хоть  лимон
дай. Отказавшись от всяческих провожатых,  Таня  ускользнула  на  поселковый
пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке  застыл  полосой
света в одной точке.
     Тихо и спокойно. Таня вошла в воду,  волна  окатила  грудь,  опрокинула
тело-и мощным брассом поплыла на  изгиб  скалистого  мыса  Сокол.  Казалось,
волны сами несут ее. Вода теплая  и  ласковая.  Но,  оказавшись  вровень  со
скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно  дозорный,  Сокол
держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня
билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула  глаза.  Мышцы
свело, в груди горело - дыхания не хватало. И вдруг  заметила  мерцающие  на
поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали  на
волосках  ее  тела  мелкими  пузырьками.  "Микроорганизмы,  подобные  земным
светлячкам, как рассказывал биолог Алешка", - догадалась Таня. В открывшейся
ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась  на  спину,  чуть
отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой,  нагретой
за день мелкой гальке...
     Она еле стянула с себя мокрый купальник, деревянные ноги не слушались.
     Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прямо над ней, таинственно улыбаясь,
зависла полная луна, заливая землю и Таню чарующим белым светом. Он не грел,
но облизывал все ее существо. Вдруг представилось, будто  это  Белая  богиня
высовывает  язык,  как  лепесток  лаврушки.  Даже  чудилось  дыхание.   Таня
зажмурилась и впала в тихое забытье. Но сердце часто-часто билось, и щемящая
нежная  тоска  подкатывала  к  горлу.  Хотелось  заплакать,  как  будто  она
маленькая девочка, лет девяти. Тогда, в детстве,  выдержав  долгое  молчание
после ссоры, она пришла  к  брату,  протянув  мизинчик,  как  учила  Адочка:
мирись-мирись и больше не дерись. Но Никита оттолкнул  ее,  прикрикнув  зло:
"Не сестра ты мне!" "За что? За что?" - спрашивала себя маленькая  Таня,  но
слезы не уронила... Тут какая-то тень коснулась ее  сознания.  Совсем  рядом
слышно было шумное и прерывистое дыхание.
     Чистых кровей сеттер кинулся к ней с лаем, но близко не  подходил.  Пес
затих, встав в стойку. Предупреждающе зарычал.
     - Стоять, Чара! - В тени исполинского валуна раздался резкий окрик.
     Вековые камни лежали здесь,  словно  мифический  гигант  скатил  их  из
узкого ущелья в бухту. В полосе света показалась фигура хозяина собаки.  Это
был егерь.
     В выцветших шортах, бронзовый и скульптурный, с кобурой  на  поясе,  он
был хорош  и  выразителен.  Как  натянутая  струна,  Таня  пошла  навстречу.
Заворчала псина, стыдливо следя за ее движениями.
     - Кто ты?
     - Неважно.
     Где небо, где земля? Ни имени, ни словечка Таня больше не услышала и не
узнала...
     Решение нырнуть в Москву было импульсивным и диктовалось  до  боли  под
ребрами нежеланием видеть плачущий Ленинград. Не хотелось уходить  с  орбиты
этих  чудиков,  которых  встретила  в  Новом  Свете  Подобно  ей,  они  жили
адреналиновым голодом, изобретали  велосипеды,  спотыкались,  но  ничуть  по
этому поводу не комплексовали... Желая приоткрыть кулисы увиденного  театра,
Таня спросила аспирантку Веру:
     - Тебе-то зачем все эти копания в архивах?
     - Так интересно ведь, - она изумилась и рассмеялась:
     - Все просто, Таня.
     Спасибо партии родной за трехгодичный выходной. А это,  как  понимаешь,
еще та школа.
     Именно Вера и сблатовала на заход в Москву.
     - Поехали, посмотришь, что за цвет нации учится в  первопрестольной,  а
заодно и общагу, где этот цвет произрастает.
     Поезд уже подкатывался к суетливому пригороду. Мимо  пробегали  машины,
мелькали озабоченные лица. Голоса  в  купе  сделались  тише,  не  дребезжала
гитара, не слышно раскатов дружного хохота.
     - А почему колеса у поезда стучат? -  Алешка  делал  последние  попытки
растормошить компанию.
     На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.
     - Площадь круга какая? - бередил он Ляльку.
     - Пи эр квадрат...
     Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:
     - И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся  обиженно,
потом промямлил, непонятно кому в отместку:
     - Терпеть не могу эту большую деревню.
     - Москва, объевшись финскими сырами, - злобным речитативом в такт стуку
колес начала читать стихи Лялька, - голландской ветчиной и яйцами Датчан, на
пришлых смотрит иностранными глазами тбилисских и бобруйских  парижан.  -  И
все-таки, - тряхнула выгоревшими волосами Вера,  -  Москва!  Какой  огромный
странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.
     Оформлять Танины документы в  общежитии  не  пришлось.  Переговорив  за
стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в  комнату,  где  жила  одна,
точнее с мертвячкой, то бишь с прописанной "мертвой  душой".  Она  отдала  в
пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости  обходных  маневров
мимо консьержек.
     Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась
Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала,  только  иногда
тревожа Таню под утро. Вопросов  Таня,  естественно,  не  задавала...  Новая
подруга сразу предостерегла:
     - На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.
     - Да уж неси свою соломинку, мне и. своего бревна хватит,  -  успокоила
ее Таня.
     Вера женщиной была общительной, и судя по всему здесь к ней  относились
с большим уважением. Без конца кто-то забегал,  просто  так  или  со  своими
нуждами.  В  отсутствие  хозяйки   общались   с   Таней.   Знакомства   были
небезынтересными  и  лепились  сами  собой.  На  кухне,  в  коридоре,  около
междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели,
как улей, до утра  был  слышен  многоязычный  гомон.  Тасовались  по  этажам
интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.
     Да и споры здесь не были только научными. На  почве  быта  доходило  до
национальной вражды.  Однажды  пришлось  наблюдать  ссору  на  кухне  вокруг
казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:
     - Это моя чайник!
     - Нет, Моя! - отстаивал справедливость кубинец Эйван. ***

     Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:
     - Маруфа, не "моя", а "мой".
     Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:
     - Я не знала, что это твой.
     Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с  грузином
Цотне. Последний оглоушил Таню красивой  историей  какого-то  нового  вируса
шестиконечной формы. Рассказывал о СПИДе - будто песню пел.  И  предсказывал
его торжественную поступь в истории человечества.  Потом  ребята,  подхватив
девушек, повезли их на "чачу при свечах",  в  высотку  эмгэушки.  Вход  туда
оказался по пропускам, выписывать которые следовало загодя,  но  у  молодцев
была своя практика. Они оставили девушек  дожидаться  у  одного  из  четырех
контролируемых входов, вошли внутрь с другого и уже через  решетку  передали
спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями  Кобзарь  и
Мозель.
     - Между прочим, - с некоторой долей гордости проинформировала Вера, - в
мире всего три универа, вход куда контролируется охраной:  Сантьяго-де-Чили,
Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.
     Мужчины  угощали  мясом.  Его  название  для  ушей   ленинградки   Тани
показалось новым - духовое. И, несмотря на это, съедено было  куда  быстрее,
чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.
     - Непорадок, - решил голубоглазый красавец грузин и, весело насвистывая
мотивчик из "Травиаты", побежал транжирить последние аспирантские  гроши,  в
чем никогда бы не признался. Но разве жалко?
     Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом.  Тихий  хозяин  комнаты,
улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых  дам.  Вера  воспользовалась
моментом и предложила Тане забежать  к  своей  знакомой.  Они  поднялись  на
семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой  косынке
вокруг черной тугой косы до самого пояса.
     - А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?
     Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел  белолицый  со
смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.
     - Ты чего как шайтан? - наехала  на  него  Фатима.  -  Это  Магомет  из
Грозного.
     На юрфаке учится, - представила она чеченца.
     Парень настороженно оглядел гостей.
     - Это свои. Что случилось?
     - Османа взяли. Разбойное нападение.
     - Он где? - встревожилась хозяйка.
     - У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал.  Весь
избитый. Кровью плюет.
     - Главное живой. Где мозги были? - Фатима запаниковала.
     - Так. Утро вечера мудренее, - остудила ее Вера. - Мы забежим за  тобой
и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги  при  нем.  Что-нибудь
придумает.
     - Ой, Вера. Тебя аллах послал.
     Домой их отвез на  такси  Цотне.  Алешка  сломался  под  утро  и  спал,
привалившись спиной к батарее.
     У палестинца было странное неудобное имя Фахри  аль-Наблус.  Невысокий,
похожий на хомяка, с острыми глазками и тоненькими усиками,  он  радушно  их
встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.
     За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека.
     Ничего примечательного в его облике  не  было,  но  цепкий  взгляд  она
оценила.
     Показалось, что они знают друг друга давно.
     - Эй, рыжая! - позвал он, когда они прощались. - В Ленинград поедешь  -
не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.
     Глаза его лукавили.
     - Нет проблем, - бросила через плечо Таня. И перед отъездом не забыла к
нему зайти, как обещала.
     Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.
     - Проходи, рыжая! - пробурчал он, насупившись. - Кофе? Конфетки?
     Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.
     - Когда едешь домом?
     - Сегодня. Ночью.
     - Харашо-о, - протянул он-- Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?
     - Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.
     - Это ты? - Он оглянулся и невзначай бросил через плечо:
     - Еврейка?
     - А что?
     - Похожа.
     Таня расхохоталась.
     - Чем?
     - Носом и рыжая.
     - Ты тоже носом не вышел. Теперь засмеялся он.
     - У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.
     - А ты не араб?
     - Ну так. Между-между.
     - Между евреями и арабами?
     Фахри опять рассмеялся:
     - Или то и то и чуть-чуть другое.
     - А чем занимаешься9 - кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.
     - История, - отрывисто произнес он. - Диссертация.
     - На каком году аспирантуры?
     - Уже пять лет последний параграф пишу.
     - Значит, есть другие дела, - догадалась Таня.
     - Ну пиво, бар, девочки.
     Легкое  прощупывание  собеседника  продолжалось  с  обеих   сторон   на
протяжение всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения  не  только
об истории палестинского народа, но и о политических  силах,  участвующих  в
становлении современного государства Израиль.
     У него был забавный  говорок,  чуть  сдавленный  гортанными  звуками  и
особым произношением гласных.  Ошибки  в  речи  встречались  редко,  путался
только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене  очередную
залетевшую в окно муху, он весело спросил:
     - Как правильно? Я убил мухам или мухов?
     - Муху, - выделяя каждый слог, сказала Таня.
     - Не правильно! Я их много убил. Значит - мухах!
     Веселость   и   непринужденность    сразу    располагали,    заставляли
симпатизировать этой крепкой бомбочке, похоже, довольно взрывоопасной.
     То же заметил и в Тане ее новый приятель, обозвав  "миной  замедленного
действия".
     - Ошибся! - поправила его Таня. - Я -  особый  вид  вооружения,  причем
вполне мгновенного реагирования. Хотя... -  Фахри  ждал  продолжения.  -  По
ситуации.
     - Еврейка! - радостно  утвердил  он.  Таня  отметила  остроту  мышления
Наблуса.
     Человек веселый, он сыпал шутками, иронизировать над собой не стеснялся
и казался лишенным комплексов.
     У открытой форточки, где сидел Фахри, вдруг, пезко  каркнув,  пролетела
ворона. Палестинец бросился со стула на пол и громко выматерился. Рассмеялся
сам над собой, взмахнул руками.
     - Израильский бомбардировщик! - и вернулся на стул.
     "Воевал", - мелькнуло у Тани...
     Расстались они совершенными друзьями, ничего четкого друг про друга  не
узнав, но понимая, что стоят друг друга. Это уж точно.

        "Х"

     А Питер, как обычно, окропил Таню мелкими, серыми, моросящими слезами.
     Любой  город  имеет  свою  историю,  развиваясь  как  живой   организм,
переживая периоды упадка и расцвета,  но  далеко  не  каждый  рождается  так
загадочно в одночасье и живет своими мистическими флюидами, распространяя их
на сознание и судьбы людей. Десять километров вправо, десять влево, -  и  ты
уже   дышишь   полной   грудью...   Город-склеп,   город-кладбище,   который
предпочитают называть музеем или памятником, встретил Таню хмурой  толпой  у
закрытого  метро,  и  она  согласилась  на  первое   предложение   частника,
выкликивавшего пассажиров. Цену он заломил несусветную и всю дорогу отчаянно
врал  про  разведенные  мосты,  нагло  кружил  по  переулкам  возле  Сенной,
отрабатывая   заработок    по-питерски,    как    экскурсовод-любитель    по
совместительству. Когда брехня вконец осточертела, она резко оборвала водилу
на полуслове:
     - Ладно, теперь вправо, сверни  под  арку,  мимо  Убежища  налево  -  и
свободен.
     Дома все было по-прежнему, - как никуда и не уезжала. Павел  еще  спал.
Тихой мышкой Таня разобралась с баулом и принялась  за  кухонное  хозяйство,
мурлыкая под нос полюбившийся мотивчик из "Травиаты". Застав мужа дома, она,
к  своему  удивлению  обрадовалась...  Павел  встал.  Она  прислушалась,  он
заспешил в ванную, засуетился: явно знал и чувствовал ее присутствие... Таня
встретила его, сидя за накрытым столом, и  светилась  при  этом  всем  своим
рыжим существом.
     Неделя безоблачного счастья. Никогда еще Таня не  была  так  ласкова  с
мужем.
     Ее неудержимо влекло дотронуться до него,  провести  рукой  по  плечам,
уткнуться головой в его грудь. Но что-то говорило: не весь Павел с  ней.  Он
не был бы самим собой, если бы оставил на произвол судьбы маленькую девочку,
нуждающуюся в нем куда больше, чем сама Таня.
     Феерическая неделя оборвалась звонком из Огонькова, и муж на всех парах
сорвался к Нюточке без каких-либо объяснений.  Таня  захотела  прибегнуть  к
древнему, как сам род человеческий,  способу  удержать  милого  возле  себя,
постыдно колдуя над его вещами. Не имея ни малейшего понятия о ворожбе,  она
вадила по наитию. Вшила свой тугой волос в подклад его пиджака.  Выискала  в
ванной его волосинку, долго вязала ее со своей, в конце концов запихала  под
порог. На старом клене возле дома завязала на несколько  узлов  его  галстук
приговаривая:
     "Чтоб не дневал, не ночевал без  Танечки,  не  ел,  не  пил  Павел  без
Танечки, не ходил, не захаживал без Танечки  своей..."  Памятуя,  что  можно
что-то и в пищу подмешать, натырила у Адочки трав,  определяя  их  нужность,
как собака, на нюх.
     Встретилась с Якубом, разжилась чарсом и ночью, укурившись, читала  при
свечах  заклинания  над  подаренным  Павлушей  камнем.  Мысли  Тани  бежали,
путались...
     Когда он вернулся, застал жену при свечах. Ее отрешенный вид  воспринял
как обиду и ринулся в бессмысленные оправдания:
     - Это же моя дочь, как ты не понимаешь?! Таня  сделала  слабую  попытку
его остановить:
     - Не надо. Я все знаю. Ничего не говори.
     - Не могу я без нее, да и она без меня не может.
     - Остановись. Я все понимаю, и знала это раньше тебя. То, что  сбудется
- позабудется. - Криво улыбнулась. - Лучше  отметим  поминки  по  совместной
жизни.
     На запив она налила ему своего пряного  свежезаваренного  зелья.  После
первой же стопки Павел запьянел. От неожиданной расслабухи следом  пропустил
другую.
     Повело и Таню, но не настолько, чтобы рухнуть вслед за ним  в  бредовое
забытье.
     Она вытянула цепочку с алмазом из лифчика и, раскачивая им над  Павлом,
позвала Сардиона - повелителя камня. Но только один образ открылся  ей:  как
отраженный в Зазеркалье,  лежал  бездыханный  и  распростертый  над  бездной
Павел, казалось, мертвый. Нет. Этого она не  хотела.  Уж  лучше  самой  уйти
туда, где не было ни вопросов, ни сомнений, ни печали, ни воздыханий. Там, в
алмазной решетке, в мерцающем свете хорошо было только ей. Таня  представила
себя золотистой змейкой, вползающей по решетке в глубины камня, обвила  тело
Павла, шепнула в чуть раскрытый его рот тонким  жалом:  "Уходи  назад".  Над
головой  кружила  птица,  отчаянно  билась  крылами,  ее  клекот  пугал,   а
стремительные виражи были опасны для змейки.
     - Не отдам! - шипела ей Таня.
     Пыталась спрятаться на груди Павла,  укрыться  от  неотвратимого  удара
птицы.
     Крепче сжимала кольцо вокруг мужниной шеи, и в то же время искала путь,
расщелину, куда можно уползти, чтобы Павел вздохнул и ожил. Резко  вернулось
ощущение реальности. И Таня уже все знала, примирившись с нею. Когда очнулся
Павел, она бросила ему через плечо:
     - Прощай, Большой Брат! - и заперлась в спальне,  воткнув  первую  иглу
промедола в девственную вену.
     Павел ушел, как и следовало ожидать, оставив  все  свои  пожитки.  Пока
заначки искусственной наркоты  не  закончились,  Таня  предавалась  странным
разрушительным оргиям, сжигая первый попавшийся след пребывания Павла в этом
доме. На вонь  паленого  тряпья  прибежала  перепуганная  соседка.  Таня  ее
высмеяла и предложила как-нибудь не постирать, а прокалить на конфорке носки
своего мужа. Соседка решила, что Таня  тронулась  умом,  правда,  в  милицию
звонить не стала из чувства женской солидарности, хоть и недовольно, но  все
же здоровалась в  подъезде  с  подозрительными  личностями,  зачастившими  в
квартиру напротив. Девки явно с улицы, мужики - пьянь, рвань, а то и  вообще
южане. Понесло, видать, рыжую прорву во все тяжкие. Ну а Тане и дела не было
до досужих сплетен, начихать с Адмиралтейского шпиля. Дни пробегали в пьяном
угаре: сон и явь кривлялись в наркотическом пространстве, большое  стало  до
смешного маленьким, то,  чего  раньше  не  замечала,  задвигалось,  ожило  в
колоссальной значимости. Каким-то совершенно новым показался Курт  Воннегут.
Да  что  там  "Колыбель  для   кошки",   занудный   Мелвилл   читался,   как
"Апас-сионата".
     Анджелка с Якубом практически  переселились  к  Тане  -  для  всеобщего
удобства.
     В поисках  развлечений  высвистывались  старые  знакомые,  среди  новых
мелькали забавные забулдыги, снятые прямо у  винной  лавки.  Якуб  полностью
взял на себя заботы о продуктах.  Подсуетился  и  к  прочим  радостям  бытия
приобрел видак. Одна и та же кассета проигрывалась многократно, если фильмов
было несколько, их просматривали залпом за  один  присест,  так  что  сюжеты
наслаивались один на другой:  Брюс  Ли  колотил  Шварценеггера,  Чак  Норрис
одиноким волком отстаивал Гонконг от диверсий Рокки-1  и  Рокки-2.  Все  эти
боевики до чертиков заморочили мозги, не говоря  про  ужастики  с  бродячими
трупами, после которых Анджелка кидалась с вилкой на Якуба:
     - Жареные мозги!
     Время летело, Таня выпала из его потока и почти  не  заметила,  как  на
смену осени пришла зима, в срок сменилась весною, а там и лето подошло.
     Анджелка теперь на заработки почти не выходила, у Тани же и в мыслях не
было устроиться куда-нибудь на работу. А зачем? Якуб зарабатывал прилично, а
по временам, когда на подруг находил стих заняться чем-нибудь полезным,  они
извлекали аптекарские весы и по