тавить.  От  третьей
просьбы, вернее уже не просьбы, а требования, Нелл тоже не могла отказаться;
на этот раз припев подхватил и верховой. Не имея возможности  участвовать  в
ночном кутеже своих приятелей, он ревел теперь во всю глотку за  компанию  с
ними. Усталая, измученная девочка развлекала их всю ночь напролет, без конца
повторяя все те же песни, и не один фермер беспокойно вздрагивал  во  сне  и
забирался с головой под одеяло, чтобы не слышать  этого  дикого  нестройного
хора, который доносил до него ветер.
     Наконец наступило утро. Но лишь только стало светать, хлынул дождь. Так
как  Нелл  не  могла  выносить  смрада,  стоявшего  в  каюте,  барочники,  в
благодарность за ее труды, дали ей парусину  и  кусок  брезента,  и  они  со
стариком укрылись ими от дождевых струй. Дождь лил все сильнее и сильнее и к
полудню так припустил, что конца ему не предвиделось.
     Между тем они приближались к месту  назначения  барки.  Вода  в  канале
становилась все мутнее и грязнее, навстречу им то и дело  попадались  другие
суда; черные от  шлака  дороги  и  кирпичные  строения  свидетельствовали  о
близости большого промышленного города,  а  беспорядочно  разбросанные  дома
указывали на то, что предместья его начинаются уже здесь.  И  вот,  наконец,
множество крыш, фабрики, сотрясаемые оглушительным гулом  и  рокотом  машин,
высокие трубы, клубы черного дыма, который зловонным  облаком  сгущался  над
домами и затемнял воздух, стук молотов о наковальни,  уличный  шум  и  говор
толпы, сливающиеся воедино, - все это возвестило странникам, что путешествие
их окончено.
     Барка подошла к пристани. Команда ее тотчас  же  принялась  за  работу.
Старик и девочка  хотели  поблагодарить  своих  новых  знакомцев,  а  заодно
расспросить дорогу к городу, но, так  и  не  дождавшись  их,  вышли  грязным
переулком на людную улицу и стали там  под  проливным  дождем,  растерянные,
испуганные, всему чуждые,  словно  они  жили  тысячу  лет  назад  и  теперь,
воскреснув из мертвых, как по волшебству перенеслись сюда, в этот шум, гул и
грохот.

ГЛАВА XLIV

     Пешеходы безостановочно шли по тротуарам двумя неистощимыми  встречными
потоками и, поглощенные каждый сам  собой,  размышляли  о  своих  делах,  не
обращая внимания ни на подводы и фургоны, громыхающие железной кладью, ни на
цоканье  подков  по  скользкому  мокрому  булыжнику,  ни   на   шум   дождя,
барабанящего в оконные стекла и по зонтикам, ни на бесцеремонные толчки,  ни
на гул и грохот людной улицы  в  самые  горячие  часы  дня.  А  двое  бедных
странников, ошеломленные этой лихорадочной суетой, чувствовали  свою  полную
непричастность к  ней  и,  растерянно,  тоскливо  глядя  на  людские  толпы,
томились  таким  одиночеством,  которое  можно  сравнить   лишь   с   жаждой
потерпевшего крушение  моряка,  когда  он,  подхваченный  могучим  океанским
валом, поводит воспаленными глазами, почти ослепшими  от  блеска  окружающей
его со всех сторон воды, и тщетно мечтает  о  капле  влаги,  чтобы  освежить
запекшиеся губы.
     Они  спрятались  от  дождя  под  низкой  аркой  ворот  и,   стоя   там,
всматривались в лица, мелькавшие мимо, в надежде поймать хоть  на  одном  из
них проблеск сочувствия и  внимания  к  себе.  Прохожие  кто  хмурился,  кто
улыбался и бормотал что-то, кто жестикулировал на  ходу,  точно  готовясь  к
предстоящему важному свиданию; у некоторых на  лице  так  и  было  написано:
пройдоха, - другие смотрели нетерпеливо, озабоченно или  вяло  и  тупо;  вот
этому, видать, сильно повезло, а у того сорвалось,  не  выгорело.  Незаметно
приглядываться к этим людям со стороны было все равно,  что  выслушивать  от
них самые сокровенные признания. В тех местах, где царит оживление и  суета,
где каждый занят своим делом и с уверенностью может сказать то  же  самое  о
других, характер и мысли человека ясно проступают в его чертах. Но там,  где
просто гуляют, куда приходят людей посмотреть  и  себя  показать,  на  лицах
мелькает одно и то же выражение, меняющееся  лишь  в  оттенках.  В  деловые,
будничные часы человеческое лицо правдивее; и  эта  правда  не  нуждается  в
словах, она говорит сама за себя.
     Занятая такими  наблюдениями,  которым  особенно  способствует  чувство
одиночества,  девочка  продолжала  с  интересом  всматриваться  в  прохожих,
временами совершенно забывая о своих горестях.  Но  дождь,  холод,  голод  и
желание хоть где-нибудь приклонить отяжелевшую  от  усталости  голову  скоро
вернули ее к прежним мыслям. Никто из этих людей не замечал  их,  обратиться
ей было не к кому. Подождав еще немного,  они  вышли  из  своего  убежища  и
смешались с толпой.
     Наступил вечер. Старик и девочка по-прежнему бродили по уже  опустевшим
улицам, угнетаемые все тем же чувством  одиночества  и  сознанием,  что  они
никому не нужны здесь. Фонари и освещенные окна лавок только  усиливали  эту
тоску бесприютности, ускоряя приход ночи  и  темноты.  Дрожа  от  сырости  и
холода, девочка изнывала и телом и душой, и ей нужно было все  ее  мужество,
вся твердость духа лишь для того, чтобы устоять на ногах.
     Зачем они пришли в этот шумный город с его мерзкой  житейской  борьбой,
когда есть столько тихих мирных мест, где даже голод и жажда были бы не  так
мучительны! Они песчинки здесь, затерявшиеся в океане человеческого  горя  и
нищеты, зрелище которых заставляло их еще сильнее чувствовать свое  отчаяние
и свои муки.
     В придачу ко всем бедам Нелл приходилось теперь сносить и попреки деда,
начинавшего роптать, что  его  заставили  покинуть  надежное  пристанище,  и
звавшего ее вернуться назад. Денег у них не осталось, надежды на  помощь  не
было никакой, и они пошли по  опустевшим  улицам  к  реке,  думая  разыскать
барочников и попроситься к ним на ночлег. Но и тут их постигло разочарование
- ворота пристани были уже на запоре,  и  яростный  лай  собак  заставил  их
повернуть обратно.
     - Придется спать на улице, дедушка, -  чуть  слышно  проговорила  Нелл,
когда и эта надежда рухнула. - А завтра будем просить милостыню, доберемся с
тобой до какого-нибудь тихого местечка и там поищем работу.
     - Зачем ты завела меня сюда! - гневно воскликнул старик. - Мне душно на
этих нескончаемых улицах! Там, в тиши, было лучше. Зачем ты  заставила  меня
уйти оттуда!
     - Затем, чтобы тот сон больше не повторился, - твердым голосом ответила
девочка и тут же расплакалась. - Нам надо жить  среди  бедняков,  не  то  он
опять приснится мне. Дедушка, милый,  я  знаю,  ты  старенький,  слабый,  но
посмотри на меня! Ведь мне тоже не легко, а разве я позволю себе хоть  слово
жалобы, если ты будешь терпеть все молча!
     - Бедная моя, бездомная сиротка? - Старик  сжал  руки,  словно  впервые
увидев перед собой измученное лицо внучки, ее  забрызганное  грязью  платье,
опухшие от ходьбы ноги. - Вот до чего я довел тебя! Неужели все мои старания
тщетны? Неужели я понапрасну лишился прежнего счастья и всего,  что  у  меня
было?
     - Если бы мы очутились сейчас где-нибудь за городом, далеко отсюда, - с
притворной веселостью заговорила Нелл, когда они снова  побрели  по  улицам,
высматривая себе пристанище на ночь, - я уложила бы  тебя  под  каким-нибудь
высоким старым деревом, и оно ласково раскинуло бы  над  нами  свои  зеленые
ветви и покачивалось и шелестело бы листвой, будто  уговаривая  нас  уснуть,
пока оно будет сторожить наш сон и являться нам в сновидениях!  Боже!  Пусть
это сбудется завтра... Ну, хоть послезавтра! А сейчас,  дедушка,  не  жалей,
что я привела тебя сюда. В этой толпе, в сутолоке мы  скорее  затеряемся,  и
если жестокие люди вздумают разыскивать нас, они не найдут наших следов.  Мы
с тобой должны радоваться этому. Смотри! Вот арка - там, правда,  темно,  но
сухо, и ветром не продует... Кто это?
     Приглушенно  вскрикнув,  Нелл  отпрянула  от  человека,  который  вдруг
выступил из-под темной арки ворот, где они хотели спрятаться, и остановился,
вглядываясь в них.
     - Чей это голос? - послышался вопрос. - Кто-нибудь знакомый?
     - Нет, - робко ответила девочка. - Мы совсем  чужие  в  этом  городе  и
хотели отдохнуть тут, потому что у нас нет денег на ночлег.
     Неподалеку горел тусклый фонарь  -  единственный  здесь,  но  его  было
достаточно, чтобы  осветить  маленький  квадратный  дворик.  Человек  знаком
подозвал туда старика и девочку, и сам стал в полосе  света,  как  бы  давая
этим понять, что ему незачем прятаться, что у  него  нет  ничего  плохого  в
мыслях.
     Одежда на нем была убогая, разводы копоти  подчеркивали  бледность  его
лица, но он,  вероятно,  никогда  не  мог  похвалиться  здоровьем,  судя  по
обтянутым скулам, заострившемуся носу, глубоко запавшим глазам и особенно по
взгляду этих  глаз  -  спокойному,  терпеливому.  В  его  резком  голосе  не
слышалось грубых ноток, а в выражении сурового лица,  обрамленного  длинными
черными волосами, не было ни жестокости, ни злобы.
     - Почему же вам вздумалось  ночевать  именно  здесь?  -  спросил  он  и
добавил, пристально посмотрев на девочку: - Вернее,  почему  вы  так  поздно
спохватились о ночлеге?
     - Несчастья преследуют нас, - ответил старик.
     - А разве вы  не  знаете,  -  продолжал  незнакомец,  еще  внимательнее
приглядевшись к Нелл, - что она промокла до нитки? Ей нельзя  оставаться  на
улице под дождем.
     - Знаю! Видит бог, знаю! Но что мне делать! Незнакомец снова  посмотрел
на девочку и осторожно коснулся ее  платья,  с  которого  струйками  сбегала
вода. - Я могу предложить вам ночлег, - сказал он после минутного  молчания.
- Там тепло, но больше ни на что не рассчитывайте. Сам я живу  здесь,  -  он
показал в глубь двора, -  но  там,  куда  я  вас  поведу,  девочке  будет  и
спокойнее и удобнее. Правда, место не бог весть какое  уютное,  но  если  вы
доверитесь мне, то проведете ночь у огня. Видите  красный  свет  вон  в  той
стороне?
     Они подняли глаза и увидели мрачное зарево  на  темном  небе  -  отсвет
полыхающего где-то пламени.
     - Это недалеко. Ну, как,  пойдете?  Вы  собирались  спать  на  холодных
камнях, а я предлагаю вам постель из теплой золы - и только.
     Не дожидаясь другого ответа, кроме того, который можно было прочитать в
их глазах, он взял Нелли на руки и кивком головы пригласил старика следовать
за собой.
     Неся ее легко и бережно, точно маленького ребенка, незнакомец свернул в
самую бедную и неприглядную часть города и твердой поступью пошел по  улице,
не замечая ни  переполненных  канав,  ни  дождевых  потоков,  хлеставших  из
водосточных труб. Минут двадцать они молча шли темными узкими  переулками  и
уже потеряли из  виду  отблески  багрового  пламени,  как  вдруг  оно  снова
вспыхнуло перед ними, вырвавшись из высокой трубы какого-то здания.
     - Ну вот, добрались, - сказал незнакомец, спуская Нелли  с  рук.  -  Не
бойтесь. Здесь вас никто не обидит.
     Нужно было слепо довериться ему, чтобы войти в эту дверь, а то, что они
увидели за ней, нисколько не уменьшило их  опасений  и  страха.  В  огромном
высоком корпусе с чернеющими под потолком проемами для  притока  воздуха,  с
чугунными столбами, поддерживающими крышу, стоял оглушительный стук молотов,
рев горнов, шипенье в воде раскаленного металла и множество других страшных,
непонятных звуков, которые нельзя было бы услышать ни в каком другом  месте.
И в этом аду, еле различимые среди дыма и вспышек нестерпимо  жаркого  огня,
словно великаны с гигантскими кувалдами  в  руках,  одного  неверного  удара
которых было бы достаточно,  чтобы  размозжить  какому-нибудь  неосторожному
голову, работали люди. Другие,  лежа  навзничь,  лицом  к  зияющему  черному
своду, спали или просто отдыхали на кучах углей и золы.  Третьи  распахивали
раскаленные добела дверцы горнов и бросали туда топливо,  а  огонь  с  гулом
вырывался наружу  и  пожирал  его,  точно  масло.  Четвертые  сбрасывали  на
земляной  пол  листы  громыхающего  железа,  которые  распространяли  вокруг
невыносимый жар и светились тем багровым светом, что мерцает в глазах дикого
зверя.
     Мимо этих страшных сцен, сквозь этот  оглушительный  грохот  незнакомец
провел старика и девочку в темный угол, где печь топилась круглые  сутки,  -
во всяком случае, так они  поняли  по  движению  его  губ,  ибо  самих  слов
разобрать не могли. Человек, который следил за  ней  и  работа  которого  на
сегодня закончилась,  с  радостью  покинул  свое  место,  а  их  новый  друг
разостлал плащ Нелли на куче  золы,  показал  ей,  где  высушить  платье,  и
посоветовал им обоим ложиться спать. Сам же он сел на истрепанную  подстилку
у печи и, подперев подбородок ладонями, устремил глаза на пламя, игравшее  в
щелях дверцы, и на белую золу, сыпавшуюся вниз, в свою раскаленную могилу.
     Несмотря на убогое,  жесткое  ложе,  тепло  и  усталость  приглушили  в
сознании девочки немолчный шум,  стоявший  вокруг,  и  вскоре  убаюкали  ее.
Старик лег рядом с ней, и, обняв его за шею, она уснула.
     Было еще совсем темно, когда она открыла  глаза,  не  зная,  долго  ли,
коротко ли продолжалось  это  сонное  забытье.  Кто-то  прикрыл  ее  рабочей
курткой от холодного ветра, врывавшегося сюда с улицы, и  от  палящего  жара
печи. Их новый друг сидел в той же позе, устремив застывший взгляд на огонь,
- сидел совсем тихо, будто и не дыша. Еще  не  очнувшись  как  следует,  она
долго глядела на эту неподвижную фигуру и, наконец, испугавшись, не умер  ли
он, встала, нагнулась ж самому его уху и негромко окликнула его.
     Он выпрямился и, точно не веря самому себе, перевел удивленный взгляд с
лица девочки на кучу золы, где она только что лежала, потом снова  посмотрел
на нее.
     - Я испугалась, не заболели ли вы, - сказала Нелл. - Ваши  товарищи  ни
минуты не постоят на месте, а вы все сидите и сидите.
     - Они знают мои привычки, - ответил он, - и не трогают меня.  Иной  раз
только посмеются, но беззлобно. Вот кто мой друг - видишь?
     - Огонь? - спросила Нелл.
     - Да. Я его как себя помню, - последовал ответ. - Мы с ним беседуем все
ночи напролет, и думы у нас одни и те же.
     Девочка бросила на него недоумевающий взгляд, но он отвернулся, уйдя  в
свои мысли, а потом начал снова: - Это моя книга - единственная,  которую  я
научился читать. И сколько всего она рассказала мне! Это музыка, я узнаю  ее
голос среди тысячи других, и поет он всегда по-разному. А если бы ты  знала;
сколько картин, сколько лиц, сколько  видений  мелькает  передо  мной  среди
раскаленных углей! Огонь все равно что моя память, - я гляжу на него и  вижу
всю свою жизнь.
     Наклонившись к своему новому другу, девочка заметила, как заблестели  у
него глаза, как оживилось лицо, а он продолжал с легкой усмешкой:  -  Да!  Я
еще ребенком ползал здесь и спал здесь. В  те  времена  за  ним,  за  огнем,
присматривал мой отец.
     - А матери у вас тогда не было? - спросила Нелл.
     - Нет, ее давно схоронили. Женщинам  трудно  в  наших  местах.  Она  не
вынесла непосильной работы и умерла. Я  узнал  об  этом  позднее,  от  чужих
людей, а с тех пор и огонь твердит мне то же самое. Должно быть, так  оно  и
было. Я ему верю.
     - Вы здесь и росли? - спросила девочка.
     - Да, зиму за зимой, лето за летом. Сначала отец держал меня  при  себе
тайком, а потом об этом узнали и все-таки позволили мне остаться. И огонь  -
вот этот самый огонь был моей нянькой. Он  никогда  не  угасает  -  горит  и
горит.
     - Вы любите его?
     - Как же мне его не любить! Перед этой печью умер мой отец. Упал у меня
на глазах - вот тут, где теперь тлеет зола... И помню, я  думал,  почему  же
огонь не поможет ему?
     - И с тех пор вы все время при нем?
     - Да, с тех пор, как сам  стал  за  ним  присматривать.  Было  время  -
тяжелое, суровое для меня время, - когда мы  с  ним  расстались,  но  он  не
потухал эти годы. Потом я снова пришел сюда, а он по-прежнему гудел и скакал
из стороны в сторону, как в те дни, когда у нас с ним были общие  игры.  Ты,
верно, догадываешься, какое у меня выдалось детство. И все-таки, хоть  мы  с
тобой совсем разные, я тоже был ребенком, и  когда  ты  встретилась  мне  на
улице ночью, я вспомнил себя после смерти отца и решил привести вас сюда,  к
своему старому другу огню. А потом увидел,  как  ты  уснула  возле  него,  и
задумался над  прошлым.  Ложись,  тебе  надо  выспаться.  Ложись,  бедняжка,
ложись.
     С этими словами он подвел Нелл к ее грубому ложу, укрыл той же одеждой,
которую она увидела на себе проснувшись, снова вернулся на прежнее  место  и
снова замер, как статуя, нарушая свою неподвижность  лишь  для  того,  чтобы
подбросить угля в топку. Девочка смотрела  и  смотрела  на  него,  но  потом
поддалась одолевающей ее дремоте и заснула на куче золы под  этими  мрачными
темными сводами так же сладко, как спят в дворцовых покоях на мягких пуховых
перинах.
     Когда она снова открыла глаза, проемы под потолком уже посветлели, но в
косых лучах  солнца,  освещающих  только  верхнюю  часть  стен,  все  вокруг
казалось еще сумрачнее, чем ночью. Лязг и  грохот  оглушали  по-прежнему,  и
горны все так же пылали безжалостным огнем, ибо здесь мало что  менялось  со
сменой дня и ночи.
     Их новый друг поделил с ними свой скудный  завтрак  -  котелок  мутного
кофе и ломоть черствого хлеба - и спросил, куда они пойдут  дальше.  Девочка
ответила, что им хотелось бы  уйти  куда-нибудь,  где  нет  городов  и  даже
больших деревень, и робко спросила у него дорогу в эти места.
     - Мне почти не случается бывать за  городом,  -  сказал  он,  покачивая
головой. - Ведь такие, как я, проводят всю свою жизнь перед дверцами  горнов
и редко вырываются подышать свежим воздухом. Но хорошие, тихие места  где-то
есть, я знаю.
     - А они далеко отсюда?
     - Далеко, очень далеко. Да разве деревья и трава могут расти и зеленеть
близко от города? Дорога туда идет мимо таких же огней, как наши, и  тянется
она на много, много миль... Мрачная, черная дорога, тебе страшно будет  идти
по ней ночью.
     - Все равно мы уйдем отсюда! - смело сказала  Нелл,  видя,  что  дед  с
тревогой прислушивается к их разговору.
     - Народ в наших местах грубый, путь впереди трудный,  безрадостный,  он
не создан для твоих слабых ножек. Неужели вам нельзя вернуться, дитя мое?
     - Нет, нельзя! - воскликнула Нелл, невольно шагнув вперед.  -  Если  вы
можете помочь - помогите. Если же нет, не пытайтесь отговаривать меня. Вы не
знаете, какая нам грозит опасность и как хорошо мы делаем, что бежим от нее,
а если бы знали, то не решились бы удерживать нас.
     - Не буду, не буду, боже меня избави! - сказал их странный покровитель,
глядя то на нее, то на старика, который стоял, понуря голову и  не  поднимая
глаз от земли. - Я объясню тебе дорогу, как сумею, а больше, увы,  ничем  не
могу вам помочь.
     Он начал рассказывать, как им выбраться из города, как идти  дальше,  и
пустился в такие подробные объяснения, что девочка  горячо  прошептала:  "Да
благословит вас бог", - и поспешила оставить его.
     Но не успели они дойти до угла, как он догнал их и сунул  ей  что-то  в
руку. Это были две стертые, закопченные  монеты,  по  пенсу  каждая.  И  кто
знает, может быть, на взгляд ангелов  они  блестели  так  же  ярко,  как  те
драгоценные дары, о которых горделиво повествуют эпитафии на могилах!
     На углу они расстались. Девочка взяла за руку своего бесценного питомца
и повела его за собой, уводя от позора и преступления,  а  кочегар  вернулся
назад читать новые повести в огне, который стал теперь ему еще дороже, после
того как эти нежданные гости провели возле него одну короткую ночь.

ГЛАВА XLV

     За время своих странствий старик и девочка еще никогда так не тосковали
по свежему воздуху, никогда так  не  стремились,  не  рвались  на  волю,  на
простор открытых лугов и полей, как теперь. Даже в то памятное утро,  когда,
покинув свой старый дом,  они  оставили  в  нем  немые,  бесчувственн