торые наверняка встревожили бы крестного, доведись ему их  увидеть, но  не
меня,  охваченного  лихорадкой  поиска. На меня  они не  произвели  никакого
впечатления.  Я  решил  снова  осмотреть ящичек, в котором  лежал  конверт с
семенами. На сей раз он не был заперт. Я потянул за ручку - пусто.  Конверт
исчез. Моя tisana могла  бы послужить дополнительным доказательством, но она
была  вылита.  Я   продолжал  открывать  ящики.  Луиза,  нахмурив  брови  от
беспокойства, стояла рядом со мной.
     - Тебе следовало подождать, - сказала  она, - подождать  отца, он бы
принял  меры, предусмотренные  законом. То, чем  ты занимаешься,  напоминает
обыкновенное воровство.
     -  Когда  речь идет  о  жизни  и  смерти, - сказал я,  -  не до мер,
предусмотренных законом. Взгляни, что это?
     Я  протянул ей  длинный лист бумаги,  исписанный  какими-то названиями.
Некоторые  из  них  были  на  английском,  некоторые  -  на  итальянском  и
латинском.
     -  Я не  уверена,  -  ответила Луиза,  - но  думаю,  что  это список
растений и трав. Почерк неразборчив.
     Пока я обшаривал ящики, она задумчиво рассматривала бумагу.
     -  Да, - сказала  она,  - должно быть,  это ее травы  и снадобья. Но
второй лист на английском; похоже  на заметки по разведению растений;  здесь
названы десятки пород.
     - Найди ракитник, - сказал я.
     Она вдруг все  поняла,  наши взгляды встретились.  Через  мгновение она
вновь опустила глаза на бумагу, которую держала в руках.
     - Да, есть. Но это ничего не даст тебе.
     Я выхватил  лист из  ее рук и  прочел место, на  которое  она  показала
пальцем.
     .
     Внизу указывался источниковедении: . Отпечатано
для Джона Стокдейла и Компании Т. Бауслеем; Болт-Корт, Флит-стрит, 1812.
     - Здесь нет ни слова про яд, - сказала Луиза.
     Я продолжал обыскивать  бюро. Я нашел письмо  из банка и, узнав  почерк
мистера Куча, небрежно развернул его.

     .

     Я вложил  письмо в  конверт, чувствуя,  что внезапная  боль сжимает мне
сердце.  Как ни велико влияние Райнальди,  но этот последний поступок  - ее
чувства, ее порыв.
     Кроме письма от мистера  Куча, в бюро  не было  ничего существенного. Я
внимательно  обыскал каждый ящик, обшарил все отделения для писем.  Либо она
уничтожила  письмо, либо носила его при  себе. Озадаченный и расстроенный, я
снова повернулся к Луизе.
     - Его здесь нет, - сказал я.
     - Ты смотрел в бюваре? - с некоторым сомнением спросила она.
     Я,  как  дурак, положил бювар на стул,  полагая,  что  тайное письмо не
может быть спрятано на самом видном месте.  Я взял бювар в  руки, раскрыл, и
из  листов  чистой  бумаги выпал конверт  из Плимута. Письмо все еще  лежало
внутри. Я вынул его и передал Луизе.
     - Вот оно, - сказал я, - посмотри, можешь ли ты расшифровать его.
     Она взглянула на бумагу и вернула ее мне.
     - Оно не на итальянском, - сказала она. - Читай сам.
     Я прочел письмо.  В  нем было  всего несколько строчек. Как я и ожидал,
Райнальди обошелся без формальностей, но не так, как мне это представлялось.
Он писал в одиннадцать вечера, письмо было без начала.

      вилла и слуги  будут  готовы к Вашему прибытию.
Не тяните слишком долго. Я  никогда  особенно не  доверял ни порывам  Вашего
сердца, ни Вашим чувствам. В конце концов, если Вам так  трудно расстаться с
этим мальчиком, привезите  его с собой. Однако советую Вам послушаться моего
предупреждения. Берегите себя и верьте вашему другу.
     Райнальди>.

     Я дважды прочел письмо. Затем отдал Луизе.
     - Ты нашел доказательство, которое искал? - спросила она.
     - Нет, - ответил я.
     Чего-то явно недоставало. Какого-нибудь постскриптума на клочке бумаги,
который она положила между другими листами. Я  поискал еще раз, но не  нашел
ничего,  кроме тонкого бумажного пакета. Я схватил его и сорвал обертку.  На
сей раз это было не письмо, не список трав или растений. Это был карандашный
портрет  Эмброза.  Подпись в углу была  неразборчива, но я предположил,  что
рисовал кто-то  из его итальянских  друзей, поскольку под инициалами  автора
было выведено:  , а еще ниже - дата: июнь года смерти Эмброза. Я
во все глаза смотрел на рисунок, отдавая себе отчет  в том,  что передо мной
последнее  изображение Эмброза. За  то время, что его не было дома, он очень
постарел. Вокруг рта и  в уголках глаз  лежали морщины.  Сами глаза смотрели
затравленно, словно у его плеча стояла чья-то тень и  он боялся  оглянуться.
На лице было выражение потерянности  и одиночества. Казалось,  он  знает про
уготованное ему несчастье. Глаза  просили любви, но в то  же  время молили о
жалости.  Под  рисунком  рукой  самого Эмброза была выведена  какая-то фраза
по-итальянски.  .  Я
протянул рисунок Луизе.
     - И больше ничего, - сказал я. - Что это значит?
     Она прочла надпись вслух и ненадолго задумалась.
     - ,  -  медленно  проговорила  она  и
вернула  мне  рисунок вместе с письмом Райнальди.  - Она  не показывала его
тебе раньше? - спросила она.
     - Нет, - ответил я.
     Мы молча смотрели друг на друга. Вскоре Луиза заговорила:
     - Как по-твоему,  могли  мы  составить  о ней  неправильное  мнение? Я
говорю про ад. Ты же сам видишь, что доказательства нет.
     Я положил рисунок и письмо в бюро.
     - Если  нет  доказательств, -  сказала  Луиза, -  ты не имеешь права
выносить ей приговор. Возможно, она  невиновна.  Возможно, виновна.  Ты не в
силах что-либо предпринять. Если она невиновна, а ты обвинишь ее, то никогда
себе  этого не простишь. Тогда  ты сам окажешься  виновным, а вовсе не  она.
Уйдем из этой  комнаты и спустимся  в  гостиную. Я жалею, что  мы трогали ее
вещи.
     Я стоял у открытого окна будуара, вглядываясь в дальний конец лужайки.
     - Ты увидел ее? - спросила Луиза.
     -  Нет,  - сказал я,  - она ушла почти полчаса назад и до сих пор не
вернулась.
     Луиза пересекла  комнату и  встала  радом со  мной. Она заглянула мне в
лицо.
     - Почему у тебя такой странный голос? - спросила она. - Почему ты не
сводишь  глаз  с лестницы, которая ведет к дорожке с террасами? Что-  нибудь
случилось?
     Я слегка оттолкнул ее и пошел к двери.
     -  Ты знаешь колокольную веревку на площадке под башней? - спросил я.
-  Ту,  которой пользуются в полдень, чтобы созвать слуг на  обед? А теперь
ступай и дерни ее изо всех сил.
     Луиза в замешательстве взглянула на меня.
     - Зачем? - спросила она.
     - Потому что сегодня воскресенье, - сказал я, -  и в доме либо спят,
либо вообще никого нет, а мне может понадобиться помощь.
     - Помощь? - повторила Луиза.
     - Да, - сказал я. - Возможно, случилось несчастье... с Рейчел...
     Луиза  пристально  посмотрела  на  меня.  Ее  глаза,  серые, искренние,
изучали мое лицо.
     - Что ты наделал? - спросила  она, и  ее предчувствия превратились  в
уверенность.
     Я повернулся и вышел из комнаты.
     Я бросился вниз по лестнице, пробежал через лужайку и взлетел на тропу,
ведущую к дорожке с террасами. Рейчел нигде не было.
     Над  нижним  садом, радом с грудой камней,  извести и  штабелем бревен,
стояли две  собаки.  Одна, та, что  помоложе,  пошла  мне навстречу.  Вторая
осталась на месте, около  кучи извести. На песке, на строительном растворе я
увидел ее следы, увидел раскрытый зонтик, опрокинутый на одну сторону. Вдруг
со стороны дома донесся удар колокола. Удар следовал за ударом. День был тих
и безветрен, колокольный звон летел  через поля, спускался к  морю, и  люди,
удившие в бухте рыбу, наверное, услышали его.
     Я подошел к краю стены над  нижним садом и увидел то место, где рабочие
начали строить мост.  Часть моста еще висела  над обрывом, напоминая жуткую,
фантастическую винтовую лестницу. Остальное обрушилось в бездну.
     Я спустился туда, где среди камней и досок лежала она. Я взял в руки ее
ладони. Они были холодными.
     - Рейчел, - позвал я, и еще раз: - Рейчел...
     Наверху залаяли собаки, еще громче ударил  колокол. Она открыла глаза и
посмотрела  на меня.  С  болью. Потом с замешательством, и  наконец, как мне
показалось, она узнала меня. Но и тогда я ошибся. Она назвала меня Эмброзом.
Я не выпускал ее ладони, пока она не умерла.

     В старину  преступников вешали на перепутье Четырех Дорог. Но это  было
давно.