вольна, что чуть не плачу.
     Я поздоровался с крестным:
     - Добрый вечер, сэр, и счастливого Рождества. Как вы нашли Эксетер?
     - Слишком холодным, - отрывисто проговорил он, - холодным и мрачным.
     В  манерах крестного появилась непривычная резкость.  Он стоял, заложив
одну руку за  спину, другой пощипывая усы. Наверное, подумал я, он недоволен
тем, как прошел  вечер. Не слишком ли вольно, на его взгляд, лился сидр?  Но
вот я увидел, что  он уставился  на  Рейчел. Его глаза  впились  в жемчужное
колье.  Заметив, что  я  смотрю  на него,  он  отвернулся. На  миг  я  вновь
почувствовал себя учеником четвертого класса Харроу, которого учитель поймал
на  том, что он прячет  шпаргалку в  латинской книге. Я пожал  плечами. Я -
Филипп  Эшли,  мне  двадцать  четыре  года. Никто  на свете  не  имеет права
диктовать мне, кому делать рождественские подарки, а кому нет. Интересно, не
отпустила ли миссис Паско  какое-нибудь  желчное  замечание? Хотя, возможно,
хорошие манеры удержали ее.  Так или иначе, она не  могла  узнать это колье.
Моя  мать  умерла до того,  как  мистер  Паско получил  здесь  приход. Луиза
заметила колье раньше.  Теперь  это  было  ясно.  Я видел,  как она  в явном
замешательстве время от времени поднимает свои голубые глаза на Рейчел и тут
же опускает их.
     Тяжело ступая,  люди  возвращались  в  комнату. Смеясь, перешептываясь,
тесня друг друга,  они подошли  к елке, перед которой Рейчел и  я уже заняли
свои места. Я склонился над подарками и, читая вслух имена, передавал пакеты
Рейчел. Один за  другим гости подходили  за ними. Рейчел  стояла перед елкой
раскрасневшаяся,  радостная, улыбающаяся.  Но  я не мог смотреть на нее, мне
приходилось выкликать имена. 
     На то, чтобы раздать  подарки  и каждому сказать  несколько слов, у нас
ушло  около получаса. Когда с этим было покончено и последний подарок принят
с реверансом, наступила неожиданная тишина. Люди, собравшись  вместе, стояли
у стены и ждали моих слов.
     - Счастливого Рождества вам всем и каждому, - сказал я.
     В ответ все в один голос прокричали:  -  после чего Билли Роу, который по случаю праздника прилепил
ко лбу свой  единственный клок  волос, спустив его до  самых  бровей,  запел
высоким, пронзительным голосом:

     -  Воскликнем  же громко  тройное    В честь  пары, что всем нам
желает добра!

     От здравицы,  громким  эхом прокатившейся под потолком длинной комнаты,
пол  затрясся,  и мы все  едва  не обрушились на  стоящие внизу  экипажи.  Я
взглянул  на Рейчел.  В  ее глазах блестели  слезы.  Я покачал  головой. Она
улыбнулась,  смахнула  их  и  подала мне  руку.  Я заметил,  что крестный  с
застывшим  лицом  смотрит на  нас, и  -  совершенно  непростительно  с моей
стороны - подумал о  дерзком ответе на молчаливый укор, которому  школьники
испокон века учат друг друга: .  Уместнее
всего было  бы  взорваться, но  я только улыбнулся и,  продев  руку Рейчел в
свою, повел ее в дом.
     Кто-то, скорее всего молодой Джон, поскольку Сиком передвигал ноги, как
под ритуальный барабан, перед раздачей подарков сбегал в гостиную и поставил
на  стол  печенье и  вино. Но  мы слишком  плотно  заправились; то  и другое
осталось нетронутым, хотя я  заметил,  как  помощник викария сжевал  сдобную
булочку.  Вероятно, в  тот  вечер он  ел  за четверых. Вдруг  миссис  Паско,
которая  -  да  простит  мне  Господь!  - явилась в  этот мир, чтобы своим
болтливым языком разрушить его гармонию, повернулась к Рейчел и проговорила:
     -  Извините  меня, миссис Эшли,  но  я непременно должна  высказаться.
Какое на вас красивое жемчужное колье! Я весь вечер не сводила с него глаз.
     Рейчел улыбнулась и прикоснулась к колье пальцами.
     - Да, - сказала она. - Оно великолепно.
     - Еще бы не великолепно, - сухо заметил крестный, - оно стоит целого
состояния.
     Кажется,  только  Рейчел  и я  обратили  внимание  на  его тон.  Она  в
недоумении взглянула на крестного, затем на меня  и уже  собиралась  что- то
сказать, но я выступил вперед.
     - По-моему, экипажи поданы, - сказал я.
     Я подошел к двери гостиной  и  остановился.  Даже миссис Паско,  обычно
глухая  к намекам на  то,  что пора откланяться, поняла,  что  для нее вечер
подошел к концу.
     - Пойдемте,  девочки, - сказала она, -  вы,  должно  быть, устали, а
впереди у нас  трудный день. В  Рождество, миссис Эшли,  семья священника не
знает ни минуты покоя.
     Я проводил  семейство Паско до  дверей.  К счастью, я не ошибся  -  их
экипаж стоял у подъезда.  Помощника  викария они забрали с  собой, и он, как
птенец,  съежился  на сиденье между  двумя  полностью  оперившимися дочерьми
своего  патрона. Когда  они  укатили, к  дому  подъехал  экипаж Кендаллов. Я
возвратился в гостиную и застал в ней только крестного.
     - А где остальные? - спросил я.
     - Луиза и миссис Эшли поднялись наверх,  - сказал он. - Они вернутся
через минуту-другую. Я рад, что могу поговорить с тобой наедине, Филипп.
     Я подошел к камину и остановился, заложив руки за спину.
     - Да? - сказал я. - О чем же?
     Крестный медлил с ответом. Его явно что-то беспокоило.
     - У  меня  не было  возможности повидаться  с тобой  перед отъездом  в
Эксетер, - сказал он, - иначе я завел бы этот разговор раньше. Дело в том,
Филипп,  что я получил из  банка  сообщение, которое  расцениваю  как весьма
тревожное.
     Разумеется, колье, подумал я. Ну что  ж, в конце концов, это мое личное
дело.
     - Полагаю, от мистера Куча? - спросил я.
     -  Да, -  ответил  крестный. - Он уведомил меня,  каковой шаг с  его
стороны вполне оправдан и правомерен, о том, что  миссис Эшли сняла со счета
сумму, на несколько сотен фунтов  превышающую  выделенное  ей ежеквартальное
содержание.
     Я похолодел и уставился на крестного, но замешательство быстро  прошло,
и мое лицо залилось краской.
     - Ax! - вырвалось у меня.
     - Я этого не понимаю, -  продолжал  он, меря шагами  гостиную.  - Ее
расходы здесь весьма ограниченны. Она живет в качестве твоей гостьи и если в
чем и нуждается, то  отнюдь  не во многом. Единственное  объяснение, которое
приходит мне на ум, - это то, что она отсылает деньги за границу.
     Я  по-прежнему  стоял  у камина, и  сердце бешено колотилось  у  меня в
груди.
     - Она очень щедра, - сказал я.  - Сегодня вечером вы,  наверное, это
заметили. Всем по подарку. Здесь не уложишься в несколько шиллингов.
     -  На несколько  сотен  фунтов можно купить в десятки раз  больше,  -
возразил  крестный. -  Я  не ставлю под  сомнение  ее щедрость,  но  одними
подарками превышение кредита нельзя объяснить.
     - Она взяла на себя расходы по дому, - сказал я. - Купила драпировки
для голубой спальни. Все это необходимо принимать во внимание.
     - Возможно. Но тем не менее факт остается фактом: она сняла со счета в
два, а то и в три раза больше той суммы, которую мы договорились выплачивать
ей каждые три месяца. Что мы решим на будущее?
     -  Удвоим, утроим сумму, которую она получает сейчас, - сказал  я. -
Видимо, мы определили ей недостаточно.
     - Но это абсурд! - воскликнул крестный. -  Ни одна  женщина, живущая
так,  как она живет здесь, не стала бы тратить такие деньги. Светской даме в
Лондоне и той было бы трудно растранжирить так много.
     - Может быть, есть долги,  о которых мы ничего не знаем,  - сказал я.
- Может быть, кредиторы во Флоренции требуют от нее денег. Я хочу, чтобы вы
увеличили содержание и покрыли превышение кредита.
     Крестный  остановился  передо  мной,  поджав  губы.  Я  хотел  поскорее
покончить с этим делом. Мой слух уловил звук шагов на лестнице.
     - Еще  одно, -  сказал  крестный, -  Филипп. Ты не  имел права брать
колье из  банка.  Ведь  ты  понимаешь, не  так  ли, что оно  является частью
коллекции, частью недвижимости, и ты не имеешь права изымать его.
     -  Оно   мое,  -  сказал   я,   -  и  я  могу   распоряжаться  своей
собственностью, как мне будет угодно.
     -  Собственность  пока не твоя, - возразил  он. -  Твоей  она станет
через три месяца.
     - Что из  того? -  Я махнул  рукой. -  Три месяца пройдут  быстро. С
колье ничего не случится, если оно будет у Рейчел.
     Крестный поднял на меня глаза.
     - Не уверен, - сказал он.
     Скрытый смысл его слов привел меня в ярость.
     -  Боже  мой! - воскликнул я. - На что вы намекаете?! На то, что она
возьмет и продаст его?
     Крестный молча пощипывал усы.
     -  В Эксетере, - наконец сказал он, - я кое-что узнал о твоей кузине
Рейчел.
     - Что вы имеете в виду, черт возьми? - спросил я.
     Он перевел взгляд на дверь, затем снова на меня.
     - Я случайно встретил  старых друзей, ты этих  людей не знаешь -  они
заядлые  путешественники и  несколько зим  провели  в Италии  и  во Франции.
Кажется,  они  встречались  с  твоей кузиной,  когда  она  была  замужем  за
Сангаллетти.
     - Ну и что же?
     - Оба пользовались дурной славой  за безудержное мотовство и беспутный
образ жизни. Дуэль, на которой убили Сангаллетти, произошла  из-за нее.  Мои
друзья  сказали,  что были  в ужасе, узнав о  женитьбе  Эмброза  на  графине
Сангаллетти. Они предрекали, что за  несколько  месяцев она спустит  все его
состояние.  К счастью, этого  не  случилось. Эмброз умер раньше, чем  ей это
удалось. Мне очень жаль, Филипп, но такая новость крайне встревожила меня.
     И он опять стал ходить взад и вперед по комнате.
     -  Никак не  думал, что  вы  опуститесь  до  россказней  каких-то  там
путешественников, - сказал я ему. - Да кто они такие?  Как смеют повторять
злобные  сплетни десятилетней давности?  Они бы  не  осмелились повторить их
перед кузиной Рейчел.
     -  Сейчас  важно  не это, - ответил  крестный. - Сейчас меня заботят
жемчуга. Извини, но, как твой опекун, каковым и останусь  еще три месяца,  я
требую,  чтобы  ты попросил ее вернуть  колье.  Я верну  его в банк к другим
драгоценностям.
     Пришел мой черед мерить шагами гостиную.
     - Вернуть  колье? -  спросил я.  - Но как, как я могу  просить ее об
этом?  Сегодня  вечером  я подарил  колье ей на  Рождество. Все что  угодно,
только не это.
     - В таком случае я должен сделать это за тебя, - сказал он.
     Я  вдруг  почувствовал,  что  мне  ненавистны  его застывшее  лицо, его
упрямая поза, его бесчувственность.
     - Будь я проклят, если позволю вам! - сказал я.
     В душе я  пожелал крестному очутиться за тысячу  миль от меня, пожалел,
что он не умер.
     - Послушай, Филипп, - сказал  крестный, - ты слишком молод,  слишком
впечатлителен; я  понимаю, тебе  хотелось что-нибудь подарить своей кузине в
знак уважения. Но фамильные драгоценности - нечто большее.
     - Она имеет на них  все права,  -  возразил я. -  Если кто-нибудь  и
имеет право носить наши фамильные драгоценности, то, видит Бог, это она.
     - Да,  если  бы Эмброз был жив, - сказал  крестный, - но не  теперь.
Драгоценности хранятся для твоей будущей жены, Филипп, и, когда ты женишься,
перейдут к ней. Кроме того, это колье не просто драгоценность. Когда мужчина
из семейства Эшли женится, он позволяет своей  невесте в день свадьбы надеть
только это колье. Эта своего рода  семейная традиция очень по душе окрестным
жителям, и, как я уже  говорил тебе,  те,  кто постарше, хорошо знают о нем.
Твой опрометчивый поступок может вызвать пересуды. Уверен, что миссис Эшли в
ее теперешнем положении они нужны меньше, чем кому бы то ни было.
     - Сегодня вечером, - нетерпеливо сказал я,  - все подумали, если они
вообще были  в состоянии думать, что колье принадлежит моей кузине. Пересуды
из-за того, что она надела его... В жизни не слышал подобного вздора!
     - Не мне говорить  об  этом, - сказал  крестный, - но если  начнутся
всякие  толки,  то  я сразу про  них  узнаю.  Но  в  одном я должен проявить
твердость, Филипп. В том, чтобы колье  вернулось в  банк,  где  оно  будет в
безопасности. Оно еще не  твое,  чтобы  ты дарил его, и ты не  имел никакого
права ездить  в банк и забирать его  без моего разрешения. Повторяю, если ты
не попросишь миссис Эшли вернуть колье, то попрошу я.
     В пылу  спора  мы не услышали шороха платьев на  лестнице. Теперь  было
слишком поздно. Рейчел в сопровождении Луизы остановилась в дверях.
     Она стояла, обратив лицо к крестному, который  занимал позицию в центре
гостиной.
     -  Извините,  -  сказала она, - но  я  невольно услышала ваши слова.
Право,  я  не хочу, чтобы вы оба беспокоились из-за меня. Со стороны Филиппа
было очень мило позволить  мне надеть сегодня  фамильные жемчуга, а с  вашей
стороны,  мистер  Кендалл, вполне оправданно  просить, чтобы их вернули. Вот
они.
     Она подняла руки и расстегнула фермуар.
     - Нет! - воскликнул я. - За каким дьяволом?!
     - Филипп, прошу вас, - сказала она.
     Она сняла колье и отдала его крестному. Он был не настолько  бестактен,
чтобы  не смутиться, но облегчения тоже не сумел скрыть. Я увидел, что Луиза
смотрит на меня с сочувствием. Я отвернулся.
     - Благодарю вас, миссис Эшли, - сказал крестный с присущей ему теперь
резкостью. -  Вы  понимаете, что  это колье  действительно часть имущества,
находящегося под опекой, и Филипп не имел права брать его из  банка. Это был
глупый, необдуманный поступок. Но молодые люди упрямы.
     - Я  вас  отлично понимаю,  - сказала Рейчел,  - и  не будем  больше
говорить об этом. Вам нужна для него обертка?
     -  Нет,  благодарю  вас,  -  ответил крестный. - Моего платка  будет
достаточно.
     Он вынул из нагрудного кармана платок и очень осторожно завернул в него
колье.
     - А  теперь, -  сказал он, - Луиза  и  я пожелаем вам  доброй  ночи.
Благодарю  за восхитительный и чрезвычайно удачный обед, Филипп, и желаю вам
обоим счастливого Рождества.
     Я промолчал. Не говоря ни слова, я вышел в холл, пропустил их в дверь и
помог Луизе сесть в экипаж. Она в знак сочувствия пожала мне руку, но  я был
слишком взволнован,  чтобы  ответить.  Крестный уселся рядом  с  ней, и  они
уехали.
     Я медленно возвратился в гостиную. Рейчел  стояла и пристально смотрела
в  огонь.  Без  колье ее шея казалась голой. Я остановился и молча глядел на
нее, рассерженный, жалкий. Увидев  меня,  она протянула руки, и  я подошел к
ней.  Я  чувствовал  себя десятилетним  мальчиком, еще  немного  - - и  я бы
заплакал.
     - Нет, - сказала  она со  столь свойственной ей теплотой в голосе, -
не надо расстраиваться.  Прошу вас,  Филипп,  пожалуйста. Я  так горда,  что
однажды надела его, пусть ненадолго.
     -  Я  хотел, чтобы вы носили  его, - сказал я, -  хотел,  чтобы  оно
навсегда осталось у вас. Будь проклят этот старик!
     - Ш-ш... Не говорите так, дорогой.
     Я был настолько раздосадован  и зол, что мог  бы  немедленно поехать  в
банк, пройти в кладовые, и привезти с собой все драгоценности до единой, все
камни,  все самоцветы, и отдать ей со всем золотом и серебром  в  придачу. Я
отдал бы ей весь мир.
     - Теперь все испорчено, - сказал я, - весь вечер, все Рождество. Все
пошло прахом.
     Она привлекла меня к себе и рассмеялась.
     -  Вы совсем как ребенок, - сказала она, - который прибежал ко мне с
пустыми руками. Бедный Филипп!
     Я отступил на шаг и взглянул на нее сверху вниз.
     -  Я не ребенок,  -  возразил  я. - Мне  двадцать пять  лет без этих
проклятых трех месяцев. Моя мать надевала эти жемчуга в  день своей свадьбы,
до нее -  моя  тетка, а еще раньше - моя бабушка. Неужели вы не понимаете,
почему я хотел, чтобы и вы тоже носили их?
     Она положила руки мне на плечи и еще раз поцеловала меня:
     -  Конечно понимаю. Потому-то я и  была так  счастлива и так горда. Вы
хотели,  чтобы  я носила их,  потому что знаете, что,  если  бы я  венчалась
здесь, а не во Флоренции, Эмброз подарил бы их мне в день свадьбы.
     Я не ответил.  Как-то она  сказала, что мне недостает проницательности.
Теперь  я то же самое  мог бы сказать о ней. Несколько мгновений спустя  она
потрепала меня по плечу и ушла спать.
     Я нащупал в  кармане  цепочку, которую Рейчел мне  подарила.  Уж она-то
была моей, только моей.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
     Рождество прошло для нас как нельзя лучше. Рейчел позаботилась об этом.
Мы объездили  все фермы, дома работников и лесничих и раздали  вещи, которые
когда-то  принадлежали  Эмброзу.  Под  каждой  крышей  нам пришлось отведать
пирога  или попробовать  пудинга, так что,  когда  наступил вечер,  мы  были
слишком сыты, чтобы  обедать, и  предоставили слугам покончить с оставшимися
после  праздничного застолья гусем и индейкой, а  сами тем  временем  жарили
каштаны в камине гостиной.
     Затем,  словно  я  вернулся  лет  на  двадцать  назад, в  прошлое,  она
попросила  меня закрыть  глаза,  смеясь,  поднялась в будуар и,  вернувшись,
вложила  мне  в  руку  маленькую  елочку.  Она  заранее  украсила  ее  самым
причудливым образом;  подарки были  обернуты  в  ярко  раскрашенную бумагу и
каждый представлял собой какую-нибудь уморительную нелепость. Я понимал, что
тем  самым  она  хотела  заставить меня забыть драму  сочельника  и фиаско с
жемчугами. Но я не  мог забыть. Не мог и  простить. После Рождества  в  моих
отношениях  с   крестным   наступило   заметное  охлаждение.   То,   что  он
прислушивался к ничтожным, лживым сплетням, было  само по себе плохо, но еще
больше  возмущало  меня настойчивое  упрямство,  с каким  он следовал  букве
завещания, оставлявшего меня еще на три  месяца под  его  опекой. Ну и  что,
если  Рейчел  истратила  больше,  чем  мы  предполагали?  Мы   не  знали  ее
потребностей. Ни Эмброз, ни  крестный не понимали образа жизни, принятого во
Флоренции.  Возможно, она  и  была расточительна, но разве это преступление?
Что же касается флорентийского общества, то не нам его  судить. Крестный всю
жизнь был скуповат и прижимист,  а поскольку Эмброз никогда много на себя не
тратил,  то и решил, что подобное  положение вещей сохранится  и после того,
как имущество перейдет  ко мне. Потребности мои были довольно скромными, и к
личным  тратам  я питал  не  большую  склонность,  чем  некогда  Эмброз.  Но
мелочность  крестного  приводила  меня  в бешенство и  утвердила в намерении
настоять на своем и пользоваться принадлежащими мне деньгами.
     Он  обвинил  Рейчел  в  том, что  она  пускает на ветер  назначенное ей
содержание. Что ж, пусть обвиняет  меня в чрезмерных  тратах на  дом.  После
Нового года я решил, что хочу заняться усовершенствованием владений, которые
скоро  станут моими. И  не только  садом. Возобновилась прокладка  дорожки с
террасами над Бартонскими полями, а рядом - подготовка площадки для нижнего
сада, скопированной с одной из гравюр в книге Рейчел. Кроме того,  я  принял
решение отремонтировать дом. Я счел, что  мы слишком долго  довольствовались
ежемесячными посещениями Ната Данна, каменщика имения, который по приставной
лестнице взбирался на крышу, заменял плитки шифера,  сорванные ветром,  и  в
перерыве между работой курил трубку, прислонясь спиной  к печной трубе. Пора
было  привести  в порядок всю крышу, настелить новую черепицу, новый  шифер,
заменить  водосточные  трубы, а также укрепить  стены,  поврежденные долгими
годами ветров и дождей. Имением почти не занимались с  тех давних пор, когда
двести  лет  назад  сторонники парламента  учинили смуту и  моим  предкам  с
великим трудом удалось спасти дом от разрушения. Я искуплю былое небрежение,
и если крестный состроит гримасу и примется  подсчитывать расходы,  то пусть
убирается ко всем чертям.
     Итак, я принялся за дело, и еще до  конца января человек пятнадцать или
двадцать  работали на крыше  дома, вокруг него  и в самом здании,  отделывая
потолки  и стены по  моим указаниям.  Мне  доставляло  огромное удовольствие
представлять себе выражение лица крестного в ту минуту, когда ему представят
счета.
     Я  воспользовался ремонтом в доме как  предлогом,  чтобы  не  принимать
гостей, и таким образом на время положил