ей.  По  ту сторону реки
было темнее и гораздо тише,  чем в  центре  Флоренции.  На улицах попадались
редкие  прохожие.  Двери  и  ставни на окнах были закрыты.  Мои  шаги  глухо
звучали по булыжной мостовой.
     Наконец я дошел до дома Райнальди и позвонил.  Слуга сразу открыл дверь
и, не  спросив моего имени, повел  меня вверх по лестнице, затем по коридору
и,  постучав  в дверь,  пропустил  в комнату.  Щурясь от внезапного света, я
остановился  и  увидел за столом человека,  разбиравшего кипу бумаг. Когда я
вошел, он встал и пристально посмотрел на меня.
     Это был человек  лет сорока, чуть ниже меня  ростом,  с  бледным, почти
бесцветным лицом и орлиным носом. Что-то гордое, надменное было в его облике
- в облике человека, безжалостного к глупцам и врагам.
     - Синьор Райнальди? - спросил я. - Меня зовут Эшли. Филипп Эшли.
     - Да, - ответил он. - Не угодно ли сесть?
     Речь его звучала холодно, жестко  и почти без акцента.  Он подвинул мне
стул.
     -  Вы,  конечно, не ожидали увидеть меня?  -  сказал  я,  внимательно
наблюдая за ним. - Вы не знали, что я во Флоренции?
     - Нет,  - ответил он.  - Нет,  я не  знал,  что вы здесь. - Он явно
подбирал  слова,  однако   не   исключено,  что  осторожность  в   разговоре
объяснялась недостаточным знанием английского.
     - Вы знаете, кто я?
     -  Что касается степени родства, то, думаю, я не ошибся, - сказал он.
- Вы кузен, не так ли, или племянник покойного Эмброза Эшли?
     - Кузен, - сказал я, - и наследник.
     Он держал в пальцах перо и постукивал им по столу, не то желая выиграть
время, не то по рассеянности.
     - Я  был на вилле Сангаллетти, - сказал я.  - Видел  комнату, где он
умер. Слуга Джузеппе  был очень услужлив. Он обо всем подробно рассказал мне
и тем не менее направил к вам.
     Мне только почудилось или действительно  на  его темные глаза  набежала
тень?
     - Как давно вы во Флоренции? - спросил он.
     - Несколько часов. С полудня.
     - Вы приехали лишь сегодня? Значит, ваша кузина Рейчел вас не видела?
     Пальцы, державшие перо, разжались.
     -  Нет, -  сказал  я,  - из слов слуги я  понял,  что  она  покинула
Флоренцию на следующий же день после похорон.
     - Она покинула виллу Сангаллетти,  -  сказал  он, - Флоренцию она не
покидала.
     - Она еще здесь, в городе?
     - Нет,  - ответил он, - нет,  она уехала.  Она хочет,  чтобы я  сдал
виллу внаем. Возможно, чтобы продал.
     - Вам известно, где она сейчас? - спросил я.
     -  Боюсь,  что нет, - ответил он.  - Она уехала неожиданно,  она  не
строила никаких  планов. Сказала, что напишет, когда придет к какому- нибудь
решению относительно будущего.
     - Может быть, она у друзей? - предположил я.
     - Может быть, - сказал он. - Хотя не думаю.
     У меня  было чувство, что не далее как сегодня или вчера она была с ним
в этой комнате и он знает гораздо больше, чем говорит.
     -  Вы, конечно,  понимаете,  синьор  Райнальди,  - сказал  я,  - что
внезапное известие о смерти  брата, услышанное  из уст слуги, потрясло меня.
Это  было похоже  на кошмар. Что произошло? Почему мне не  сообщили,  что он
болен?
     Он внимательно смотрел на меня, он не сводил с меня глаз.
     - Смерть вашего кузена тоже  была внезапной,  -  сказал он, - мы все
были потрясены. Он был  болен, да, но мы  не думали, что настолько серьезно.
Обычная  лихорадка,  которой  здесь подвержены  многие  иностранцы,  вызвала
определенную слабость; к тому  же  он жаловался на сильнейшую головную боль.
Графиня - мне следовало сказать  - была очень обеспокоена, но
он  - пациент  не  из  легких. По  каким-то  неведомым  причинам  он  сразу
невзлюбил наших врачей. Каждый день  миссис Эшли надеялась на  улучшение, и,
разумеется, у  нее  не  было ни малейшего желания беспокоить ни вас, ни  его
друзей в Англии.
     -  Но мы  беспокоились,  -  сказал  я.  -  Поэтому я  и  приехал  во
Флоренцию. Я получил от него вот эти письма.
     Возможно, я поступил безрассудно, опрометчиво, но мне было все равно. Я
протянул  через стол два последних письма Эмброза. Он внимательно прочел их.
Выражение его лица изменилось. Затем он вернул их мне.
     - Да,  -  сказал он спокойным, без  тени удивления голосом, - миссис
Эшли опасалась, что  он может написать нечто в этом роде. Только в последние
недели болезни, когда у него начали  проявляться известные странности, врачи
стали опасаться худшего и предупредили ее.
     - Предупредили ее? - спросил я. - О чем же ее предупредили?
     -  О  том,  что на  его  мозг может что-то  давить, -  ответил он. -
Опухоль или нарост,  быстро увеличивающийся в размере, чем и объясняется его
состояние.
     Меня  охватило чувство полной растерянности. Опухоль?  Значит, крестный
все-таки  не  ошибся  в  своем  предположении.  Сперва  дядя  Филипп,  потом
Эмброз... И все же... Почему этот итальянец так следит за моими глазами?
     - Врачи сказали, что именно опухоль убила его?
     -  Бесспорно, - ответил он. - Опухоль  и слабость после перенесенной
лихорадки.  Его  пользовали два врача. Мой  личный  врач и еще один.  Я могу
послать за ними, и вы можете задать им  любой  вопрос, какой сочтете нужным.
Один из них немного знает по-английски.
     - Нет, - медленно проговорил я. - В этом нет необходимости.
     Он выдвинул ящик стола и вынул лист бумаги.
     - Вот свидетельство о смерти, - сказал он, - подписанное ими обоими.
Прочтите. Одну  копию уже послали в Корнуолл  вам, другую -  душеприказчику
вашего  кузена, мистеру  Николасу Кендаллу, проживающему близ Лостуитиела  в
Корнуолле.
     Я опустил глаза на документ, но не дал себе труда прочесть его.
     -  Откуда вам  известно,  -  спросил я,  -  что  Николас Кендалл  -
душеприказчик моего брата?
     - Ваш кузен Эмброз  имел при себе копию завещания,  -  ответил синьор
Райнальди. - Я читал его много раз.
     - Вы читали завещание моего брата? - недоверчиво спросил я.
     - Естественно, - ответил он. - Как  доверенное лицо в делах графини,
в делах  миссис Эшли, я должен был ознакомиться с завещанием ее  мужа. Здесь
нет ничего странного. Ваш кузен сам показал мне завещание вскоре после того,
как они  поженились. Более того, у меня есть копия. Но в  мои обязанности не
входит показывать ее вам.  Это обязанность мистера Кендалла, вашего опекуна.
Без сомнения, он исполнит это по вашем возвращении домой.
     Он знал, что Ник Кендалл не только мой крестный, но и опекун, чего я  и
сам не  знал.  Если только он не ошибся. Конечно же,  после двадцати  одного
года опекунов ни у кого нет, а мне  было двадцать четыре. Впрочем, не важно.
Эмброз и его болезнь, Эмброз и его смерть - остальное не имеет значения.
     - Эти два письма, - упрямо  сказал я, - не письма больного человека.
Это письма человека, у которого есть враги,  человека,  окруженного  людьми,
которым он не доверяет.
     Синьор Райнальди снова пристально посмотрел на меня.
     - Это письма человека, страдающего заболеванием мозга, мистер  Эшли, -
-  сказал  он. - Извините  меня  за  резкость,  но я видел его в  последние
недели, а вы нет. Никто из нас не испытал особого удовольствия, и менее всех
- его жена. Видите, в первом из ваших писем он пишет, что  она ни на минуту
не оставляет его. Я могу поручиться, что так и было. Она не отходила от него
ни днем, ни ночью. Любая другая женщина пригласила бы монахинь присматривать
за ним.
     - Тем не менее ему это не помогло, - сказал я. - Загляните в письмо,
посмотрите на последнюю  строчку.  . Как вы объясните это, синьор Райнальди?
     Наверное,  от волнения я повысил  голос. Он поднялся со  стула и дернул
сонетку.  Появился слуга. Он  отдал ему какое-то распоряжение, и тот  вскоре
вернулся с вином, водой и стаканом.
     - Так что же? - спросил я.
     Он  не сел за стол, а подошел к стене, заставленной  книгами, и снял  с
полки какой-то том.
     - Вам не приходилось изучать историю медицины, мистер Эшли? - спросил
он.
     - Нет, - ответил я.
     -  Здесь вы найдете, -  сказал  он,  - интересующую  вас информацию;
кроме того, вы можете  обратиться за ней к  врачам, адреса которых  я вам  с
удовольствием   предоставлю.    Существует    особое    заболевание   мозга,
проявляющееся, как правило, в виде опухоли или новообразования, в результате
чего заболевшего  начинают преследовать галлюцинации. Например, ему кажется,
что за  ним  следят.  Что  самый близкий  человек,  такой,  как  жена,  либо
злоумышляет  против  него,  либо  неверен,   либо  стремится  завладеть  его
деньгами.  Ни  любовь,  ни  уговоры  не  могут   успокоить  подозрительность
больного.  Если  вы не  верите  ни мне,  ни  нашим  врачам,  спросите  своих
соотечественников или прочитайте вот эту книгу.
     Как правдоподобно, как холодно,  как убедительно звучали его слова!.. Я
представил себе,  как Эмброз лежит на железной кровати на вилле Сангаллетти,
измученный,  растерянный,   а  этот  человек  наблюдает  за  ним,  методично
анализирует  симптомы болезни,  возможно,  подглядывает  из-за ширмы... Я не
знал, прав Райнальди или нет, но я твердо знал, что ненавижу его.
     - Почему она не послала за мной? - спросил я. - Если Эмброз перестал
верить ей, почему она не послала за мной? Я лучше знал его.
     Райнальди с шумом захлопнул книгу и поставил ее на полку.
     - Вы очень молоды, не так ли, мистер Эшли? - сказал он.
     Я уставился на него. Я не понимал, что он имеет в виду.
     - Что вы хотите этим сказать? - спросил я.
     -  Эмоциональные  женщины нелегко  сдаются.  Называйте это  гордостью,
упорством,  как  угодно. Несмотря  на  многие доказательства  обратного,  их
эмоции  гораздо примитивнее  наших.  Они  всеми  силами  держатся за  свое и
никогда  не отступают.  У  нас  есть  войны  и  битвы. Но женщины тоже могут
сражаться.
     Он посмотрел на меня своими холодными, глубоко посаженными глазами, и я
понял, что мне больше нечего сказать ему.
     - Если бы я был здесь, - сказал я, - он бы не умер.
     Я встал со стула и пошел к двери. Райнальди снова позвонил, и в комнату
вошел слуга, чтобы проводить меня.
     - Я написал вашему  крестному, мистеру Кендаллу,  - сказал Райнальди.
- Я очень подробно, в мельчайших деталях объяснил ему все случившееся. Могу
ли я еще чем-нибудь быть вам полезен? Вы намерены задержаться во Флоренции?
     - Нет, - сказал я, - к чему? Меня здесь ничто не держит.
     - Если вы желаете увидеть могилу, - сказал он, - я дам вам записку к
смотрителю протестантского кладбища. Место довольно скромное, без излишеств;
камня, разумеется, еще нет. Его поставят в ближайшее время.
     Он повернулся к столу, набросал записку и дал ее мне.
     - Что будет написано на камне? - спросил я.
     Он на  мгновение задумался; тем  временем слуга, стоя у открытой двери,
протянул мне шляпу Эмброза.
     - Если  не  ошибаюсь, -  наконец  сказал Райнальди,  - мне  поручено
заказать следующую надпись: . Далее, разумеется, годы жизни.
     Я уже тогда знал, что не хочу идти на кладбище и видеть могилу. Не хочу
видеть место,  где они похоронили Эмброза. Пусть ставят  надгробный камень и
приносят к нему цветы, если хотят; Эмброзу все равно,  он никогда об этом не
узнает. Он будет со мной в далекой западной стране, в своей родной земле.
     - Когда миссис Эшли вернется, - медленно проговорил я, - скажите ей,
что я приезжал во Флоренцию, что был на  вилле Сангаллетти и видел, где умер
Эмброз. Также можете сказать ей о письмах, которые Эмброз писал мне.
     Он протянут мне руку, холодную, жесткую, как он сам.
     - Ваша кузина Рейчел - женщина импульсивная,  - сказал он. - Уезжая
из Флоренции, она забрала все свое имущество. Я очень боюсь, что она никогда
не вернется.
     Я вышел из  дома  и побрел по  темной  улице. Мне казалось,  что  глаза
Рейчел  следят  за мной  из-за  закрытых  ставен.  Я  возвращался  мощенными
булыжником улицами, перешел через мост,  но, прежде чем свернуть к гостинице
и, если удастся, поспать до утра, снова остановился у Арно.
     Город спал. Один я  слонялся без дела. Даже  колокола молчали. И только
река,  струясь  под  мостом,  нарушала полную  тишину.  Казалось, она  течет
быстрее,  чем днем, словно вода, смирившаяся со своим пленом в  дневные часы
жары и солнца, теперь, в ночи и безмолвии, обрела свободу.
     Я не  отрываясь смотрел вниз на реку, наблюдал, как  она течет, дышит и
теряется во тьме. В слабом, мигающем свете фонаря были видны пенисто-  бурые
пузыри, то здесь, то там возникающие на воде. И вдруг поток вынес окоченелый
собачий труп. Медленно поворачиваясь,  со всеми четырьмя лапами, поднятыми в
воздух, он проплыл под мостом и скрылся.
     И там, на берегу Арно, я дал себе обет.
     Я поклялся, что за  всю боль и страдания Эмброза перед смертью я сполна
воздам  женщине, которая была их виновницей. Я не верил истории Райнальди. Я
верил в правдивость двух писем, которые держал в правой руке. Последних, что
написал мне Эмброз.
     Когда-нибудь я так или иначе рассчитаюсь с моей кузиной Рейчел.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
     Я  вернулся домой в начале  сентября. Печальная весть  опередила  меня:
итальянец не лгал, когда  говорил, что  написал Нику Кендаллу. Мой  крестный
сообщил  ее слугам  и  арендаторам.  В  Бодмине  меня  встретил Веллингтон с
экипажем. На лошадях были траурные ленты. На Веллингтоне и  груме - тоже, и
лица у обоих были вытянутые, серьезные.
     Вновь ступив на  родную землю, я  испытал  такое  облегчение, что  горе
ненадолго  утихло,  а может, долгий  обратный путь через всю Европу притупил
мои чувства. Помню, как при виде Веллингтона и мальчика-грума мне захотелось
улыбнуться,  погладить  лошадей и  спросить,  все ли в порядке, словно я был
школьником, приехавшим на каникулы. Однако Веллингтон держался строго и даже
церемонно, чего прежде за  ним не водилось, а молодой грум открыл мне дверцу
с подчеркнутой почтительностью.
     -  Грустное возвращение,  мистер Филипп, - сказал Веллингтон. Когда я
спросил его о Сикоме и об остальных, он покачал головой и ответил, что слуги
и  арендаторы в глубоком горе. - С тех пор как до нас дошла эта новость, -
сказал он, - соседи ни о чем  другом не говорят. Все воскресенье и церковь,
и часовня  в поместье были увешаны черным, но самым большим ударом стало, -
продолжал  Веллингтон,  -  когда  мистер Кендалл сообщил,  что их господина
похоронили  в Италии,  что его не  привезут  домой  и не положат в  семейном
склепе.  Неладно  это, мистер Филипп. Все мы так  считаем. Думаем, оно бы  и
мистеру Эшли не понравилось.
     Ответить мне было нечего. Я сел в экипаж, и мы покатили домой.
     Как  ни странно, но, стоило мне увидеть  наш дом, волнения и  усталость
последних  недель  сразу  исчезли. Нервное напряжение  прошло;  несмотря  на
долгую дорогу, я чувствовал себя отдохнувшим и умиротворенным. Экипаж въехал
во вторые ворота и, поднявшись по склону, приближался к дому. Был полдень, и
солнце  заливало  окна и  серые  стены  западного крыла  здания. Собакам  не
терпелось  броситься  мне навстречу. Старик Сиком,  с  траурной повязкой  на
рукаве,  как у всех слуг, не выдержал  и,  чуть не плача, заговорил, когда я
сжал его руку:
     -  И долго же вас не было, мистер Филипп, ох и долго же! А нам каково?
Почем знать, не заболели ли и вы лихорадкой, как мистер Эшли!
     Сиком  прислуживал мне за  обедом, заботливый,  внимательный,  стараясь
предупредить  мои малейшие  желания, и я был благодарен ему за то, что он не
пристает  ко  мне  с  расспросами о  моем  путешествии,  о  болезни и смерти
хозяина, а сам рассказывает, какое впечатление произвела  смерть  Эмброза на
него  и  на  всех домашних:  как весь день  звонили колокола,  что говорил в
церкви викарий,  как  в знак  соболезнования приносили  венки.  Его  рассказ
перемежался  новым,  почтительно-официальным  обращением  ко  мне.    сменил  . Я успел  заметить  такую  же перемену  в
обращении ко мне кучера и грума. Она была неожиданной и тем не менее странно
согревала сердце. Пообедав, я поднялся к себе в комнату, окинул ее взглядом,
затем спустился в библиотеку и вышел из дома. Меня переполняло давно забытое
ощущение  счастья, которого, как  я  думал, после смерти  Эмброза мне уже не
испытать,  - я уезжал из Флоренции ввергнутый в бездну  одиночества и ни на
что не надеялся. На  дорогах Италии и  Франции  меня преследовали видения  и
образы, и я был не в силах отогнать их. Я видел, как Эмброз сидит в тенистом
дворике виллы Сангаллетти  под ракитником  и смотрит  на плачущий фонтан.  Я
видел его  в голой монашеской келье  второго этажа, задыхающегося,  с  двумя
подушками  за  спиной.  И рядом,  все слыша, все  замечая,  всегда как  тень
присутствовала ненавистная, лишенная  четких очертаний фигура женщины. У нее
было  множество лиц, множество обличий;  да  и  то,  что  слуга  Джузеппе  и
Райнальди предпочитали именовать ее графиней, а не миссис Эшли, окружало  ее
некой аурой, которой не было, когда я представлял ее второй миссис Паско.
     После моей поездки на  виллу женщина эта стала исчадием ада. У нее были
темные, как  дикие  сливы,  глаза, орлиный  профиль,  как  у  Райнальди; по-
змеиному плавно и бесшумно двигалась она в затхлых комнатах виллы. Я  видел,
как она,  едва от  Эмброза отлетело последнее дыхание жизни, складывает  его
одежду в ящики,  тянется  к его книгам,  последнему, что у  него осталось, и
наконец, поджав губы, уползает в Рим, или в Неаполь, или, притаившись в доме
на берегу Арно, улыбается за глухими ставнями. Эти образы преследовали меня,
пока я не переплыл море и не высадился в Дувре. Но  теперь,  теперь, когда я
вернулся  домой, они рассеялись, как  рассеивается кошмарный сон  с  первыми
лучами  дня. Острота  горя  прошла. Эмброз вновь был  со  мной, его  мучения
кончились, он больше не  страдал, словно он вовсе не уезжал во Флоренцию, не
уезжал в  Италию, а умер  здесь, в собственном  доме, и  похоронен  рядом со
своими отцом и матерью, рядом с моими родителями. Мне казалось, что теперь я
сумею справиться  с  горем;  со  мною жила печаль,  но не  трагедия. Я  тоже
вернулся на землю, взрастившую меня, и вновь дышал воздухом родных мест.
     Я шел  через  поля. Крестьяне,  убиравшие урожай,  поднимали  на телеги
копны пшеницы. Увидев меня,  они прервали работу, и я остановился поговорить
с  ними.  Старик  Билли  Роу,  который,  сколько  я  его  знал,  всегда  был
арендатором Бартонских земель и никогда не называл  меня иначе  как  , поднес руку ко лбу, а его жена и дочь, помогавшие мужчинам, присели
в реверансе.
     - Нам вас очень не хватало, сэр, - сказал Билли. - Нам казалось, что
без вас негоже свозить хлеб с полей. Мы рады, что вы снова дома.
     Год назад я, как простой работник, закатал бы рукава  и взялся за вилы,
но теперь  что-то  остановило  меня  - я  понимал,  что  они  сочтут  такое
поведение неприличным.
     -  Я рад, что снова  дома,  - сказал  я.  - Смерть  мистера Эшли  -
огромное горе и для меня, и для вас, но надо  держаться и работать, чтобы не
обмануть его ожиданий и веры в нас.
     - Да, сэр, - сказал Билли и снова поднес руку ко лбу.
     Поговорив с  ними еще  немного, я кликнул  собак и пошел дальше. Старик
ждал, пока я не скрылся за живой  изгородью, и лишь  тогда  велел работникам
снова  взяться  за дело.  Дойдя да выгона на полпути  между  домом и нижними
полями,  я остановился  и оглянулся поверх покосившейся ограды.  На  вершине
холма  четко вырисовывались  силуэты  телег, и на фоне  неба темными точками
выделялись очертания застывших в ожидании лошадей. В  последних лучах солнца
снопы пшеницы  отпивали золотом. Темно-синее, а у скал почти фиолетовое море
казалось  бездонным, как всегда  в  часы прилива. В  восточной  части  бухты
стояла  целая  флотилия рыбачьих  лодок, готовая  выйти в  море  при  первых
порывах берегового бриза.
     Когда  я  вернулся, дом был погружен  в  тень  и  только на флюгере над
шпилем  часовой башни  дрожала  слабая полоска