Таню поцелуями, молил о прощении,  ругал
свою дурью голову. Манатки  бесхозно  валялись  на  полу,  кресле,  создавая
атмосферу скабрезного французского бурлеска. "А ну их!" - подумалось Тане. И
она принялась за воспитание Павла.
     Для начала попросила мокрое  полотенце,  дабы  убрать  следы  кровавого
преступления. Заметив пятно на простыне, он ужаснулся. Ей все было противно,
переполняло чувство униженной гадливости, усугубленное мыслью о  предстоящем
утреннем визите мамаш. Представив картинку проверки, она  захотела  поскорее
все это смыть с себя и с Павлушиной помощью проковыляла  в  ванную,  пустила
воду...

        "VII"

     Через несколько дней, утвердив свою кристальную репутацию даже в глазах
Ады, Таня повела за руку Большого Брата в их новое логово. Павел принял его,
как незаслуженную роскошь. Его что-то тяготило. Таня имела представление  об
интересах его круга со всеми  воздыханиями  по  поводу  бардовской  песни  и
шепотками вокруг самиздата и тамиздата.  Сложностей  в  этом  кругу  она  не
испытывала. Ах, Феллини, ах, Антониони! Бертолуччи-Ркацители! Много ли труда
надо? Роль достойной жены своего ученого мужа играла  увлеченно.  Предложила
справить новоселье, но кого звать?  Слишком  разными  были  их  друзья...  В
результате пришли  ближайшие  родственники.  Скучное  застолье,  слякоть  за
окном,  хмурый  Дормидонтыч,  деревянная  Елка,  а  у   женщин   -   всплеск
воспоминаний. Полный кобздец...
     Неожиданно наступил тайм-аут. Павел объявил:
     - Завтра уезжаю.
     У него горела экспедиция. Надеяться на кого-то он не  мог,  должен  был
сам  все  организовать.  Таня  согласно  кивала,  не  вслушиваясь  в   поток
оправданий.
     Наконец сможет отдохнуть,  отключиться.  Не  надо  придумывать  уловки,
увиливая от супружеских обязанностей, не надо делать степенное лицо.
     - Ты не сердишься? - услышала она его вопрос.
     - Я? Ну что  ты.  Немного  обидно,  что  толком-то  вместе  не  побыли.
Переживу.
     Это же работа. Могу только догадываться, что она для тебя значит.
     Павел растаял, обнял ее сзади. Нашел момент - она ветчину  режет,  а  у
него прилив нежности. Соорудив из петрушки веночек,  она  водрузила  его  на
блюде с канапками и сказала:
     - Давай-ка посидим перед разлукой. Чай, на три месяца  едешь.  Достанем
ликерчику.
     Импортную бутылочку она припасла давно. Случай не выпал. Не  беречь  же
ее до Пасхи.
     Чтобы никак не выдать радости, Таня  отошла  к  стереокомбайну,  сделав
вид, что подбирает подходящую музыку. Она чувствовала  что-то  двойственное:
то ли хотелось остаться одной, никуда не выходить и расслабиться, утонуть  в
уюте дома, то ли гульнуть в отсутствие мужа на полную катушку. Нет, с Павлом
ей было хорошо. Но напряженно. Никогда она не  испытывала  такого.  Ни  одна
интрига не была  столь  интересна,  как  эта  виртуозная  лепка  совместного
счастья... Звуки,  полившиеся  из  динамиков,  заполнили  полумрак  гостиной
удивительной мелодией. Тане представились  вечерние  огни  большого  города,
блики фонарей, многоцветные сполохи рекламы,  вспышки  мелькающих  фар.  Как
диковинные насекомые, быстро пробегали автомобили по широким трассам. Мокрый
асфальт и звезды. Космические пульсары мигали над бессонным городом...
     - Это что? - удивленно спросил Павел.
     - "Спейс". Музыка настроения. Создает атмосферу?
     Таня подняла рюмку с темным, тягучим ликером, разглядывая содержимое на
просвет. От медленного покачивания играли хрустальные грани.
     - Можно и улететь, - тихо сказала она.
     - Это как?
     - Гляди. Там в  глубине,  за  хрусталем,  рождается  огонь.  Переливает
золотом.
     Ты видишь только его. Смотри глубже.
     Ее рука  будто  вспыхивала.  Золотые  искорки  переливались  в  голубое
свечение, кидая отсветы на стены, потолок... Таня поставила рюмку,  и  Павел
увидел, что в ее ладони на свисающей с пальцев золотой цепочке  играет  всем
спектром искусной огранки голубой алмаз. Как он появился, он и  не  заметил.
Таня влекла его в какую-то странную, прекрасную  игру.  Она  спустила  каплю
медальона, медленно раскачивая цепочку на пальце, нараспев, грудным  голосом
произнося непонятные самой слова не то молитвы, не то заговора:
     - Великий закон в силе действия. Действие в пределе Великого закона.
     Ом-м-м...
     Ее рука уже не двигалась, а сверкающий камень словно сам выбрал  вектор
движения, набирал амплитуду, как маятник ритмично качался - от нее к Павлу.
     - Имя твое Сардион. В Сардионе сила твоя, и жизнь твоя, воля моя, ибо я
хозяйка твоя, Сардион. Да будет воля моя.
     Она резко отвела руку назад. Павел перестал  дышать.  Закатил  глаза  и
рухнул на пол.
     Вот это да! Такой концовки она и сама не предполагала.  Включила  свет,
перетащила мужа на диван, расстегнула рубашку, проверила пульс на шее.
     - Я сейчас, - кинула она бесчувственному Павлу и побежала в прихожую.
     - Алло, скорая?
     Четко диктуя адрес, она не понимала, как  все  это  произошло,  но  еще
больше испугалась потерять Павла. Что-то подсказывало ей - такое возможно.
     Таня получила столь желанный ей тайм-аут. Правда, на такой она никак не
рассчитывала. Специалисты кардиологического отделения Свердловки, где  лежал
Павел, явно чего-то не договаривали. По всему было видно, что  случай  в  их
практике неординарный, и атлетического сложения  заведующий  пытал  в  своем
кабинете  ближайших  родственников  пациента.  Он  был   заметно   растерян.
Популярно говоря, Павел поступил с симптоматическими показателями  обширного
инфаркта.
     Данные  скорой  кардиобригады  свидетельствовали  о   том   же.   Лента
переданной ими кардиограммы  выдала  даже  остановку,  то  есть  клиническую
смерть. Но сейчас ничто не говорило о присутствии  хоть  каких-то  признаков
острой или хронической болезни.  Павла  обследовали,  как  космонавта  перед
полетом. А он и здоров, как космонавт. Хоть сейчас допуск на орбиту давай.
     - Вы хотите сказать, что Павлуша здоров? - Лидия  Тарасовна  ничего  не
понимала.
     - Абсолютно. Но это и смущает, - покачал белым колпаком заведующий.
     Он долго расспрашивал Таню, искал ответы  на  свои  вопросы  в  детстве
Павла, интересуясь любой стоящей информацией  от  Лиды.  Но  для  приличного
анамнеза - ровным счетом ничего.
     Все обстояло настолько странно, что единогласно постановили: тщательное
обследование необходимо. Павел в палате буянил. Валяться  в  постели,  когда
горит работа, не хотел хоть тресни. Урезонить вызвалась Таня.  С  ее  подачи
Павла перевели из интенсивной терапии в  палату  на  две  койки.  Заведующий
уверил Таню, что от "подселения" он оградит.
     Приходила почти каждый день, иногда оставаясь и  на  ночь.  Они  весело
трепались,  разглядывая  западные  журналы,  которые  она   неизвестно   где
доставала.
     Заглядывали постовые сестрички,  изумлялись  вместе  с  ними  глянцевым
ярким страничкам. Таня читала вслух, переводя с листа...
     Как-то она принесла томик на английском языке. "Лолиту" Набокова.
     - Есть русский вариант. Вот. Держи,  -  она  выудила  из  сумки  книжку
заметно потолще первой. - Но мне кажется, английский Гумберт  интересней.  В
русском он зануда и извращенец.
     - А в английском?
     - Тоже извращенец, но и сама Лолита - урожденная стерва. Она же  играет
мужиком. Естественно, мыши в его башке и завелись. Да и  язык  попроще,  без
длиннот критического реализма...
     С работой уладилось и без него. Экспедицию на Памир закрыли сверху.  Он
боялся признаться, но Таня чувствовала, что тому и рад.
     - Скажи честно, - перед  самой  выпиской  спросила  она,  -  на  работу
хочется?
     - Да ну ее.
     - Тогда, может,  сгоняем  в  Ригу?  -  спросила  невзначай,  обгладывая
куриную лапку. Он удивленно воззрился на нее.
     - Дубкевича помнишь?
     С этим старым знакомцем по шеровскому ранчо  они  с  Павлом  неожиданно
столкнулись в Доме кино, куда Таня  вытащила  мужа  на  просмотр  "Крестного
отца" с  любимым  ею  Марлоном  Брандо.  Тогда  она,  быстренько  нашедшись,
представила Дубкевича ни много ни мало -  замминистром  культуры  республики
латышей. Тут же, услав Павла за сигаретами,  якобы  оставленными  в  машине,
оперативно втолковала ситуацию опешившему от такого представления Дубкевичу.
На прощание он сунул им свою визитную карточку. Она позвонила по  указанному
в визитке телефону - и он с  радостью  вызвался  устроить  молодым  супругам
отдых по высокому разряду.
     - Удобно ли? - испугался Павел.
     - Вполне. Тебе ведь надо сменить обстановку.
     На хуторе Дубкевича, куда они перебрались после Риги и Юрмалы, покой  и
настойчивые запахи  лугов  действовали  на  Таню  приблизительно  одинаково:
досаждали,  как  зудящий  комариный  писк.  Кроме  того,  стук   собственных
каблучков по Старой Риге отозвался в ее душе отчетливым сознанием, что такое
с ней уже было, только когда и где - спрятало эхо, разбросав по булыжнику  и
крепким стенам лютеранских домов. Но с той минуты ее  не  покидало  чувство,
что вся поездка запланирована была слишком давно, как и эта оживающая в  ней
память. Она будто все знала наперед и, лишь увидев, узнавала:  и  деревянную
усадьбу с резным фронтоном  главного  дома,  и  аллеи,  и  грот,  и  зеленую
стриженую лужайку, и пристройки, напоминавшие музейные горницы.
     Бессловесный обслуживающий персонал был сдержанно приветлив с  Таней  и
как-то особенно расположен к Павлу. Он умел найти добрый язык со всеми.  Для
Тани - будто медом по сердцу. Он расспрашивал о породах дерева  для  прессов
сыроварни.
     Устройство коптильни уловил  сразу,  помогая  суровому  старику  делать
стружку, запекать окорока. Павел никуда не хотел  уходить  отсюда,  но  Таня
тащила его в кабачки ближайшего городка, ее одолевала черная скука...
     Появлению Дубкевича она обрадовалась.
     - Сегодня Янов день. Этот праздник у  нас  обязательно  отмечается.  Мы
зовем его Лиго, - сказал он.
     - Иванов день? - спросила Таня. - Сегодня? Ой ли?.. Иванов день завтра.
А сегодня будет купальская ночь.
     - Правильно, - удивился Дубкевич.
     - Обряды везде одинаковы, - пожала плечами Таня.
     Она вдруг вспомнила свой ночной  сон.  Бежит  это  она  сквозь  заросли
кустарника, лес гудит, хвощом по бедрам лапает.  Только  бы  не  свернуть  с
дороги, но и дороги-то  нет.  Все  залито  лунным  сиянием.  Где-то  впереди
заросли осоки, а за ними - прохладная вода: нырни,  умойся  и  вернешь  себе
потерянное. Что потерянное - неясно, но так сладко и свободно Тане,  что  не
замечает, как вышла на поляну: словно перевернутый блин луны. Надо быть  там
в самой середине. Затаив дыхание и мягко ступая  босыми  ногами  по  травам,
Таня пошла к центру поляны, подняла голову к небу. Огромное  белое  светило,
улыбаясь, оглядывало Таню. Одна щека луны  подернулась  красноватым  бликом,
как румянцем, и Таниной щеки  коснулось  дыхание  ветра.  Вдруг  в  зарослях
ослиным ревом раздался голос Дубкевича. Он гнался за Таней. "Рви и беги",  -
что-то сказало ей, и луна превратилась в  тоненький  серп,  да  и  Таня  уже
совсем другая - на лице маска  ужаса,  за  плечами  хвосты,  козлиные  рога.
Убегая от Дубкевича, Таня срывает с себя вонючие шкуры и ныряет. Но  смотрит
на нее похотливый взгляд, тревожит ее обнаженную девственность. Таня хватает
отражение лунного серпа в воде и спокойно идет к Дубкевичу. Убить  или  яйца
отрезать? Так и не решив, она проснулась.
     Ночные мессалии пришлись ей по вкусу. Прыгая  через  костер  вместе  со
всеми, подпалила юбку.  Было  буйно  весело.  Народ  вовсю  прикладывался  к
спиртному. Ей и не надо - сам воздух и  языки  пламени  приводили  в  полный
восторг. Будто было когда-то это с ней... И ритуал знаком до мелочей.  Метлы
не хватало, а то бы и полетала. Безумно хохоча, она первой разделась  донага
и под одобрительные вопли подвыпившей компании кинулась в воду.
     Все почти так и случилось, как во сне.  Она  ушла  за  папоротником,  а
Дубкевич не преминул  воспользоваться  тем,  что  Павел,  перебрав,  заснул.
Только вот убивать его не стала.  Полная  луна  в  серп  не  превратилась  и
спокойно наблюдала за развязным неприличием Тани, с  которым  она  позволила
Дубкевичу овладеть ею.
     Внутренняя сила вибрировала в ней, бурлила, просясь наружу.
     - Я хочу тебя! - стонал придурок.
     - Получай! .
     Таня скинула лямки сарафана. Такая вся из себя бесовская. Издевательски
скалясь, помогла борову выскочить из штанов. При этом он шлепнулся на траву,
суча ножками в вывернутых штанинах, болтающихся на завязанных  ботинках.  Не
дожидаясь, она придавила его всем телом сверху.
     - Ну бери же, бери...
     Разжала руку и припечатала помятый в вспотевшей  ладони  бессмертник  к
его чреслам.
     - О-о-о, - зашелся в блаженстве Дубкевич, словно в пропасть провалился.
- О-о-о!
     Ну вот... Таня встала. Оглядела распростертое на траве тело. Сплюнула и
сказала:
     - Мой.
     Удивительно, но расплата пришла, хлестнув хвостом по  судьбе  Дубкевича
так жестко, скоро и неожиданно, что испугалась сама Таня. Сгорел его  дом  в
Юрмале.
     Жену спасти не удалось. Малец-сын в больнице в тяжелом состоянии.
     "Вот он, сумрак", -  вспомнила  Таня  непонятное  слово,  произнесенное
кем-то из женщин на острове. Что-то вроде этого она внутри себя ожидала.  Не
с такой, правда, силой. Но...
     - Собирайся! - рявкнула она мужу.
     Павел на вокзале добыл билеты. Не потребовалось никакого блата...
     Удовлетворившись мягким вагоном, Таня сидела в купе,  дожидаясь  Павла.
Он вернулся с провиантом.  Купил  у  бабки-торговки  свежесваренной  молодой
картошки, присыпанной укропчиком, и малосольных огурцов.
     Поезд грохнул, дернулся и заколесил к Питеру.
     Таня поглощала огурчики и пыталась обдумать случившееся.
     "Ты же хотела с ним поиграть?" - спрашивала она себя. "Да не  хотела  я
этой мразью играть. Наказать -  Да",  -  отвечала.  "Вот  и  наказала".  "Но
жена-то с какого боку? Я ни ее, ни сына их не знаю. Их-то за что?" - "А если
бы тебе такую пакость устроили? Наверное, так бы  и  стукнули.  Через..."  -
"Павла", - екнуло сердце.
     Он сидел, нахмурившись над кроссвордом, покусывал кончик карандаша.
     - Павлуш, ты от Никиты ничего не получал?
     - Не-а, - неуверенно протянул он, подняв глаза.
     - Ой, - спохватилась Таня. - Я все огурцы слопала.
     - Ну и на здоровье.
     Но вот со здоровьем с того дня пошли нелады.

        "VIII"

     Внезапно охватывала дурнота, окатывала липким холодным потом. По  утрам
мутило. Запах мокрой тряпки, как иногда пахнет  от  общественных  столовских
колченогих стояков. Соски набухли, стреляло  в  груди.  "Не  может  быть,  -
отгоняла мрачные предчувствия Таня. - Только не беременность".
     В консультации, куда до последнего оттягивала поход, ее догадки  весело
подтвердили. Питая слабые надежды,  она  сдала  на  анализ  мочу.  Результат
положительный.
     - Сволочь этот Гедеон Рихтер А. О., - кляла  дома  на  чем  свет  стоит
таблетки венгерского производства. Долго изучая упаковку,  наконец  заметила
истекший срок пользования, выдавленный на уголке. - Ах ты гад!
     - Ну что ты, - Павел не знал, как ее успокоить. - Радоваться надо.
     Ну как он не поймет?! Она металась, не представляя,  как  справиться  с
этим досадным явлением. Павел наотрез отказал в аборте. Да и сама  судорожно
этого не хотела. Но не хотела и ребенка. А ребенок и не спросил ее. Отчаяние
подступало  с  вопросами:  зачем?  за  что?  за  Дубкевича?  Эту  мысль  она
откидывала - пролет случился много раньше, скорее всего, когда  с  Павлом  в
больнице прохлаждалась...
     Она станет лахудрой со вздутым животом. Павел ужаснется... Сама на себя
глядеть не хотела. Отекали ноги, лицо  опухло.  Заботливость  мужа  казалась
нарочитой, как если бы он прятал брезгливость, не желая ее оскорбить...
     Таня кинулась к подружкам по былым утехам. Сначала в отсутствие  Павла.
Но когда проскочил токсикоз, бабы  зачастили,  оставаясь  подолгу.  Три  дня
гостила, приехав из Батуми, Катя-Ангелочек, ныне  почтенная  мужняя  жена  и
счастливая мать.
     Постоянно  наведывалась  Анджелка:  то  одна,  то  с  сожителем.   Таня
понимала, что Павел замотанный. Но он ничего не понимает. Ее  кошмар  ему  в
радость. Не ему рожать. Таня срывалась, огрызалась на Павла. Если  к  вечеру
не напивалась, мучила бессонница. Под утро возникали жалкие мысли - как  ему
с ней тяжело! - а днем все повторялось. Павел держался, как  мог.  Не  делал
замечаний. Что, ему наплевать?
     Тогда и ей тоже. Она демонстративно ходила в замызганном халате  поверх
ночной сорочки. Волосы не причесывала. С сарказмом замечала себя в зеркале -
ну  халда  халдой!  Лепет  мамаши  слышать   не   желала.   Ада   попыталась
пооткровенничать - Таня ее резко отшила...  Она  чувствовала  себя  ненужным
придатком к мужу - и к этому солитеру, вбиравшему в себя ее  силы,  красоту,
надежды...
     Решительный разговор, в котором она изложила шокированному  Павлу  свое
понимание ситуации, помог ей осознать реальность правильно. Она бросила себя
в жертву семейному очагу. Слов "не жертвы прошу, но милости" она не знала  и
замкнулась на беременности. Не мыслила ребенка? - так ведь это  естественный
результат брачного союза. Но чужая жизнь, вынашиваемая ею, отделяла Павла от
нее, становясь между ними. Так незачем было бросаться на амбразуру... Ну что
ж, всему нужно время. Она  с  этим  справится.  Только  выждать.  "Я  просто
временно  вне  игры",  -  думала  она.  И  стала  смотреть  на  мир  глазами
наблюдателя, болельщика.
     Глаза искали зрелищ. Вдохновляли потасовки на  улицах,  в  очередях  за
продуктами. Стоя поодаль от драки, она подкидывала едкие  советы.  Случилось
такое и в присутствии  Павла.  Он  перепугался  и  через  пару  дней  привел
профессора-психа из Бехтеревки. Таня заморочила докторишке  бейцы,  да  так,
что Павел в дураках и остался. А еще через недельку  закатила  представление
дома. Явилась Анджелка со своим азером, прихватив еще  одного  беспризорного
вида мужичонку. Наверное, для нее.  Втроем  уговорили  принесенный  с  собой
фугас. Послали мужичонку "за ещем", да только тот так и сгинул по  дороге  -
видать, сильно подогретый был. Анджелка с устатку прилегла на  Танино  ложе,
вскоре  к  ней  под  бочок  подлез  Якубчик.  Таня  тихо  села  в  уголочке,
подбадривая голубков... Только они  принялись  кувыркаться  всерьез,  пришел
Павел. Окинул картинку ошалелыми глазами.
     - Ты посмотри на этот цирк! - позвала его Таня. - Любопытные игрища...
     Павел совсем потускнел.
     - Ну извини, - развела Таня руками и вышла, оставив его  разбираться  с
гостями.
     Разбираться, правда, он не стал - сам пробкой вылетел из дома. Ей  было
все равно. Поспать бы теперь...
     В сон клонило все чаще. Но и во сне не было покоя. Являлась  та  старая
ведьма. Без упрека глядела в Упор. Прямо из живота, отчего он  лопался,  как
мыльный пузырь, только с брызгами  крови,  вытаскивала  скользкого  ребенка,
заворачивала в пеленку и уносила. "Дальше уйдешь, мне только лучше будет!" -
кричала ей Таня вдогонку. Но ведьма  и  не  оглядывалась.  Лишь  под  ногами
скрипели ветки валежника.
     Шумные сборища стали досаждать, и после Нового года она очистила дом.
     Анджелка заглядывала изредка, рассказывала о своих  новостях  -  всегда
одно и то же в  разных  перепевах.  Впрочем,  Таня  подругу  и  не  слушала.
Появилась надежда на выкидыш. По срокам рожать предстояло во  второй  декаде
февраля. Уже к Рождеству дите билось внутри, натягивая  конечностями  стенки
живота. Таня прислушивалась к  движению  во  чреве,  подстегивая  ребенка  к
преждевременным действиям, вслух и про себя. Ребенок и поспешил,  но  позже,
чем хотела Таня. На стыке Козерога и Водолея,  двадцать  первого  января,  с
раннего утра начались боли. Сначала она не поняла, что происходит. С  Павлом
о