сь нелепым  и совершенно бессмысленным, что она собирается
уезжать.
     - Вы не успели приехать и уже уезжаете, -  сказал  я. - У вас  будет
время для  визита в Пелин. Вы не видели еще и половины  имения. Что подумают
слуги, арендаторы? Они почувствуют себя оскорбленными.
     - Неужели?
     - Кроме того, - сказал я, - из Плимута едет  рассыльный с растениями
и саженцами.  Вы  должны обсудить с  Тамлином,  что с  ними  делать.  А вещи
Эмброза? Их надо разобрать.
     - Я думала, вы сами сможете это сделать, - сказала она.
     - Но ведь мы могли бы вместе заняться ими!
     Я поднялся с кресла, потянулся и пнул Дона.
     - Просыпайся, - сказал я. - Хватит  сопеть, давно пора идти в конуру
к приятелям.
     Дон пошевелился и заворчал.
     - Ленивая бестия, - сказал я и взглянул на кузину Рейчел.
     Она  смотрела  на меня с  таким  странным выражением, будто сквозь меня
вглядывалась в кого-то другого.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Ничего,  - ответила она, -  право, ничего... Не  могли бы вы взять
свечу и проводить меня до моей комнаты?
     - Хорошо, - сказал я, - а потом отведу Дона.
     Свечи лежали на столике у двери. Она взяла одну из них, и я зажег ее. В
холле было темно, но на верхней площадке Сиком оставил свет.
     - Благодарю вас, - сказала она, - дальше я сама найду дорогу.
     На лестнице она помедлила. Ее лицо оставалось  в тени, в одной руке она
держала подсвечник, другой придерживала подол платья.
     - Вы все еще ненавидите меня? - спросила она.
     - Нет, - ответил я. - Я же сказал  вам, что это были не вы, а совсем
другая женщина.
     - Вы уверены, что другая?
     - Абсолютно уверен.
     - В таком случае, доброй ночи. И спите спокойно.
     Она повернулась, чтобы уйти, но я удержал ее за руку.
     - Подождите, - сказал я, - теперь моя очередь задать вопрос.
     - Какой вопрос, Филипп?
     - Вы все еще ревнуете ко мне, или это  тоже другой человек, а вовсе не
я?
     Она рассмеялась и дала мне руку:
     -  Противный мальчишка, такой избалованный и чопорный? Ах, он перестал
существовать вчера, как только вы вошли в будуар тетушки Фебы.
     Она вдруг наклонилась и поцеловала меня в щеку.
     - Вот  вам самый первый в жизни, - сказала она,  - и, если он вам не
нравится, можете сделать вид, что получили его не от меня, а от той, другой,
женщины.  -  Она стала  медленно  подниматься  по лестнице,  и пламя  свечи
отбрасывало на стену темную, загадочную тень.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
     По воскресеньям мы много  лет придерживались раз и навсегда заведенного
распорядка дня.  Завтракали позже обычного,  в  девять часов,  а в  четверть
одиннадцатого экипаж вез Эмброза и меня в церковь. Слуги следовали за нами в
линейке. По окончании службы они возвращались к обеду, который для них также
накрывали позже - в час пополудни. Сами мы обедали в четыре часа в обществе
викария  и миссис  Паско,  иногда одной или двух из их незамужних дочерей и,
как правило, моего крестного и Луизы. С тех пор как Эмброз уехал за границу,
я  не  пользовался экипажем  и  ездил в церковь верхом на Цыганке,  чем, по-
моему, давал повод для толков, хотя и не знаю почему.
     В  то воскресенье  в честь гостьи я  решил вернуться к старому обычаю и
распорядился  заложить экипаж. Кузина Рейчел,  которую Сиком предупредил  об
этом событии, принеся ей завтрак,  спустилась в холл с десятым ударом часов.
Я смотрел на нее,  и  мне  казалось,  что  после  вчерашнего вечера  я  могу
говорить  ей все,  что захочу. И меня  не  остановят ни страх, ни  обида, ни
обыкновенная учтивость.
     - Небольшое  предостережение, - сказал я, поздоровавшись. - В церкви
все  взгляды будут  устремлены  на  вас.  Даже лентяи,  которые под  разными
предлогами  остаются в постели,  сегодня не усидят дома. Они  будут стоять в
приделах и, чего доброго, на цыпочках.
     - Вы меня пугаете, - сказала она. - Лучше я не поеду.
     - И выкажете неуважение, - заметил я,  - которого не простят ни вам,
ни мне.
     Она серьезно посмотрела на меня:
     - Я не уверена, что знаю, как себя  вести. Я воспитана  в католической
вере.
     - Держите  это  при  себе,  - предупредил я. -  В этой  части  света
полагают, что папистам уготовано адское пламя. По крайней мере, так говорят.
Смотрите внимательно, что я буду делать. Я вас не подведу.
     К дому  подкатил экипаж.  Веллингтон, в вычищенной  шляпе  с  кокардой,
надулся от важности, как зобатый  голубь. Грум сидел от него по правую руку.
Сиком - в накрахмаленном галстуке, в воскресном сюртуке - стоял у главного
входа с не менее величественным видом. Такие события случаются раз в жизни.
     Я помог  кузине Рейчел  войти в экипаж и сел рядом.  На ней была темная
накидка, лицо скрывала вуаль, спадавшая со шляпки.
     - Люди захотят увидеть ваше лицо, - сказал я.
     - Что ж, им придется остаться при своем желании.
     -  Вы не понимаете,  -  сказал я. - В их  жизни не  случалось ничего
подобного. Вот  уже  почти тридцать  лет. Старики,  пожалуй, еще помнят  мою
тетушку и мою мать, но  на памяти тех,  кто помоложе, ни одна миссис Эшли не
приезжала  в церковь. Кроме того,  вы  должны  просветить их  невежество. Им
приятно, что вы приехали из заморских краев. Откуда  им знать, что итальянцы
не чернокожие!
     -  Прошу вас,  успокойтесь,  -  прошептала  она.  -  Судя  по  спине
Веллингтона, на козлах слышно все, что вы говорите.
     - Не успокоюсь, - настаивал я, - дело очень  серьезное. Я знаю,  как
быстро распространяются слухи. Вся округа усядется за воскресный обед, качая
головой и говоря, что миссис Эшли - негритянка.
     - Я  подниму вуаль в церкви, и ни минутой раньше, -  сказала  она. -
Когда опущусь на  колени.  Пусть  тогда  смотрят, если им так  хочется,  но,
право, им не следовало бы этого делать. Они должны смотреть в молитвенник.
     - Наше место отгорожено высокой скамьей с  занавесями,  - объяснил я.
-  Когда вы  опуститесь на  колени, вас  никто не  увидит.  Можете играть в
шарики, если хотите. Ребенком я так и делал.
     - Ваше детство! -  сказала она.  - Не говорите о нем. Я  знаю его во
всех  подробностях. Как Эмброз  рассчитал вашу няньку,  когда  вам было  три
года.  Как он  вынул  вас из юбочки и  засунул  в  штаны.  Каким  чудовищным
способом  он  обучил вас алфавиту. Меня ничуть не  удивляет, что в церкви вы
играли в шарики. Странно, что вы не вытворяли чего- нибудь похуже.
     - Однажды  натворил, - сказал я.  -  Принес в кармане белых мышей  и
пустил  их  бегать по  полу. Они вскарабкались по юбке  одной старой дамы  с
соседней скамьи. С ней случилась истерика, и ее пришлось вывести.
     - Эмброз вас за это не высек?
     - О нет! Он-то и выпустил мышей на пол.
     Кузина Рейчел показала на спину Веллингтона. Его плечи  напряглись, уши
покраснели.
     -  Сегодня вы будете  вести  себя прилично,  или я выйду из церкви, -
сказала она.
     - Тогда все решат, что у вас истерика,  - сказал я, -  и  крестный с
Луизой бросятся вам на помощь. О Господи...
     Я не закончил фразы и в ужасе хлопнул рукой по колену.
     - В чем дело?
     -  Я  только  сейчас  вспомнил,  что обещал  приехать  вчера  в  Пелин
повидаться  с  Луизой.  Совсем забыл об  этом. Она,  наверное, прождала меня
целый день.
     -  Не  слишком любезно с вашей стороны,  - сказала  кузина Рейчел. -
Надеюсь, она вас как следует отчитает.
     - Я во всем обвиню  вас, - сказал  я, -  и  это будет сущей правдой.
Скажу, что вы потребовали показать вам Бартонские земли.
     - Я бы не просила вас об этом, - заметила она,  - если бы знала, что
вам надо быть в другом месте. Почему вы мне ничего не сказали?
     - Потому что я совсем забыл.
     - На  месте Луизы, -  сказала  она, -  я  бы обиделась. Для  женщины
худшего объяснения не придумаешь.
     - Луиза не женщина, - сказал я. - Она моложе меня, и я знаю ее с тех
пор, когда она бегала в детской юбочке.
     - Это не оправдание. Как бы то ни было, у нее есть самолюбие.
     - Ничего  страшного,  она  скоро отойдет.  За  обедом мы будем  сидеть
рядом, и я скажу ей, как хорошо она расставила цветы.
     - Какие цветы?
     - Цветы  в доме. Цветы  в вашем  будуаре,  в  спальне. Она  специально
приезжала расставить их.
     - Как трогательно.
     - Она полагала, что Сиком не справится с этим.
     - Я ее понимаю. Она проявила тонкость чувств и  большой вкус. Особенно
мне понравилась ваза на камине в будуаре и осенние крокусы у окна.
     - А разве на камине была ваза? - спросил я.  - И у  окна  тоже? Я не
заметил  ни  ту,  ни другую. Но я все  равно  похвалю  ее.  Надеюсь, она  не
попросит описать их.
     Я  взглянул  на  кузину  Рейчел,  рассмеялся и  увидел,  что  ее  глаза
улыбаются мне сквозь вуаль. Но она покачала головой.
     Мы спустились по крутому  склону холма, свернули на дорогу и,  въехав в
деревню, приближались к  церкви. Как  я  и  думал, у ограды стояло  довольно
много  народу.  Я знал большинство собравшихся, но там были и те, кто пришел
только  из любопытства. Когда экипаж остановился у ворот и  мы вышли,  среди
прихожан началась небольшая давка. Я снял шляпу и подал кузине Рейчел  руку.
Мне не раз доводилось видеть, как  крестный  подает  руку Луизе. Мы пошли по
дорожке к паперти.  Все  взгляды были устремлены на нас. До  самой последней
минуты я ожидал, что в столь непривычной роли буду чувствовать себя дураком,
но  вышло  совсем наоборот.  Я  испытывал уверенность, гордость  и  какое-то
непонятное удовольствие. Я пристально смотрел прямо перед собой, не глядя ни
вправо, ни  влево, и  при нашем приближении мужчины снимали шляпы, а женщины
приседали в реверансе. Я не помнил, чтобы они хоть раз так же приветствовали
меня, когда я приезжал один. В конце концов, для них это было целое событие.
     Когда мы входили в церковь, звонили колокола, и все, кто уже  сидел  на
своих  местах,  оборачивались  посмотреть  на нас.  Скрипели сапоги  мужчин,
шуршали юбки женщин. Направляясь через придел к нашему месту, мы прошли мимо
скамьи Кендаллов.  Краешком  глаза  я  взглянул  на  крестного: он  сидел  с
задумчивым лицом,  нахмурив густые  брови.  Его, несомненно, занимал вопрос,
как я  вел себя последние  двое  суток. Хорошее воспитание не позволяло  ему
смотреть ни на  меня, ни  на  мою спутницу.  Луиза  сидела  рядом  с  отцом,
чопорная,  прямая как  струна.  По ее надменному виду я  понял, что все-таки
оскорбил ее.  Но  когда  я отступил  на шаг, чтобы  пропустить кузину Рейчел
вперед,  любопытство  взяло  свое. Луиза  подняла глаза  и уставилась на мою
гостью,  затем  поймала   мой  взгляд  и  вопросительно  вскинула  брови.  Я
притворился, будто ничего  не  заметил, и  закрыл за собой дверцу. Прихожане
склонились  в молитве. Непривычно было  ощущать  рядом присутствие  женщины.
Память перенесла меня в детство, в  те  дни, когда Эмброз стал брать  меня в
церковь и  мне приходилось стоять  на  табурете  и  смотреть  поверх  спинки
передней  скамьи. Следуя примеру Эмброза,  я  держал в  руках молитвенник -
часто вверх ногами - и, когда наступало время произносить слова ответствия,
как эхо, повторял его бормотание, нисколько не задумываясь над смыслом. Став
повыше ростом,  я всегда отдергивал  занавеси  и разглядывал  собравшихся  в
церкви, наблюдал за пастором и мальчиками- хористами, а еще  позже, приезжая
из  Харроу  на  каникулы,  поглядывал  на  Эмброза, который,  если проповедь
затягивалась, дремал, скрестив руки на груди. Теперь, когда я вступил в пору
зрелости, церковь стала для меня местом  размышлений. Но - и я с сожалением
признаюсь в этом  - размышлений не над моими слабостями  и  недостатками, а
над планами на ближайшую неделю, над  тем,  что надо  сделать на полях или в
лесу,  что надо сказать племяннику Сикома, какие распоряжения я забыл отдать
Тамлину. Я сидел на нашей скамье в полном  одиночестве, замкнувшись в  себе;
ничто не нарушало течения моих мыслей, никто не претендовал на мое внимание.
Я  пел  псалмы,  произносил  ответствия,  следуя  давней  привычке. Но в  то
воскресенье все было иначе. Я постоянно ощущал близость  кузины  Рейчел.  Не
могло  быть и  речи, будто  она  не знает,  что  и  как  ей следует  делать.
Казалось, она всю жизнь по воскресеньям посещала  англиканскую церковь.  Она
сидела,  не  сводя с  викария серьезного  взгляда,  и,  когда  пришло  время
преклонить колени, я заметил, что она действительно опустилась на колени,  а
не просто сделала вид, оставаясь сидеть, как  мы с Эмброзом. Она  не шуршала
платьем, не вертела головой, не  глазела по  сторонам, как миссис Паско и ее
дочери - их скамья находилась в боковом приделе, и пастор не мог их видеть.
Когда мы запели  гимн, она откинула вуаль, и я видел, как шевелятся ее губы,
хоть  и не слышал голоса. Мы сели,  чтобы выслушать  проповедь, и  она снова
опустила вуаль.
     Я принялся размышлять  о том, какая женщина последней сидела на  местах
семейства  Эшли. Может быть, тетушка Феба, которая и здесь  вздыхала о своем
викарии,  или жена дяди Филиппа, отца  Эмброза, которую  я никогда не видел?
Возможно, здесь сидел и мой отец, прежде чем отправился воевать с французами
и  погиб, и моя молодая,  болезненная мать, пережившая отца, как рассказывал
Эмброз,  всего на пять  месяцев.  Я  никогда не думал о  них, не  ощущал  их
отсутствия - Эмброз заменил мне обоих. Но теперь, глядя на кузину Реичел, я
вдруг подумал о матери. Преклоняла ли она рядом с моим отцом колени,  сидела
ли  во  время проповеди, устало  откинувшись на спинку скамьи и сложив руки?
Спешила ли после службы домой, чтобы поскорее войти в детскую и  вынуть меня
из колыбели? Монотонный голос мистера  Паско гудел  под сводами церкви,  а я
пытался  представить  себе  свои детские ощущения  в те  минуты, когда  мать
держала меня на  руках. Гладила ли  она  меня  по  голове, целовала в щеку и
затем снова укладывала в колыбель? Мне вдруг стало жаль,  что я не помню ее.
Почему память ребенка не может  заглянуть  глубже некоего  предела? Я помнил
себя маленьким мальчиком, который  ковыляет за  Эмброзом и,  истошно  крича,
просит подождать его. И ничего из  того, что было  раньше.  Совсем ничего...
 Голос викария поднял меня на ноги. Из
его проповеди я  не услышал ни  слова. Но и  планов  на  ближайшую неделю не
строил. Все это время я просидел, погруженный в неясные мечты, не сводя глаз
с кузины Рейчел.
     Я протянул руку за шляпой и коснулся ее руки.
     - Вы  отлично справились,  - шепнул я, - но настоящее  испытание для
вас впереди.
     -  Благодарю,  - так  же шепотом ответила она, - ваше испытание тоже
впереди. Вам предстоит искупить вину за нарушенное обещание.
     Когда  мы вышли из  церкви на солнце,  нас  поджидала  небольшая  толпа
арендаторов, знакомых  и  друзей;  среди них -  миссис Паско с  дочерьми  и
крестный  с Луизой. Один за  другим они подходили представиться. Совсем  как
при  дворе. Кузина Рейчел откинула вуаль, и я  подумал, что, как  только  мы
останемся наедине, непременно подразню ее этим.
     Пока мы  шли по дорожке к  экипажам,  она обратилась ко  мне  при всех,
чтобы я не имел возможности возразить:
     - Филипп, может быть, вы проводите мисс Кендалл к своему экипажу,  а я
поеду с мистером Кендаллом?
     По ее тону я сразу понял, что она сделала это намеренно.
     - О да, разумеется, если вам так угодно, - ответил я.
     - По-моему, прекрасное сочетание,  - улыбаясь, сказала она крестному,
который, в свою очередь, поклонился и предложил ей руку.
     Они дружно свернули  к  экипажу  Кендаллов,  и  мне  ничего другого  не
оставалось, как вместе с Луизой сесть в свой экипаж, стоявший ближе.
     Я чувствовал себя  школьником, которого  отшлепали. Веллингтон взмахнул
хлыстом, и лошади тронули.
     - Послушай, Луиза, извини меня, - сразу начал я. - Так ух вышло, что
вчера я  весь  день не  мог  отлучиться. Кузина  Реичел  пожелала  осмотреть
Бартонские акры,  и мне  пришлось  сопровождать  ее.  Сообщить  тебе не было
времени, иначе я послал бы мальчика с запиской.
     - Ах, не извиняйся,  - сказала Луиза. - Я прождала часа  два, но это
не важно. К счастью, погода  была  хорошая, и я  за это время  набрала целую
корзину черной смородины.
     - Вышло крайне неловко, - сказал я. - Мне действительно очень жаль.
     -  Я  догадалась,  что  тебя  задержало  нечто  в  этом  роде.  Ничего
серьезного  не  произошло,  и слава Богу. Я ведь знаю твое  отношение  к  ее
визиту и не на шутку боялась, не натворил ли ты чего-нибудь ужасного, не дай
Бог затеял  ссору, и мы вдруг увидим твою гостью у своих дверей. Ну, так что
же  произошло?  Неужели тебе  пока удалось  избежать столкновения? Расскажи,
расскажи мне обо всем.
     Я надвинул шляпу на глаза и скрестил руки на груди:
     - Обо всем? Что значит - обо всем?
     - Ну, все... Что ты ей сказал, как  она это приняла. Пришла в ужас или
сделала вид, будто ни в чем не виновата?
     Луиза говорила тихо, и Веллингтон  не мог ее слышать. Но я тем не менее
почувствовал  раздражение, и  настроение у  меня  окончательно  испортилось.
Нашла время для таких разговоров! Да и кто дал ей право допрашивать меня?!
     - Нам некогда особенно было разговаривать, - ответил  я.  - В первый
вечер она очень устала и рано легла спать. Весь  вчерашний  день занял обход
имения. Утром - сад, днем - Бартонские акры.
     - Значит, серьезного разговора у вас так и не было?
     -  Все зависит от того,  что  ты считаешь серьезным разговором. Я знаю
одно: она  совсем не та, за кого я ее  принимал. Да ты и сама видела и могла
догадаться.
     Луиза молчала. Она  не откинулась, как я, на спинку сиденья, а спрятала
руки в муфту и сидела, словно аршин проглотив.
     - Она очень красивая, - наконец сказала она.
     Я снял  ноги с противоположной скамьи, повернул  голову  и уставился на
нее.
     -  Красивая?  - изумленно переспросил  я. -  Луиза,  дорогая, да ты,
верно, с ума сошла!
     - Ах нет... Вовсе нет, - возразила она. -  Спроси  отца, спроси кого
угодно. Ты не заметил, как все глазели на нее, когда она подняла вуаль? Если
нет, то только потому, что ничего не понимаешь в женщинах.
     - В жизни  не слышал подобного вздора, - сказал я. - Возможно, у нее
красивые  глаза,  но  в остальном она совершенно  заурядная. Самая заурядная
особа,  какую  я когда-либо  встречал.  Еще бы, я могу сказать  ей  все, что
захочу, могу говорить  обо  всем. При ней  мне не  надо  напускать  на  себя
какие-то  особые  манеры; в целом свете нет ничего легче,  как просто сидеть
напротив нее и курить трубку.
     - Кажется, ты сказал, что у тебя не было времени поговорить с ней?
     - Не  придирайся к словам. Разумеется, мы разговаривали за  обедом и в
поле. Я хотел сказать, что это было нетрудно.
     - Вероятно.
     -  А  что до  красоты,  надо  будет  сказать  ей. То-то она посмеется!
Естественно, люди глазели на нее. Глазели, потому что она - миссис Эшли.
     -  И  поэтому тоже. Но не только. Как  бы то ни было, заурядна она или
нет,  на  тебя она, похоже,  произвела  большое  впечатление.  Конечно,  она
среднего возраста. Я дала бы ей лет тридцать пять, а ты? Или ты думаешь, что
ей меньше?
     - Не имею ни малейшего понятия,  Луиза, и не  хочу иметь. Возраст меня
не интересует. По мне, хоть девяносто девять.
     - Не будь смешным. В девяносто девять у женщин  не бывает таких глаз и
такого цвета  лица. Она умеет одеваться.  Ее платье прекрасно  сшито,  да  и
накидка тоже. Траур не выглядит на ней унылым.
     -  Боже мой, Луиза, можно  подумать, ты -  миссис  Паско. Никогда  не
слышал от тебя такой чисто женской болтовни.
     - А я от тебя  - таких  восторженных речей. Так что услуга за услугу.
Какая  перемена,  и  всего  за  сорок восемь  часов!  Впрочем, один  человек
вздохнет с облегчением  - это мой  отец.  После  вашей последней встречи он
опасался кровопролития, и ничего удивительного...
     Слава Богу, начался крутой подъем, и я, как всегда на этом месте, вышел