не пускать Х-арна в лодку. Х-арн
облизнул растрескавшиеся губы.
 
- Деньги, - снова сказал лодочник, видимо, не любивший какого бы то ни было
рода заминок. Все уже приготовили деньги и, обходя упрямо стоявшего у носа
лодки Х-арна, стали взбираться в лодку. Х-арн подавленно стоял, потупив в
землю глаза. Он все равно ничего не видел, потому что взгляд его размывали
слезы. Лидия стояла рядом, держа в руках свою мешковину, явно не намереваясь
ее надевать. Казалось, после купания она стала еще золотистее от загара,
стройнее и выше. Она стояла прямо перед лодочником с насмешливой улыбкой.
Грубый поступок лодочника только увеличил в ней дерХзость, и она сказала,
вызывающе глядя на переводчика:
 
- Слушай, таксист. А если я не дам тебе рубля, за так провезешь?
 
- За какой так? - чуть дрогнув губами, спросил лодочник и еще раз лениво и
плавно, как греб, обошел взглядом золотистую Лидию.
 
- За ТАКОЙ, - ответила Лидия, внимательно следя за его взглядом.
 
- Лидия! - сорвавшимся голосом прошептал Х-арн. - Немедленно перестань, ты нас
погубишь.
 
- Ну так что?
 
- Поглядим, - сказал тот после недолгого молчания.
 
- Не нагляделся, что ли? - улыбнувшись, спросила Лидия.
 
Х-арн смотрел на угрюмое, заросшее черными колечками лицо лодочника, и ноги
его мелко дрожали. Эта Лидия его погубит. Или спасет. И вдруг каменное
невозмутимое лицо лодочника дрогнуло, словно слова, сказанные Лидией, вошли в
его кровь и изменили ее состав. Губы, все время сжатые (казалось, их не
разжать даже лезвием ножа), отлепились одна от другой, и черная трещинка меж
ними изменила свою линию. Впервые за все время лодочник улыбнулся. Это была
самая настоящая улыбка, и сотворена она была Лидией. Что предвещает улыбка
этого дикого жреца? Что обещает она Х-арну: успех или?.. Лидия захлопала в
ладоши и закружилась на месте в каком-то первобытном танце.
 
- Тра-та-та! Ля-ля-ля! Оп-ля! Чух чах ча-ча-ча! - кричала она, размахивая
руками. - Это сделала я, я добилась своего. Он теперь нас повезет. Х-арн,
скажи спасибо мне! - Лодочник довольно внимательно смотрел на пляшущую
вакхическую Лидию, а Х-арн смотрел на лодочника, и его распирала злость.
Неужели он перевезен будет только благодаря чарам женского тела? Неужели ему
снова придется платить Лидией. И снова, в который раз, он будет обязан женщине
за право на существование. Женщине. Лидии. Этой, вылизанной удачей самке,
только потому, что судьба вылепила ее формы более привлекательными для глаз,
нежели у других женщин. Снова быть обязанным ей. Чтобы при каждом удобном
случае она, сощурив ехидно глаза, ставшая сразу похожей на тещу, оскорбительно
елейным, преувеличенно спокойным голосом повторяла: "Х-арн... милый, не надо
спорить. Вспомни..." О, этот садистский тон, когда тобой овладевает бешенство
и хочется исхлестать ее по щекам, потому что в этом "помнишь" всегда слышен
запах ее тела. Это ревность, Х-арн? Это бессилие перед женщиной, Х-арн? Это
любовь, да, Х-арн? Не знаю, не знаю, не знаю, что это - гневно думал (если
только в гневе можно думать) Х-арн. Но мне абсолютно наплевать на ее победы.
Пусть побеждает как хочет, чем хочет. Пусть побеждает для самой себя. А с меня
хватит. Иначе я ее прикончу. Или он (Х-арн посмотрел на лодочника, лодочник
смотрел на пляшущую Лидию), да... или он меня прикончит. Или я все-таки
перееду на тот берег сам. И катись все к чертовой матери. И, воспользовавшись
тем, что внимание лодочника было отвлечено Лидией, он обошел лодочника и сел в
лодку.
 
Лидия кончила свою вакхическую пляску, и теперь сам лодочник похлопал ей в
ладоши. И, в третий раз сказав: "В лодку", он сам вступил в нее первым и вдруг
увидел сидящего в ней Х-арна. Суровое лицо его нахмурилось. Ни слова не
говоря, он взял Х-арна за шиворот и, размахнувшись, перебросил его через
головы сидящих в ожидании людей. Х-арн чудом не сломал голову, но больно
ударился плечом и носом. Вдобавок что-то хрустнуло в шее, и голова перестала
вертеться. Из носа шла кровь, правда, не очень сильно. Х-арн задрал голову
кверху. Несколько капель крови упали на песок.
 
- В следующий раз, - пообещал без всякой злости лодочник, - я отрежу тебе... -
и он оглядел Х-арна, словно отыскивая, что бы такое ему отрезать, - уши, чтобы
ты лучше слышал слово "нельзя".
 
- Можно, - сквозь душащие его рыдания шепотом сказал Х-арн. - Можно! Можно!
Можно!
 
Но лодочник уже не слышал ни бесшумного рыдания Х-арна, ни слова, которое он
отчаянно вколачивал в себя. Он собрал деньги, побросал их в мешок и отчалил.
Он не взял ни Х-арна, ни Лидии, несмотря на то, что места в лодке хватило бы и
на них. Правда, перед тем как отчалить, он еще раз улыбнулся Лидии, и в его
взгляде было что-то такое, что заставило ее задуматься.
 
Зной сгущался. Солнце вытапливало сало из всего, чего касались солнечные лучи.
Из леса наплывали вязкие смолистые запахи. Тягучий густой воздух стал осязаем.
Казалось, его можно сгрести, захватить руками, как горячий гипс, скомкать,
размять и слепить из него что-нибудь, например, Лидию, а потом, когда вместо
Лидии получится какая-то странная неуклюжая фигурка, снова все скомкать и
выбросить комок в речку. Х-арну казалось, что голова его увязла в этом
смолисто-липком запахе, как жук в янтаре, и он никогда ее не вытащит. Да и
вытаскивать не было охоты. Мысли навеки были запечатаны янтарной смолой, войдя
в бессмертный поток молчания. Прошли века, а Х-арн все сидел на раскаленном
песке, как Будда под ветвями священного дерева. Загадочная улыбка блуждала на
его окрашенных вытекшей из носа кровью губах, и это был не Х-арн и не Будда,
это был Рамзес Второй, а может Третий, он потерял счет Рамзесам (то есть,
самому себе), он был египетский фараон, и мудрым, слегка подбитым глазом, он
созерцал хождение светил. Он видел, как спариваются животные и спариваются
люди, и он не отличал одно от другого, и соприкосновение губ не отличалось от
гибельного соприкосновения планет. Х-арна, Будду, Рамзеса Первого, Второго,
Третьего окружали экскурсанты, и очаровательная девушка-экскурсовод эротично
водила по нему указкой, что-то объясняя слушателям. И во время объяснения дети
этих скучающих ротозеев выцарапывали на нем непривычные слова и знаки. На
груди у сидящего были начертаны слова: "I Love ЛСД" и "А у Ваньки - встанька",
на коленях выцарапан значок пацифистов, а на голове фашистский крест.
Фашистский крест пытались замарать, но замазка оказалась другого цвета.
Какой-то мальчик, сняв штанишки и выгнув тело дугой, с чувством пописал на
сидящего Х-арна. А девочка, стоящая рядом, следила за этим процессом с
неописуемой завистью. Мальчику влетело от мамы: она в кровь разбила ему нос,
шваркнув ладонью по лицу. (В этом месте надмирный буддообразный Х-арн потерял
бдительность и пережил мимолетное чувство удовлетворения.) И вдруг... слой
янтаря треснул, как скорлупа ореха, и голова Х-арна высвободилась из вечности.
Да и песок раскалился так, что сидеть на нем уже было почти невозможно. И вода
влекла к себе своими прохладными глубинами, но природная трусость брала верх,
и Х-арн не осмеливался нарушить запрета. А лодочник постоянно перевозил
прибывавших людей, взимая с них плату - неизменный железный рубль, который у
каждого оказывался в кармане, как и у Х-арна с Лидией, и, казалось, не обращал
никакого внимания на солнечные лучи, от которых он не был защищен. Он просто
делал свое дело, со стоической невозмутимостью, и непонятна была причина этой
стоичности: вера, или наказание, или выгода? Что толкает его на такое
подвижничество? Х-арн всегда с недоверием относился ко всякого рода
подвижникам, считая их шарлатанами. Но плоды этого гигантского труда налицо:
перевезенные люди, как правило, оборачивались лицом в ту сторону, откуда
прибыли, тяжело вздыхали и исчезали в белой пыли, поднятой босыми ногами. Не
видно было, чтобы кто-нибудь из них поблагодарил лодочника, а если бы и
попытался, то увидел бы презрительно сжатые губы и равнодушные глаза. Это
называется подвижничество? А швырнуть Х-арна в воздух, словно он летательный
аппарат - это тоже подвижничество? Дикарь и недоносок. Силы стали возвращаться
к Х-арну, их притащила с собой ненависть. А лодочник возил и возил, не обращая
внимания на исключенного им из общего потока людей Х-арна. Зато Лидии он с
каждым возвращением на этот берег махал приветственно веслом. А Лидия отвечала
ему улыбкой и шевелила в воздухе пальчиками поднятой руки. И, что окончательно
взбесило Х-арна, стала даже посылать ему воздушные поцелуи. А пыль на той
стороне не успевала улечься, как новая партия людей, перевезенных с этого
берега, начинала месить ее босыми ногами.
 
Зной сгущался. Казалось, что жир, вытопленный из земли, разлился в воздухе и
воздух уже можно было глотать. Деревья, облака, люди на берегу мелко
подрагивали в воздухе, изменяя свои очертания, словно отражаясь в прозрачном
потоке. Какие-то серебристые нити длинными косыми паутинками летали по
воздуху, похожие на паутинки в бабье лето. Эти паутинки сплошь облепили Х-арна
и Лидию. И Х-арн видел, с каким грустным, задумавшимся лицом Лидия снимает их
с себя и, подув, пускает по ветру. Ему очень хотелось спросить, о чем она
задумалась, но - дурацкий характер - он не смог пересилить себя из-за обиды на
нее. Х-арн сделал открытие: он ревновал Лидию. Х-арн сделал открытие: Лидия
ему дорога. Он не хотел бы, не мог бы потерять Лидию. Мало того, он вдруг
осознал, что потеря эта равна ужасу, пустынному одиночеству, смерти. Ах, все,
что угодно, только не это. Ну что же ты, Х-арн, скажи об этом Лидии, каждое
откровение должно быть разделено с другим. Скажи ей это. Она поймет. Она,
может быть, перестанет кокетничать с лодочником. И снова, в который раз, при
упоминании лодочника сердце Х-арна сжалось, да так больно, словно кто-то
закрутил его в узел. Нет, это не просто кокетство, и Х-арн это видит, он
видит, он чувствует, что с каждым переездом лодочника тот по частичке увозит
Лидию с этого берега на тот. С ЭТОГО на ТОТ. И Лидия не противится этому. Она
безропотно, и даже с желанием, и, может быть, даже с наслаждением, позволяет
отщипывать от себя кусочек за кусочком и увозить навсегда от Х-арна. Скажи же
об этом Лидии, Х-арн, скажи, пока не поздно. Скажи, что ты все понял, все
видишь. Может быть, она одумается, поймет, пожалеет. Но Х-арн молчал. Х-арн
молчал и, туго спеленутый обидой, в тоскливом безмолвии смотрел на реку, в
которой Лидия не побоялась искупаться и в которую не решается вступить он,
Х-арн.
 
Неожиданно по земле протянулся длинный холодный сквозняк. И снова стало жарко.
 
Почему Лидия искупалась и ничего не произошло? - думал Х-арн. - Что будет,
если все начнут купаться в этой реке? Но нет, это невозможно. Такого никогда
не будет. А потом, кто сказал, что ничего не произошло? Нам подавай только
видимые факты. Да ведь и их не хватает. Мы люди грубые. Мы ждем, что после
нарушения запрета на нас обрушится небосвод или провалится под нами земля, и
удивляемся, что ничего не происходит. Но ведь это неправда. Ничего не может не
происходить. Разве не известно это со времен Гераклита Темного. И не потому ли
он все еще для нас Темный, что темны - мы сами? - думал Х-арн, сам удивляясь,
как это в его голове сумели сохраниться обрывки университетских знаний. Все
течет, все изменяется. В одну реку нельзя вступить дважды. Лидия вступила в
реку одна, а вышла из реки - другая. Другая Лидия с нетерпением ожидала
приезда лодочника и посылала ему воздушные поцелуи. Сколько они с Лидией
торчат на этом берегу? Полдня? День? Год? Кто сосчитает время? Она не просто
вступила в реку. Вступив, она перешла на тот берег, оставив Х-арна на этом
берегу. Если бы и Х-арн мог вступить в эту реку и выйти из нее другим Х-арном.
Но он боялся. Он боялся этой реки. Он боялся лодочника, преградившего им путь.
Он боялся этого места. И вновь смутное чувство тревоги кольнуло сердце Х-арна.
Он уже не сомневался, что остановка эта не случайна. Что-то должно произойти -
ужасное или прекрасное. Впрочем, не точнее ли будет сказать
"ужасно-прекрасное"? Опыт научил его, что одно похоже на другое, что даже
ужасное содержит в себе некий элемент прекрасного, а прекрасное корнями своими
произрастает в глубь ужасного. Х-арн втянул голову в плечи, чувствуя, что он
вот-вот зарыдает.
 
Прошедший сквозняк, словно нарочно, продул пространство. Несколько минут оно
оставалось ясным, безмятежным, безмолвным. Исчезли куда-то оводы, мухи. Не
грызла больше мошкара, от укусов которой Х-арн расчесал себя до крови. В
напряженной повисшей тишине раздавались только плеск слабых волн о борт лодки,
звук стекающих с весла капель и крик какой-то птицы в лесу.
 
И вдруг все изменилось. Небо заволокло черными грозовыми тучами. Казалось, что
вся эта воздушная громада по какому-то сигналу заспешила к переправе,
нагромоздилась над ней в каком-то сюрреалистическом архитектурном сплаве,
ожидая только приказа ринуться вниз могучим неистощимым потоком. И вместе с
тем, эти величественные, выпуклые формы, налезающие друг на друга, сминающие
друг друга и увеличивающие тяжесть небосвода, были похожи на театральный
занавес, за которым скрыта готовая к выступлению трагедия. Прошло еще
несколько минут в напряженном безмолвии, и тучи, не выдержавшие собственной
тяжести, надломились прямо над дорогой, выпустив обойму сверкающих молний,
потом небо разорвалось с оглушительным треском прямо над головами, и хлынул
ливень. Одна из молний, толщиной с руку, чуть было не попала в лодку, в
безмятежно работающего веслом перевозчика, он как раз направлялся за новой
партией. Молния ударила метрах в пяти от него и тут же была проглочена
зашипевшей на нее водой. Только пар взвился и исчез над тем местом, где она
затонула. В одно мгновение все стало мокрым. Х-арн втянул голову в плечи и
закрыл ее руками, словно оберегая ее от смертельных небесных штучек. А Лидия,
уже одетая, привстав на колени, с восторгом, с чисто женским восхищением
смотрела на невозмутимого лодочника. Он помахал ей веслом и улыбнулся, Лидия
же в безотчетном порыве протянула навстречу к нему руки. Оглушенный потоками
воды, Х-арн зарылся в мешковину и не видел знаков немого поклонения. Он не
видел, что река помутнела и разлилась, как ткнулась лодка в берег, как,
совершив ритуальную отдачу рубля, люди сели в лодку, как лодочник поманил
пальцем Лидию и та, мокрая, босая, послушно подошла к лодке.
 
Он не видел, как она пошарила в кармане и отдала лодочнику свой железный
рубль, а тот, повертев его в руках, посмотрел Лидии в глаза и забросил его
далеко в речку. А потом подхватил Лидию и перекинул ее в лодку.
 
- А Х-арн? - вдруг вспомнив о муже, спросила Лидия. Но лодочник сделал такой
гребок, что весло выгнулось дугой, и между лодкой и Х-арном, между Лидией и
Х-арном, мгновенно забурлил мутный промежуток. А Х-арн лежал, скорчившись, на
мокром песке, в промокшей насквозь мешковине, и дрожал всем телом. Кости ныли,
словно в них насверлили дыр, сквозь которые со свистом гулял ветер. Ничего
нового не было в этом мире: так же жарко днем и холодно ночью, та же тоска и
одиночество, та же измена и то же насилие. Стемнело. Отчаяние овладело
Х-арном. В другое время и в другом месте можно было разжечь костер,
обогреться, срубить ветки и сделать шалаш, укрывшись в нем от ветра и дождя,
найти другую женщину (это сложней) или другого друга (это еще сложней). Здесь
обо всем этом нужно забыть. А как забыть, если не забывается? Да, они плохо
жили с Лидией, ссорились, не берегли друг друга, каждый день разводились и
снова сходились, занимались медленным ежедневным самоубийством, судились,
торопились, рисковали. А ведь так живут почти все.
 
Сколько они тогда получили? Он - семь лет, Лидия - четыре. Отделались без
конфискации. Теща, эта старая лиса, выручила. Очень быстро (опять, что ли,
теща?) попали под две амнистии и вышли, отсидев в общей сложности он - три,
она - полтора года. После этого от тещи не стало житья. Теща была героем дня,
только день этот казался бесконечным. Им надоело ссориться с ней, уступать во
всем, зависеть от нее, к тому же теща была хозяйкой дачи и не собиралась
уступать права на наследство. ("Подохну, тогда владейте, пока не подохну - все
мое".) Они решили заиметь свою дачу. Нашелся человек, готовый продать им
полдачи в Силеногорске. Но юридически это можно было оформить только как
передачу дачи жене владельца. Куда в нашей жизни денешься без фиктивного
брака? Сам бог создал его для покровительства людей. И Лидия вышла замуж за
владельца дачи, разумеется, предварительно разойдясь с Х-арном.
 
Это ужасно... ужасно... Негодяй лодочник. Это он во всем виноват. Что они
сейчас там делают, в своей дачке? В темноте ее почти не видно. Света в окошке
нет. Да и зачем свет этому дикарю, похитившему у Х-арна женщину? А разве он не
дикарь? Разве порядочные люди так делают? Ладно. Зов предков прокричал в крови
Х-арна, и Х-арн его услышал. С ним поступают несправедливо. Ведь и дураку
ясно, что Х-арн без Лидии существовать не может. А вы можете представить
мужчину, у которого похитили женщину, без которой он не может существовать? А
Х-арн был таким мужчиной. И сейчас он мог это доказать любому. Даже лодочнику.
Но доказывать было некому. С темнотой ночи утихло дневное шествие людей и
нескончаемые переезды. Лодочник был на том берегу, и он был недосягаем. Только
он мог перевезти Х-арна. А он был теперь с Лидией, и ему было не до Х-арна. Он
сейчас с Лидией, с этой глупой самкой, позволившей себя похитить и оставить
Х-арна одного. А зубы-то у нее вставные, хоть и красивые, - почему-то с
грустью подумал Х-арн, вспоминая, сколько сил потратила Лидия, чтобы сделать
себе такие зубы. Впрочем, какое дело лодочнику до зубов, ему нужна Лидия, эта
чужеземка. А зубов у него своих на двоих хватит. Он же дикарь, а Лидия жадна
до экзотики, как все глупые женщины. И снова зов предков прокричал в крови
Х-арна. И после этого тотального трубного крика Х-арн стал совершенно другим
Х-арном. Страстное желание мести согрело немного его продрогшее тело. Убить
ее - и все дела. Чертову куклу. Ах, милый Х-арн, как ты считаешь, я могу
понравиться лодочнику? Черту лысому ты можешь понравиться, дорогая Лидия,
когда до тебя доберется Х-арн. А я доберусь. Я сделаю это... Я сделаю это, как
в пьесе, которую я смотрел в БДТ. Тоже так подойду вплотную и скажу, извини,
Лидия, такова уж наша с тобой судьба и... Как эта пьеса-то? Кажется, Людмилы
Разумовской или Петрушевской. Ну, в общем той, чьи пьесы носят такой
скандальный характер. Ну вот и я так сделаю: трагический финал нашей долгой
скандальной жизни. Разве я был не прав? Разве я не предупреждал, что купаться
в реке опасно? Не выставляйся, не оголяйся, не дразни. Разве это говорил ей не
он, не Х-арн? Ладно, запретный плод сладок. Женщины до сладкого падки. Но
почему от их падкости страдает Х-арн? Он ел этот плод? Он лез в эту идиотскую
реку? Он дразнил лодочника? Он бегал голым по пляжу? Он, Х-арн, хотел
понравиться лодочнику? Как ты считаешь, дорогая Лидия, я могу понравиться
лодочнику? - это говорил он, Х-арн? Ах, как все это ужасно... ужасно... Заодно
убить и лодочника, раздолбать его лодку к чертям собачьим. Теперь уже все
равно. А что остается Х-арну, кроме мести? А чем еще жить? Жить! Смешно. Вот и
он, Х-арн, попался на удочку, на которую с тайным злорадством зацепил днем
толстячка. Да. Но все это, конечно, легче сказать, чем сделать. Да и что
сделать? Как бы это к окошечку подползти, подсмотреть, разнюхать. А ведь это
уже однажды было. Подполз, понюхал, рассмотрел. Больно было, Х-арн? Больно.
Чего ж тебе еще? Еще больнее прежнего хочешь, Х-арн? Хочу. Ну, хоти. Не можешь
ты, Х-арн, жить без Лидии, не можешь. Пытался, пробовал, не получилось. Без
тела ее не можешь, красивого, сильного, нерожавшего, не можешь без ее
деловитости, злобности, доброты, суеты. Без... чего там у нее еще в загашнике?
Много всякого добра: жарких объятий, оскорблений, примирений, кулинарного
мастерства. А сам он, разве может он жить с ней, не оско