Я  подошел к камину и  пнул ногой полено.  Ни  за что на свете я не мог
допустить, чтобы он заметил, как у меня дрожат руки.
     - А где сейчас миссис Эшли? - спросил я.
     - Госпожа удалилась в свою комнату, - ответил он. - Госпожа устала и
просит вас извинить ее за то, что она не спустится к обеду. Около часа назад
я распорядился отнести поднос в ее комнату.
     Я вздохнул с облегчением.
     - Как она доехала? - спросил я.
     - Веллингтон сказал,  что  после Лискерда дорога была  очень скверная,
сэр,  -  ответил он. - Дул сильный ветер. Одна лошадь потеряла подкову, и,
не доезжая до Лостуитиела, им пришлось завернуть в кузницу.
     - Хм-м...
     Я повернулся спиной к огню и стал греть ноги.
     -  Вы  совсем  промокли, сэр,  - сказал  Сиком.  -  Неплохо  бы  вам
переодеться, а то простудитесь.
     - Да-да, сейчас, - ответил я, оглядывая комнату. - А где собаки?
     -  По-моему, они отправились с госпожой  наверх, -  сказал  он. - Во
всяком случае, старик Дон; правда, за остальных я не ручаюсь.
     Я продолжал  греть  ноги  у  огня. Сиком  топтался перед дверью, словно
ожидал, что я продолжу разговор.
     - Прекрасно, - сказал я.  -  Я  приму  ванну и переоденусь. Скажите,
чтобы принесли горячей воды. Через полчаса я сяду обедать.
     В  тот вечер  я  сел  обедать  один - напротив  до  блеска  начищенных
канделябров и серебряной вазы с розами. Сиком стоял за моим стулом, но мы не
разговаривали. Именно в тот вечер молчание, наверное, было для него истинной
пыткой - я ведь знал, как он жаждет высказать свое мнение о гостье. Ничего,
он сможет потом наверстать упущенное и всласть излить душу со слугами.
     Едва  я  кончил  обедать,  как  в столовую  вошел Джон и что-то  шепнул
Сикому. Старик склонился над моим плечом.
     -  Госпожа прислала сказать, что, если вы пожелаете  увидеть ее, когда
отобедаете, она с удовольствием примет вас, - сказал он.
     - Благодарю вас, Сиком.
     Когда они вышли, я сделал нечто такое, что делал очень редко. Разве что
в  крайнем изнеможении, пожалуй, после изнурительной поездки верхом, долгой,
утомительной охоты  или схватки  с волнами,  когда  мы с Эмброзом  ходили на
лодке под парусами. Я подошел к буфету и налил себе коньяка.  Затем поднялся
наверх и постучал в дверь будуара.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     Тихий, едва слышный голос пригласил меня войти. Несмотря на то, что уже
стемнело и горели свечи,  портьеры были не задернуты; она сидела на диване у
окна и смотрела в сад. Сидела спиной ко мне, сжав руки на коленях. Наверное,
она приняла меня за одного из  слуг,  поскольку даже не шелохнулась, когда я
вошел в комнату.  Дон  лежал у камина,  положив голову на передние лапы, две
молодые  собаки расположились  рядом  с ним.  В комнате  все стояло на своих
местах,  ящики небольшого  секретера  были закрыты, одежда убрана - никаких
признаков беспорядка, связанного с приездом.
     -  Добрый вечер, -  сказал  я,  и мой  голос прозвучал  напряженно  и
неестественно в этой маленькой комнате.
     Она обернулась, быстро встала и шагнула мне навстречу.  Все произошло в
один миг, и мне некогда было оживить в памяти десятки образов, в которые мое
воображение   облекало   ее  последние   полтора  года.   Женщина,   которая
преследовала меня дни и ночи, лишала  покоя в часы бодрствования,  кошмарным
видением являлась во сне, стояла рядом. От  изумления я едва не  оцепенел -
настолько она  была миниатюрна. Она едва доставала мне до плеча.  Ни ростом,
ни фигурой она не походила на Луизу.
     Она  была  в  черном платье - отчего  казалась особенно бледной, - по
вороту и запястьям отделанном кружевами. Ее каштановые волосы были расчесаны
на прямой  пробор и собраны узлом  на затылке; черты  лица были правильны  и
изящны. Большими у нее  были только  глаза; увидев меня,  словно  пораженные
неожиданным сходством,  они  расширились, как  глаза испуганной лани.  Испуг
узнавания  сменился  замешательством,  замешательство -  болью,  едва ли не
страхом.  Я видел, как легкий румянец проступил на ее  лице и тут же  исчез.
Думаю,  я  вызвал у нее  такое же потрясение, как  и  она  у меня. Не рискну
сказать, кто из нас испытывал большее волнение, большую неловкость.
     Я уставимся  на нее  с высоты своего роста, она смотрела на  меня снизу
вверх, и прошло несколько мгновений,  прежде чем хоть один из вас заговорил.
Когда же мы заговорили, то заговорили одновременно.
     - Надеюсь, вы отдохнули, - моя лепта.
     И ее:
     - Я должна извиниться перед вами.
     Она успешно воспользовалась моей подачей:
     - О да, благодарю вас, Филипп,  - и, подойдя к камину,  опустилась на
низкую скамеечку и жестом указала мне на стул против себя.
     Дон, старый ретривер, потянулся, зевнул, встал  и положил  голову ей на
колени.
     - Ведь это Дон, я не ошиблась? - спросила она, кладя руку ему на нос.
- В прошлый день рождения ему действительно исполнилось четырнадцать лет?
     - Да, - сказал я, - его день рождения на неделю раньше моего.
     -  Вы  нашли  его в пироге за завтраком,  - сказала  она.  -  Эмброз
прятался  в  столовой  за  экраном и  наблюдал,  как вы снимаете корочку. Он
рассказывал мне,  что никогда не забудет вашего  изумленного  лица, когда из
пирога  выполз Дон. В тот день вам исполнилось десять лет, и это было первое
апреля.
     Она подняла глаза от блаженствующего  Дона, улыбнулась мне, и, к своему
полному замешательству, я увидел на ее ресницах слезы; они блеснули и тут же
высохли.
     - Я приношу вам свои извинения  за то, что  не спустилась к  обеду, -
сказала  она.  -  Ради  одной меня  вы  так  хлопотали и, наверное, спешили
вернуться домой  гораздо  раньше,  чем того требовали ваши дела.  Но я очень
устала  и составила бы вам плохую  компанию. Мне казалось, вам будет гораздо
спокойнее пообедать одному.
     Я вспомнил, как бродил по имению из конца в конец, лишь бы заставить ее
дожидаться меня, и ничего  не  сказал. Одна  из  молодых собак проснулась  и
лизнула мне руку. Чтобы хоть как-то занять себя, я потянул ее за уши.
     - Сиком рассказал мне, как  много у вас дел, - сказала она. - Я ни в
коем  случае не  хочу, чтобы мой неожиданный приезд в чем-то стеснил вас.  Я
найду  чем заняться, не  затрудняя вас, и  это мне будет более чем  приятно.
Из-за меня вам не следует вносить  никаких изменений в свои планы на завтра.
Я хочу  сказать  только одно:  я  благодарна  вам,  Филипп,  за то,  что  вы
разрешили мне приехать. Вам это было, конечно, нелегко.
     Она встала и подошла к окну задернуть портьеры. Дождь громко  стучал по
стеклам.  Вероятно, мне  самому следовало задернуть  портьеры,  не  ей. Я не
успел. Я попробовал исправить свою оплошность и неловко  поднялся  со стула,
но, так или иначе, было слишком поздно. Она вернулась  к камину, и  мы снова
сели.
     -  Когда я через парк  подъезжала  к дому  и увидела  в дверях Сикома,
который вышел навстречу, мною овладело странное чувство, - сказала она.  -
Вы  знаете, я проделала этот  путь множество раз - в воображении.  Все было
именно так, как  я себе представляла. Холл,  библиотека, картины  на стенах.
Корда  экипаж подъехал к дому, на  часах пробило  четыре; даже этот бой  был
знаком мне.
     Я теребил собачьи уши. На нее я не смотрел.
     - По вечерам во Флоренции, - говорила она, - в последнее лето и зиму
перед болезнью Эмброза, мы  часто  говорили  о путешествии  домой.  Ничто не
доставляло ему большей радости.  С каким  увлечением он рассказывал мне  про
сад,  парк, лес,  тропинку к морю... Мы собирались вернуться  тем маршрутом,
которым я  приехала; именно  поэтому я его  и выбрала. Генуя, а  из нее - в
Плимут. Там нас ждет Веллингтон  с  экипажем и везет домой. Как мило с вашей
стороны, что вы прислали его, что вы угадали мои чувства.
     Я ощущал себя полным дураком, но все же обрел дар речи.
     - Боюсь, дорога из  Плимута  была довольно  скверной, - сказал я.  -
Сиком  говорил,  что вам пришлось остановиться в кузнице и подковать одну из
лошадей. Мне очень жаль, что так случилось.
     - Это меня нисколько не огорчило, - сказала она. - Я с удовольствием
посидела у огня, наблюдая за работой и болтая с Веллингтоном.
     Теперь она держалась вполне свободно. Первое  смущение прошло, если оно
вообще  было. Зато я вдруг обнаружил, что из нас двоих  неловкость испытываю
именно  я;  я  чувствовал себя  громоздким  и нескладным  в  этой  крошечной
комнате,  а  стул, на котором я сидел, годился бы только карлику.  Неудобная
поза -  самое  губительное  для  того, кто  хочет  выглядеть  раскованно  и
непринужденно, и  меня  мучило то, как  я выгляжу,  сидя на  этом  проклятом
стуле, неуклюже подобрав  под него чересчур  большие ноги  и свесив по бокам
длинные руки.
     - Веллингтон хлыстом  указал мне на  подъездную  аллею к  дому мистера
Кендалла, - сказала  она, -  и я подумала,  что из учтивости следовало  бы
засвидетельствовать ему свое почтение. Но было уже поздно. Лошади промчались
мимо ворот, и к тому же я очень хотела поскорее оказаться... здесь.
     Она помедлила, прежде  чем произнести слово , и я догадался, что
она чуть было не сказала , но вовремя удержалась.
     - Эмброз все так хорошо описал мне, - продолжала она,  - от холла до
последней комнаты в доме. Он даже набросал для меня план, и я почти уверена,
что  сегодня  с  закрытыми  глазами нашла бы дорогу.  -  На  мгновение  она
замолкла,  затем сказала: - Вы проявили редкую проницательность, отведя мне
эти комнаты.  Именно их мы и собирались занять, если бы были вместе.  Эмброз
хотел, чтобы вы переехали в его комнату; Сиком сказал, что вы так и сделали.
Эмброз был бы рад.
     - Надеюсь, вам  будет удобно, - сказал я. - Кажется,  здесь никто не
жил после особы, которую звали тетушка Феба.
     - Тетушка Феба заболела от любви к некоему викарию и уехала залечивать
раны  сердца в Тонбридж, - сказала она. -  Но сердце оказалось  упрямым, и
тетушка Феба подхватила простуду, которая  длилась  двадцать лет. Неужели вы
не слышали об этой истории?
     - Нет, - ответил я и украдкой взглянул на  нее. Она смотрела на огонь
и улыбалась, скорее  всего, воспоминанию  о тетушке  Фебе.  Ее  сжатые  руки
лежали на коленях. Никогда прежде не видел я таких маленьких рук у взрослого
человека. Они были очень тонкие, очень  узкие,  как  руки  на  незаконченных
портретах старых мастеров.
     - Итак, - сказал я, - какова же дальнейшая история тетушки Фебы?
     -  Простуда  оставила ее через двадцать лет  - после  того, как взору
тетушки явился другой  викарий. Но  к тому  времени тетушке Фебе исполнилось
сорок  пять,  и  сердце  ее  было уже не таким хрупким. Она  вышла замуж  за
второго викария.
     - Брак был удачным?
     - Нет, - ответила кузина Рейчел,  - в первую брачную ночь она умерла
от потрясения.
     Она обернулась и посмотрела на меня, губы ее слегка подрагивали, однако
глаза  были  все  так  же  серьезны. Я  вдруг  представил себе,  как  Эмброз
рассказывает ей  эту  историю: он, сгорбившись, сидит в  кресле,  плечи  его
трясутся,  а  она  смотрит  на  него снизу  вверх,  совсем  как сейчас, едва
сдерживая  смех. Я не выдержал.  Я улыбнулся кузине Рейчел... c  ее  глазами
что-то произошло, и она тоже улыбнулась мне.
     -  Думаю, что вы на ходу сочинили всю эту историю, - сказал я,  сразу
пожалев о своей улыбке.
     -  Ничего  подобного, - возразила она. - Сиком  наверняка знает  ее.
Спросите его.
     Я покачал головой:
     - Он  сочтет неуместным  вспоминать  о ней.  И буцет глубоко потрясен,
если решит, что вы мне ее рассказали. Я забыл вас спросить: принес ли он вам
что-нибудь на обед?
     - Да.  Чашку  супа,  крыло цыпленка  и  почки с  пряностями.  Все было
восхитительно.
     -  Вы,  конечно,  уже  поняли,   что  в  доме  нет  женской  прислуги?
Прислуживать вам,  развешивать ваши платья у нас некому; только молодые Джон
и Артур, которые наполнят для вас ванну.
     - Тем лучше. Женщины  так болтливы.  А что до платьев, то траур всегда
одинаков.  Я  привезла только  то, которое сейчас на мне, и еще одно. У меня
есть прочные туфли для прогулок.
     - Если завтра  будет такой же день, вам  придется не выходить из дома,
- сказал я. - В библиотеке много книг. Сам я не слишком охоч до чтения, но
вы могли бы найти что-нибудь себе по вкусу.
     Ее губы снова дрогнули, и она серьезно посмотрела на меня:
     - Я могла бы посвятить свое время чистке серебра. Никак не думала, что
его у вас так много. Эмброз не  раз говорил мне, что оно темнеет от морского
воздуха.
     По выражению ее лица  я был  готов поклясться, что она догадалась,  что
вся эта масса семейных реликвий извлечена из какого-нибудь забытого шкафа, и
в глубине души смеется надо мной.
     Я  отвел глаза.  Однажды я  уже улыбнулся  ей,  и будь я  проклят, если
улыбнусь еще раз.
     - На  вилле, -  сказала она, - когда  бывало  очень жарко, мы любили
сидеть  во дворике с фонтаном. Эмброз просил меня  закрыть  глаза  и, слушая
воду, вообразить,  будто это  дождь стучит  в окна нашего дома  в Англии. Он
полагал,  что я вся съежусь и буду постоянно дрожать  в английском  климате,
особенно  в  сыром климате Корнуолла; он  называл меня тепличным  растением,
которое  требует  заботливого  ухода   и   совершенно  не   приспособлено  к
обыкновенной   почве.  Я   выросла  в  городе,  говорил   он,   и   чересчур
цивилизованна. Помню,  как  однажды  я вышла  к  обеду в  новом платье и  он
сказал, что от  меня  веет ароматом Древнего  Рима.  Я не забыла его совет и привезла с собой шаль.
     - В Англии, - сказал я, -  особенно здесь,  на побережье, мы придаем
большое  значение погоде. Должны придавать, ведь  живем у моря. Видите ли, в
наших краях условия для сельского хозяйства не  слишком благоприятные, не то
что  в  центре страны. Почва тощая,  из  семи дней в  неделю четыре дня идет
дождь, поэтому мы  очень зависим  от солнца,  когда  оно  появляется. Думаю,
завтра прояснится и вы сможете совершить прогулку.
     - Бове-таун и Боденский луг, - сказала она.  - Кемпов тупик  и Бычий
сад, Килмурово поле, мимо маяка, через Двадцать акров и Западные холмы.
     Я с изумлением посмотрел на нее:
     - Вам известны все названия Бартонских земель?
     - Ну конечно, вот уже полтора года я знаю их наизусть.
     Я молчал. Мне нечего было сказать. Затем:
     - Это нелегкая прогулка для женщины, - угрюмо заметил я.
     - У меня есть прочные туфли, - возразила она.
     Черная бархатная  туфелька  на  ноге,  чуть  высунутая  из-под  платья,
показалась мне на редкость не подходящей для пеших прогулок.
     - Вот эти? - спросил я.
     - Разумеется, нет; кое-что попрочнее.
     Я не мог себе представить, как она бредет по камням, даже если сама она
и  верила  в то, что  способна  выдержать такую прогулку. А  в моих  рабочих
сапогах она просто утонула бы.
     - Вы ездите верхом? - спросил я.
     - Нет.
     - А сможете держаться в седле, если вашу лошадь поведут под уздцы?
     - Пожалуй,  да, - ответила она.  - Только мне надо держаться  обеими
руками за  седло. А нет ли у вас... кажется, это называется лука, на которой
балансируют?
     Она задала  вопрос самым невинным тоном, ее глаза  смотрели серьезно, и
тем не менее я вновь не  сомневался,  что в  них прячется  смех и она  хочет
подразнить меня.
     - Не уверен, - холодно сказал я, - есть ли у нас дамское седло. Надо
спросить Веллингтона, в конюшне оно мне ни разу не попадалось на глаза.
     -  Возможно, - сказала она,  - тетушка Феба, потеряв своего викария,
приохотилась  к  верховой  езде.  Может  быть,  это  стало  ее  единственным
утешением.
     Все мои усилия пошли прахом. В ее голосе  послышалось нечто похожее  на
легкое журчание,  и  я не выдержал. Она  видела, что  я смеюсь,  и  это было
ужаснее всего.
     - Хорошо,  - сказал я, - утром  я этим  займусь. Как  по-вашему,  не
попросить  ли мне  Сикома обследовать чуланы и посмотреть,  не  осталось  ли
после тетушки Фебы еще и амазонки?
     -  Амазонка мне  не  понадобится,  - ответила она,  - если, конечно,
лошадь поведут осторожно и я смогу балансировать на луке.
     В эту  минуту  в дверь  постучали,  и в  комнату  вошел Сиком, неся  на
огромном подносе серебряный чайник с кипятком,  серебряный заварочный чайник
и хлебницу -  тоже серебряную. Никогда  раньше  я не видел этих вещей и про
себя полюбопытствовал, из каких закромов  комнаты дворецкого он их извлек. С
какой целью принес? Кузина Рейчел заметила мое изумление.  Я отнюдь не хотел
обидеть Сикома, который с важным видом поставил свое приношение  на стол, но
меня  так и подмывало расхохотаться. Я встал со стула и подошел к окну,  как
будто хотел взглянуть на дождь.
     - Чай подан, мадам, - объявил Сиком.
     - Благодарю вас, Сиком, - торжественно ответила она.
     Собаки встали и, принюхиваясь, потянулись к  подносу. Они были изумлены
не меньше моего. Сиком цыкнул на них.
     - Уходи,  Дон, - сказал он, - все трое уходите. Я думаю,  мадам, мне
лучше убрать собак. Чего доброго, перевернут поднос.
     - Да, Сиком, - ответила она, - чего доброго.
     И опять это журчание в голосе. Я был рад, что стою к ней спиной.
     - Какие  распоряжения  относительно завтрака, мадам? - спросил Сиком.
- Мистер Филипп завтракает в девять часов в столовой.
     -  Я хотела бы завтракать в своей комнате, - сказала  она.  - Мистер
Эшли говаривал,  что ни на одну женщину  не следует смотреть  до одиннадцати
часов. Вас это не затруднит?
     - Разумеется, нет, мадам.
     - В таком случае - благодарю вас, Сиком, и спокойной ночи.
     - Доброй ночи, мадам. Доброй ночи, сэр. Пошли, собаки!
     Он щелкнул пальцами, и животные нехотя последовали за ним.
     Несколько мгновений в комнате царило молчание, затем она тихо сказала:
     - Хотите чаю? Насколько я понимаю, в Корнуолле так заведено.
     Всю мою важность  как рукой сняло. Сохранять ее и дальше было выше моих
сил. Я вернулся к камину и сел на табурет у стола.
     - Я вам кое-чю скажу, - проговорил я. - Я никогда не видел  ни этого
чайника, ни этой хлебницы.
     -  Я так и  думала, - сказала она.  -  Я заметила ваш  взгляд, когда
Сиком принес их. Полагаю, он их тоже раньше  не видел. Они из тайного клада.
Он раскопал их в каком-нибудь погребе.
     - А это действительно  так принято - пить чай после обеда? - спросил
я.
     - Конечно, - ответила она, -  в высшем обществе,  когда присутствуют
дамы.
     - По воскресеньям, когда Кендаллы и Паско приезжают к обеду, - сказал
я, - мы никогда его не пьем.
     - Вероятно, Сиком не считает, что они принадлежат к высшему  обществу,
- заметила она. - Очень польщена. Чай мне нравится. Съешьте бутерброд.
     Еще  одно новшество. Тонкие кусочки хлеба,  свернутые в  виде маленьких
колбасок.
     -  Удивительно,  что  на  кухне  знают, как их  делать,  - сказал  я,
проглотив несколько штук. - Но это очень вкусно.
     - Неожиданное вдохновение, - сказала кузина Рейчел. - И за завтраком
вы, конечно, съедите  то, что останется. Масло тает, и  я бы  предложила вам
облизать пальцы.
     Она пила чай, глядя на меня поверх краешка чашки.
     - Если хотите, можете закурить трубку, - продолжала она.
     Я удивленно воззрился на нее.
     - В будуаре? -  спросил я. - Вы уверены? Но по воскресеньям, когда с
викарием приезжает миссис Паско, мы никогда не курим в гостиной.
     - Здесь не гостиная, а я не миссис Паско, - возразила она.
     Я пожал плечами и полез в карман за трубкой.
     -  Сиком подумает,  что  я поступаю крайне  предосудительно.  Утром он
догадается по запаху.
     - Перед тем как лечь спать, я открою окно. На дожде запах выветрится.
     - Дождь попадет в окно и намочит  ковер,  - сказал  я,  - а  это еще
хуже, чем запах дыма.
     -  Ковер  можно вычистить  тряпкой,  -  ответила  она.  -  Какой  вы
привередливый, совсем как старик.
     - Я думал, женщины очень щепетильны в таких делах.
     - Да, щепетильны, когда им больше неч