Прошло немало времени, прежде чем девочка  закрыла  окно  и  подошла  к
кровати. И снова то же ощущение будто ее  обдало  холодом,  и  снова  что-то
похожее на страх, но мимолетный, не оставивший после себя и следа. А во  сне
она опять увидела маленького школьника, и будто  крыша  у  нее  над  головой
разверзлась, и в сиянии, поднимающемся до  самого  неба,  как  на  старинной
картинке из библии, сонм светлых ликов смотрел на нее, спящую. Какой это был
мирный,  сладостный  сон!  Тишина,  стоявшая  за  стенами  дома,  оставалась
нерушимой, хотя в  воздухе  звучала  музыка  и  слышался  шелест  ангельских
крыльев. Вот среди могил появились рука об руку и сестры, которых она издали
сопровождала  на  прогулках.  А  потом  сновидение  потускнело  и   растаяло
бесследно.
     Яркое, веселое утро снова вернуло девочку к работе,  начатой  вчера,  и
приятным мыслям и вдохнуло в нее радость, бодрость, надежды. Все втроем  они
дружно трудились до полудня, приводя в порядок свое жилье, а потом  пошли  к
священнику.
     Священник  был  простодушный,  кроткий  старичок,   много   лет   назад
отрешившийся от мирской жизни и весь ушедший в себя. Его жена умерла в доме,
где он жил и по  сию  пору,  отгороженный  его  стенами  от  всех  житейских
помыслов и надежд.
     Священник принял их ласково и, сразу же заинтересовавшись  Нелли,  стал
расспрашивать, как ее зовут, сколько ей лет,  откуда  она  родом  и  что  ее
привело сюда. Учитель еще вчера рассказал ему все о своих спутниках.  У  них
нет ни дома, ни близких, пояснил  он,  а  сюда  они  пришли  вместе  с  ним,
разделить его участь. Он любит эту девочку, как родную дочь.
     - Ну, что ж, - сказал священник. - Пусть будет по-вашему. Но  ведь  она
еще совсем ребенок.
     - Не по летам умудренный тяжкими  испытаниями  и  горем,  -  последовал
ответ.
     - Боже милостивый! Так пусть отдохнет у нас и забудет все свои  прошлые
беды! - сказал священник. - Но тебе покажется  тоскливо  и  скучно  в  нашей
старой церкви, дитя мое.
     - Нет, нет, сэр! - воскликнула Нелл. - Никогда!
     - Я бы, разумеется, предпочел,  -  продолжал  священник,  гладя  ее  по
голове и печально улыбаясь, - чтобы ты танцевала по вечерам на лужайке, а не
сидела под сумрачными, ветхими сводами. Смотрите, чтобы она не загрустила  у
вас среди наших величественных развалин. Ваша просьба уважена, друг мой.
     Выслушав от священника ласковые напутственные слова, они оставили  его,
пошли в дом Нелли и только начали обсуждать свою  удачу,  как  вдруг  к  ним
пожаловал еще один благожелатель.
     Это был тоже старик, живший у священника (как они узнали  позднее)  уже
пятнадцать лет, со смерти его жены. Они дружили долгие годы, еще со школьной
скамьи, и когда священника постигло  горе,  старый  друг  сразу  же  приехал
успокоить, утешить его и с тех пор  не  разлучался  с  ним.  Он  стал  душой
здешних  мест  всеобщим  советчиком,  посредником,  зачинщиком  веселья,  он
улаживал все ссоры, распределял среди бедных даяния своего друга, добавляя к
ним немалую толику и собственных денег. Простодушные поселяне не потрудились
узнать, как его зовут, а кто и знал, тот забыл. За ним утвердилось  прозвище
"бакалавр", - может быть, благодаря смутным слухам, передававшимся из уст  в
уста в первые дни после его появления  в  деревне,  -  слухам  об  отличиях,
которые он будто бы получал в колледже.  Прозвище  ему  понравилось  или  же
показалось не хуже всякого другого, и так  он  и  стал  зваться  с  тех  пор
бакалавром. И, добавим кстати, что не кто иной, как этот самый  бакалавр,  и
натаскал собственными руками растопку, которую наши странники нашли каждый в
своем новом жилище.
     Итак, бакалавр (оставим ему это  прозвище)  приотворил  дверь,  высунул
из-за нее свою добродушную круглую физиономию и вошел в комнату,  в  которой
ему, вероятно, приходилось бывать и раньше.
     - Вы мистер Мартон, наш новый  учитель?  -  спросил  он,  здороваясь  с
другом Нелл.
     - Да, это я, сэр.
     - Нам рекомендовали вас с самой лучшей стороны, и я очень  рад  с  вами
познакомиться. Мне бы следовало прийти еще вчера, но я был в отъезде,  возил
письмо от одной больной старушки к ее дочери в другую  деревню,  и  вернулся
только сейчас. А это наша юная привратница? Вы прекрасно сделали, друг  мой,
что привели с собой ее и этого старичка. Вы  сердечный  человек,  а  значит,
должны быть и хорошим учителем.
     - Она только что оправилась после болезни, сэр, сказал учитель, в ответ
на внимательный взгляд, которым их гость окинул Нелли, прежде чем поцеловать
ее в щеку.
     - Да, да, я знаю! - воскликнул бакалавр. - Страдания, душевная  боль  -
это она все испытала.
     - И полной мерой, сэр.
     Бакалавр посмотрел на старика, снова перевел взгляд на Нелли и  ласково
сжал ей руку.
     - Здесь тебе будет хорошо, - сказал он, - уж мы позаботимся об этом.  А
ты, я вижу, начала наводить порядок в доме. И все сама, своими руками?
     - Да, сэр.
     - Ну, что ж, мы продолжим твою работу... правда,  не  так  искусно,  но
возможностей для этого у нас больше, чем у тебя, - сказал бакалавр. - Сейчас
посмотрим, посмотрим.
     Нелл повела его в другую комнату, потом в соседний  дом,  и,  обнаружив
тут и  там  нехватку  многих  необходимых  вещей,  он  взялся  пополнить  их
хозяйство из собственных запасов всякого добра, видимо отличавшихся  большим
разнообразием, так как там попадались предметы  самые  неожиданные.  Подарки
были доставлены к Нелли без малейшего промедления - бакалавр  ушел  и  минут
через десять вернулся со  старыми  полками,  ковриком,  одеялами  и  прочими
предметами домашнего обихода, да еще в сопровождении мальчика,  нагруженного
тяжелой ношей. Все было свалено в общую кучу на полу и потребовало разборки,
сортировки и распределения по местам,  причем  бакалавр,  занимавшийся  этой
работой с огромным увлечением, проявил большую живость и распорядительность.
Когда вещи были  прибраны,  он  велел  мальчику  сбегать  за  его  школьными
товарищами,  чтобы  новый  учитель  познакомился  с  ними  и   произвел   им
торжественный смотр, - Прекрасные ребята,  Мартон!  Лучших,  пожалуй,  и  не
сыщешь, - сказал бакалавр, как только мальчик убежал. - Но  им  и  невдомек,
что я о них такого мнения. Зачем? Это лишнее.
     Посланный вскоре  вернулся  во  главе  длинной  вереницы  мальчиков,  и
больших и маленьких, которые при виде бакалавра, встретившего их  в  дверях,
начали срывать с головы картузы и шапки,  сминать  их  в  комок,  отвешивать
поклоны и расшаркиваться, а бакалавр улыбался, кивал головой,  с  величайшим
удовольствием взирая на все эти судорожные проявления вежливости. Откровенно
говоря, свое мнение об этих мальчиках он скрывал  не  столь  тщательно,  как
мистер Мартон мог бы заключить из его же собственных слов, и оно то  и  дело
проскальзывало  в  разных  замечаниях  на  их  счет,   которые   отпускались
доверительным шепотом, но так, что всем все было слышно.
     - Вот этого ученика, Мартон,  зовут  Джон  Оуэн,  говорил  бакалавр.  -
Способный мальчик, сэр, правдивый, честный, но ветрогон, шалун, сорвиголова,
каких свет не видал. Этот мальчик, уважаемый сэр, так и норовит сломать себе
шею и лишить своих родителей сына - их главной утехи в жизни. Но, между нами
говоря, когда школьники будут играть в зайцы и собаки и вы увидите,  как  он
прыгает через изгороди и канаву возле дорожного столба и спускается по скату
каменоломни, это зрелище навсегда останется  у  вас  в  памяти.  Оно  просто
бесподобно!
     Отчитав Джона Оуэна хоть  и  шепотом,  но  так,  что  тот  все  слышал,
бакалавр взялся за другого мальчика.
     - Теперь, сэр, обратите внимание вон на того ученика, - продолжал он. -
Это Ричард Эванс, сэр. Способности просто  поразительные,  память  отличная,
быстро все усваивает, а кроме того, наделен прекрасным голосом и слухом - он
у нас лучше всех поет псалмы. Тем не менее, сэр, мальчик этот плохо кончит и
умрет не своей смертью. Он всегда клюет носом на проповедях.  Впрочем,  если
говорить по совести, мистер Мартон, со мной случалось  то  же  самое  в  его
годы, и я ничего не мог с собой поделать - видно, все зависит от натуры.
     Многообещающий ученик  выслушал  эти  суровые  попреки,  и  после  него
настала очередь следующего.
     - Но если уж говорить о пагубных примерах, -  про  должал  бакалавр,  -
если указывать на  мальчиков,  которые  должны  служить  предостережением  и
пугалом для своих товарищей, - то обратите внимание  вон  на  того  юношу  и
отнеситесь к нему со всей строгостью. Вон он,  сэр,  вон  тот  белокурый,  с
голубыми глазами... Если бы вы знали, как он плавает, сэр, как  ныряет!  Бог
ты мой! Этот ученик, сэр, совершил  однажды  безумный  поступок  -  бросился
одетый в реку в том месте, где  глубина  не  меньше  восемнадцати  футов,  и
вытащил собачонку нищего слепца, которая шла ко дну, потому что на ней  была
тяжелая цепь с ошейником. А ее хозяин стоял тут же на берегу и, ломая  руки,
оплакивал своего верного друга и поводыря. Я как только узнал об  этом,  так
сразу же послал мальчугану две гинеи, разумеется,  тайком,  сэр,  -  добавил
бакалавр громким шепотом. - Только, ради бога, не проговоритесь! Он  понятия
не имеет, что эти деньги от меня.
     Когда  с  третьим  преступником  было  покончено,  бакалавр  перешел  к
четвертому, пятому и так  перебрал  всю  шеренгу,  с  особой  язвительностью
отмечая те черты характера мальчиков, очевидно с целью их обуздания, которые
казались ему всего милее и были  несомненно  плодом  его  уроков  и  личного
примера. Убежденный, что  выказанная  им  строгость  повергла  школьников  в
уныние, он сунул им какую-то мелочь и отпустил  с  миром,  напоследок  велев
расходиться по домам чинно, не скакать, не драться  и  с  дороги  никуда  не
сворачивать, а сам тут же признался учителю внятным шепотом, что в  их  годы
ему не удалось бы выполнить такой приказ, даже если б от этого зависела  его
жизнь.
     Составив себе ясное представление о взглядах бакалавра и поняв, что его
собственные взгляды  на  воспитание  юношества  не  встретят  здесь  отпора,
учитель счел себя счастливейшим из  смертных  и  простился  со  своим  новым
другом, полный бодрости и самых радужных надежд. К ночи  окна  обоих  старых
домиков снова осветились изнутри веселым огнем, горевшим в  их  каминах,  и,
возвращаясь с вечерней прогулки, бакалавр со  священником  посмотрели  в  ту
сторону,  вполголоса  заговорили  о  девочке  и  со  вздохом  оглянулись  на
кладбище, которое лежало позади.

ГЛАВА LIII

     На следующий день Нелл встала рано, справилась со всеми  хозяйственными
делами, прибрала в доме учителя (впрочем, против желания этого  добряка,  не
хотевшего утруждать ее) и, сняв с гвоздя у камина маленькую  связку  ключей,
которую бакалавр торжественно вручил ей накануне, пошла в старую церковь.
     Небо было  безмятежно  ясное;  в  чистом  воздухе,  напоенном  ароматом
опадающей листвы, чувствовалась благодатная  свежесть.  Речка  искрилась  на
солнце и с мелодичным журчаньем струила вдаль  свои  воды;  зеленые  холмики
поблескивали росой, словно слезами, пролитыми добрыми духами по умершим.
     На кладбище, среди могил, играла в прятки веселая  компания  ребятишек.
Кто-то из них принес сюда грудного младенца, и  они  уложили  его  спать  на
детскую могилку, устроив ему мягкую постель из листьев. Насыпь  была  совсем
свежая - под ней, должно быть, покоился какой-нибудь малыш, который  еще  не
так давно сидел здесь, слабенький, хилый, и терпеливо следил за играми своих
товарищей. И для них он, верно, был теперь все такой же, как и раньше.
     Нелл подошла к ребятишкам и спросила, чья это  могила.  Один  мальчуган
ответил ей, что она ошибается: это садик, садик его брата. Он  зеленее  всех
других садов на свете, и птицы  любят  прилетать  сюда,  потому  что  братец
всегда кормил их. Кончив говорить, мальчуган улыбнулся Нелл, стал на колени,
прижался щекой к зеленому дерну и через минуту весело убежал прочь.
     Нелл прошла мимо церкви, поглядев на ее  древнюю  колокольню,  отворила
калитку и вышла на деревенскую улицу. Дряхлый кладбищенский сторож,  который
стоял, опираясь на костыль, у дверей своего коттеджа, поздоровался с ней.
     - Как вы себя чувствуете - лучше? - спросила девочка, подходя к нему.
     - Лучше, - ответил старик. - Благодарение богу, гораздо лучше.
     - А скоро совсем поправитесь.
     - С божьей помощью да набравшись терпения как-нибудь поправлюсь.  Зайди
ко мне, зайди.
     Старик заковылял к двери и, предупредив Нелл, что нужно шагнуть вниз на
одну ступеньку, с немалым трудом одолел это препятствие сам.
     - У меня всего одна комната. Есть еще вторая наверху, да я в нее  редко
заглядываю - последние годы трудновато стало подниматься по лестнице. Однако
к лету думаю туда перебраться.
     Девочка удивилась, что этот седовласый старец, к тому же  могильщик  по
ремеслу, так уверенно говорит о будущем. А он поймал ее взгляд, обращенный к
заступам, висевшим на гвоздях вдоль стены, и улыбнулся.
     - Ты, наверно, думаешь, что это все для рытья могил?
     - Да. Но зачем так много?
     - Много-то много. Да ведь я, кроме всего прочего, и садовник. Копаюсь в
земле, сажаю в нее то, что будет жить, тянуться кверху. Не с одним же тленом
и прахом мне иметь дело. Видишь вон тот заступ в самой середке?
     - Такой старый, зазубренный? Да, вижу.
     - Вот этим роют могилы, и он изрядно послужил на своем веку. Люди у нас
крепкие, здоровые, а все-таки потрудиться ему пришлось немало. Если  б  этот
заступ вдруг заговорил, он порассказал бы, какая у нас с ним иной раз бывала
работа, - такая, что никто не ждал и не гадал.  Я-то  уж  многое  позабыл  -
память никуда не годится. Впрочем, это моя давняя беда, -  поспешно  добавил
старик. - Тут ничего нового нет.
     - Цветы и кустарники могут порассказать о другой вашей работе.
     - Правильно! И цветы и высокие деревья. Но они тоже имеют  касательство
к нашему ремеслу - и гораздо больше, чем ты думаешь.
     - Вот как!
     - Да, для меня одно от другого неотделимо, - сказал старик. - И это мне
очень  помогает.  Вот,  предположим,  попросил  меня  какой-нибудь   человек
посадить дерево. Потом человек умер, а дерево стоит и напоминает мне о  нем.
Посмотришь на его  густую  листву,  вспомнишь,  каким  оно  было  при  жизни
хозяина, и подсчитаешь приблизительно, когда рыл этому человеку могилу.
     - Но то же самое дерево может напомнить вам и живых  людей,  -  сказала
девочка.
     - Зато живой напомнит мне двадцать покойников, - ответил  старик.  -  У
кого жена умерла, у кого муж, родители,  братья,  сестры,  дети,  друзья,  -
десятка два насчитаешь, не меньше. Вот потому-то  могильные  заступы  бывают
такие сточенные, зазубренные. Надо завести новый - к лету.
     Девочка быстро взглянула на него, думая, что он подшучивает  над  своей
дряхлостью и немощью, но могильщик говорил совершенно серьезно.
     - Да-а... - сказал он, помолчав немного. - Люди ничего знать не  хотят.
Никакая наука им не впрок. Только мы, кто постоянно копается в  земле,  там,
где все тлеет и ничто не растет, задумываемся о таких вещах и  судим  о  них
правильно. Ты была в церкви?
     - Я иду туда, - ответила девочка.
     -  Там  есть  старый  колодец,  -  продолжал  могильщик,  -  под  самой
колокольней - глубокий,  темный,  гулкий.  Сорок  лет  назад  стоило  только
размотать веревку до первого узла, и ведро уже плескалось в холодной  черной
воде. Мало-помалу она начала убывать, и  пришлось  завязать  второй  узел  -
пониже, иначе ведро болталось пустое. Прошло десять лет, вода  опять  убыла,
завязали третий узел. А еще через десять колодец совсем пересох. Теперь если
размотать веревку до отказа, ведро загремит, ударившись о сухое дно,  да  на
такой глубине, что сердце екнет и  невольно  отшатнешься,  чтобы  не  упасть
туда.
     - Как там, наверно, страшно ночью! -  воскликнула  девочка,  напряженно
вглядываясь в старика и ловя каждое его слово. Ей казалось, будто  она  сама
стоит у того колодца.
     - Ведь такой колодец все равно что могила! - продолжал ее собеседник. -
Самая настоящая могила! А кто из наших стариков призадумался над тем, что  и
у нас силы убывают с каждой весной и жизни остается  все  меньше  и  меньше?
Никто!
     - А сколько лет вам самому? - невольно спросила девочка.
     - Стукнет семьдесят девять - будущим летом.
     - И вы все еще работаете, когда позволяет здоровье?
     - Работаю ли? Ну, еще бы! Посмотрела бы ты, какие я здесь сады  развел.
Взгляни в окно. Вот этот клочок земли я  перекопал  и  засадил  собственными
руками. К будущей осени деревья так разрастутся, что неба не увидишь.  Да  и
зимой дел у меня тоже хватает.
     С этими словами он открыл шкаф, стоявший рядом с его стулом,  и  достал
оттуда  несколько  маленьких  деревянных  шкатулок,   украшенных   несложной
резьбой.
     - Любители старины покупают у меня эти безделушки  на  память  о  нашей
церкви и наших развалинах. Я делаю их из того, что  есть  под  рукой,  -  из
обрезков дуба, а то из старых гробов, уцелевших в склепах. Вот как раз такой
сундучок - видишь кованые уголки? На это пошли медные надгробные дощечки, на
которых и надписи нельзя было прочесть. Сейчас у меня мало этих вещиц,  а  к
лету все полки ими заставлю.
     Восхищенная его работой, девочка похвалила ее и вскоре ушла, раздумывая
по пути, почему же этот старик, почерпнувший из своей работы и из всего, что
его окружало, такую суровую мораль, не хочет применить ее к себе и, твердя о
бренности  человеческой  жизни,  как  будто  не  сомневается  в  собственном
бессмертии. Впрочем, вдумавшись, она поняла, что  таким  сотворило  человека
милосердное провидение и что старый кладбищенский сторож, строящий планы  на
будущее лето, ничем не отличается от других людей.
     Погруженная в свои мысли, Нелл подошла к  церкви.  Подобрать  в  связке
ключ от ее дверей оказалось нетрудно, так как все они  были  с  надписанными
ярлычками из пожелтевшего пергамента.  Ключ  повернулся  в  замке  с  глухим
звоном, и когда Нелл затворила за собой  дверь  и  робкими  шагами  вошла  в
церковь, гулкое  эхо,  прокатившееся  под  высокими  сводами,  заставило  ее
вздрогнуть.
     Если тишина и покой скромной деревушки так глубоко  проникли  в  сердце
Нелл потому, что путь сюда, который измерили ее слабеющие ноги, был тяжел  и
мрачен, то как же взволновалась девочка,  очутившись  одна  в  торжественном
безмолвии этого храма, где дневной свет, проникающий в глубокие проемы окон,
казался седым от старости, где в воздухе стоял запах земли и плесени  -  еле
уловимый запах тления, реющего под этими  сводами  и  между  колонн,  словно
дыхание минувших  веков!  Нелл  увидела  здесь  щербатые  плиты,  так  давно
истертые ногами благочестивых паломников, что время, кравшееся по их стопам,
успело стереть эти следы и искрошить самый камень. Она увидела здесь  гнилые
стропила, обрушившиеся арки,  обнаженную  кладку  стен,  скромную  могильную
насыпь, горделивую гробницу, на которой уже нельзя было разобрать  эпитафии.
И все это - мрамор, камень, железо, дерево и прах,  -  все  служило  как  бы
общим памятником разрушению и гибели. Творения бога и человека- и  лучшие  и
худшие, и самые простые и самые пышные, и величественные и убогие все делило
общую участь, все говорило сообща об одном и том же.
     В одном из приделов церкви была  когда-то  рыцарская  часовня,  и  там,
опоясанные мечами, закованные в латы, как и при жизни, сложив на груди руки,
скрестив ноги, покоились на  каменных  ложах  статуи  рыцарей  -  участников
крестовых походов. Около некоторых гробниц на ржавых крюках висело рыцарское
вооружение, шлемы, кольчуги. Поломанные, ветхие, они все еще сохраняли  свою
былую грозность. Так, кровавые деяния людей переживают их,  и  тяжкие  следы
войн и насилий остаются на земле и после того, как люди, творившие