из-за денег, упаси боже! Даже не думайте  об  этом!  Мисс
Нелл, вы попробуете с ним поговорить?  Ну,  скажите  "да"!  Убедите  хозяина
перебраться к нам; только сначала  узнайте  у  него,  в  чем  я  провинился.
Обещаете, мисс Нелл?
     Но не успела девочка ответить на эту горячую мольбу, как входная  дверь
внизу отворилась, и мистер Брасс, высунув на улицу голову в ночном  колпаке,
сердито крикнул: "Кто там?" Кит немедленно исчез, а Нелл  осторожно  закрыла
окно и отошла в глубь комнаты.
     После второго или третьего  окрика  мистера  Брасса  из  той  же  двери
показалась другая голова, тоже в ночном колпаке.  Мистер  Квилп  внимательно
осмотрел улицу и все окна напротив. Однако ему никого не удалось обнаружить,
и он вернулся в дом вместе со своим ученым другом, злобно ворча (девочка все
слышала), что это чьи-то происки, что здесь орудует какая-то шайка, что воры
днем и ночью рыщут около дома и обчистят,  ограбят  его  до  нитки,  что  он
немедленно распродаст все вещи - хватит проволочек! - и  вернется  под  свой
мирный кров. Отведя душу этими угрозами, карлик снова завалился  на  детскую
кровать, а Нелл крадучись поднялась по лестнице к себе.
     Как и следовало ожидать, короткий, оборванный на полуслове  разговор  с
Китом взволновал ее и снился ей в ту ночь, а потом долго, долго вспоминался.
Живя среди черствых кредиторов да корыстных сиделок и не  встречая  никакого
сочувствия, никакого участия к себе даже со  стороны  женщин,  которые  были
теперь в доме, она всем своим нежным детским сердцем откликнулась на  призыв
доброй  и  благородной  души,  обитающей   в   столь   неприглядном   храме.
Возблагодарим же небо за то, что храмы таких добрых душ  не  сложены  руками
человека и что лучшим их украшением служат убогие лохмотья, а  не  пурпур  и
виссон!

ГЛАВА XII

     Наконец  кризис  миновал,  и  старик  начал  выздоравливать.  Медленно,
постепенно к нему возвращалась и память, но разум его ослабел. Его ничто  не
раздражало, ничто не беспокоило. Он мог часами сидеть в задумчивости, отнюдь
не тягостной, и легко  отвлекался  от  нее,  увидев  зайчика  на  стене  или
потолке; не жаловался на длинные дни и томительные ночи и, судя по всему, не
испытывал ни тревог,  ни  скуки,  утеряв  всякое  представление  о  времени.
Маленькая рука Нелл подолгу лежала в его руке, и он то перебирал ее  пальцы,
то вдруг гладил по голове или целовал в  лоб,  а  заметив  слезы  у  нее  на
глазах, озирался по сторонам, недоумевая, что же могло  огорчить  внучку,  и
тут же забывал об этом.
     Нелл часто вывозила его на прогулки по городу;  старик  сидел  в  кэбе,
обложенный подушками, девочка рядом с ним; и как всегда - они были  рука  об
руку. На первых порах уличная сутолока и шум утомляли его, но он воспринимал
все это равнодушно, ничем не интересуясь, ничему не радуясь,  не  удивляясь.
Когда внучка показывала ему что-нибудь и спрашивала: "Помнишь ли  ты  это?",
он отвечал: "Да, да! Как же! Конечно, помню", - а потом вдруг вытягивал  шею
и долго смотрел вслед какому-нибудь прохожему, но на  вопрос,  что  его  так
заинтересовало, обычно не отвечал ни слова.
     Как-то днем, когда они сидели у себя в комнате старик в кресле, Нелл на
табуретке  возле  него,  -  за  дверью  послышался  мужской  голос:  просили
разрешения войти; - Войдите, - совершенно спокойно  ответил  старик.  -  Это
Квилп. Теперь Квилп здесь хозяин. Пусть войдет. И Квилп вошел.
     - Очень рад, любезнейший, видеть вас снова в добром здоровье,  -  начал
карлик, усаживаясь напротив него. - Ну, как вы себя чувствуете, хорошо?
     - Да, - чуть слышно ответил старик. - Да.
     - Мне не хочется вас торопить, любезнейший.  -  Карлик  повысил  голос,
опасаясь, что его не расслышат. - Но чем скорее  вы  устроитесь  где-нибудь,
тем лучше.
     - Правильно, - сказал старик. - Это для всех лучше - и для  вас  и  для
нас.
     - Дело в том, - продолжал Квилп после небольшой  паузы,  -  что,  когда
отсюда все вывезут, какое же вам здесь будет житье, в пустом доме?
     - Да, это верно, - согласился старик. - А Нелл! Ей-то, бедняжке, каково
бы пришлось!
     - Вот именно! - во весь голос  рявкнул  карлик  и  закивал  головой.  -
Совершенно справедливое замечание. Так вы об этом подумаете, любезнейший?
     - Да, непременно, - ответил старик. - Мы здесь не останемся.
     - Я сам так предполагал, - сказал карлик.  -  Имущество  ваше  продано.
Выручил я за него гораздо меньше, чем рассчитывал,  но  все  же  достаточно,
вполне достаточно. Сегодня у нас  вторник.  Так  когда  же  будем  вывозить?
Торопиться некуда... может, сегодня днем?
     - Лучше в пятницу утром.
     - Прекрасно, - сказал карлик. -  Так  и  порешим,  но  только  с  одним
условием, любезнейший, - больше не откладывать ни под каким видом.
     - Хорошо. В пятницу. Я запомню.
     Мистера Квилпа озадачил этот странный, как будто совершенно безучастный
тон, но поскольку старик, кивнув, повторил еще раз: "Я  запомню.  В  пятницу
утром",  у  него  не  было  никаких  оснований  задерживаться  здесь,  и  он
простился,  не  скупясь  на  сердечные  излияния  и  комплименты  по  поводу
прекрасного вида своего любезнейшего друга, после  чего  отправился  вниз  -
сообщить мистеру Брассу о только что состоявшихся переговорах.
     И этот день и весь следующий старик провел как во  сне.  Он  бродил  по
дому, заглядывал то в одну, то в другую комнату, словно прощаясь с ними,  но
ни единым словом не касался ни своего утреннего  разговора  с  карликом,  ни
того, что теперь им надо подыскивать себе какое-то новое пристанище. Смутная
мысль все же маячила где-то в глубине его сознания: внучка несчастна, о  ней
надо позаботиться. И он нет-нет да прижимал ее к груди и утешал, говоря, что
они всегда будут неразлучны. Но отдать себе ясный отчет  в  том,  каково  их
положение, он, видимо, не мог и проявлял все ту же безучастность  и  апатию,
которые оставил в нем недуг, поразивший не только его тело, но и разум.
     Мы говорим про таких людей, что они впали в детство, но это все  равно,
что сравнивать смерть со сном. Какое неуместное  уподобление!  Кто  видел  в
тусклых глазах слабоумных стариков светлый, жизнерадостный  блеск,  веселье,
не знающее удержу, искренность, не боящуюся холодной острастки,  неувядающую
надежду, мимолетную улыбку счастья?  Кто  находил  в  застывших  безобразных
чертах смерти безмятежную красоту сна, который вознаграждает нас за прожитый
день и сулит мечты и любовь дню грядущему? Сличите смерть со сном - и кто из
вас сочтет их близнецами? Посмотрите на  ребенка  и  слабоумного  старика  и
постыдитесь порочить самую светлую пору нашей жизни сравнением с тем, в  чем
нет ни малейшей прелести, ни малейшей гармонии.
     Наступил четверг; с утра старик был все такой  же  вялый,  но  вечером,
когда они с Нелли молча сидели у себя, в нем произошла какая-то перемена.
     В маленьком дворике, куда выходило их окошко, росло дерево  -  довольно
зеленое и ветвистое для такого унылого места, - и  листья  его,  трепеща  на
ветру, отбрасывали зыбкую тень на белые стены комнаты. Старик смотрел на  ее
кружевной узор до самого захода солнца. Наступил  вечер,  на  небо  медленно
выплыла луна, а он все сидел и сидел у окошка.
     Ему, протомившемуся столько дней в постели, приятно было видеть  и  эти
зеленые листья и этот спокойный свет - правда, льющийся из-за крыш и дымовых
труб. Они наводили  на  мысли  о  тихом  местечке  где-нибудь  далеко-далеко
отсюда, на мысли об отдыхе и покое.
     Девочка чувствовала, что в душе старика что-то  происходит,  и  боялась
нарушить молчание. Но вот слезы полились у него из глаз -  слезы,  при  виде
которых ей сразу полегчало, - и он взмолился: - Прости меня!
     - Простить? Зa что? - воскликнула Нелл, не давая ему упасть перед собой
на колени. - Дедушка, за что я должна тебя простить?
     - 3а1 все что было, за все, что ты выстрадала,  Нелл!  За  все,  что  я
сделал, когда мною владел этот дурной сон!
     - Не надо! - сказала она. - Прошу тебя, не надо! Давай лучше  поговорим
о чем-нибудь другом.
     - Да, лучше о другом...  О  том,  о  чем  мы  говорили  давным-давно...
несколько месяцев назад... месяцев, или недель, или дней?.. Когда это  было,
Нелл?
     - Я не понимаю тебя, дедушка.
     - Сегодня мне все вспомнилось, и я  сидел  тут  с  тобой  и  думал.  Да
благословит тебя за это господь, Нелл!
     - Дедушка, милый, за что?
     - За твои слова в тот день,  когда  на  нас  обрушилась  нищета,  Нелл.
Только давай говорить тихо! Тес! Если Эти люди там, внизу, услышат нас,  они
скажут, что я лишился разума, и тебя отнимут у  меня,  Нелл!  Мы  больше  не
останемся здесь, ни одного дня. Мы уйдем далеко-далеко!
     - Да, уйдем отсюда! - твердо сказала девочка.  -  Оставим  этот  дом  и
никогда больше не вернемся сюда, никогда больше не  вспомним  о  нем.  Лучше
исходить босиком весь мир, чем жить здесь!
     - Да, да! - воскликнул старик. - Мы  будем  странствовать  по  полям  и
лесам, по берегам рек - там, где незримо обитает  господь,  и  положимся  во
всем на его волю! Лучше ночевать под открытым небом,  -  вон  оно  посмотри,
какое чистое! - чем задыхаться в душных комнатах, в плену  забот  и  тяжелых
сновидений. Мы с тобой  еще  узнаем  радость  и  счастье,  Нелл,  и  забудем
прошлое, словно его и не было.
     - Мы еще узнаем счастье! - повторила девочка. - Но только не здесь!
     - Да, только не здесь... только  не  здесь,  это  верно!  -  согласился
старик. - Давай уйдем завтра утром, пораньше, так чтобы никто нас не увидел,
никто не услышал... уйдем и  никому  не  скажем  куда,  не  оставим  никаких
следов. Бедняжка моя, Нелл! Какая ты  бледная!  Сколько  слез  пролили  твои
глаза, сколько ты провела бессонных ночей - и все из-за меня! Да, да!  Из-за
меня! Но подожди! Мы уйдем отсюда, и ты снова  оживешь,  снова  повеселеешь.
Завтра утром, родная, чуть свет, мы покинем  эти  печальные  места  и  будем
свободны и счастливы, как птицы.
     И старик сомкнул руки над ее головой и проговорил срывающимся  голосом,
что отныне они всегда будут вместе и не разлучатся до тех пор,  пока  смерть
не у несет одного из них.
     Сердце девочки загорелось надеждой и верой.  Мысли  о  холоде,  голоде,
жажде и страданиях не тревожили ее.
     Она видела впереди только тихие радости, конец тягостному  одиночеству,
избавление от бессердечных людей, омрачавших своим присутствием и  без  того
тяжелую для нее пору, надеялась на то, что к старику снова вернется здоровье
и душевный покой и жизнь их снова будет полна безмятежного счастья.  Солнце,
ручейки, луга, летние дни - вот что рисовалось ее воображению, и  ни  одного
темного пятна не было на этой радужной картине!
     Старик уснул крепким сном, а она  занялась  приготовлениями  к  побегу:
уложила в корзинку одежду для себя и для деда, взяв на дорогу что  похуже  -
как им, бездомным странникам,  и  подобало  теперь.  Не  забыла  и  палку  -
подспорье для старческих ног. Но  это  было  не  все,  -  оставалось  еще  в
последний раз обойти дом.
     Как непохоже оказалось это прощание на то,  которое  она  ждала  и  так
часто рисовала себе мысленно! Да и можно ли  было  думать,  что  эта  минута
принесет ей чувство торжества!  Разве  воспоминание  о  прошлых  днях  пусть
печальных и одиноких - не переполнило теперь до краев ее сердце, укоряя  его
в черствости! Она села к окну, где провела столько  вечеров,  гораздо  более
мрачных, чем сегодняшний, - и все былые  надежды,  все  мимолетные  радости,
посещавшие ее здесь, ожили сами собой, мгновенно  стерев  и  былую  тоску  и
былую печаль.
     А маленькая каморка, где она так часто молилась по  ночам,  призывая  в
своих молитвах то счастье, которое, кажется, забрезжило сейчас! Ее маленькая
каморка, где она так мирно спала и видела такие светлые сны! Как тяжело, что
туда нельзя даже зайти, нельзя окинуть ее признательным взглядом и поплакать
на прощанье. Там остались кое-какие вещи -  жалкие  безделушки,  но  ей  так
хотелось бы взять их с собой! Увы! Теперь это невозможно!
     И тут она вспомнила свою птичку и залилась горькими слезами; но  вдруг,
сама не зная почему, решила, что ее бедная любимица  обязательно  попадет  к
Киту, а он сбережет ее ради своей бывшей хозяйки и, может, будет думать, что
она нарочно оставила ему такой  подарок  в  знак  благодарности.  Эта  мысль
успокоила, утешила ее, и она пошла спать, не  чувствуя  прежней  тяжести  на
сердце.
     Ей снилось, как они с  дедом  бродят  по  прекрасным,  залитым  солнцем
полям,  но  все  эти  сновидения  пронизывала  смутная  тоска   по   чему-то
недостижимому, и она проснулась среди ночи когда звезды еще  поблескивали  в
небе. Наконец занялось утро, звезды потускнели  и  угасли  одна  за  другой.
Убедившись, что день близок, девочка поднялась и оделась в дорогу.
     Она решила не беспокоить старика  раньше  времени  и  разбудила  его  в
последнюю минуту, но он собрался быстро - так ему хотелось поскорее уйти  из
этого дома.
     Рука об руку они осторожно спускались по лестнице, замирая  от  страха,
когда ступеньки скрипели у них под ногами, останавливаясь на каждом  шагу  и
прислушиваясь. Но вдруг старик хватился забытой котомки, куда  была  сложена
его легкая поклажа, за ней пришлось вернуться, и эти две-три минуты задержки
показались им нескончаемыми.
     Наконец они ступили  в  коридор  в  нижнем  этаже,  где  уже  слышалось
страшное, как львиный рык, храпенье мистера  Квилпа  и  его  ученого  друга.
Ржавые засовы заскрежетали, несмотря на все предосторожности, но когда  Нелл
отодвинула их, дверь оказалась запертой и, что всего хуже, ключа в замке  не
было. И тут она вспомнила, как одна из сиделок говорила ей,  что  Квилп  сам
запирает на ночь и переднюю и  заднюю  дверь,  а  ключи  кладет  на  стол  в
спальне.
     Немало волнений и страха пришлось испытать девочке, когда  она,  скинув
туфли  и  тенью  проскользнув  через  комнату,  загроможденную  антикварными
вещами, среди которых самым чудовищным  экземпляром  был  спящий  на  тюфяке
мистер Брасс, вошла в свою маленькую спальню.
     Увидев мистера Квилпа, она в ужасе замерла на пороге. Карлик спал,  так
низко свесившись с кровати, что казалось, будто он стоит на голове.  Зубы  у
него были оскалены - то ли по свойственной ему  милой  привычке,  то  ли  от
неестественного положения, - в горле что-то  клокотало  и  булькало,  из-под
приоткрытых век виднелись белки (вернее, мутные желтки) глаз, заведенных под
самый лоб. Но у Нелли не было времени справляться  о  его  самочувствии,  и,
окинув комнату  беглым  взглядом,  она  схватила  со  стола  ключ,  миновала
распростертого на полу мистера Брасса и благополучно вернулась к деду.
     Они бесшумно отперли дверь, вышли на улицу и остановились.
     - Куда? - спросила девочка.
     Старик бросил нерешительный, беспомощный взгляд сначала на  нее,  потом
по сторонам, потом снова на нее и покачал головой. Было ясно, что  наступила
минута, когда его вожатым и  его  советчицей  должна  стать  она.  И,  сразу
почувствовав это, девочка не испугалась, не усомнилась в себе,  а  протянула
ему руку и бережно повела прочь от дома.
     Было  раннее  июньское  утро.  Синева  неба  не  омрачалась  ни  единым
облачком, и оно сияло ослепительным светом. Прохожие на  улицах  встречались
редко, дома и лавки были еще закрыты, и благотворный утренний  ветерок  веял
над спящим городом словно дыхание ангелов.
     Старик и девочка шли сквозь эту  блаженную  тишину,  полные  радости  и
надежд. Одни, снова одни! Все вокруг - такое  чистое,  свежее  -  только  по
контрасту напоминало  им  гнетущее  однообразие  жизни,  оставшейся  позади.
Колокольни и шпили, такие  темные  и  хмурые  в  другое  время  дня,  сейчас
искрились и светились на солнце; невзрачные улицы и закоулки ликовали в  его
лучах, а небосвод, таявший в немыслимой высоте, слал свою безмятежную улыбку
всему, что расстилалось под ним.
     Все дальше и  дальше,  стремясь  скорее  выбраться  из  погруженного  в
дремоту города, уходили двое бедных странников - уходили, сами не зная, куда
лежит их путь.

ГЛАВА XIII

     Дэниел Квилп с Тауэр-Хилла и Самсон Брасс с улицы Бевис-Маркс в Лондоне
(джентльмен, поверенный ее величества при Суде  Королевской  Скамьи  и  Суде
Общих Тяжб в Вестминстере, он же адвокат при Канцлер ском суде*)  как  ни  в
чем не бывало мирно почивали каждый на своем месте до тех пор, пока стук  во
входную дверь (вначале скромный и осторожный, но постепенно превратившийся в
настоящую канонаду, залпы которой следовали один за другим почти без всякого
перерыва) не заставил Квилпа принять горизонтальное положение и устремить  в
потолок бессмысленный, сонный взор,  ясно  свидетельствовавший  о  том,  что
вышеупомянутый Дэниел Квилп услышал грохот и даже несколько удивился ему, но
не счел это обстоятельство  достойным  своего  внимания.  Однако  грохот  не
только не пощадил его дремоты, но даже усилился и стал еще назойливее, будто
задавшись целью во что бы то ни стало помешать ему снова погрузиться в  сон,
поскольку он кое-как открыл глаза. И тогда мысль о том,  что  это  стучат  в
дверь, медленно забрезжила в  сознании  Дэниела  Квилпа,  и  он  мало-помалу
вспомнил, что сегодня пятница и что миссис Квилп было  приказано  явиться  к
супругу с самого утра.
     Мистера Брасса несколько раз скрючило весьма странным образом,  лицо  у
него перекосилось, веки сморщились, точно от вкушения неспелого  крыжовника,
после чего  он  тоже  проснулся  и,  увидев,  что  мистер  Квилп  уже  успел
облачиться в свой каждодневный наряд, поспешил сделать то же  самое,  причем
напялил сначала башмаки, а потом чулки, сунул ноги в рукава  вместо  брюк  и
совершил еще кое-какие промахи подобного же рода, как это часто случается  с
теми, кто бывает вынужден одеваться второпях  и  не  может  сразу  очухаться
после неожиданного пробуждения.
     Увидев, что карлик усиленно шарит под столом,  проклиная  на  чем  свет
стоит и самого себя и весь  род  людской,  а  заодно  и  всю  неодушевленную
природу, Брасс решился, наконец, спросить: - Что случилось?
     - Ключ, - сказал карлик, бросив на него злобный взгляд. - Ключ  пропал,
вот что случилось! Вы не знаете, где он?
     - Откуда же мне это знать, сэр? - огрызнулся мистер Брасс.
     - Откуда вам знать?  -  язвительным  тоном  повторил  Квилп.  -  А  еще
стряпчим называетесь! У-у, болван!
     Не собираясь разъяснять карлику, бывшему явно  не  в  духе,  что,  если
кто-то другой потерял ключ, это никак не может способствовать  умалению  его
(Брасса) познаний в области юридических наук, мистер Брасс скромно  спросил:
а не оставлен ли ключ с вечера в его  родной  стихии  -  то  есть  в  замке?
Несмотря  на  твердое  убеждение   в   противном,   основанное   на   личных
воспоминаниях, мистер Квилп был вынужден признать, что это вполне  возможно,
и, ворча, пошел к двери, где и обнаружил пропавшую вещь.
     Но только он дотронулся до ключа и, к немалому своему удивлению, увидел
отодвинутые засовы, как стук возобновился с новой,  поистине  возмутительной
силой, а дневной свет, проникавший в замочную скважину, исчез,  загороженный
снаружи человеческим глазом. Карлик  окончательно  вышел  из  себя  и  решил
выскочить на улицу, чтобы сорвать злобу на миссис Квилп и достойным  образом
вознаградить ее за такое усердие. Осторожно, без  малейшего  шума,  повернув
ручку двери, он рывком распахнул ее и, головой  вперед,  растопырив  руки  и
ноги, лязгая зубами от ярости,  ринулся  на  того,  кто  стоял  с  молотком,
занесенным для очередной серии ударов.
     Однако ни отступления, ни мольбы о пощаде не последовало. Мистер  Квилп
очутился в объятиях человека, принятого им за жену, и тот  угостил  его  для
начала двумя оглушительными тумаками по голове и двумя столь же крепкими - в
грудь, а когда удары посыпались уже без счета, карлику стало  ясно,  что  он
находится в