ил рюмку  на
буфет  и поднялся к себе. На столе в моей комнате лежала записка, написанная
Рейчел. Я развернул ее. Обращения не было, только дата:

     .

     Не  может  быть! Это  неправда...  Как  часто  мы  вместе смеялись  над
девицами  Паско,  особенно  над не  в  меру  болтливой  Мэри, вечно  занятой
вышиванием и  посещением  бедняков,  которых лучше оставить в покое, Мэри -
наиболее дородным и примитивным  изданием своей матери! Шутки  ради  - - да,
Рейчел могла бы пригласить ее шутки ради, но не больше чем на обед, чтобы  с
противоположного конца стола  наблюдать  за угрюмым  выражением моего  лица;
однако записка была отнюдь не шутливой.
     Я  вышел на  площадку  лестницы  и  увидел,  что  дверь розовой спальни
открыта. Никакой ошибки.  В камине  горел  огонь,  на  стуле лежали туфли  и
оберточная  бумага,  по  всей  комнате  были  разбросаны  совершенно   чужие
расчески, книги и разные мелочи,  а дверь в комнаты Рейчел, обычно закрытая,
была широко распахнута.  Я  даже слышал  приглушенные голоса,  долетавшие из
будуара.  Так  вот  оно,  мое наказание!  Вот  она, моя  опала!  Мэри  Паско
приглашена,  чтобы служить барьером между  Рейчел и мной, чтобы мы больше не
могли оставаться наедине, как она и писала в записке.
     Сперва  меня  захлестнул  приступ гнева, я не  знал,  как удержаться от
того,  чтобы не войти в будуар, не схватить Мэри  Паско за плечи,  не велеть
немедленно собираться и тут же не отправить  ее с Веллингтоном к себе домой.
Как Рейчел посмела  пригласить  ее в мой дом под предлогом, будто она больше
не   может  оставаться  со  мной   вдвоем,  предлогом   надуманным,  жалким,
оскорбительным?  Неужели я обречен на общество  Мэри Паско в столовой,  Мэри
Паско в библиотеке  и в  гостиной, Мэри Паско в парке, в саду, Мэри  Паско в
будуаре Рейчел, обречен всегда и везде слушать бесконечную женскую болтовню,
которую я терпел только на воскресных обедах, и то в силу давней привычки?
     Я  пошел по коридору; я не переоделся и был во  всем  мокром. Я  открыл
дверь будуара. Рейчел сидела  в своем  кресле, Мэри Паско - на скамеечке, и
они вместе разглядывали огромный том с гравюрами итальянских садов.
     -  Так вы  вернулись? - сказала Рейчел.  - Ну и  день вы выбрали для
верховой  прогулки! Когда я ехала  к дому викария,  экипаж  чуть  не сдуло с
дороги. Как видите, мы  имеем удовольствие  принимать Мэри у себя  в гостях.
Она уже почти освоилась. Я очень рада.
     Мэри Паско хихикнула.
     - Это был такой сюрприз, мистер  Эшли, - сказала она,  -  когда ваша
кузина приехала забрать меня! Остальные позеленели от зависти. Мне просто не
верится,  и  все же я  здесь. Как приятно и уютно  сидеть  в будуаре... Даже
приятней,  чем внизу.  Ваша кузина  говорит,  что вы всегда  сидите здесь по
вечерам.  Вы  играете в крибидж?  Я без ума от крибиджа. Если вы  не  умеете
играть, я с удовольствием научу вас обоих.
     -  Филипп  не  увлекается азартными играми, - сказала  Рейчел. -  Он
предпочитает сидеть и  молча  курить трубку. Мы будем играть с вами  вдвоем,
Мэри.
     Она посмотрела на меня поверх головы мисс  Паско. Нет, это не шутка. По
ее серьезному взгляду я понял, что она все как следует обдумала.
     - Могу я поговорить с вами наедине? - резко спросил я.
     - Не вижу в этом необходимости, - ответила она. - При Мэри вы можете
спокойно говорить все что угодно.
     Дочь викария поспешно поднялась на ноги.
     - Ах, прошу вас, - сказала она, - я совсем  не хочу вам мешать.  Мне
нетрудно уйти в свою комнату.
     - Оставьте двери открытыми, Мэри,  чтобы услышать, если  я позову вас,
- сказала Рейчел, не сводя с меня пристального враждебного взгляда.
     - Да, конечно, миссис  Эшли, - сказала Мэри Паско. И прошмыгнула мимо
меня, оставив все двери открытыми.
     - Зачем вы это сделали? - спросил я Рейчел.
     - Вы отлично знаете,  зачем,  - ответила она. - В записке  я вам все
объяснила.
     - Сколько времени она здесь пробудет?
     - Столько, сколько я сочту нужным.
     -  Больше одного дня вы не выдержите ее компании. Вы доведете  себя до
безумия. И меня тоже.
     -  Ошибаетесь. Мэри  Паско  - хорошая,  безобидная девушка. Если я не
буду  расположена  к  беседе,  то  не стану с ней  разговаривать.  Во всяком
случае,  ее присутствие  в доме позволит  мне  чувствовать себя в  известной
безопасности.   Кроме  того,  пришло  время  поступить   так.   По-  старому
продолжаться не могло  бы, особенно после вашей выходки  за  столом. Об этом
сказал мне и ваш крестный перед отъездом.
     - Что он сказал?
     - Сказал,  что мой затянувшийся визит породил  немало сплетен, которые
едва ли утихнут после  ваших  хвастливых заявлений о нашем браке. Не знаю, с
кем вы еще говорили о нем. Мэри Паско заставит замолчать досужих болтунов. Я
позабочусь об этом.
     Неужели  причиной  такой перемены,  такой  жестокой  враждебности  было
заявление, которое я позволил себе накануне вечером?
     -  Рейчел,  -  сказал я.  - Подобные дела не обсуждаются  наспех при
открытых дверях. Молю вас, выслушайте меня, позвольте мне  поговорить с вами
наедине после обеда, когда Мэри Паско уйдет спать.
     -  Вчера  вечером  вы угрожали мне,  -  сказала она.  - Одного  раза
достаточно.  Нам  нечего обсуждать.  А  теперь можете уйти, если хотите. Или
оставайтесь играть в крибидж с Мэри Паско.
     И она снова склонилась над книгой  о  садах. Я вышел из будуара. Ничего
другого мне не оставалось. Вот оно, наказание  за краткий миг, когда прошлым
вечером я сжал пальцами ее горло. Поступок,  о  котором я тут же  пожалел, в
котором раскаялся, был  непростителен. И вот  она - расплата. Мой гнев угас
так же  быстро, как  вспыхнул, и  на смену  ему  пришли  тяжелое отупение  и
отчаяние. О Боже, что я наделал?!
     Еще совсем недавно,  всего несколько  часов назад,  мы были  счастливы.
Ликование,  с каким  я  встретил  свой день рождения, прошло; я сам  спугнул
волшебный сон,  приоткрывший мне двери. Когда  я сидел  в  холодной  комнате
, мне  казалось, что через несколько  недель  я, возможно, и
сумею  добиться  согласия  Рейчел  стать  моей  женой.  Если не  сейчас,  то
впоследствии;  если не впоследствии, то какое  это  имеет значение,  пока мы
вместе, пока мы  любим друг друга, как в утро моего дня рождения. Ей решать,
ей выбирать,  но ведь  она не откажет?  Когда  я вернулся домой, надежда еще
жила во мне. И вот посторонний, третье лицо, и все то же непонимание. Стоя в
своей  комнате,  я вскоре услышал  приближение их голосов в коридоре,  затем
шорох платьев по ступеням лестницы. Чуть позже я подумал, что они, наверное,
переоделись к обеду. Я знал, что  сидеть с ними за  столом  свыше  моих сил.
Пусть обедают одни. К тому же я не был голоден; я очень замерз,  ноги и руки
одеревенели.  Видимо, я простудился, и мне лучше остаться в своей комнате. Я
позвонил и  велел молодому  Джону передать  мои  извинения  за  то, что я не
спущусь  к  обеду,  а  сразу  лягу  в  постель.  Как  я  и  опасался,  внизу
забеспокоились, и ко мне поднялся Сиком. Лицо его было встревожено.
     -  Вам  нездоровится, мистер Филипп, сэр?  -  спросил он.  -  Могу я
предложить горчичную ванну и горячий грог? Вот что значит выезжать  верхом в
такую погоду!
     -  Ничего,  Сиком, благодарю вас,  -  ответил я. -  Просто я немного
устал.
     - И обедать не будете, мистер Филипп? Сегодня у  нас  дичь и  яблочный
пирог. Все уже готово. Обе дамы сейчас в гостиной.
     - Нет, Сиком. Я плохо спал эту ночь. Утром мне станет лучше.
     - Я передам госпоже, - сказал он. - Она очень огорчится.
     По крайней  мере, оставаясь  в своей  комнате, я,  возможно, увижусь  с
Рейчел  наедине.  Может быть,  после  обеда  она зайдет  справиться  о  моем
самочувствии...
     Я разделся  и лег  в постель. Должно быть, я действительно простудился.
Простыни казались мне  ледяными, я откинул  их и забрался под одеяло. Я весь
окоченел,  в  голове  стучало  -  никогда  прежде  я  не  испытывал  ничего
подобного.  Я  лежал и ждал, когда они кончат  обедать.  Я  слышал,  как они
прошли через  холл  в  столовую, не переставая  разговаривать - хотя  бы от
этого  я  был  избавлен,  -  затем,  после  долгого перерыва,  вернулись  в
гостиную.
     Где-то после восьми часов я услышал, как они поднимаются по лестнице. Я
сел в кровати и накинул на плечи куртку. Быть может, она выберет именно этот
момент, чтобы зайти ко мне. Несмотря на грубое шерстяное одеяло, мне все еще
было холодно, ноги и шея ныли, голова горела как в огне.
     Я ждал, но она не пришла. Очевидно, они сидели в будуаре. Я слышал, как
часы пробили девять, затем десять,  одиннадцать. После  одиннадцати я понял,
что она не намерена заходить ко мне. Значит,  пренебрежение - не  что иное,
как часть наказания, которому меня подвергли.
     Я встал  с  кровати  и  вышел в  коридор.  Они  уже разошлись  по своим
комнатам:  я  слышал,  как Мэри  Паско  ходит по розовой  спальне, время  от
времени противно  покашливая, чтобы прочистить горло,  - еще одна привычка,
которую она переняла у матери.
     Я прошел по коридору  к комнате Рейчел. Я положил пальцы на ручку двери
и  повернул  ее.  Но  дверь  не  открылась. Она  была  заперта.  Я осторожно
постучал.  Рейчел не  ответила. Я медленно вернулся в свою  комнату,  лег  в
постель и долго лежал без сна. Согреться мне так и не удалось.
     Помню, что утром я оделся, но совершенно не  помню,  как  молодой  Джон
разбудил  меня, как  я завтракал; запомнилась лишь страшная  головная боль и
прострелы в шее. Я пошел в контору и сел за стол. Я не писал писем. Ни с кем
не встречался. Вскоре после двенадцати ко мне вошел Сиком  сказать, что дамы
ждут меня к ленчу. Я ответил, что не хочу никакого ленча. Он подошел ближе и
заглянул мне в лицо.
     - Мистер Филипп, вы больны, - сказал он. - Что с вами?
     - Не знаю, - ответил я.
     Он взял  мою руку и  ощупал  ее. Затем вышел из конторы, и я услышал  в
окно его торопливые шаги через двор.
     Вскоре дверь снова  открылась. На пороге  стояла Рейчел, а за ее спиной
- Мэри Паско и Сиком. Рейчел подошла ко мне.
     - Сиком сказал, что вы больны. В чем дело?
     Почти ничего не видя, я поднял на нее глаза. Происходящее  утратило для
меня всякую реальность. Я уже не сознавал, что сижу за столом в конторе, мне
казалось, будто я, окоченев от  холода, как минувшей ночью, лежу в постели в
своей комнате наверху.
     -  Когда  вы отправите ее  домой?  - спросил я.  - Я не  причиню вам
вреда. Даю вам честное слово.
     Она положила руку мне  на лоб.  Заглянула в глаза. Быстро повернулась к
Сикому.
     - Позовите Джона, - сказала она, - и вдвоем помогите мистеру Филиппу
добраться до кровати. Скажите Веллингтону, чтобы он  немедленно послал грума
за врачом.
     Я  видел одно только побелевшее ее  лицо  и  глаза.  Как нечто нелепое,
глупое, неуместное почувствовал на себе испуганный, потрясенный  взгляд Мэри
Паско. И больше ничего. Лишь оцепенение и боль.
     Снова лежа в постели, я отдавал себе отчет  в том, что Сиком  закрывает
ставни,  задергивает  портьеры и погружает  комнату во тьму,  которой я  так
жаждал.  Возможно,  темнота  облегчит слепящую  боль.  Я  не  мог пошевелить
головой на подушке, мышцы шеи казались натянутыми, застывшими. Я  ощущал  ее
руку в своей. Я снова сказал:
     - Я обещаю не причинять вам вреда. Отправьте Мэри Паско домой.
     Она ответила:
     - Молчите. Лежите спокойно.
     Комната наполнилась  шепотом.  Дверь  открывалась,  закрывалась,  снова
открывалась.  Тихие  шаги  крадучись  скользили по  полу.  Узкие  лучи света
просачивались с площадки лестницы, и снова - приглушенный шепот, шепот... и
вот мне уже кажется - должно быть, у меня  начался бред,  -  что дом полон
людей, в каждой комнате гость, и сам дом недостаточно велик, чтобы  вместить
всех; они стоят  плечом к плечу в гостиной,  в  библиотеке,  а Рейчел плавно
движется между  ними, улыбается, разговаривает, протягивает руки. .
     Потом я увидел  над собой  круглое  лицо доктора  Гилберта с очками  на
носу; значит, и он из той же компании. В детстве он  лечил меня от ветрянки,
с тех пор я редко с ним встречался.
     -  Так  вы  купались  в море в полночь?  - сказал  он  мне.  - Какой
безрассудный поступок!
     Он покачал  головой, словно я  был  напроказившим ребенком,  и погладил
бороду. Я закрыл глаза от света, слыша, как Рейчел говорит ему:
     - Я слишком хорошо знаю этот вид лихорадки, чтобы ошибиться. Я видела,
как во Флоренции от нее умирали дети. Сделайте что-нибудь, ради Бога...
     Они вышли.  И снова  поднялся  шепот.  Затем  послышался  шум  экипажа,
отъехавшего от дома.  Потом  я  услышал  чье-то дыхание у полога  кровати. Я
понял,  что произошло. Рейчел уехала.  Она отправилась  в  Бодмин, чтобы там
пересесть в лондонский дилижанс.  В доме она оставила Мэри Паско  следить за
мной. Слуги, Сиком, молодой  Джон - все покинули меня; осталась только Мэри
Паско.
     - Пожалуйста, уйдите, - сказал я. - Мне никто не нужен.
     Чья-то рука  коснулась моего лба. Рука Мэри Паско. Я сбросил ее. Но она
снова вернулась - крадущаяся, холодная. Я громко закричал:   - но
рука крепко прижалась  ко мне, сковала ледяным холодом и вдруг обратилась  в
лед на моем лбу,  на шее, превратив меня  в  пленника. Затем  я услышал, как
Рейчел шепчет мне на ухо:
     - Дорогой, лежите спокойно. Это поможет вашей голове. И постепенно она
перестанет болеть.
     Я попробовал повернуться, но  не смог. Значит, она все-таки не уехала в
Лондон?
     Я сказал:
     - Не покидайте меня. Обещайте не покидать меня.
     Она сказала:
     - Обещаю. Я все время буду с вами.
     Я  открыл  глаза,  но  не  увидел  ее, в  комнате было  темно. Ее форма
изменилась. Это была уже не моя спальня, а длинная и узкая монашеская келья.
Кровать жесткая, как железо. Где-то горела свеча, скрытая экраном. В нише на
противоположной стене - коленопреклоненная мадонна. Я громко позвал:
     - Рейчел... Рейчел...
     Я услышал торопливые шаги, и вот она, ее рука в моей руке, говорит:
     - Я с вами.
     Я снова закрыл глаза.
     Я стоял на  мосту через Арно и давал клятву уничтожить женщину, которую
никогда не  видел.  Вздувшаяся  вода, вскипая  бурыми  пузырями,  текла  под
мостом. Рейчел, девушка-нищенка, подошла ко мне,  протягивая пустые  ладони.
Она была обнажена, и только на шее у нее мерцало  жемчужное колье. Вдруг она
показала  на воду: там со сложенными на груди руками  покачивался Эмброз. Он
проплыл мимо нас вниз по реке и скрылся, а за ним медленно, величественно, с
поднятыми вверх прямыми окоченелыми лапами плыло тело мертвой собаки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
     Дерево за моим окном было  покрыто густой листвой - первое, на  что  я
обратил внимание. Я смотрел на него в замешательстве. Когда я лег в постель,
почки едва  набухали. Листва показалась мне очень странной. Правда, портьеры
были  задернуты, но я хорошо помню, что, когда утром в мой день  рождения  я
выглянул из окна  и посмотрел на лужайку, почки были  совсем  тугими. Голова
больше не  болела,  скованность прошла. Должно  быть, я проспал много  часов
подряд,  возможно,  день  или  даже больше.  Если  в доме кто-нибудь  болен,
времени просто не замечаешь.
     Конечно  же,  я много  раз видел  бородатого  доктора  Гилберта и того,
другого,  тоже  чужого. Комната постоянно  во  тьме. Теперь  было светло.  Я
чувствовал, что лицо у меня заросло щетиной - надо обязательно побриться. Я
поднял руку к подбородку. Неужели я сошел с ума? Ведь у меня тоже борода!  Я
уставился  на  свою  руку. Она  была  белая и тонкая, с длинными  ногтями; я
слишком часто  ломал их во время поездок верхом. Я повернул голову и рядом с
кроватью увидел Рейчел, которая сидела в кресле -  в ее собственном  кресле
из будуара. Она не знала, что я вижу ее. Она вышивала. Ее платье я не узнал:
темное, как и все ее платья, но с короткими, выше локтя, рукавами, из легкой
ткани. Разве в комнате так тепло? Окна были открыты. Камин не затоплен.
     Я снова поднял руку и  потрогал бороду. Она была  приятной  на ощупь. Я
неожиданно рассмеялся, Рейчел подняла голову и посмотрела на меня.
     - Филипп... - сказала она и улыбнулась; и вот  она уже стоит рядом со
мной на коленях и обнимает меня.
     - Я отрастил бороду! - сказал я.
     При мысли о такой  нелепости я не  мог сдержать смеха,  но  смех вскоре
перешел  в  кашель; она немедленно поднесла к моим губам стакан и,  заставив
меня выпить какую-то невкусную жидкость, осторожно уложила на подушки.
     Ее жест  пробудил во мне слабое воспоминание. Несомненно, все это время
в  мои сны  навязчиво вторгалась рука, держащая  стакан; она заставляла меня
пить его содержимое  и  исчезала.  Я принимал ее за руку Мэри Паско и всякий
раз отталкивал. Пристально глядя на Рейчел, я протянул к ней руку. Она взяла
ее  и  крепко сжала.  Я  водил большим  пальцем по бледно-  голубым  жилкам,
которые всегда проступали на тыльной  стороне ее ладони, поворачивал кольца.
Некоторое время я молчал, затем спросил:
     - Вы отослали ее?
     - Кого?
     - Как же, Мэри Паско, - ответил я.
     Я слышал, как она затаила дыхание, и, подняв глаза, увидел, что  улыбка
сошла с ее губ, а на лицо набежала тень.
     - Она  уехала пять недель назад. Не  думайте об этом. Хотите  пить?  Я
приготовила вам прохладительный напиток из свежего  лайма.  Его  прислали из
Лондона.
     После   горького,  невкусного   лекарства   питье  показалось  особенно
приятным.
     - Наверное, я был болен, - сказал я.
     - Вы едва не отправились на тот свет, - ответила она.
     Рейчел сделала движение, будто собиралась уйти, но я удержал ее.
     -  Расскажите,  -  попросил  я.  -  Меня  гложет   любопытство:  что
происходило в мире  без меня? Как  Рип ван Винкля\footnote{Рип ван Винкль -
герой  одноименного  рассказа   американского  писателя  Вашингтона  Ирвинга
(1783-1859),  отведавший  чудодейственного  напитка и  проспавший  двадцать
лет.}, который проспал много лет.
     -  Только  если вы  захотите, чтобы я вновь пережила волнения и страхи
всех  этих недель,  - ответила  она. - Вы были очень  больны. Этого вполне
достаточно.
     - Что со мной было?
     - Я не слишком высокого мнения о ваших английских врачах, -  ответила
она. - На континенте мы  называем эту болезнь менингитом, здесь о ней никто
не знает. Просто чудо, что вы остались живы.
     - Что меня спасло?
     Она улыбнулась и крепче сжала мне руку.
     -  Думаю, ваша лошадиная выносливость, - ответила она, - и некоторые
вещи, которые я уговорила их сделать. Прежде всего -  пункция позвоночника,
чтобы выпустить лишнюю спинномозговую жидкость. А  позже - введение в кровь
экстракта из сока трав. Они называют это ядом. Но вы выжили!
     Я вспомнил, как она готовила лекарства для  наших арендаторов,  которые
болели зимой, и как я подшучивал над ней, называя повитухой и аптекарем.
     - Откуда вы знаете такие вещи? - спросил я.
     - О  них я узнала  от матери, - ответила она. - Мы,  римляне,  очень
древние и очень мудрые.
     При этих словах  вновь что-то шевельнулось в моей памяти, но я  не  мог
вспомнить, что  именно.  Думать  мне  было еще  трудно,  оставалось лежать в
постели, держа ее за руку.
     - Почему дерево за моим окном покрыто листвой? - спросил я.
     - Так и положено во вторую неделю мая, - сказала она.
     Неужели  я  провалялся  в  беспамятстве  несколько  недель?  Я  не  мог
вспомнить, из-за чего  я  слег. Рейчел на  меня рассердилась,  но причина ее
недовольства стерлась из моей памяти; она  пригласила  в дом Мэри Паско,  но
почему? То,  что  мы  обвенчались  перед  моим  днем  рождения,  не вызывало
сомнений,  но я не помнил ни церкви, ни  церемонии, хотя и знал  твердо, что
крестный  с Луизой и маленькая  Элис Табб  были моими свидетелями. Я помнил,
что был очень счастлив. И вдруг - беспричинное отчаяние... Затем я заболел.
Но теперь  это уже не важно,