помнил  про драгоценности в банке и
подумал,  что был глупцом, не вспомнив  о них раньше. Итак, в этот день  мне
предстояло выдержать  две  схватки.  Одну -  - с мистером Кучем, другую - с
крестным.
     Начать  я  решил  с  мистера  Куча.  Пакеты   могли  оказаться  слишком
громоздкими для  того, чтобы везти их на Цыганке но и закладывать экипаж мне
не хотелось: услышав об этом Рейчел, пожалуй, решит поехать в город по своим
делам. Кроме того, я вообще не привык выезжать куда бы то ни было в экипаже.
Поэтому я отправился в город пешком, велев груму встретить  меня на обратном
пути с догкартом.  Казалось,  в то утро вся округа, как назло,  высыпала  за
покупками,  и, как  человек, который, желая  избежать встречи с  соседями на
пристани, вынужден прятаться в дверях зданий или спускаться к причалу, так и
я  прятался  за углами домов,  чтобы не  столкнуться  с  миссис Паско  и  ее
выводком. Должно быть,  само стремление остаться  незамеченным привлекло  ко
мне всеобщее внимание, и по городку пополз  слух, что мистер Эшли ведет себя
весьма странно, необычно: вбегает на  рыбный базар  в одни двери, выбегает в
другие  и еще  до одиннадцати утра  ворвался в  как раз  в ту
минуту,  когда  супруга  викария  из  соседнего  прихода  шла  мимо.   Я  не
сомневался: все дружно сойдутся на том, что мистер Эшли был пьян.
     Наконец я обрел безопасное  убежище в стенах банка.  Мистер  Куч принял
меня со своей всегдашней любезностью.
     - На сей раз я пришел забрать все, - сказал я.
     Мистер Куч испуганно взглянул на меня.
     -  Вы, разумеется,  не  намереваетесь,  мистер  Эшли,  переводить свой
банковский счет в другое заведение? - неуверенно проговорил он.
     - Нет, - сказал я. - Я говорю о фамильных драгоценностях. Завтра мне
исполняется двадцать  пять лет, и они станут моей законной собственностью. Я
желаю видеть их у себя, когда проснусь утром в день своего рождения.
     Наверное, он счел меня в лучшем случае странным, а то и вовсе чудаком.
     -  Вы имеете в виду, что  желаете позволить себе  эту  прихоть на один
день? Мистер Кендалл, ваш опекун, не замедлил вернуть колье в банк.
     -  Не  прихоть,  мистер   Куч,  -   возразил  я.  -  Я  хочу,  чтобы
драгоценности постоянно находились  в моем доме. Не знаю,  могу  ли  я лучше
объяснить мое намерение.
     - Понимаю, - сказал он. - Ну что же, полагаю, в вашем доме есть сейф
или другое надежное место, где вы могли бы их хранить.
     - Это, мистер Куч, - сказал я, - право же, мое личное дело. Буду вам
весьма признателен,  если вы немедленно принесете их. И на сей раз не только
колье. Всю коллекцию.
     Могло показаться, будто я отнимаю его собственное достояние.
     -  Очень хорошо, - с явной неохотой согласился  он. - На  то,  чтобы
принести  драгоценности  из   хранилища  и  упаковать  со  всей  необходимой
тщательностью,  потребуется  немного  времени. Если  у вас есть  еще  какие-
нибудь дела в городе...
     - Никаких дел, - перебил я. - Я подожду здесь и заберу их с собой.
     Он  понял,  что  тянуть  время  бесполезно,   и,   послав  за  клерком,
распорядился принести  драгоценности.  Я захватил с  собой плетеную корзину,
которая,  к счастью,  оказалась довольно вместительной - дома  мы возили  в
таких  капусту,  - и мистер Куч усиленно моргал, складывая в нее коробки  с
драгоценностями.
     -  Было бы  гораздо лучше, - сказал он, - если бы я  прислал их  вам
надлежащим образом. Видите ли, у  нас есть карета, она куда  больше подходит
для таких целей.
     Да, подумал я,  легко  представить, какую пищу даст это досужим языкам.
Банковская карета с управляющим в цилиндре катит  в резиденцию мистера Эшли.
Уж лучше овощная корзина и догкарт.
     -  Все  в  порядке, мистер  Куч,  - сказал  я,  -  я и  сам  отлично
справлюсь.
     Слегка покачиваясь, держа корзину на плече, я с триумфом вышел из банка
и на полном ходу столкнулся с миссис Паско и двумя ее дочерьми.
     - Боже мой, мистер Эшли! - воскликнула она. - Как вы нагружены!
     Придерживая корзину  одной  рукой,  другой  я  широким жестом  сорвал с
головы шляпу.
     - Мы встретились  в  черные  для меня  дни,  - сказал  я.  -  Я  пал
настолько низко, что  вынужден продавать капусту мистеру Кучу и его клеркам.
Ремонт крыши почти разорил меня, и мне приходится на улицах города торговать
плодами своих полей.
     Миссис Паско с отвисшей челюстью уставилась на меня, обе девушки широко
раскрыли глаза от удивления.
     - К  несчастью, - продолжал я, -  корзина,  которая сейчас  при мне,
целиком  предназначена  для другого  покупателя.  В  противном  случае  я  с
удовольствием  продал бы  вам  немного  моркови.  Но  в будущем,  когда  вам
понадобятся овощи, вспомните обо мне.
     Я успел найти поджидавший меня  догкарт, сгрузить поклажу, забраться  в
него - грум сел  рядом со мной - и взять в руки вожжи,  а миссис Паско все
еще стояла  на углу  улицы, огорошенно взирая на  меня круглыми, как плошки,
глазами. Теперь  слухи  пополнятся новой подробностью:  мало того что мистер
Эшли странно вел себя, был пьян и невменяем, но он еще и нищий.
     Длинной аллеей, отходившей  от перепутья  Четырех Дорог, мы подъехали к
дому, и,  пока грум ставил догкарт в сарай, я  через черный вход вошел в дом
- слуги сидели за обедом, - поднялся по их лестнице и на цыпочках прошел в
свою комнату. Я запер овощную корзину в шкаф и спустился в столовую к ленчу.
     Я  умял  целый голубиный  пирог  и  запил  его  огромной  кружкой  эля.
Райнальди закрыл бы глаза и содрогнулся.
     Рейчел не  дождалась меня,  о  чем  сообщила  в  оставленной  для  меня
записке, и, думая, что я вернусь не  скоро, ушла в свою комнату. Пожалуй,  я
впервые не пожалел  о ее отсутствии. Едва  ли  мне  удалось  бы скрыть  свою
радость, смешанную с чувством вины. Проглотив последний кусок, я снова вышел
из дома  и  отправился в Пелин, теперь уже верхом.  В кармане  у  меня лежал
документ, который мистер Треуин, как и обещал, прислал с нарочным. Завещание
Эмброза я тоже  взял с собой. Мне предстоял разговор куда более трудный, чем
утром, но тем не менее я был полон отваги.
     Крестного я застал в кабинете.
     - Ну, Филипп, - сказал он, - хоть я и опережаю  события на несколько
часов, но не важно. Позволь мне поздравить тебя с днем рождения.
     -  Благодарю  вас,  -  ответил  я.  -  Со  своей   стороны,  я  хочу
поблагодарить вас  за вашу любовь ко мне и к Эмброзу  и за опеку надо мной в
течение последних лет...
     - ...Которая, - улыбнулся он, - завтра заканчивается.
     - Да, - сказал я, - или, точнее, сегодня в полночь. И поскольку я не
решусь  нарушить  ваш   сон  в  столь  поздний  час,  то   хочу,  чтобы   вы
засвидетельствовали  мою подпись на документе, который  я  желаю подписать и
который вступит в силу именно в полночь.
     - Хм! - Он протянул руку за очками. - Документ... какой документ?
     Я вынул из нагрудного кармана завещание Эмброза.
     - Мне бы  хотелось, - сказал  я, - чтобы вы сперва  прочли это.  Мне
отдали его  по доброй воле, но после долгих споров и препирательств. Я давно
подозревал о существовании этой бумаги. Вот она.
     Я  передал крестному завещание. Он водрузил на нос очки и прочел его от
начала до конца.
     - Здесь есть дата, - сказал он, - но нет подписи.
     -  Совершенно  верно, - подтвердил  я. - Но это рука Эмброза, не так
ли?
     - О да, - согласился  он,  - несомненно. Но  я не понимаю, почему...
почему он не подписал его и не прислал мне? Я ожидал именно такого завещания
с первых дней его женитьбы и говорил тебе об этом.
     - Эмброз подписал бы его, - сказал я, - если бы не болезнь и надежда
вскоре вернуться домой и отдать его вам лично. Это я знаю точно.
     Крестный положил завещание на стол.
     - Так-так, - сказал он. - Подобное случалось и в других  семьях. Как
это ни прискорбно для вдовы, но мы не можем сделать для нее больше того, что
уже сделали. Без подписи завещание не имеет юридической силы.
     - Знаю, -  сказал я, -  она и не ждала ничего другого. Как я  только
что  сказал,  лишь  после  долгих уговоров мне удалось  получить от  нее эту
бумагу. Я должен вернуть ее, но вот копия.
     Я положил завещание в карман и подал крестному снятую мною копию.
     - В чем дело? - спросил он. - Обнаружилось еще что-нибудь?
     -  Нет, - ответил  я, - но совесть говорит мне, что я пользуюсь тем,
что  мне не принадлежит. Вот и все. Эмброз  намеревался подписать завещание,
но смерть,  вернее, болезнь помешала ему. Я хочу, чтобы вы  прочли документ,
который я подготовил.
     И я протянул  ему бумагу,  составленную  Треуином  в  Бодмине. Крестный
читал  медленно,  внимательно;  лицо  его  делалось  все  серьезнее.  Прошло
некоторое время, прежде чем он снял очки и посмотрел на меня.
     - Твоей кузине Рейчел известно про этот документ? - спросил он.
     - Ровным счетом ничего, - ответил я. - Никогда ни словом, ни намеком
она не обмолвилась о том, что я написал здесь и что намерен выполнить. Она и
не  подозревает о моем  плане. Ей  неизвестно  даже то, что я у вас  и что я
показал вам  завещание Эмброза. Как несколько недель назад вы слышали от нее
самой, она намерена вскоре уехать в Лондон.
     Не сводя с меня глаз, крестный сел за стол.
     - Ты твердо решил поступить именно так? - спросил он.
     - Я решил твердо, - ответил я.
     - Ты  отдаешь себе  отчет  в том,  что подобный  шаг может  привести к
злоупотреблениям с ее  стороны? У тебя нет никакой гарантии,  что имущество,
которое  со временем  должно  перейти к  тебе и твоим наследникам,  не будет
растрачено.
     - Да, я готов пойти на риск, - сказал я.
     Он покачал головой и вздохнул. Затем встал со  стула, выглянул в окно и
снова сел.
     - Ее советчик, синьор Райнальди, знает  про этот документ? -  спросил
он.
     - Разумеется, нет, - ответил я.
     - Жаль, что ты не сказал мне о нем раньше,  Филипп.  Я мог бы обсудить
его с Райнальди.  Он показался мне здравомыслящим человеком. В  тот вечер  я
имел с  ним продолжительную  беседу и даже поделился беспокойством по поводу
превышения  твоей кузиной  кредита. Он признал,  что она  всегда  отличалась
таким   недостатком,   как  расточительность.  Из-   за  этого  у  нее  были
недоразумения не только с  Эмброзом, но и с первым мужем. Он дал мне понять,
что он, синьор Райнальди, - единственный, кто знает, как с ней обходиться.
     - Мне наплевать на  то, что он  считает правильным. Этот  человек меня
раздражает, и  я уверен,  что  он  использовал приведенный вами  аргумент  в
собственных целях. Он надеется заманить ее обратно во Флоренцию.
     Крестный все так же пристально смотрел на меня.
     -  Филипп, - сказал он, - извини, что  я задаю тебе этот вопрос, он,
конечно, очень личный, но я знаю  тебя с  рождения. Ты совсем потерял голову
из-за своей кузины Рейчел?
     Я чувствовал, что у меня горят щеки, но взгляд не отвел.
     - Не понимаю, что вы хотите сказать.  - несерьезное и
крайне некрасивое выражение.  Я уважаю  и чту  мою кузину Рейчел более,  чем
кого-либо другого.
     - Я хотел поговорить с тобой раньше, - сказал крестный. - Видишь ли,
ходит много  разговоров о  том, что  она слишком долго гостит в  твоем доме.
Скажу больше: во всем графстве поговаривают еще кое о чем.
     - Пусть поговаривают, - сказал я. - Послезавтра у них появится новая
пища  для  разговоров.  Передача  имения  и   состояния  едва  ли  останется
незамеченной.
     -  Если  у  твоей  кузины Рейчел есть  хоть капля здравого смысла,  -
сказал он, - и она  не желает утратить уважения к самой себе,  то  либо она
уедет в  Лондон, либо попросит  тебя переехать жить в другое место. Нынешнее
положение более чем двусмысленно и не на пользу ни ей, ни тебе.
     Я промолчал. Для меня  имело значение  только  одно: чтобы  он  заверил
документ.
     - В  конце концов, - продолжал крестный,  -  есть только один способ
избежать  сплетен.   А   заодно,  согласно  этому   документу,   и  передачи
собственности. Ей надо снова выйти замуж.
     - Думаю, что это исключено, - сказал я.
     - Полагаю,  - сказал он,  - ты не  подумываешь о  том, чтобы  самому
сделать ей предложение?
     Краска снова бросилась мне в лицо.
     - Я  не осмелился бы, -  сказал я, - да и она  не  приняла бы  моего
предложения.
     - Не нравится мне все это, Филипп, - сказал  крестный. - Лучше бы ей
было вовсе не приезжать в Англию. Впрочем, жалеть поздно. Что ж, подписывай.
И бери на себя последствия своих действий.
     Я схватил перо и поставил под документом свое имя.
     -  Есть  женщины,  Филипп, - сказал  крестный,  -  возможно,  вполне
достойные, хорошие женщины,  которые не по своей воле  творят беду.  Чего бы
они ни  коснулись, все оборачивается трагедией. Не знаю, зачем я тебе говорю
это, но чувствую, что должен сказать.
     И он засвидетельствовал мою подпись под длинным бумажным свитком.
     - Полагаю, ты не станешь дожидаться Луизы? - спросил он.
     - Думаю, что нет, - ответил я и, смягчившись, добавил: - Если завтра
вы  оба свободны, почему  бы вам не приехать  к  обеду  и  не  выпить за мое
здоровье по случаю дня рождения?
     Немного помолчав, он сказал:
     - Не уверен, что мы будем свободны. Во всяком случае, к полудню я тебя
извещу.
     Я  понял, что  он не  хочет приезжать  к нам,  но  ему  неудобно  сразу
отказаться от моего приглашения. К передаче наследства он отнесся спокойнее,
чем я ожидал. Не было упреков,  бесконечных лекций, увещеваний; наверное, он
слишком  хорошо  знал  меня,  чтобы  вообразить,  будто  они  возымеют  хоть
какое-нибудь действие. По сдержанности и серьезному виду крестного  я понял,
насколько он огорчен и взволнован. Я был рад, что ни один из нас не упомянул
про драгоценности. Известие о том, что они спрятаны в овощной корзине у меня
в шкафу, могло бы послужить последней каплей.
     Я возвращался домой, вспоминая, в каком отличном настроении  я проделал
этот же  путь после посещения стряпчего Треуина в Бодмине, чтобы по прибытии
обнаружить в собственном доме свалившегося мне  на голову Райнальди.  Теперь
такая встреча мне не грозит.
     За три  последние  недели в  наши края пришла настоящая весна,  и  было
тепло, как в конце мая. Подобно  всем предсказателям погоды,  мои арендаторы
покачивали  головой  и предрекали беду:  поздние  заморозки  побьют  почки в
цвету,  погубят зерновые под поверхностью сохнущей почвы. Но в тот последний
мартовский день меня не потревожили бы ни голод, ни потоп, ни землетрясение.
     Солнце  садилось за западной бухтой, зажигая пламенем безмятежное небо,
погружая во тьму водную гладь, и округлый лик почти полной луны  вставал над
восточными холмами. Должно быть,  подумал я,  именно  так  сильно охмелевший
человек ощущает  свое абсолютное слияние  с быстротекущим временем.  Я видел
все не сквозь дымку, а предельно  четко, как видят все  вокруг  одурманенные
люди. Парк  встретил  меня  очарованием  волшебной  сказки;  и даже  коровы,
которые  брели  вниз по склону холма, чтобы напиться из своих корыт у пруда,
казались зачарованными зверьми и одушевляли окружающую меня красоту. Я видел
голубоватый  дым,  вьющийся  из  труб  дома и конюшни, слышал стук  ведер на
дворе,  смех людей, собачий лай; но  эти картины  и  звуки, давно знакомые и
любимые, близкие с детства, обрели теперь новое очарование.
     В  полдень  я слишком плотно  поел, чтобы проголодаться,  но чувствовал
сильную жажду и напился холодной, прозрачной воды из колодца на заднем дворе
дома.  Я  шутил с  молодыми слугами,  пока  они  запирали  дверь на засовы и
закрывали ставни.  Они знали, что завтра у меня день рождения,  и вполголоса
сообщили мне, что  Сиком  в глубокой  тайне заказал  для  меня свой портрет,
который, по его словам, я повешу в холле среди портретов моих предков. Я дал
им торжественное обещание, что так и сделаю. Все трое о чем-то пошептались в
углу,  скрылись  в людской  и вскоре вернулись  с небольшим пакетом. Молодой
Джон подал его мне и сказал:
     - Вот это, мистер Филипп, сэр, вам от нас. До завтра нам не утерпеть.
     Это был ящичек с трубками. Наверное,  он стоил месячного заработка всех
троих. Я пожал им руки, похлопал  по спине и  самым серьезным тоном  заявил,
что собирался купить именно такой в Бодмине или в Труро. В их глазах зажегся
восторг, и,  глядя на них, я едва не расплакался, как последний  идиот. Я не
курил никаких трубок, кроме той, что Эмброз подарил  мне на семнадцатилетие,
но, чтобы  не  разочаровывать  славных малых,  решил  в будущем  обязательно
курить их трубки.
     Я принял ванну и переоделся. Рейчел ждала меня в столовой.
     - По-моему, вы что-то  затеваете. Я предчувствую  недоброе,  -  сразу
сказала она. - Вас целый день не было дома. Чем вы занимались?
     - А вот это, миссис Эшли, вас не касается, - ответил я.
     - Вас не видели с самого утра, - настаивала  она. - Я пришла домой к
ленчу и осталась без компаньона.
     - Надо было пойти к Тамлину, - заметил я. - Его жена отлично готовит
и угостила бы вас на славу.
     - Вы ездили в город?
     - О да, я ездил в город.
     - Встретили кого-нибудь из наших знакомых?
     - О да! - Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. - Я встретил
миссис Паско и ее девиц. Они были потрясены моим видом.
     - Почему же?
     - Потому что я нес на плече корзину и сказал им, что торгую овощами.
     - Вы говорили правду или перед тем заглянули в   выпить
сидра?
     - И правду не говорил, и в  не заглядывал.
     - Тогда в чем же дело?
     Я не ответил. Просто сидел на стуле и улыбался.
     - После обеда, - наконец сказал я, - когда взойдет луна, я, пожалуй,
схожу искупаться. Нынче вечером я  ощущаю в себе  всю энергию мира, все  его
безумие.
     Она серьезно посмотрела на меня поверх бокала с вином:
     - Если  вы желаете провести свой день  рождения в постели с припарками
на груди, через  каждый час пить  черносмородиновый отвар и  иметь при  себе
сиделку, предупреждаю: ею буду не я, а Сиком. Идите и купайтесь. Я не  стану
вас останавливать.
     Я вытянул руки над  головой  и, блаженно вздохнув, попросил  разрешения
закурить трубку, каковое и получил.
     - Взгляните, - сказал я, доставая ящичек  с трубками, - что подарили
мне наши молодцы. Они не могли дождаться утра.
     - Вы такой  же большой ребенок, как они, - сказала Рейчел  и добавила
полушепотом: - Вы еще не знаете, что припас для вас Сиком!
     - А вот и знаю! - прошептал  я в  ответ. -  И польщен сверх меры. Вы
его видели?
     Она кивнула:
     - Он великолепен!  Лучший  сюртук, зеленый,  нижняя губа и все прочее.
Писал зять Сикома из Бата.
     Отобедав,  мы  перешли в библиотеку. Я  не  преувеличивал,  говоря, что
ощущаю  всю энергию  мира. Я  не мог  спокойно  сидеть  на стуле, все во мне
ликовало, и  я мечтал лишь  об одном: чтобы ночь поскорее прошла  и наступил
день.
     - Филипп, - не выдержала Рейчел, - умоляю вас, пойдите прогуляйтесь.
Пробегитесь до маяка и обратно. Может быть, хоть это приведет вас в чувство.
По-моему, вы просто спятили.
     - Если я спятил, - сказал я,  - то мне бы хотелось остаться безумным
навсегда. Я  и не подозревал,  что помешательство  способно доставлять такое
наслаждение.
     Я поцеловал  ей  руку и вышел  из дома. Ночь, тихая, ясная,  как нельзя
более располагала к прогулке. Я не побежал, как советовала мне Рейчел, и тем
не менее вскоре добрался до маячного холма. Над бухтой висела луна с опухшей
щекой, ее лик был похож на лицо чародея, который знал о моей тайне. Волы, на
ночь  укрывшиеся  под каменной  стеной,  огораживающей  пастбище во  впадине
долины, при моем приближении тяжело поднялись и разошлись в разные стороны.
     Я  видел  свет на  Бартонской ферме над лугом, а когда  дошел до кромки
мыса, на котором стоял маяк,  и по обеим сторонам от меня раскинулась темная
гладь воды,  различил вдали мерцающие огни небольших городков, растянувшихся
вдоль побережья,  и о