год. Миссис Уэклс, даме  достойнейшей,
но несколько ядовитой, перевалило за шестьдесят.
     Вот к этой-то  "Семинарии  для  девиц"  и  поспешил  Ричард  Свивеллер,
исполненный намерений, пагубных для душевного покоя прелестной Софи; а  она,
в платье  девственной  белизны,  с  одной  лишь  красной  розой  у  корсажа,
встретила его в  самый  разгар  изысканных  -  чтобы  не  сказать  пышных  -
приготовлений к открытию бала;  о  том,  что  торжественная  минута  близка,
свидетельствовало все: и расставленные в зале маленькие цветочные  горшочки,
обычно стоявшие снаружи на подоконнике, если не считать ветреных дней, когда
их сносило во двор; и шеренга школьниц, коим было дозволено  украсить  своим
присутствием бал; и кудряшки мисс Джейн Уэклс,  проходившей  весь  вчерашний
день с волосами, туго закрученными в папильотки из желтой афиши; и, наконец,
величественная осанка самой матроны и ее старшей дочери, - причем  последнее
показалось мистеру Свивеллеру несколько необычным, но особого впечатления на
него не произвело.
     Говоря откровенно (ведь о  вкусах  не  спорят,  и  поэтому  даже  самый
странный вкус не должен вызывать  подозрений  в  предвзятости  или  злостном
умысле), говоря откровенно, и миссис Уэклс и ее старшая  дочка  не  очень-то
поощряли притязания мистера Свивеллера, отзывались о  нем  пренебрежительно,
как о "ветрогоне", и, когда его  имя  произносилось  в  их  присутствии,  со
зловещим вздохом покачивали головой. Отношение  мистера  Свивеллера  к  мисс
Софи носило тот неопределенный,  затяжной  характер,  в  котором  обычно  не
чувствуется твердых намерений; и с течением времени эта  девица  сама  стала
считать весьма желательным, чтобы вопрос разрешился в ту или  иную  сторону.
Вот почему она, наконец, согласилась  выставить  против  Ричарда  Свивеллера
одного своего обожателя - огородника,  судя  по  всем  признакам  ожидавшего
только малейшего поощрения с ее стороны, чтобы предложить ей руку и  сердце;
и вот почему она так добивалась присутствия Ричарда Свивеллера  на  балу  (с
этой целью и задуманном) и  сама  отнесла  ему  письмо,  о  котором  мы  уже
слышали. "Если у него есть какие-то виды на будущее или возможность прилично
содержать жену, говорила миссис Уэклс своей старшей дочери,  -  когда  же  и
сказать об этом, как не сегодня?" "Если  я  ему  действительно  нравлюсь,  -
думала мисс Софи, - сегодня он со мной объяснится".
     Но поскольку мистер Свивеллер понятия не имел обо всех этих разговорах,
мечтах и приготовлениях, ему было от них ни тепло, ни холодно. Он обдумывал,
как бы получше разыграть роль ревнивца, и хотел только одного: чтобы на  сей
раз мисс Софи оказалась менее обольстительной или  превратилась  бы  в  свою
сестру, что было бы примерно одно и то же. Однако его  размышлениям  помешал
приход гостей, в том числе и огородника,  по  фамилии  Чеггс.  Мистер  Чеггс
явился не один, а предусмотрительно привел с  собой  сестру,  и  мисс  Чеггс
сразу устремилась к мисс Софи, взяла ее за обе руки, расцеловала в обе  щеки
и громким шепотом спросила, не слишком ли рано они пожаловали.
     - Нет, что вы! - ответила мисс Софи.
     - Милочка моя! - таким же шепотом продолжала мисс  Чеггс.  -  Как  меня
донимали, как мучили! Просто счастье, что  мы  не  торчим  здесь  с  четырех
часов, Элик прямо-таки рвался к вам! Хотите верьте, хотите нет, но он оделся
еще до обеда и с тех пор глаз не сводил с  часовой  стрелки,  покоя  мне  не
давал! Это все вы виноваты, негодница!
     Тут мисс Софи покраснела, мистер Чеггс (робевший  в  женском  обществе)
тоже покраснел, но матушка мисс Софи и ее сестры пришли  мистеру  Чеггсу  на
выручку и  стали  осыпать  его  комплиментами  и  любезностями,  предоставив
Ричарда Свивеллера самому себе. А ему только это и требовалось.  Вот  повод,
причина  и  веское  основание  притвориться  разгневанным!  Но,  заручившись
поводом,  причиной  и  основанием,  которые  он  собирался  выискивать,   не
рассчитывая, что они появятся сами, Ричард Свивеллер разгневался не на шутку
и подумал: "Какого дьявола нужно  этому  наглецу  Чеггсу!"  Впрочем,  первая
кадриль с мисс Софи (плебейскими  контрадансами  здесь  гнушались)  была  за
мистером Свивеллером, и таким образом он утер нос своему  сопернику;  тот  с
грустным видом уселся в угол и стал созерцать оттуда  прелестный  стан  мисс
Софи,  мелькающий  в  сложных  фигурах  танца.  Но   мистер   Свивеллер   не
удовольствовался этим  преимуществом.  Решив  показать  семье  Уэклс,  каким
сокровищем они пренебрегают, и, вероятно, все  еще  находясь  под  действием
недавних  возлияний,  он  творил  такие  чудеса,  откалывал  такие  коленца,
выделывал такие выкрутасы, что присутствующие были потрясены его  ловкостью,
а   один   длинный-предлинный   джентльмен,    танцевавший    в    паре    с
маленькой-премаленькой школьницей, остановился как вкопанный  посреди  зала,
вне себя от изумления и восторга. Миссис Уэклс и та перестала  шпынять  трех
совсем юных девиц, которые проявляли явную склонность повеселиться на  балу,
и невольно подумала, что таким танцором в семье можно было бы гордиться.
     Но мисс Чеггс, союзник деятельный и надежный, не ограничивалась  в  эту
критическую минуту  одними  насмешливыми  улыбочками,  принижающими  таланты
мистера Свивеллера и, пользуясь малейшей возможностью, нашептывала мисс Софи
на ухо о том, как она сочувствует, как она болеет за мисс  Софи  душой,  что
такое чучело одолевает ее своими ухаживаниями, как она боится  за  обуянного
гневом Элика - не налетел бы он, чего доброго, на него с кулаками, и умоляла
мисс Софи удостовериться, что глаза вышеупомянутого Элика  горят  любовью  и
яростью  -  чувствами,  которые,  кстати  сказать,  переполнив  ему   глаза,
бросились ниже и придали его носу багровый оттенок.
     - Вы обязательно должны пригласить мисс Чеггс, - сказала мисс Софи Дику
Свивеллеру, после того как сама протанцевала две кадрили с мистером Чеггсом,
на глазах у всех поощряя его ухаживания. - Она такая славная, а брат  у  нее
просто очаровательный!
     - Вот как! - буркнул Дик. - Очаровательный и очарованный... судя по тем
взглядам, которые он на вас бросает.
     Тут мисс Джейн (подученная заранее) сунулась к ним со своими кудряшками
и шепотом сообщила сестре, что мистер Чеггс ревнует.
     - Ревнует? Каков наглец! - воскликнул Ричард Свивеллер.
     - Наглец, мистер Свивеллер? - сказала мисс Джейн, тряхнув головкой. - А
что, если он услышит? Как бы вам не пришлось пожалеть об этом!
     - Джейн, прошу тебя... - остановила ее мисс Софи.
     - Вздор! - ответила мисс Джейн. - Почему, собственно, мистер  Чеггс  не
может ревновать? Вот еще новости! Он имеет на это  такое  же  право,  как  и
всякий другой, а скоро, может быть, таких прав у него будет еще больше. Тебе
это лучше знать, Софи.
     Мисс Джейн действовала по сговору с сестрой, в основе  которого  лежали
самые добрые побуждения и желание во что бы то ни  стало  заставить  мистера
Свивеллера объясниться. Однако все их труды пошли прахом,  ибо  мисс  Джейн,
девица не по годам дерзкая и острая на язык, так увлеклась своей ролью,  что
мистер Свивеллер отошел от них в глубоком негодовании, уступив  возлюбленную
мистеру Чеггсу, но метнув в  его  сторону  вызывающий  взгляд,  на  что  тот
ответил взглядом возмущенным.
     - Вы изволили что-то сказать, сэр? - вопросил мистер Чеггс, проследовав
за ним в угол. - Будьте добры  улыбнуться,  сэр,  чтобы  нас  ни  в  чем  не
заподозрили. Вы изволили что-то сказать, сэр?
     Мистер Свивеллер  с  надменной  усмешкой  уставился  на  правый  башмак
мистера Чеггса, потом перевел взгляд на его  щиколотку,  потом  на  коленку,
постепенно поднялся вверх по бедру до жилета, пересчитал  на  нем  пуговицы,
достиг подбородка, откуда пошел самой серединкой носа, встретился,  наконец,
глазами с мистером Чеггсом и вдруг отрезал; - Нет, сэр!
     - Гм! - хмыкнул мистер Чеггс, оглядываясь через плечо. - Будьте любезны
улыбнуться еще раз, сэр. Может быть, вы хотели что-то сказать, сэр?
     - Нет, сэр, не хотел.
     - Может быть, вам нечего сказать мне в данную минуту, сэр? - с  яростью
проговорил мистер Чеггс.
     Ричард  Свивеллер  оторвался  от  созерцания  глаз  мистера  Чеггса  и,
путешествуя по самой серединке его носа,  потом  вниз  по  жилету,  вниз  по
правой ноге, снова добрался до правого башмака и внимательно  осмотрел  его.
Когда осмотр был закончен, он перекочевал, на левую сторону, поднялся  вверх
по левой ноге, потом снова по жилету и, уставившись мистеру Чеггсу в  глаза,
ответил: - Нечего, сэр.
     - Ах, вот как, сэр! - воскликнул  мистер  Чеггс.  -  Рад  это  слышать.
Полагаю, сэр, вы знаете, где меня  найти  на  тот  случай,  если  вам  вдруг
понадобится переговорить со мной, сэр?
     - Если понадобится, справлюсь, сэр, это не затруднительно.
     - Вопрос исчерпан, сэр?
     - Вполне, сэр!
     На этом их потрясающий диалог закончился, и  оба  они  насупили  брови.
Мистер Чеггс поспешил пригласить мисс Софи  на  следующий  танец,  а  мистер
Свивеллер с мрачным видом удалился в угол.
     Неподалеку от этого угла, глядя на танцующих, восседали миссис Уэклс  и
мисс Уэклс, и мисс Чеггс подлетала к  ним  каждую  свободную  минуту  (когда
танцевали одни кавалеры) и отпускала такие замечания, от которых  у  Ричарда
Свивеллера на сердце кошки скребли. Тут же по соседству, на жестких стульях,
торчали прямые, как палки, - две ученицы. Они подобострастно  заглядывали  в
глаза миссис и мисс Уэклс и, поймав, наконец, улыбку на устах этих дам, тоже
улыбнулись,  чтобы  снискать  их  расположение.  Однако  в  ответ  на  такую
учтивость  старушенция  смерила  обеих  девочек  уничтожающим   взглядом   и
пригрозила, что, если они еще хоть раз будут уличены в  подобной  вольности,
их сейчас же под конвоем отправят по домам. Одна из  этих  молодых  девиц  -
натура пугливая и хлипкая - пустила слезу, после чего их обеих выпроводили с
такой стремительностью, что сердца остальных школьниц наполнились ужасом.
     - Какие у меня новости! -  защебетала  мисс  Чеггс,  снова  подбегая  к
миссис и мисс Уэклс. - У Элика сейчас был такой разговор с Софи! Уверяю вас,
это уже совершенно серьезно и бесповоротно!
     - А о чем же он говорил, душенька? - заинтересовалась миссис Уэклс.
     - Да о разных разностях, - ответила мисс Чеггс. И так решительно!
     Ричард  Свивеллер  почел   за   благо   не   слушать   дальнейшего   и,
воспользовавшись перерывом в танцах,  а  также  появлением  мистера  Чеггса,
подскочившего к миссис Уэклс со  своими  любезностями,  позаботился  принять
самый беззаботный вид и фланирующей походкой направился к двери, миновав  по
пути  мисс  Джейн  Уэклс,  которая,  во  всем  великолепии  своих  кудряшек,
кокетничала (исключительно ради  практики,  за  неимением  более  достойного
предмета) с дряхлым джентльменом, их квартирантом и нахлебником.  Мисс  Софи
сидела у двери, взволнованная и смущенная комплиментами мистера  Чеггса;  и,
решив попрощаться с ней, Ричард Свивеллер  на  минуту  задержался  около  ее
стула.
     - Корабль мой меня поджидает, матросы готовят ладью, но  прежде  чем  с
глаз ваших скрыться, за Софи любезную пью!* - сказал он  вполголоса,  мрачно
глядя на мисс Уэклс.
     - Вы уходите? - с деланным безразличием спросила она, а сама замерла от
ужаса при виде того, к чему привели все ее ухищрения.
     - Ухожу ли я? - с горечью проговорил Дик. - Да, ухожу. А что?
     - Ничего. Только что - рано, - ответила мисс Софи. - Впрочем,  вы  сами
себе хозяин.
     - Я сердцу своему хозяином не стал, - сказал Дик, - когда впервые вас я
увидал. Мисс Уэклс, я свято верил вам, в  блаженстве  утопая,  но,  прелесть
ангела с коварством сочетая, вы предали меня шутя, как бы играя.
     Мисс Софи закусила губку и  притворилась,  будто  ее  очень  интересует
мистер Чеггс, который жадно пил лимонад в другом конце зала.
     - Я пришел сюда, - продолжал  Дик,  видимо  позабыв  об  истинной  цели
своего прихода, - с бурно вздымающейся грудью,  с  замирающим  сердцем  и  в
соответствующем всему этому настроении. А  ухожу,  исполненный  страстей,  о
которых можно  только  догадываться,  ибо  описать  их  нет  сил,  -  ухожу,
подавленный мыслью, что на мои лучшие чувства сегодня надели намордник.
     - Я не понимаю, о чем вы говорите, - сказала мисс Софи, потупив глазки.
- Мне очень грустно, если...
     - Вам грустно, сударыня! - воскликнул Дик. - Грустно, когда вы владеете
таким сокровищем, таким Чеггсом! Впрочем, разрешите пожелать вам всех благ и
добавить напоследок, что специально для меня подрастает  в  тиши  одна  юная
особа, которая наделена не  только  личными  достоинствами,  но  и  огромным
состоянием и которая просила моей руки через  посредство  своего  ближайшего
родственника, в чем я не отказал ей, питая расположение к  некоторым  членам
ее  семьи.  Надеюсь,  вам  приятно  будет  узнать,  что  это  юное  существо
исключительно ради меня расцветает  в  прелестную  женщину  и  для  меня  же
бережет свое сердце. По-моему, сообщить об этом  не  лишнее.  А  теперь  мне
осталось только извиниться, что я так долго злоупотреблял вашим вниманием...
Прощайте!
     "Во всей этой истории можно радоваться только одному,  -  говорил  себе
Ричард  Свивеллер,  вернувшись  домой  и  в  раздумье  стоя  над  свечкой  с
гасильником в руке. - А именно: теперь я всей душой  отдамся  делу,  которое
затеял Фред, и он останется доволен моим рвением. Так я ему и доложу завтра,
а сейчас, поскольку время позднее, надо призвать Морфея и малость соснуть".
     Морфей не заставил себя долго упрашивать. Не прошло и нескольких минут,
как Ричард Свивеллер крепко уснул и видел во сне, будто он женился на  Нелли
Трент, вступил во владение всеми  ее  капиталами  и,  достигнув  могущества,
прежде всего превратил в пустырь огород  мистера  Чеггса,  а  на  его  месте
построил кирпичный завод.



ГЛАВА IX

     Доверившись миссис Квилп, Нелли лишь  в  слабой  степени  описала  свою
тревогу и горе, лишь намеками дала понять,  -  какая  туча  нависла  над  их
домом, бросая темные тени на  его  очаг.  Трудно  рассказывать  постороннему
человеку о том, как одинока и безрадостна  твоя  жизнь.  Но  не  только  это
сдерживало сердечные излияния Нелл: постоянный страх, как бы не  выдать,  не
погубить нежно любимого деда, не  позволил  ей  даже  вскользь  упомянуть  о
главной причине своих тревог и мучений.
     Не однообразные дни, которые ничто не скрашивало:  ни  развлечения,  ни
дружба; не унылые, холодные вечера и одинокие длинные  ночи;  не  отсутствие
бесхитростных  удовольствий,  столь  милых  сердцу  ребенка;   не   сознание
собственной беспомощности и легкая уязвимость души единственное, чем  дарило
ее детство, - не это исторгало жгучие слезы из глаз Нелл.  Она  чувствовала,
что старика гнетет какое-то тайное горе, замечала его растущую растерянность
и слабость, по временам дрожала за его  рассудок,  ловила  в  его  словах  и
взглядах признаки надвигающегося  безумия,  видела,  как  день  ото  дня  ее
опасения подтверждаются, знала, что они с дедом одни на свете, что в беде им
никто не поможет, никто их не  спасет,  -  вот  причины  волнения  и  тоски,
которые могли бы  лечь  камнем  и  на  грудь  взрослого  человека,  умеющего
подбодрить и отвлечь себя от тяжелых раздумий. Каково же  было  нести  такую
ношу ребенку, когда он не знал избавления от нее и видел вокруг  только  то,
что непрестанно питало его мысли тревогой.
     А старик не замечал никаких перемен в Нелли.  Если  мираж,  застилавший
ему глаза, рассеивался на мгновение, он видел перед собой все ту  же  улыбку
своей маленькой внучки, слышал все тот же  проникновенный  голос  и  веселый
смех, чувствовал ее ласку и любовь, которые так глубоко запали ему  в  душу,
словно были неразлучны с ним с первого дня жизни. И он довольствовался  тем,
что читал книгу ее сердца не дальше первой страницы,  не  подозревая,  какая
повесть раскрывается за ней, и думая: ну что  ж,  по  крайней  мере  ребенок
счастлив!
     Да, она была счастлива когда-то. Она бегала,  напевая,  по  сумрачному,
дому, легко скользила среди его  покрытых  пылью  сокровищ,  подчеркивая  их
древность своей юностью, их суровое, угрюмое безмолвие -  своим  беззаботным
весельем. А теперь в доме стоял холод и мрак; и когда она выходила из  своей
каморки, в надежде хоть как-то скоротать долгие часы  ожидания  в  одной  из
этих комнат, все ее тело сковывала такая же неподвижность, какую хранили  их
безжизненные обитатели, и ей было  боязно  будить  здесь  эхо,  охрипшее  от
долгого молчания.
     Погруженная в свои мысли, девочка часто засиживалась допоздна  у  окна,
выходившего на улицу. Кому лучше знать муки неизвестности, как не  тем,  кто
ждет - тревожится и ждет? В эти часы печальные видения роем толпились вокруг
нее.
     Она сидела у окна в сумерках, следя за  прохожими  или  за  соседями  в
окнах напротив, и думала: "Неужели в тех домах так  же  пустынно,  как  и  в
нашем? Почему эти люди выглянут на минутку и снова спрячутся? Может быть, им
веселее, когда я сижу здесь?" На одной из крыш по ту сторону улицы  неровной
линией торчали трубы, и если  она  подолгу  смотрела  на  них,  ей  начинали
чудиться там страшные лица, которые хмурились, глядя на нее, и все старались
заглянуть к ней в комнату. И девочка радовалась, когда  наступающая  темнота
скрывала их, - радовалась и вместе с тем  печалилась,  потому  что  фонарщик
зажигал фонари, - значит, ночь была близка, а ночью в доме  становилось  еще
тоскливее.  Она  озиралась  по  сторонам,  убеждалась,  что  в  комнате  все
недвижимо, все стоит на своих местах, и, снова  выглянув  на  улицу,  видела
иной раз человека, который в сопровождении  двух-трех  молчаливых  спутников
нес на спине гроб в какой-нибудь дом, где лежал покойник.  Она  вздрагивала,
перед ней снова вставало изменившееся лицо деда, и  это  наводило  на  новые
размышления, рождало новые страхи. Что, если он умрет - заболеет внезапно  и
больше не вернется домой живым; или придет ночью, поцелует, благословит  ее,
как всегда, она ляжет спать, заснет,  пожалуй,  будет  видеть  сладкие  сны,
улыбаться им, а он наложит на себя руки, и его  кровь  медленной,  медленной
струйкой подберется к двери ее спальни. Такие мысли были невыносимы, и,  ища
спасения от них, она снова  обращала  взгляд  на  улицу,  которая  с  каждой
минутой становилась все темнее, тише и безлюднее. Лавки закрывались одна  за
другой, соседи шли спать, и в окнах верхних  этажей  там  и  сям  вспыхивали
огоньки. Но вот и они гасли или  уступали  место  мерцающей  свече,  которая
будет гореть до утра. Лишь невдалеке  из  одной  лавки  все  еще  падали  на
мостовую красноватые блики... в ней было, наверно, так светло, уютно! Но вот
и она закрывалась, свет потухал,  улица  умолкала,  мрачнела,  и  тишину  ее
нарушали только шаги случайных прохожих или громкий стук в дверь у  соседей,
когда кто-нибудь  из  них,  против  обыкновения,  поздно  приходил  домой  и
старался разбудить крепко спящих домочадцев.
     В поздний ночной час (так  уж  повелось  за  последнее  время)  девочка
закрывала окно и бесшумно спускалась по  лестнице,  замирая  от  страха  при
мысли: а вдруг эти чудища в лавке, не раз тревожившие ее  сны,  выступят  из
мрака, озаренные изнутри призрачным светом! Неяркая лампа  и  сама  комната,
где все было так знакомо ей, гнали прочь эти страхи. Не  сдерживая  рыданий,
она горячо молилась за старика, просила в своих молитвах, чтобы покой  снова
снизошел на его душу и к ним снова вернулось  прежнее  безмятежное  счастье,
потом опускала голову на подушку и в слезах засыпала, но до рассвета еще  не
раз  вскакивала,  напуганная  почудившимися  ей  сквозь  сон   голосами,   и
прислушивалась, не звонят ли.
     На третий день после встречи  Нелли  с  миссис  Квилп  старик,  с  утра
жаловавшийся на слабость и недомоганье, сказал, что никуд