше, да  еще долго до пенсии, - вдруг
на мель сядем?
     - Не будем жадничать, бабушка! Наскребем все два...
     Вот  у  нас уже собрано  три рубля.  Отлично! Мы  прощаемся  с бабушкой
Варварой  Дмитриевной, в  которую мы с Лидой успели влюбиться по уши. Мы ей,
видно,  тоже понравились: она с  нами  прощается ласково, обнимает и  целует
нас.
     Теперь мы идем к Лидиной маме, Варя тоже идет с нами.
     В  квартире Лидиных  родителей  все очень по-барски.  Красивая  мебель,
ковры,  много  изящных  безделушек. Мы стоим  в гостиной,  в ожидании,  пока
выйдет к нам Лидина мама. На одной стене большая фотография в красивой рамке
- молодая темноволосая женщина в черном платье.
     - Это твоя мама? - спрашиваю я.
     - Нет,  -  отвечает Лида. -  Это моя тетя.  Мамина  двоюродная  сестра.
Поэтесса Мирра Лохвицкая, - слыхали про такую?
     - Нет, мы с Варей не слыхали.
     - Странно...  -  удивляется  Лида. -  Она  недавно получила  Пушкинскую
премию Академии наук. Во всех газетах было напечатано.
     Мы  смотрим с уважением на портрет поэтессы Мирры Лохвицкой, получившей
недавно Пушкинскую премию Академии наук.
     - А знаешь, - внезапно говорит Варя, - у нее глаза немножко странные...
     - Верно. Сумасшедшие глаза, - спокойно соглашается Лида.
     На другой стене висит большой портрет в тяжелой раме - красивая женщина
в бальном платье.
     - А это твоя мама? - спрашивает Варя.
     Лида смеется:
     - Нет,  это другая  моя тетя. Жена  моего дяди.  И тоже  писательница -
Мария  Крестовская.  Ее   отец  был  очень  известный  писатель  -  Всеволод
Крестовский, он написал роман  "Петербургские трущобы". А тетя Маруся -  ну,
она хуже  его пишет, но все-таки известная, ее печатают в  толстых журналах.
Очень многие читают и любят...
     - У тебя есть ее книги?
     - Есть, конечно... Могу тебе дать. Хочешь?
     Ну  конечно, я хочу! Я просто в себя прийти  не могу:  подумать только,
Лида,  Лида  Карцева, .наша ученица,  моя подруга,  а тетки ее -  знаменитые
писательницы!
     - Так я и знала! Так я и знала! - раздается позади нас капризно-веселый
голос. - Они тетками любуются! А на меня, бедную, никто и не смотрит!
     Мы  оборачиваемся  -  в  дверях  стоит   женщина,  Лидина  мама,  Мария
Николаевна, и  до того  она красива, что  мы смотрим на нее,  только  что не
разинув рты, и от восхищения даже зарываем поздороваться.
     Лида бросается со всех ног, поддерживает  Марию  Николаевну и усаживает
ее на затейливой формы кушетку,  поправляет складки ее  красивого  домашнего
платья. Потом представляет матери нас, своих подруг.
     -  Значит, эта, большенькая, -  Варя Забелина, а это, поменьше, -  Шура
Яновская? - повторяет Мария Николаевна, вглядываясь в наши оторопелые  лица.
- А почему они молчат?
     А мы молчим оттого, что восхищаемся!
     - Как-к-кая вы красивая! - неожиданно вырывается у Вари.
     Мария Николаевна смеется.
     - Лидушка! - говорит она с упреком.- К  тебе гости пришли, почему ты их
ничем не угощаешь? В буфете конфеты есть. Принеси!
     Мы едим конфеты и излагаем дело, которое привело нас сюда.
     Мария Николаевна задумывается.
     - Кажется, Лида,  - говорит она,- надо  на это  дать  рубля три. Как ты
думешь?
     - Я тоже так думаю.
     Лида   приносит   матери  ее  сумочку.  Мария   Николаевна   дает   нам
трехрублевку.
     Мы встаем, благодарим и уходим. Мария Николаевна сердится:
     - Что же  вы спешите? Я думала, вы  что-нибудь смешное расскажете, а вы
вон как... Ну ладно, до следующего раза!
     Мы спешим: нам надо еще к моей маме.
     У нас неожиданно в сбор денег включается весь дом. Мама дает три рубля.
Поль безмолвно  кладет  на  стол полтинник.  Юзефа, стоявшая  у притолоки  и
внимательно  прислушивавшаяся  к  разговору,  достает  из-за пазухи  большой
платок, на  котором все четыре  угла завязаны в узелки, развязывает  один из
узелков, достает из него три медных пятака и кладет их на стол:
     - От ще и от мене. Злотый (15 копеек)... Сироте на бублики!
     Итого 3 рубля 65 копеек. Пришедший дедушка добавляет для ровного  счета
еще 35 копеек - всего получилось 4 рубля.
     В эту минуту слышен оглушительный  звонок из передней - папин звонок! И
в комнату входит папа.
     Папа прибавляет  к  деньгам,  собранным  для Кати Кандауровой, еще одну
"канарейку". Пришедший с  ним  Иван Константинович Рогов дает столько  же. У
нас уже собрано целых 12 рублей! Сумма не маленькая.
     - А теперь,  девочки, - говорит папа, -  ваше дело кончено.  Отдать эти
деньги Фейгелю должен кто-нибудь другой, иначе обидите хорошего  человека. Я
его  знаю:  я  -  врач  того  училища,  где он работает. Оставайтесь  здесь,
веселитесь, а главное: никому обо  всем этом не  говорите! Помните: ни одной
душе! Ни одного слова? Вы еще головастики, вы не знаете, - из-за этого могут
выйти  неприятности. Я потом,  мимо едучи, зайду к  Фейгелю домой и  все ему
передам.
     - Я бабушке скажу, чтоб в секрете держала! - соображает Варя.
     - А я - маме... - озабоченно говорит Лида Карцева. - Она может нечаянно
проболтаться.
     На том и расстаемся.

        "Глава шестая. НЕПРИЯТНОСТИ"

     Странно,  все считают, что  папа ничего не замечает вокруг  себя, ни во
что не вникает. Он-де занят  только своими мыслями, своими больными,  своими
книжками, а все остальное до него не доходит..
     А вот и неправда! Взять хотя бы этот случай. Мы собрали деньги для Кати
Кандауровой, и папа  первый сказал нам: "Будьте осторожны, не болтайте зря,-
могут быть неприятности".
     Папа, как говорится, "словно в воду глядел"! Мы, правда, были осторожны
и зря не болтали,  но неприятности - и какие! - сваливаются  на наши  головы
уже на следующий день.
     Поначалу все идет, как всегда. Только Меля Норейко опаздывает - вбегает
в  класс  хотя и до  начала  первого урока,  но уже  после звонка.  Дрыгалка
оглядывает Мелю с ног до головы и ядовито цедит сквозь зубы:
     - Ну конечно...
     Меля  проходит  на  свое  место.  Я  успеваю заметить,  что глаза у нее
красные,  заплаканные.  Но  тут  в класс  вплывает  Колода, начинается  урок
французского языка, - надо сидеть смирно и не оглядываться по сторонам.
     После урока я подхожу к Меле:
     - Меля, почему ты...
     - Что  я? Что?  - вдруг набрасывается она на меня с  таким озлоблением,
что я совсем теряюсь.
     - Да нет же... Меля, я  только  хотела спросить: ты плакала? Что-нибудь
случилось? Плохое?
     -  Ну, и плакала. Ну, и  случилось. Ну, и  плохое... - И вдруг  губы ее
вздрагивают,  и она говорит тихо и жалобно: -  Разве с моей тетей можно жить
по-человечески? Для нее что человек, что грязная тарелка - все одно!
     На секунду Меля прижимается лбом к моему плечу.
     Лоб у нее горячий-горячий.
     Мне очень жаль Мелю. Хочу сказать ей что-нибудь приятное, радостное.
     - Знаешь, Меля, мы для Кати...
     Меля злобно шипит мне в лицо:
     - Молчи! Я не знаю, что вы там для Кати... Я с вами не ходила никуда, я
дома оставалась! Ничего не знаю и знать не хочу!
     Но тут служитель Степан начинает выводить звонком сложные трели - конец
перемене. Мы с Мелей бежим в класс.
     Дальше все  идет, как  всегда.  Только Меля какая-то беспокойная.  И  -
удивительное дело! - она почти ничего не ест. А ведь мы уже привыкли видеть,
что она все время что-нибудь жует... Но сегодня она, словно нехотя,  шарит в
своей  корзиночке с едой, что-то грызет без всякого  аппетита - и  оставляет
корзинку.  Больше  того,  она  достает "альбертку" (так  называется  печенье
"Альберт") и протягивает ее Кате Кандауровой:
     - Хочешь? Возьми.
     Небывалая вещь! Меля ведь никогда никого и ничем не угощает!
     Катя,  не беря  печенья,  смотрит, как всегда,  на  Маню. За  несколько
последних дней  между  обеими девочками, Маней  и Катей,  установились такие
отношения,  как если бы они были даже не однолетки, одноклассницы, а старшая
сестра и младшая. И понимание уже между ними такое, что  им не  нужно  слов,
достаточно одного взгляда.  Вот и тут: Катя посмотрела на Маню, та ничего не
сказала,  в лице  ее ничто не шевельнулось,  но,  видно,  Катя  что-то чутко
уловила в  Маниных глазах - она не берет "альбертки", предложенной ей Мелей,
а только вежливо говорит:
     - Спасибо. Мне не хочется.
     Когда кончается третий урок и все вскакивают, чтобы бежать из класса  в
коридор, Дрыгалка предостерегающе поднимает вверх сухой пальчик:
     - Одну минуту, медам! Прошу всех оставаться на своих местах.
     Все  переглядываются, недоумевают: что такое затевает Дрыгалка?  Но  та
уже подошла к  закрытой двери из класса в  коридор  и говорит кому-то  очень
любезно:
     - Прошу вас, сударыня, войдите!
     В   класс  входит  дама,  толстенькая   и  кругленькая,  как  пышка,  и
расфуфыренная пестро,  как  попугай. На  ней серое шелковое  платье,  поверх
которого наброшена красная кружевная мантилька,  на голове шляпа, отделанная
искусственными полевыми  цветами - ромашками, васильками и  маками. В руках,
обтянутых  шелковыми  митенками  (перчатками  с  полупальцами),  она  держит
пестрый зонтик.
     Меля, стоявшая около нашей парты, побледнела как мел и отчаянно кричит:
     - Тетя!
     Только тут мы  - Лида, Варя и я -  узнаем в смешно разодетой дамочке ту
усталую женщину, которую накануне видели в квартире Норейко  в  растерзанном
капоте, с компрессом на голове. Это Мелина тетя...
     Сухой пальчик Дрыгалки  трепыхается  в  воздухе весело и  победно,  как
праздничный флажок:
     - Одну минуту!  Попрошу вас, сударыня, сказать, кто именно  из  девочек
моего класса приходил вчера к вашей племяннице
     Мелина тетя медленно обводит глазами всю толпу девочек. Она внимательно
и бесцеремонно всматривается в растерянные, смущенные лица.
     - Вот! - обрадованно тычет она пальцем в сторону  Лиды Карцевой. -  Эта
была!
     Таким же манером она указывает на Варю Забелину и на меня.
     Все  мы стоим,  переглядываясь непонимающими глазами (Меля  бы сказала:
"Как глупые куклы!"). Что случилось? В чем мы провинились? И все смотрят  на
нас, у всех на лицах тот же вопрос.
     Зато Дрыгалка весела, словно ей подарили пряник.
     -  Значит,  Карцева,  Забелина   и  Яновская?  Пре-крас-но...  Карцева,
Забелина, Яновская, извольте после окончания уроков явиться в учительскую!
     И,   обращаясь   к    Мелиной    тете,   Дрыгалка    добавляет    самым
изысканно-вежливым тоном:
     - Вас, сударыня, попрошу следовать за мной.
     И уводит ее из класса.
     Все бросаются к нам с расспросами, но ведь мы и сами ничего не знаем!
     -  Ну да! - кричат нам.  -  Не  знаете вы! А за  что вас после уроков в
учительскую зовут?
     Но у нас такие искренне растерянные лица, что нам верят: да, мы, видно,
вправду ничего не знаем.
     Все-таки класс взбудоражен страшно.
     Все  высыпают в  коридор. Я  тоже  хочу  идти вместе со  всеми, но Меля
удерживает меня за руку в пустеющем классе.
     -  Подожди...  - шепчет она. -  Одну минуточку! Когда мы остаемся одни,
Меля говорит мне, придвинув лицо к моему:
     - Имей  в виду -  и Лиде с  Варей скажи, - она все врет! Она ничего  не
знает - ее не было, когда  папулька мне  канарейку  дал: она  в это время  в
другой комнате грязное белье считала.
     - А зачем ты мне все это говоришь?
     - А затем, что и  вы никакой рублевки не видали -  понимаешь? Не видали
вы!  И - все... А что там после было - у Лиды, у Вари, у тебя, - про это и я
ничего не знаю, я же с вами не ходила. Скажи им, понимаешь?
     Резким  движением Меля  идет к своей  парте,  ложится,  съежившись,  на
скамейку лицом к спинке и больше как будто не хочет меня замечать.
     Но я вижу, что ее что-то давит.
     -  Меля...  -  подхожу  я  к  ее  парте.  -  Меля,  пойдем  в  коридор.
Завтракать...
     Меля поворачивает ко мне голову:
     - Я тебе сказала: ступай скажи им! Не теряй  времени... Ты ее не знаешь
- она такое может  наговорить! -  С  тоской Меля добавляет:  - И хоть бы  со
злости она это делала! Так  вот - не  злая она. Одна глупость и  жадность...
Ступай, Саша, скажи девочкам: вы никакой рублевки не видали!
     Большая перемена проходит скучно. Я передаю Лиде и Варе то,  что велела
сказать Меля.
     Варя широко раскрывает свои большие глаза с поволокой:
     - Нич-ч-чего не понимаю!
     - А что пониимать-то?  - спокойно  говорит Лида. - Если спросят, видели
ли мы, как Мелин папа дал ей  рубль,  надо сказать: нет, не видели. И конец.
Очень просто.
     Может быть, это очень  просто, но все-таки и очень сложно. И  неприятно
тоже. И все время сосет беспокойство: зачем нас зовут в учительскую? Что еще
там будет?
     Так  ходим мы по  коридорам,  невеселые, всю  перемену.  Зато  Дрыгалка
просто неузнаваема! Она носится по институту, как пушинка с тополя. И личико
у нее счастливое. Поворачивая  из малого  коридора в  большой, мы видим, как
она дает служителю Степану какой-то листок бумаги и строго наказывает:
     - Сию минуту ступайте!
     - Да  как же, барышня, я  пойду?  А кто  без  меня  звонить будет после
четвертого урока и на  пятый?..  Не обернусь я  за  один  урок  в три  места
сбегать.
     - Пускай Франц вместо вас даст звонок! - говорит Дрыгалка и, увидя нас,
быстро уходит.
     Варя встревоженно качает головой:
     - Это она нам что-то готовит...
     - Степку куда-то посылает. В три места... Куда бы это? - гадаю я.
     - Очень просто! - серьезно объясняет Лида. - К доктору, к  священнику и
к гробовщику!
     Как  ни  странно,  погребальная  шутка Лиды  разряжает нашу  тревогу  и
подавленность: мы смеемся.
     Когда после окончания уроков мы входим в учительскую, там уже находятся
три человека. Три женщины.  За большим учительским столом  торжественно, как
судья, сидит  Дрыгалка. На диване - тетя Мели Норейко. В  стороне  от них, в
кресле, - бабушка Вари Забелиной.
     - Бабушка... - двинулась было к ней Варя.
     Но  Дрыгалка  делает Варе повелительный  жест: не подходить к  бабушке!
Потом она указывает нам место у стены:
     - Стойте здесь!
     Мы стоим  стайкой,  все  трое.  Лида,  как всегда, очень  спокойная,  я
держусь или, вернее, хочу держаться спокойно, но на сердце у меня, как Юзефа
говорит,  "чевось  каламитно".  Варя  не  сводит встревоженных глаз со своей
бабушки.
     - Бабушка... - не выдерживает она. - Зачем ты сюда пришла?
     Старушка отвечает, разводя руками:
     - Пригласили...
     Дрыгалка стучит карандашом о пепельницу:
     - Прошу тишины, медам!
     Варвара  Дмитриевна искоса скользит  по Дрыгалке не слишком восхищенным
взглядом. Сегодня  Варина  бабушка  нравится  мне  еще больше, чем  вчера. В
стареньком и старомодном черном пальто и черной шляпке "ток",  ленты которой
завязаны  под   подбородком,  Варвара  Дмитриевна   держится  скромно   и  с
достоинством.  Это особенно подчеркивается, когда видишь сидящую  на  диване
расфуфыренную тетю Мели Норейко.  Она обмахивается  платочком  и  порой даже
стонет:
     - Ф-ф-ухх! Жарко...
     Никто на это не откликается.
     Проходит  несколько минут, и в учительскую  входит мой  папа! Он делает
общий поклон. Дрыгалка ему руки не протягивает, только величественным жестом
указывает  ему  на  стул  около  стола. Папа  осматривает  всех  близорукими
глазами.  Когда  ею  взгляд   падает  на  нас,  трех  девочек,  он  начинает
всматриваться,  прищуриваясь  и  поправляя очки;  я вижу,  что он  никого из
девочек не узнает, хотя  видел их у  нас только вчера.  Это  обычная у  него
рассеянность:  бывает, что, встретив  на  нашей лестнице  Юзефу, папа  ее не
узнает и церемонно раскланивается  с ней,  по ее словам, "як с  чужой пани".
Меня  он не видит, потому  что  меня заслоняет Лида Карцева. Я делаю  шаг  в
сторону - и папа узнает меня.
     - Здравствуй, дочка! - кивает он мне.
     Молодец папа!  Понимает, что  здесь  не надо называть меня по-домашнему
"Пуговкой".
     - Здравствуй, папа! - говорю я.
     Дрыгалка строго поднимает брови:
     - Прошу не переговариваться!
     Папа  секунду смотрит  на  Дрыгалку  и  говорит  ей  с  обезоруживающей
любезностью:
     - Прошу извинить меня... Но мы дома приучаем ее к вежливому обращению.
     Я  вижу,  что  и  Лида, и Варя, даже Варвара Дмитриевна смотрят на папу
добрыми глазами. Я тоже довольна: мой Карболочка здорово "срезал" Дрыгалку!
     Тут в  учительскую  входит новый  человек.  Я его не  знаю  Высокий,  с
рыжеватой  бородкой,  чуть   тронутой  сединой.  На  некрасивом  умном  лице
выделяются  знакомые  мне серо-голу  бые глаза. Смотрю -  Лида  кивает этому
человек, и он ей тоже. Я