аянием воскликнул мальчик. - Ведь так  не
бывает! Но и этой ночью и прошлой все тот же сон. Только  усну  -  и  опять,
опять!
     - А ты не бойся, ложись, - ласково проговорил старик. - Перестанут тебя
мучить двои сны.
     - Нет, пусть снятся! Пусть! Я не боюсь... только мне так  грустно,  так
грустно!
     Старик сказал: "Да благословит тебя бог!", мальчик сквозь слезы пожелал
ему спокойной ночи, и Кит снова остался один.
     Он быстро зашагал к калитке, тронутый не столько словами мальчика,  ибо
их смысл был неведом ему, сколько его горячностью и волнением. Они вышли  на
тропинку, указанную сторожем, и вскоре остановились перед домом  священника,
а там, оглядевшись, увидели вдали среди развалин одинокий огонек.
     Он горел в полукруглой оконной нише, глубоко  прорезанной  в  стене,  и
слал оттуда лучи, словно звезда. Яркий, мерцающий, как звезды высоко в небе,
и такой же одинокий,  недвижный,  -  он  был  сродни  этим  вечным  небесным
светильникам и сиял, искрился, ни в чем не уступая им.
     - Что это за огонек? - спросил младший брат.
     - Должно быть, там и есть тот ветхий  дом,  где  они  живут,  -  сказал
мистер Гарленд. - Других развалин я здесь не вижу.
     - Нет, вряд ли, - быстро проговорил его друг. - В такой поздний  час  и
не спят?..
     Кит тут же спросил, нельзя ли ему сбегать туда, пока они будут  стучать
в калитку, и посмотреть, есть ли там кто-нибудь. Мистер Гарленд еще не успел
ответить на его просьбу, как он сорвался с места и с клеткой в руках побежал
напрямик через кладбище.
     Пробираться среди могил, да еще бегом, было нелегко, и в  другое  время
Кит не стал бы так спешить или сообразил бы, что тут должны  быть  тропинки.
Но сейчас он мчался, не глядя ни на что, и замедлил шаги лишь  тогда,  когда
от освещенного окна его отделяло только два-три ярда.
     Он подошел к нему медленно, осторожно, остановился у самой стены, задев
рукавом заиндевевший плющ, и прислушался. В доме все  было  тихо.  Казалось,
церковь, стоявшая рядом, и та не знала такой тишины.  Он  прильнул  щекой  к
стеклу. Нет, ни звука! А ведь кругом царило такое безмолвие, что он различил
бы даже сонное дыхание, если бы в стенах этого дома кто-нибудь спал.
     Как странно! Здесь, и в такой поздний час, горит огонь, а около него ни
живой души!
     Нижнюю половину окна закрывала занавеска, и Кит не мог разглядеть,  что
за ней делается. Но хоть бы на этой  занавеске  мелькнула  чья-нибудь  тень!
Забраться повыше и заглянуть в окно  не  так  просто  -  во  всяком  случае,
бесшумно это вряд ли удастся сделать;  чего  доброго,  перепугаешь  девочку,
если она действительно здесь. И Кит снова прислушался, но ничего не  услышал
- кругом стояла гнетущая тишина.
     Осторожно отступив от окна и обогнув полуразвалившуюся часть здания, он
подошел, наконец, к двери.  Постучал.  Ответа  не  было.  И  вдруг  до  него
донеслись какие то странные звуки. Трудно было сказать, что это такое. То ли
кто-то тихо стонал от боли, но слишком уж размеренно, протяжно. То  кажется,
будто там поют или причитают, - но это только кажется, потому что  звук  все
тот же, он не меняется  и  не  умолкает  ни  на  минуту.  Киту  в  жизни  не
приходилось слышать ничего подобного;  в  этом  стоне  или  причитании  было
что-то ни с чем не сравнимое, страшное, наводящее тоску.
     Чувствуя, что ужас леденит ему кровь так, как не леденили ее ни  мороз,
ни вьюга, Кит снова постучал. Но  и  на  этот  раз  ему  никто  не  ответил.
Протяжный голос по-прежнему доносился из дома. Он осторожно  коснулся  рукой
задвижки и нажал коленом на дверь. Она была не заперта изнутри и, поддавшись
напору, медленно повернулась на петлях. Он увидел блики  огня,  перебегавшие
по стенам, и переступил порог комнаты.

ГЛАВА LXXI

     В тусклых, красноватых отблесках огня, горевшего в камине, - комнату не
освещала ни лампа, ни свеча, - глазам Кита предстал человек,  который  сидел
спиной к нему, нагнувшись над трепетным идаменем, Что он - греется? Нет,  не
похоже. Весь сжался, сгорбился, но руки не протянуты вперед, ничто  во  всей
этой склоненной фигуре не говорит о том, что человек  наслаждается  уютом  и
прелестью тепла, такого благодатного по сравнению с холодом,  свирепствующим
на улице. Голова низке спущена, пальцы стиснуты на груди.  Он  раскачивается
на стуле  взад  и  вперед,  ни  на  минуту  не  прерывая  этого  движения  и
сопровождая его все теми же жалобными звуками, которые  доносились  до  Кита
сквозь закрытое окно.
     Тяжелая дверь хлопнула, и Кит невольно вздрогнул. Но человек,  сидевший
у камина, не произнес ни слова,  не  оглянулся  на  стук,  будто  ничего  не
слышал. Это был старик, и его седые волосы белели, словно налет на углях,  с
которых он не сводил взгляда. Старик, полутьма, слабое  мерцание  умирающего
огня, мрачные стены, одиночество, жизнь на исходе - как  все  это  подходило
одно к другому! Тление, прах, пепел!
     Кит прошептал несколько слов, сам не зная,  что  говорит.  Но  страшные
глухие  стоны  не  смолкли,  покачивание  не  превратилось,   старик   сидел
по-прежнему сгорбившись, ничему не внимая, будто в комнате никого не было.
     Кит  уже  протянул  руку  к  щеколде,  как  вдруг   обгоревшее   полено
рассыпалось на угли, и при яркой вспышке огня ему почудилось что-то знакомое
в этой согбенной фигуре. Он снова вернулся на середину комнаты, потом шагнул
ближе... еще ближе. Еще один шаг... и  вот  ему  уже  видно  лицо.  Да!  Оно
изменилось, так изменилось!
     И все же сомнений быть не может!
     - Хозяин, - крикнул Кит, опускаясь перед стариком на колени и беря  его
за руку. - Добрый мой хозяин!
     Скажите мне хоть слово!
     Старик медленно повернулся к нему и глухо пробормотал: - Вот еще  один!
Сколько призраков побывало здесь сегодня!
     - Хозяин, я не призрак! Я ваш верный слуга. Ведь вы узнали меня? А мисс
Нелл... где... где она?
     - И все они говорят об одном и том же! - воскликнул  старик.  -  Каждый
задает тот же самый вопрос! Призрак!
     - Где она? - не унимался Кит. - Хозяин,  добрый  мой  хозяин,  ответьте
мне!
     - Она спит... спит, вон там.
     - Благодарение богу!
     - Да! Благодарение богу! - повторил старик. - Ему ли не  знать,  как  я
молился долгими, бесконечно долгими ночами, пока она спала. Тс!.. 3овет?
     - Я не слышу.
     - Неправда, неправда! Вот опять... И теперь не слышишь?
     Он встал со стула и насторожился.
     - Не слышишь? - Торжествующая улыбка скользнула у него по  губам.  -  А
я... я - то знаю этот голос! Тише! Тише!
     Предостерегающе подняв руку, он тихонько  прошел  в  соседнюю  комнату,
побыл там несколько минут, при говаривал что-то тихим, ласковым  голосом,  и
вернулся назад с лампой.
     - Верно! Спит! А мне почудилось, будто зовет... но, может, это  она  во
сне? Знаете, сударь, сколько раз, бывало, сидишь около ее кровати и видишь -
шевелит губами. Слов не слышно, но я и так знаю - она  говорит  обо  мне.  Я
побоялся, как бы свет не разбудил ее, и принес лампу сюда.
     Старик пробормотал все это, обращаясь больше к  самому  себе,  поставил
лампу на стол, тут же взял ее и поднес к самому лицу Кита, точно вспомнив  о
чем-то или  повинуясь  внезапно  вспыхнувшему  чувству  любопытства.  Потом,
видимо забыв о своих  намерениях,  отвернулся  и  снова  поставил  лампу  на
прежнее место. - Она спит крепко, - продолжал он. - И не удивительно! Ангелы
устлали всю землю снегом, чтобы самые легкие шаги стали еще легче.  Птицы  и
те улетели, чтобы не потревожить ее сна. А знаете, сударь, ведь она  кормила
их! Других они боялись, и ни стужа, ни голод не могли побороть этот страх...
других боялись, а ее никогда!
     Он снова умолк и, затаив дыхание, слушал  долго,  долго.  Потом  открыл
старинный  сундучок,  вынул  оттуда  детские  платья  и  стал   расправлять,
разглаживать их с такой нежностью, точно это были живые существа.
     - Что же ты так заспалась, Нелл? - приговаривал он. -  Сколько  красных
ягод в саду ждет, когда ты сорвешь их! Что же ты так  заспалась?  Ведь  твои
маленькие друзья то и дело подбегают к дверям, спрашивают:  "Где  Нелл?  Где
наша милая Нелл?" -  и  вздыхают,  плачут,  не  видя  тебя.  Как  она  умела
обходиться с детьми! Отъявленные шалуны и те слушались маленькой  Нелл.  Как
она была нежна и ласкова с ними!
     Кит не мог произнести ни слова. На глазах у него выступили слезы. - Вот
ее скромный наряд - самый любимый! -воскликнул  старик,  прижимая  платье  к
груди и любовно проводя по нему морщинистой  рукой.  -  Проснется  и  начнет
искать, где он? Над ней  подшутили,  запрятали  его  сюда,  но  я  не  стану
огорчать мою голубку - нет, ни за что на свете! - я все  ей  отдам,  все!  А
вот, видите, - башмачки!
     Какие они  стоптанные!  Она  сберегла  их  на  память  о  наших  долгих
странствиях. Смотрите! Подошва проносилась - значит, ее босая ножка касалась
земли в этом месте. Мне говорили - говорили спустя долгое время, - что  ноги
у нее были сбиты, изранены об острые камни. А она сама  никогда  в  этом  не
признавалась, никогда! Да благословит ее господь! И знаете, сударь, я  потом
вспоминал: бывало, она все держится сзади, чтобы я не заметил, как ей трудно
идти, а руки моей не выпускает и будто ведет меня!
     Он прижал детские башмаки к губам, бережно положил их на место и  снова
заговорил сам с собой, время от времени бросая тоскливые  взгляды  на  дверь
соседней комнаты.
     - Экая соня! Раньше за ней этого не водилось. Впрочем, тогда  она  была
здорова. Терпение, терпение! Вот поправится и снова будет  подниматься  чуть
свет и гулять утром на свежем воздухе. Я часто пытался найти ее  по  следам,
но эти маленькие ножки не оставляли отпечатков на росистой траве.  Кто  там?
Затворите дверь! Затворите! Мы и так не  можем  согреть  ее,  холодную,  как
мрамор!
     Дверь и в самом деле отворилась, впуская в  комнату  мистера  Гарленда,
его друга и еще двоих наших знакомцев. Это были учитель и  бакалавр.  Первый
держал в руках лампу. Как оказалось потом, он уходил заправлять  ее  к  себе
домой, и поэтому Кит застал своего старого хозяина одного.
     Старик успокоился при виде их обоих и, сразу забыв о своем гневе - если
только такое слабое, убитое горем существо могло гневаться, -  снова  сел  к
камину, снова начал  раскачиваться  взад  и  вперед  и  стонать  на  тай  же
тоскливой, жалобной ноте.
     Двое незнакомцев не привлекли к себе его внимания. Он видел их,  но  не
выражал ни любопытства, ни интереса  к  ним.  Младший  брат  стоял  один,  в
стороне от всех. Бакалавр взял стул, сел рядом со стариком и  после  долгого
молчания заговорил: - Вот уже вторая ночь, как  вы  не  ложитесь.  А  я  так
надеялся на ваши обещания. Почему бы вам не отдохнуть хоть немного?
     - Сон покинул меня, - ответил старик. - Он ушел к ней.
     - А как бы она опечалилась, когда бы узнала, что вы проводите бессонные
ночи! - продолжал бакалавр. - Неужели вам хочется причинить ей боль?
     - Что ж, лишь бы она встала! Нельзя  долго  спать.  Нет,  зачем  я  так
говорю! Ведь этот сон даст ей радость и счастье - правда?
     - Правда! - воскликнул бакалавр. - Святая правда!
     - Слава богу!.. А пробуждение? - несмело выговорил старик.
     - И пробуждение! Оно принесет ей такую несказанную радость,  о  которой
человек даже не может помыслить!
     Они проводили его глазами, когда, поднявшись со стула, он  на  цыпочках
ушел в соседнюю комнату,  где  горела  лампа,  принесенная  бакалавром.  Они
прислушались к его голосу, который  нарушил  безмолвие,  царившее  там.  Они
переглянулись между собой, и по щекам у них  побежали  слезы.  Он  вернулся,
шепча, что она все еще спит,  но  ему  показалось,  будто...  будто  легкое,
совсем легкое движение рукой... да, рукой, может быть,  искавшей  его  руку.
Так бывало и раньше, хотя сейчас сон ее крепок! И с этими словами он упал на
стул и, обхватив голову руками, испустил такой вопль, который, раз  услышав,
невозможно забыть.
     Обменявшись взглядом с бакалавром, учитель подошел  к  старику,  вдвоем
они осторожно разжали ему пальцы, вцепившиеся в седые волосы,  и  взяли  его
руки в свои.
     - Он не  откажется  выслушать  меня,  -  заговорил  учитель.  -  Он  не
откажется выслушать нас обоих, если вспомнит, что она всегда внимала нам.
     - Я послушаюсь всех, кого она слушалась! - воскликнул старик. - Я люблю
всех, кого она любила!
     - Знаю, знаю, - сказал учитель - Как же может быть иначе!  Подумайте  о
ней! Вспомните, какие невзгоды  и  страдания  выпали  на  вашу  общую  долю,
вспомните и горе и тихие радости, которые вам приходилось  делить  вместе  с
ней!
     - Да, да! О чем же мне еще вспоминать!
     - И пусть сегодня все ваши мысли будут только  об  этом,  друг  мой,  и
тогда ваше сердце смягчится, тогда прежние чувства, воспоминания  о  прежних
днях успокоят его. Я говорю от ее имени - говорю так, как  говорила  бы  она
сама.
     - Говорите, только  тише,  тише!  -  прошептал  старик.  -  Не  то  она
проснется. Как бы я хотел снова увидеть эти глаза, услышать  этот  смех!  Ее
губы и сейчас улыбаются, но улыбка застыла на  них.  А  я  хочу,  чтобы  она
исчезала и вновь появлялась. Придет время и так оно и будет! Только не  надо
нарушать ее сон сейчас!
     - Забудьте об ее сне, вспомните, какая она была, когда вы странствовали
вместе далеко отсюда и  когда  жили  в  своем  доме,  который  вам  пришлось
покинуть.
     Вспомните веселые старые времена.
     - Да, мы с ней жили весело! - воскликнул старик, глядя учителю прямо  в
глаза. - Она всегда, сколько я ее помню, была  хоть  и  кроткая,  тихая,  но
веселая.
     - Вы рассказывали вам, - продолжал учитель, - что она была  так  похожа
на свою мать. А о ней, об ее матери, вам не хочется вспомнить?
     Старик ничего не ответил, но продолжал по-прежнему смотреть на него.
     - Или о той, что была до нее? - сказал бакалавр. С тех пор прошло много
лет, а когда человека постигает горе и беда,  время  тянется  для  него  еще
дольше. Ваша любовь к умершей перешла на эту девочку еще  до  того,  как  вы
оценили ее, познали ее сердце. Вспомните все это и  перенеситесь  мыслями  к
той далекой поре - тюре вашей юности, когда вы, не в  пример  этому  нежному
цветку, не знали одиночества. Вспомните и те дня, когда вас любило еще  одно
детское сердце и когда вы сами были ребенком. Вспомните, что у вас был брат,
давно разлучившийся с вами, давно забытый, - вспомните и узнайте его  -  вот
он, вернулся утешить, поддержать вас в эти тяжкие дни.
     - Теперь мы поменяемся с тобой  местами!  -  воскликнул  младший  брат,
опускаясь  на  колени  перед  стариком.  -  Клянусь!   Заботами,   участием,
преданностью я вознагражу тебя за все! Моя любовь к тебе не угасла, хотя нас
разделял океан. Прошлое живо во мне, я пронес память о нем  сквозь  все  эти
одинокие годы, прожитые на чужбине.  Брат!  Скажи  хоть  слово,  скажи,  что
узнаешь меня, и клянусь, мы будем еще дороже друг другу, дороже,  чем  в  те
светлые дни нашей юности, когда нам,  неразумным  детям,  думалось,  что  мы
пройдем рука об руку всю жизнь!
     Старик медленно обвел их взглядом, и губы у него беззвучно дрогнули.
     - Если мы и прежде были неразлучны, -  продолжал  младший  брат,  -  то
какие же тесные узы свяжут нас  теперь!  Наша  дружба  и  любовь  зародились
давно, когда перед нами была вся жизнь, но мы вернемся к прежнему чувству и,
доказав его силу, снова станем как дети. Сколько беспокойных душ, метавшихся
по всему свету в поисках утех, богатства и славы, возвращалось на склоне лет
в родные места, надеясь обрести второе детство, прежде чем сойти  в  могилу!
Так и мы, хоть и не столь удачливые в молодые  годы,  успокоимся  на  закате
своих дней там, где все напомнит нам младенческие забавы, и принесем с собой
туда не плоды сбывшихся мечтаний, а лишь прежнюю братскую любовь, не обломки
крушения, а лишь то, что привязывало нас к жизни  в  самую  раннюю  пору,  и
познаем позднюю радость, став прежними детьми. И если, - дрогнувшим  голосом
проговорил он, - если то, о  чем  я  боюсь  сказать  вслух,  свершилось  или
свершится (да избавит нас от этого господь!) - помни, брат, что мы  с  тобой
стоим рядом, и пусть это послужит отрадой нам обоим в час тяжкого испытания.
     Слушая его, старик медленно отступал к двери соседней комнаты. Когда же
до нее остался какой-нибудь  шаг,  он  поднял  руку  и  прошептал  дрожащими
губами: - Вы сговорились... вы хотите отнять у нее мою  любовь.  Но  пока  я
жив, пока я дышу, вам это не удастся! У меня нет  ни  родных,  ни  друзей  -
только она одна. Нет, и не будет!  Она  для  меня  все.  Слишком  поздно  вы
вздумали разлучать нас!
     Он отмахнулся от них и, тихо окликая  ее  по  имени,  переступил  порог
комнаты.  А  они,  оставшиеся  позади,  сбились  в  кучку   и,   обменявшись
несколькими словами прерывистыми, произнесенными с трудом, - последовали  за
ним. Они ступали бесшумно, но их горестные стоны и рыдания нарушали тишину.
     Горестные - потому что она умерла.  Вот  она,  перед  ними  -  недвижно
покоится на своей маленькой кроватке. И торжественное безмолвие этой комнаты
перестало быть загадкой для них.
     Она умерла. Что могло быть прекраснее этого сна, пленяющего глаз  своей
безмятежностью, не омраченною следами страданий и мук. Казалось,  смерть  не
тронула ее, казалось, она, только что из  рук  творца,  ждет,  когда  в  нее
вдохнут жизнь.
     Ее ложе было убрано зелеными ветками  и  красными  ягодами  остролиста,
сорванными там, где она любила гулять. "Когда я умру,  положите  около  меня
то, что тянется к свету и всегда видит над собой небо". Так она  говорила  в
последние свои дни.
     Она умерла. Кроткая,  терпеливая,  полная  благородства,  Нелл  умерла.
Птичка - жалкое, крохотное существо, которое можно было бы  раздавить  одним
пальцем, - весело прыгала в  клетке,  а  мужественное  сердце  ее  маленькой
хозяйки навсегда перестало биться.
     Где же они, следы преждевременных забот,  следы  горя,  усталости?  Все
исчезло. Ее страдания тоже умерли, а  из  них  родилось  счастье,  озаряющее
сейчас эти прекрасные, безмятежно спокойные черты.
     И все же здесь лежала она - прежняя  Нелл.  Да!  Родной  очаг  улыбался
когда-то этому милому, нежному лицу; оно появлялось,  словно  сновидение,  в
мрачных пристанищах горя и нищеты, и летним вечером у дома бедного  учителя,
и у постели умирающего мальчика, и  сырой,  холодной  ночью  у  огнедышащего
горна. Вот как смерть открывает нашим глазам ангельское величие усопших!
     Старик взял безжизненную руку и, грея, прижал  ее  к  груди.  Эта  рука
протянулась к нему, когда по ее губам скользнула прощальная улыбка; эта рука
вела его, когда они странствовали вместе. Он поднес ее пальцы к губам, потом
опять прижал их к груди, шепнул: "Потеплели!" и, словно  умоляя  помочь  ей,
оглянулся на тех, кто стоял рядом. Нелл умерла, и помощь была не  нужна  ей.
Ветхий дом, который она наполняла жизнью, хотя ее  дни  быстро  подходили  к
концу, сад, за которым она ухаживала, глаза, которые радовались  ей,  места,
которые знали ее тихие задумчивые шаги, тропинки, по которым она,  казалось,
ходила только вчера, - все это потеряло ее навеки.
     - Не на земле, - сказал учитель, касаясь губами ее щеки и не  сдерживая
слез, - не  на  земле  свершается  небесная  справедливость.  Что  земля  по
сравнению с тем миром, куда так рано воспарила эта юная душа! И если бы  нам
достаточно было одного слова, чтобы вернуть ее к жизни, кто из  нас  решился
бы выболтать его?

ГЛАВА LXXII

     Наступило утро.  И,  успокоившись  немного,  они  выслушали  рассказ  о
последних часах ее жизни.
     Прошло уже два дня, как она умерла, зная, что конец близок,  друзья  не
покидали ее.  Смерть  наступила  вскоре  после  рассвета.  Всю  ночь  с  ней
разговаривали, читали ей вслух, а к утру  она  уснула.  По  словам,  изредка
слетавшим с ее уст, м