Квилп. - Когда  хозяйке  что-нибудь  нужно,
как она тебя называет?
     - Чертовкой, - ответила девочка и выпалила одним духом, точно  опасаясь
дальнейших расспросов: - Пожалуйста, будьте так  добры,  оставьте  карточку,
или, может, передать на словах?
     Эти  странные  ответы,  казалось,  должны  были   бы   только   разжечь
любопытство Квилпа. Однако он не вымолвил больше ни  слова,  еще  задумчивее
потер подбородок,  нагнулся  над  письмом  и,  делая  вид,  будто  с  особой
тщательностью и скрупулезностью выводит на конверте имя и фамилию  адресата,
украдкой бросал на маленькую служанку пытливые взгляды из-под своих лохматых
бровей. Кончив этот тайный осмотр, карлик закрыл лицо ладонями и затрясся от
беззвучного смеха, так что жилы у него  на  шее  вздулись  -  того  и  гляди
лопнут. Потом он надвинул шляпу на нос, чтобы скрыть от девочки свое веселое
настроение и багровую физиономию,  швырнул  ей  письмо  и  быстро  вышел  из
конторы.
     На улице карлик неизвестно почему прыснул со смеху, схватился за  бока,
снова прыснул, нагнулся к пыльной решетке подвального  окна  и  до  тех  пор
заглядывал вниз, стараясь еще раз увидеть девочку, пока не выбился  из  сил.
Покинув, наконец, свой наблюдательный пост, он  отправился  прямым  путем  в
"Дебри",  которые  находились  на  расстоянии  ружейного  выстрела  от   его
холостяцкой обители, и велел поближе к вечеру подать в беседку  чая  на  три
персоны, так как и визит его в контору и письмо  преследовали  одну  цель  -
пригласить мисс Салли  Брасс  вместе  с  Самсоном  принять  участие  в  этом
пиршестве.
     Погода в тот день не слишком-то располагала к чаепитию в  беседке,  тем
более в такой, которая дошла до крайней степени ветхости  и  в  часы  отлива
открывала вид на илистые береговые откосы Темзы. Тем не менее  мистер  Квилп
заказал легкую закуску с чаем именно в этом уютном уголке и под его дырявой,
протекающей крышей принял мистера Самсона и мисс Салли.
     - Вы же большой любитель природы, - сказал карлик,  ухмыляясь  во  весь
рот. - Очаровательное местечко, Брасс! Не  правда  ли,  в  нем  есть  что-то
своеобразное, нетронутое, первобытное?
     - Действительно, здесь прелестно, сэр, - ответил стряпчий.
     - Не жарко? - продолжал Квилп.
     - Н-не очень, сэр, - сказал Брасс, лязгая зубами.
     - Может, чуть сыровато? Может, вас трясет?
     - Такая сырость только поднимает настроение, сэр, -  отвечал  Брасс.  -
Пустяки, сэр, сущие пустяки.
     - А Салли? - спросил восхищенный карлик. - Салли здесь нравится?
     - Понравится, когда она  выпьет  чаю,  -  отрезала  эта  твердокаменная
особа. - Велите, чтобы скорей подавали, нечего зря болтать.
     - Прелестная Салли! - воскликнул Квплп, открывая ей объятия. - Кроткая,
очаровательная, упоительная Салли!
     - Поразительный человек! - пробормотал Брасс самому себе. -  Трубадур!*
Ну, как есть трубадур!
     Однако эти комплименты были высказаны без должной живости и горячности,
так как несчастный стряпчий, схвативший где-то простуду,  успел  к  тому  же
изрядно промокнуть дорогой и теперь охотно понес бы  материальные  издержки,
лишь бы перенестись из этой сырой конуры в теплую комнату, где можно было бы
высушиться у огня. А Квилп, на этот раз  не  только  потворствовавший  своим
сатанинским прихотям, но и сводивший счеты  с  Самсоном  за  его  участие  в
тризне, неприметным свидетелем которой был он сам, с безграничным  восторгом
ловил всякое проявление беспокойства на лице стряпчего и  получал  от  своей
затеи такое удовольствие, какое вряд ли доставил бы ему самый пышный банкет.
     Следует также отметить для более полной обрисовки характера мисс  Салли
Брасс, что сама она не стала бы так легко мириться с  неудобствами  "Дебрей"
и, по всей вероятности, ушла бы оттуда без  чая.  Однако,  догадавшись,  как
плохо приходится ее брату и какие он  испытывает  тайные  муки,  эта  девица
почувствовала мрачное удовлетворение и решила веселиться на свой собственные
лад. Дождевые капли просачивались сквозь крышу и капали  им  на  голову,  но
мисс  Брасс  без  единого  слова  жалобы,  с  непоколебимым   самообладанием
председательствовала  за  чайным  столом.  Мистер  Квилп,  в  буйном  порыве
гостеприимства забравшийся на бочку из-под пива, провозгласил "Дебри"  самым
прелестным и уютным уголком на всем земном шаре и, подняв стакан,  выпил  за
их следующую пирушку в этом увеселительном заведении; мистер Брасс, в  чашку
которого лило прямо с крыши, тщетно бодрился, стараясь глядеть молодцом; Том
Скотт вертелся в дверях беседки под дырявым зонтиком и хохотал  до  упаду  -
так его потешали муки  стряпчего,  а  мисс  Салли  Брасс,  не  удостаивавшая
вниманием дождь, орошавший ее женственный стан и нарядный туалет, торчала за
столом, прямая как палка, и преспокойно созерцала страдания брата, выказывая
полное равнодушие к собственным неудобствам и, видимо, намереваясь просидеть
здесь всю ночь, столь  высокое  наслаждение  доставляла  ей  пытка,  которую
Самсон претерпевал совершенно безропотно из-за своей рабской  угодливости  и
алчности. Характеристика мисс Салли будет неполной, если мы не  отметим  тут
же, что злорадство злорадством, а она первая разгневалась бы, если бы мистер
Самсон вздумал в чем-нибудь перечить их клиенту.
     В самый разгар веселья  мистер  Квилп  вдруг  услал  своего  подручного
бесенка с каким-то поручением, потом спрыгнул с бочки и,  сразу  став  самим
собой, тронул стряпчего за рукав.
     - Два слова, - сказал он, - а потом опять  продолжим  наш  пир.  Салли,
обрати ко мне слух.
     Мисс Салли придвинулась  к  нему  вплотную,  зная  по  опыту,  что  при
переговорах с этим клиентом не следует доверяться даже воздуху.
     - Есть дельце, - продолжал Квилп, переводя взгляд с брата на сестру.  -
Весьма деликатного свойства. Обсудите его между собой на досуге.
     - Слушаю, сэр, - сказал Брасс, вынимая из  кармана  записную  книжку  и
карандаш. - С  вашего  позволения,  я  сейчас  же  запишу  все  по  пунктам.
Редкостные документы! - добавил стряпчий, возводя очи к  потолку.  -  Просто
редкостные! Он излагает свои мысли с такой четкостью, что слушать  его  одно
удовольствие.  Я  не  знаю  ни  одного  парламентского  акта,  равного  этим
документам по четкости изложения.
     - На сей раз придется лишить вас этого удовольствия, - сказал Квилп,  -
спрячьте карандаш. Обойдемся без документов. Итак... Есть мальчишка по имени
Кит.
     Мисс Салли кивнула, подтверждая, что она его знает.
     - Кит! - сказал мистер Самсон. - Кит! Гм! Я как будто слышал  это  имя,
но не могу вспомнить, когда и ври каких...
     - Вы медлительны, как черепаха, а тупостью  перещеголяете  носорога,  -
нетерпеливо махнув рукой, огрызнулся любезный клиент мистера Брасса.
     - Вот шутник!  -  воскликнул  угодливый  стряпчий.  -  А  какое  знание
естественной истории! Буффон, прямо Буффон!* Мистер Брасс явно хотел сказать
комплимент,  и  есть  все  основания  предполагать,  что  он  имел  в   виду
естествоиспытателя Бюффона*, да только переврал первую гласную. Как бы то ни
было, Квилп не дал ему времени исправить ошибку, но, заметив ее сам, тронул,
а если выражаться точнее, огрел его зонтиком по голове.
     - Не будем препираться, - сказала  мисс  Салли,  удерживая  карлика  за
руку. - Вы поняли, что я знаю этого мальчишку, чего же вам еще надо!
     - Она кого угодно за пояс заткнет! - воскликнул Квилп, похлопывая ее по
спине и презрительно глядя на Самсона. - Салли, мне Кит не нравится.
     - Мне тоже, - сказала мисс Брасс.
     - И мне тоже, - подхватил Самсон.
     - Значит, все в порядке!  -  воскликнул  Квилп.  -  Половина  дела  уже
сделана. Этот  Кит  принадлежит  к  тому  сорту  людей,  которые  называются
порядочными,  честными.  Хитрый,  пронырливый  щенок,  вот  он  кто!  Ханжа!
Соглядатай! Трусливая собака! Лижет руку тому, кто его ласкает и  кормит,  а
на всех прочих скалит зубы и лает как пес!
     - Какое потрясающее красноречие! - воскликнул Брасс и чихнул.  -  Дрожь
берет слушать!
     - Ближе к делу, - сказала мисс Салли. - Не тратьте лишних слов.
     - Салли опять права! - согласил с  Квилп,  снова  бросив  презрительный
взгляд на Самсона. - Она нас обоих за пояс заткнет!  Так  вот,  этот  наглый
щенок никому не дает прохода, а пуще всех мне. Короче говоря, у меня  с  ним
давние счеты.
     - Этого достаточно, сэр, - сказал Самсон.
     - Нет, этого мало, сэр! - с издевательской усмешкой перебил его  Квилп.
- Дайте договорить до конца. У меня с ним давние счеты, а сейчас он стал мне
поперек дороги и мешает одному делу, которое может озолотить нас всех. Кроме
того, этот мальчишка вообще мне не по нутру, я его ненавижу. Вот, теперь  вы
знаете более или менее все, а об остальном извольте  догадаться.  Придумайте
способ, как нам разделаться с ним, и действуйте. Ну, беретесь?
     - Беремся, сэр, - ответил мистер Брасс.
     - Тогда по рукам, - сказал Квилп. -  Салли,  душенька,  вашу  лапку!  Я
полагаюсь на вас так же, как на Самсона, если не больше. А,  да  вот  и  Том
Скотт с фонарем, трубками, грогом! Кутим всю ночь!
     Они не обменялись больше ни словом, ни взглядом, ни хотя бы намеком  на
то, ради  чего  была  устроена  сегодняшняя  встреча.  Эта  троица  привыкла
действовать заодно, и  общность  интересов,  взаимная  выгода  связывали  их
такими тесными узами, что они обходились без лишних разговоров. Квилп как ни
в чем не бывало вернулся к своему буйному веселью и в мгновение ока предстал
перед ними прежним горластым, бесшабашным дьяволом.
     Было уже десять часов вечера, когда добрая Салли выволокла из  "Дебрей"
своего любимого и любящего братца, который к этому  времени  мог  двигаться,
только опираясь на ее воздушную фигурку,  ибо  походка  у  него  (неизвестно
почему) стала далеко не твердой,  а  ноги  то  и  дело  подгибались,  причем
большей частью на ровном месте.
     Умаявшись за последние дни так, что ему не помог и долгий утренний сон,
карлик, не теряя времени, пробрался в свой изысканно  обставленный  домик  и
вскоре уснул в гамаке. Оставим его теперь во власти сновидений,  в  которых,
может быть, не последнее место занимают и  те  двое,  кого  мы  покинули  на
паперти старой церкви, и вернемся к ним, пока они тихо сидят  там,  поджидая
своего Друга.

ГЛАВА LII

     Прошло немало времени, прежде  чем  учитель  появился  у  кладбищенской
калитки и быстро зашагал к ним, позванивая на ходу связкой ржавых ключей. Он
подошел к паперти совсем запыхавшись и в первую минуту не мог выговорить  ни
слова, а только показал на древние строения, которые девочка так внимательно
разглядывала без него.
     - Видишь вон те два старых домика? - спросил он, наконец.
     - Да, - ответила Нелл. - Я почти не сводила с них  глаз,  пока  вас  не
было.
     - Они заинтересовали бы тебя еще больше, если  бы  ты  знала,  с  какой
новостью я вернусь, - сказал ее друг. Один из этих домиков будет мой.
     Не добавив больше ни слова, не дав девочке ответить ему,  учитель  взял
ее за руку и с сияющим лицом вывел за калитку.
     Они остановились  перед  низкой  дверью  первого  домика.  Перепробовав
несколько ключей, учитель, наконец, подобрал один, подходивший  к  огромному
замку, - замок открылся со скрипом и впустил их внутрь.
     Перед ними была сводчатая комната, богато изукрашенная в давние времена
искусной рукой резчика и еще сохранившая следы своего былого  великолепия  в
прекрасных линиях арок и в ажурной резьбе  каменных  карнизов.  Растительный
орнамент, который мог бы поспорить совершенством с самой природой, напоминал
о том, что, сколько бы раз ни сменялась листва на деревьях за этими стенами,
его не касались никакие перемены. Поддерживающие каминную  доску  фигуры  из
камня, хоть и порядком искрошившиеся, все еще  хранили  свой  первоначальный
вид - не в пример кладбищенскому праху и печально высились у пустого камина,
словно живые существа, что давно  пережили  свой  век  и  теперь  оплакивают
выдавшее им на долю медленное угасание.
     В древние времена - ибо в этом древнем доме  даже  перемены  уходили  в
глубокую древность - часть комнаты была  отделена  перегородкой,  и  за  ней
помещалось нечто вроде алькова с маленьким окном или нишей,  прорубленной  в
глухой стене. Дубовая перегородка и две дубовые скамьи у  камина,  вероятно,
стояли в прошлые века в монастыре или в церкви;  приспособленные  на  скорую
руку для новых нужд, они не претерпели почти никаких изменений и на них  еще
осталась тонкая резьба.
     Открытая дверь вела в маленькую каморку или келью, свет в  которую  еле
проникал сквозь окошко, сплошь увитое плющом; других комнат в этом  доме  не
было. Стояла здесь и кое-какая мебель: несколько кресел  с  тонкими,  словно
иссохшими от старости ручками и ножками; стол - вернее, его жалкое  подобие;
огромный сундук, в котором хранился когда-то церковный архив; другие,  столь
же причудливые предметы домашнего обихода и запас растопки на зиму. Все  это
свидетельствовало о том, что не так давно здесь кто-то жил.
     Девочка оглядывалась по сторонам с тем благоговейным чувством,  которое
охватывает нас, когда мы видим перед собой  следы  веков,  капля  за  каплей
канувших в океан вечности. Старик тоже вошел сюда следом за ними,  и  первые
минуты они все трое стояли затаив дыхание, словно боясь нарушить  окружающую
тишину.
     - Как здесь красиво! - чуть слышно проговорила девочка.
     - А мне показалось, что тебе не нравится! - воскликнул  учитель.  -  Ты
вздрогнула, когда мы вошли сюда, будто испугавшись холода и мрака.
     - Нет, это не так. - Нелл с легкой дрожью обвела взглядом комнату. -  Я
не могу вам объяснить, что со мной, но когда я  смотрела  на  эти  домики  с
церковной паперти, меня охватило то же чувство... Может  быть,  потому,  что
они такие старые, ветхие.
     - Вот где можно спокойно жить, правда? - сказал ее друг.
     - Да, да! - воскликнула  девочка,  взволнованно  сжав  руки.  -  Тихий,
мирный уголок - такой уголок, где  можно  спокойно  жить  и  спокойно  ждать
смерти! - Она хотела сказать что-то еще, но голос у нее дрогнул и перешел  в
прерывистый шепот.
     - Здесь можно жить и жить, окрепнув духом и телом, - сказал учитель.  -
И так оно и будет, потому что этот дом ваш.
     - Наш! - воскликнула девочка.
     - Да, - радостно ответил учитель. -  Ваш  на  долгие  веселые  годы.  Я
устроюсь по соседству - совсем рядом, а этот дом отдан вам.
     Сообщив свои поразительные новости, учитель сел, усадил Нелли  рядом  с
собой и стал рассказывать ей, что в этом ветхом доме долгие годы, чуть ли не
до ста лет, жила старушка, которая хранила ключи от церкви, открывала  ее  в
часы службы и водила по ней посетителей; что она умерла с месяц назад, а  на
ее место еще никого не нашли; что, узнав все это из беседы  с  кладбищенским
сторожем, прикованным к постели ревматизмом, он решился  намекнуть  на  свою
спутницу этому представителю местной власти; что  тот  принял  намек  весьма
благосклонно и посоветовал ему  поговорить  о  Нелли  с  самим  священником.
Короче говоря, хлопоты его увенчались успехом, и хотя завтра  Нелл  с  дедом
еще следует сходить к священнику, можно считать, что место останется за ней,
так как он хочет посмотреть на них просто для порядка.
     - Жалованье, правда, небольшое, -  продолжал  учитель,  -  но  в  таком
захолустном местечке его хватит. Мы станем складывать свои доходы и  заживем
на славу! Можешь в этом не сомневаться!
     - Да благословит вас бог! - сквозь слезы проговорила Нелл.
     - Аминь, дитя  мое!  -  весело  воскликнул  ее  друг.  -  Благословение
господне будет и со мной и с вами. Господь не оставит нас и впредь,  как  не
оставлял все те дни, когда рука его посреди стольких  страданий  и  горестей
указывала нам путь к безмятежной жизни. Но надо еще  посмотреть  мое  жилье!
Пойдемте!
     Они поспешили  к  другому  дому,  как  и  в  первый  раз  перепробовали
несколько ключей, наконец  нашли  подходящий  и  открыли  источенную  червем
дверь. Комната здесь оказалась тоже сводчатой, но менее просторной  и  всего
лишь с одной примыкающей к  ней  каморкой.  Нетрудно  было  догадаться,  что
учителю предназначался первый дом и  что  в  своем  попечении  о  старике  и
девочке он уступил более удобное жилье им. Из вещей  здесь  тоже  было  лишь
самое необходимое и тоже лежал запас растопки на зиму.
     Теперь им предстояла приятная задача - сделать оба  дома  обитаемыми  и
устроиться в них как можно уютнее. И вот через несколько минут веселый огонь
уже пылал и потрескивал в обоих каминах и заливал  выцветшие  дряхлые  стены
здоровым румянцем. Нелл взяла иголку, заштопала рваные оконные  занавески  и
починила ветхий коврик, так что он снова стал хоть куда. Учитель выровнял  и
подмел  площадку  перед  дверью,  подрезал  высокую  траву,  оправил  побеги
запущенного плюща и вьюнка, уныло клонившиеся к земле, и дом сразу повеселел
снаружи, приобрел обжитой вид. Старик, помогавший  то  учителю,  то  внучке,
беспрекословно выполнял их поручения  и  был  счастлив.  Соседи,  вернувшись
домой с работы, тоже предлагали им свои услуги или присылали детей с разными
мелочами - в долг или в подарок, и как раз с такими, какие и были нужны этим
новым жителям их деревушки. День  выдался  хлопотливый;  наступил  вечер,  и
учитель с девочкой сокрушались, что  так  быстро  стемнело,  а  впереди  еще
столько всяких дел.
     К ужину они собрались в доме, который отныне можно называть домом Нелл,
перешли после трапезы к камину и, чуть ли  не  шепотом,  чтобы  не  нарушить
своей тихой радости, принялись обсуждать планы на будущее. Прежде чем уйти к
себе, учитель  прочел  молитву,  и,  полные  благодарности  и  счастья,  они
расстались на ночь.
     Старик мирно уснул, все вокруг стихло, и в этот безмолвный час  девочка
еще долго не отходила от остывающего камина, вспоминая недавнее прошлое  как
миновавший сон. Отсветы слабого огня на дубовых панелях, на резном их верхе,
чуть видневшемся под сумрачными сводами потолка; древние стены,  по  которым
при  каждой  вспышке  пламени  пробегали  странные  тени;  дух  тления,   не
пощадивший  даже  неодушевленные  и,  казалось  бы,  такие   прочные   вещи;
торжественное присутствие смерти совсем близко, за порогом ее  дома,  -  все
это погружало девочку в глубокое раздумье, чуждое, однако,  всякой  тревоге,
всякому страху. За последние дни, полные страданий и  одиночества,  в  Нелли
произошла незаметная перемена. По мере того как  силы  ее  убывали,  а  воля
крепла, в ней рождались  светлые  мысли  и  надежды  -  достояние  немногих,
пожалуй, только тех, кто слаб и немощен.  Никто  не  видел,  как  тоненькая,
хрупкая фигурка девочки  скользнула  от  камина  к  окну,  и  она  задумчиво
облокотилась на подоконник. Никто, кроме звезд,  не  мог  взглянуть  на  это
обращенное к небу личико  и  прочесть  написанную  на  нем  повесть.  Старый
церковный колокол грустно отбивал  часы,  будто  опечаленный  тем,  что  ему
приходится  говорить  только  с  мертвыми,   ибо   живые   не   слышат   его
предостерегающего голоса; зашуршали опавшие  листья;  колыхнулась  трава  на
могилах; все остальное безмолвствовало и покоилось во сне.
     Эти спящие, чей сон не знал сновидений,  лежали  кто  возле  церкви,  у
самых ее стен, словно ища в ней утешения и защиты;  кто  в  изменчивой  тени
деревьев; кто поближе к тропинке, так чтобы слышать шаги  живых;  кто  среди
детских могил. Некоторым захотелось лечь в ту самую землю,  по  которой  они
бродили при жизни изо дня в день; другим - там, где заходящее  солнце  будет
светить на их ложе, или там, куда упадут его лучи на утренней заре.  Видимо,
ни одна душа, расставаясь с земным пленом,  не  могла  отрешиться  от  своей
бренной оболочки, а если и отрешалась, то любовь  к  ней  не  оставляла  ее,
подобно той любви, что чувствует узник к своей темнице, медля на ее  пороге,
после долгих лет заключения.