я.  Отдам,  как замерзать буду.  И решил повернуть на
Емельянку,  попробовать.  Теперь она  уж  чуть сзади должна быть.  Сунулся и
залез в снег, как в воду. Вдруг стало мне холодно, всего трясти стало, прямо
бить меня стало,  не  могу ничего;  думаю,  раздергает меня по  клочкам этой
тряской.  Вот,  думаю,  как оно замерзают.  И кто знал, что так мне пропасть
придется?  И очень так просто,  и хоть просто,  все равно назад ходу нет.  Я
пошел в  другой бок.  Все на  санки оглядываюсь,  а  лошади на меня смотрят.
Вижу,  меньше тут снегу;  стал ногой пробовать.  И  вдруг пошла,  пошла нога
ниже...  и весь я провалился,  и лечу,  ссовываюсь вглубь -  и тьма. И я уже
стою на  чем-то,  и  тихо-тихо,  только чуть слышно,  как  шуршит метель над
головой. Как в могилу попал.
     Я  пощупал -  узко и  острый камень вокруг.  И  понял,  что я в колодец
провалился.  Роют у нас люди колодцы в степи по зароку.  Узкие, как труба, и
кругом камнем выкладывают, чтобы не завалились.
     Меня все трясло,  все разрывало холодом,  и я решил, что все пропало, и
пусть я здесь замерзну,  пусть меня снегом завалит.  Заплачу и помру тут,  а
они как-нибудь, может, и доживут до утра.
     Скорчился и сижу.  Не знаю,  сколько я сидел так. И перестало меня бить
холодом, стало тепло мне в яме... И вдруг хватился я! Так и привиделось, как
они там в  санях,  и заметет их снегом -  и лошадей и санки,  и там Митька и
Марья Петровна. Вылезти, вылезти! И стал я карабкаться по камням вверх, ноги
в распор, руками скребусь, как таракан. Вылез с последним духом и лег спиной
на снег. Воет метель, пеной снег летит.
     Я вскочил, и ничего нет - нет саней. Я пробежал - нет и нет. Потерял, и
теперь все  пропало,  и  я  один,  и  лепит,  бьет снегом.  Злей еще  метель
взмылась, за два шага не видать.
     Я стал орать всем голосом,  без перерыву;  стою в снегу по колено и все
ору:
     - Гей!  Го! Ага! - Выкричу весь голос и лягу на снег, пусть завалит и -
конец.
     Только перевел дух и тут над самым ухом слышу:
     - Ау, Николай!
     Я  прямо затрясся:  чудится это мне...  И  я  пуще прежнего с  перепугу
заорал:
     - Го-го!
     И тут увидел:  сани,  лошади стоят, снегом облеплены, и Марья Петровна,
стоит белая, мутная, и треплет ей подол ветром. Я сразу опомнился.
     - Полезайте, - говорю, - едем.
     - Не уходи ты,  -  кричит, - не надо! Лезь в сани как-нибудь. - И сама,
вижу, еле стоит на ветру.
     - Залезайте, едем. Я знаю, близко мы.
     Она стоит.
     - Полезай,  -  говорю я,  - там и Митьке теплей будет, а я в ходу, я не
замерзну. - И толкаю ее в сани.
     Пошла.  Я  опять тронул.  И стало мне казаться,  что верно близко и вот
сейчас,  сейчас  приедем куда-нибудь.  Гляжу  в  метель и  вижу:  колокольни
высокие вот  тут,  сейчас,  сквозь снег,  перед нами,  высокие,  белые.  Все
церкви,  церкви,  и звон будто слышу,  и вдруг вижу,  впереди далеко человек
идет. И башлык остряком торчит.
     Я стал кричать:
     - Дядька! Дядька! Гей, дядька!
     Марья Петровна из саней высунулась.
     - Дядька!  -  Я остановил лошадей и к нему навстречу.  А это тут в двух
шагах столбик на меже, и остро сверху затесан. А он мне далеко показался.
     Я позвал лошадей, и они пошли ко мне, как собаки.
     Стал я у этого столба,  и чего-то мне показалось, будто я куда приехал.
Прислонился к лошади,  и слышно мне,  как она мелкой дрожью бьется. Я пошел,
погладил ей морду и  надумал:  дам сена.  Вырвал из саней клок и  стал с рук
совать лошадям.  Они  протянулись вперед,  и  я  увидал,  как  дрожат ноги у
молодой:  устала. Выставит ножку вперед, и трясется у ней в коленке. И я все
сую,  сую им сено;  набрал в полу,  держу, чтобы ветром не рвало. Кончится у
них сила,  и  тогда все пропало.  Я  их все кормил и  гладил.  Достал я  два
калача,  что дядька дал.  Они мерзлые,  каменные.  Я держу руками,  а лошадь
ухватит зубами и отламывает, и вижу - сердится, что я хлибко держу.
     Постояли мы.
     Оглянулся я  на  сани  -  замело их  сбоку,  и  уж  через  верх  снегом
перекатывает.
     Я  только взял лошадь под уздцы -  двинули обе дружно,  и  я  не сказал
ничего. Я иду между ними, держусь за дышло, и идем мы втроем. Тихонько идем.
Я не гоню - пусть как могут, только бы шли. Иду и уж ничего не думаю, только
знаю, что втроем: я да кобылки, слушаю, как отдуваются. Уж не оглядываюсь на
сани и спросить боюсь.
     И вдруг стена передо мной,  чуть-чуть дышлом не вперлись.  И враз стали
мы все трое...
     Обомлел я. Не чудится ли?
     Ткнул кнутовищем:
     - Забор!
     Ударил валенком - забор, доски!
     Как вспыхнуло что во мне.
     Я к саням:
     - Марья Петровна! Приехали!
     - Куда?!
     Митька из саней выкатился, запутался, стал на четырех, орет за матерью:
     - Куда, куда?
     - А черт его знает! Приехали!
        "Борис Степанович Житков. "Мираж""

     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Прежде я  напишу о  "Мираже".  У меня сейчас воспоминанья о нем,  как о
таинственном чуде.  Он пришел в ночь перед гонкой, стал поодаль от других на
якоре.  Он стоял и  не глядел.  Все яхты глядели,  подмигивали блеском меди,
болтали  на  ветре  полуспущенными  парусами,  другие  грозили  бушпритом  -
казалось,  высунулся он вперед не в  меру.  На всех хлопотали около снастей,
перекрикивались.  "Мираж" стоял, строго вытянувшись обтянутым обводом борта,
с тонкими,  как струны, снастями; казалось будто он подавался вперед, будто,
стоя на якоре, шел.
     Ничто не блестело. Ни одного человека на палубе. Это никого, как видно,
не удивляло; казалось, такой пойдет без людей. Я не мог отвести глаз: он был
без парусов,  но он стоя шел.  Я все смотрел на эти текучие обводы корпуса -
плавные и стремительные.  Только жаркой,  упорной любовью можно было создать
такое существо: оно стояло на воде, как в воздухе.
     - Видал ли? - Мой хозяин подтолкнул меня локтем и кивнул на "Мираж".
     Я   должен  был  вести  его  яхту.   Дело  шло  не   только  о   чести:
полуторатысячный приз. Один только: первый.
     - Что  думаете?  -  шепотком спросил хозяин и  метко в  меня прищурился
сбоку.  Потом вытащил свой золотой хронометр.  - Там поговорим, - и застучал
английскими ботинками по каменному трапу к шлюпке. Подстелив под белые брюки
платочек, сел в корму.
     Даже сажень отойдешь от берега,  и  вас охватывает вода.  Вы чувствуете
ласковую мягкость под ногами,  там,  под дном шлюпки,  плотный запах морской
воды,  яркие зайчики на зыби -  глянуть и  отвернуться.  Мне стало весело от
воды с солнцем,  я уж не думал о призе,  о конкурентах,  мне просто хотелось
выйти поскорей в море, в веселый ветер, в живую зыбь и вот поглядеть бы, как
этот "Мираж" будет делать свое дело.
     На  яхте боцман пришивал к  парусу наш гоночный номер:  белый квадрат с
цифрой 11.  Мне не о чем было хлопотать: команда "надраена". Все маневры она
производила без запинки ночью.  Снасти первейшего качества.  Гоночные паруса
пойдут в  работу нынче всего третий раз.  Я  смотрел на  "Мираж" и  случайно
увидел,  что  наша  шлюпка подошла к  одной  яхте.  Мой  белый хозяин что-то
говорил через борт и отвалил дальше.  Что за визиты? До гонки оставался час.
Ровно в десять -  пушка и старт.  Старт "хронометрический". Это значило, что
каждому отметят время, когда он вышел и когда пришел. Выходить можно в любой
момент в течение десяти минут. Затем дается второй выстрел из пушки, и после
"старт закрыт".  То есть, если ты прошел старт после второго выстрела, то не
считаешься участником гонки.  На  старт  уже  вышел  буксирный пароход.  Там
судейская комиссия, дамы с зонтиками и оркестр музыки. Этой музыки не любили
- она принижала: балаган или карусели?..
     Я  сказал ставить грот,  и парус стал медленно подыматься.  Смятую пока
парусину бойко принялся трепать ветер.  Мне надо было теперь смотреть,  чтоб
парус стал в меру туго.  Я стоял, задрав голову. Мачта чуть забила в небо, и
белый,  как сливки,  парус вырастал и  оживал.  Я хотел забежать и глянуть с
носа на все это дело, как тут за мной прислал хозяин - просят в каюту.
     В  кают-компании сидело трое:  двое наших и  один иногородний.  Хозяева
яхт. Они были тоже в белых костюмах.
     Мой хозяин брезгливо и зло насупился на меня.
     - Мы останемся с носом. - У него вздернулся ус. Он сделал пальцами нос.
- И они тоже.  -  И он направил нос поочередно на каждого.  -  Я предлагаю -
"коробку".  Бросьте,  это вполне законно. Первый старт проходит "Мэри", - он
ткнул на  иногороднего.  -  "Миражу" выскочить первому мы  не  дадим.  Затем
"Зарница" и "Джен".  Теперь пусть они,  - хозяин мой ткнул толстым пальцем в
стол, будто поймал блоху, - а тотчас следом мы. Стойте! Стойте! Мы потому, -
он стал грозить мне пальцем,  он уж весь вспотел от азарта,  - потому, что у
нас паруса больше всех и на попутном ветре мы ему закроем ветер.  Он вправо,
- хозяин оскалился от улыбки и мотнул задом вправо,  -  а там "Зарница"!  Он
влево -  а  это тебе собака?  -  и он ткнул на гостя.  -  То есть "Джен",  я
говорю,  собака?  И вот выкуси,  вы-ку-си! - И хозяин сложил шиш и, вывернув
локоть, завил шиш под самую палубу. - И вполне, вполне законно! Раз ты такой
ходок, вырывайся своим ходом-то знаменитым!
     Он  стал обмахиваться фуражкой.  Лицо уж серьезное,  законное,  будто о
просроченном векселе речь.
     - Что вы хотите сказать?
     - Вы-то, такой руленой, не сумеете закрыть ветер? Бросьте! Именно вы!
     - Да с вами,  -  галдели гости,  -  мы уж...  Да что говорить! - и меня
хлопали по спине.
     Мне это польстило.
     Хозяин выдернул золотой хронометр.
     - Ну, я скажу вирать якорь.
     Оставалось полчаса.  Я  выскочил наверх и  глянул:  "Мираж" все  так же
стремительно стоял, не глядел на меня и не поднимал парусов.
     Мы  снялись и  побежали из  порта.  Я  оглядывался на "Мираж".  Вдруг я
увидал белую птицу;  она, чуть наклонив крыло, летела над морем - я не узнал
"Миража",  я не видал,  когда он поднял паруса.  Казалось,  не было корпуса:
одни паруса, как перья, гнало ветром над водой.
     Без шума, без всплеска он проскользил мимо нас и бросил, как стоячих.
     - Машина, - сказал наш боцман и покрутил головой.
     Хозяин сплюнул за борт.
     Ветер с  утра заметно упал.  Я  все последнее время следил за погодой и
ждал,  что к полудню будет мертвый штиль. С двух часов пойдет ветер с моря и
раздуется часам к  пяти  до  свеженького.  К  этому времени мы  рассчитывали
закончить нашу дистанцию.
     Прямая  между  портовым маяком  и  мачтой  судейского парохода -  линия
старта.  Яхты добегали до  прямой и  отбегали назад,  ожидая пушки.  "Мираж"
курсировал поодаль.  "Мэри" стояла перед самым стартом, полоская парусами на
ветре:  стерегла старт,  чтобы вырваться раньше "Миража". "Зарница" и "Джен"
вертелись подле. На старте для развлечения публики оркестр играл вальс.
     Пушка!
     "Мэри" подобрала паруса и сунулась вперед. За ней "Джен" и "Зарница".
     Да,  так и вышло:  первая прямая попутным ветром до вехи - она за шесть
миль впереди.
     Я не спешил.  Я боялся только,  чтоб прочая мелюзга,  что шла для счету
только,  чтоб она не замешкалась по дороге.  Я смотрел и не проходил старта.
Прошло восемь минут.  "Мираж" не проходил.  Я  двинулся к старту,  рисковать
было нечего:  я  всегда мог  отойти в  сторону,  пропустить "Мираж" вперед и
потом выйти ему в корму и отнять ветер.
     За минуту до второй пушки я прошел старт. Грянул выстрел, но "Мираж" уж
вдвинул свой нос в  линию старта.  Это он сделал с жонглерской ловкостью.  Я
больше всего боялся,  что  он  ударится прямо в  сторону и  большой зигзагой
придет к  вехе раньше,  чем мы  напрямки.  А  тогда ищи-свищи!  Он  так бы и
сделал,  догадайся он о "коробке".  Но "Мираж", раскинув паруса, как бабочка
крылья,  легко понесся следом за нами.  Когда я глядел, как он нас догоняет,
мне казалось, что он скользит с ледяной горы, и все скорей и скорей.
     Его пронесло мимо нас.
     - А ну! - продышал мне в ухо хозяин.
     Я  чуть положил руля,  и наш "Буревестник" всем своим беленым забором -
мне  уж  наши паруса казались досками -  закрыл ветер "Миражу".  У  него ход
сразу спал.  Опали надутые паруса. Я видел, как он попробовал взять вправо и
как  "Зарница" открыто  подставила борт.  "Джен"  подошла  поближе  с  левой
стороны "Миража".  Уж  совсем  явно,  совсем в  открытую показали "контору",
захлопнули в "коробку".
     Я  думал:  что делать,  если я нагоню "Мираж" вот теперь,  когда он без
ветра? Уменьшать паруса? Отпустить их слабее при попутном ветре я не могу.
     Но  все шло по-чудесному:  "Мираж" с  парусами "без ветра" шел не  тише
нас, и мы его не нагоняли.
     Хозяин мой с носу пялился в цейсовский бинокль и кричал мне на корму:
     - И они, канальи! Никто не обернулся ни разу. Скажите, райские птицы!
     Он сбегал в каюту и вернулся оттуда, жуя, с графинчиком и рюмкой.
     - Одну? А? Не пьете в море? Ну, ну, святое дело!
     Ветер падал.  Он  из последних сил дохнул раза два и  выдулся.  Кой-где
повеял  в  стороне  -  мазанул  черными  рябинками  на  море  и  стал;  море
поглянцевело.
     - Ну вот,  пожалуйте, - хозяин мой выгнутую ладошку совал к "Миражу", -
можете чаек пить! Вы говорите, до двух часов? - обернулся он ко мне. - Дайте
руль боцману, идемте вниз.
     Да, море лоснилось и дышало длинными валами, как после работы.
     Впереди, мили за две от нас, болталась черная шлюпка с обвисшим красным
флагом.  Нас  течением относило понемногу влево и  назад.  До  двух  часов -
где-то мы будем!..
     Я  пошел на  нос и  стал глядеть на  "Мираж".  В  бинокль мне виден был
рулевой в  черном пиджаке и  в  серой кепке.  Он что-то рукой показывал двум
молодым людям.  Что же это они?  Они подтягивают паруса.  Ну,  ну,  валяйте!
"Мертвый штиль".  Но  через минуту мне показалось,  что "Мираж" стал дальше.
Да,  он  обходит "Зарницу";  "Мэри",  что впереди,  недвижна:  она не  может
подставить корму,  она не может не выпустить "Мираж". Хозяин мой два раза из
каюты  присылал матроса за  мной.  Но  чем  шел  "Мираж"?  Изредка,  правда,
передували сквознячки,  но  они  и  папиросной бумажки со  стола  не  сдули.
Зажженная спичка спокойно горела,  как свеча. Хозяин прибежал за мной, когда
"Мираж" уже обогнул веху.
     - Да идите же! - и тянул меня за рукав. - Стоп! А где "Мираж"?
     Я протянул руку.
     - Да черт вас подери! Да что ж вы тут делали? Чего смотрели?
     Он вернулся и топал по палубе каблуками. Он стукал кулаком по борту.
     - Эх,  ей-богу,  я-то думал,  беру человека...  Тьфу,  дьявол!  -  И он
побежал в каюту.
     А впереди "Миража",  далеко правда,  чернела полоса на море: видно, там
работал  какой-то  ветерок.  "Мираж" шел  туда.  Шел  в  полном  штиле,  как
волшебной силой.
     Нас несло течение все так же: влево и назад.
     Мы видели, как "Мираж" подхватил ветер, как он прилег набок.
     К  трем часам ветер дошел до нас.  И  черт бы его,  этот ветер:  с  ним
прилетел и выстрел со старта.  "Мираж" кончил дистанцию, и нам больше нечего
было делать: мы повернули и пошли назад.
     Мы узнали,  что "Мираж" прошел старт,  сделал поворот и  пошел в  море,
домой.  Никто  не  съехал  на  пароход,  чтоб  выслушать  решение  судейской
комиссии.  "Мираж" не ответил на салют со старта,  а молча пронесся мимо.  И
даже не оглянулся никто - прибавляли.
     Мне лет через пять рассказывали про эту гонку,  но я  не сознался,  что
"коробку" замыкал я.
        "Борис Степанович Житков. Мышкин"



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Вот я  расскажу вам,  как я  мстил,  единственный раз в жизни,  и мстил
кровно,  не разжимая зубов,  и  держал в груди спертый дух,  пока не спустил
курок.
     Звали его Мышкин,  кота моего покойного. Он был весь серый, без единого
пятна,  мышиного цвета,  откуда и  его имя.  Ему не было года.  Его в  мешке
принес мне мой мальчишка. Мышкин не выпрыгнул дико из мешка, он высунул свою
круглую голову и  внимательно огляделся.  Он  аккуратно,  не  спеша вылез из
мешка, вышагнул на пол, отряхнулся и стал языком приводить в порядок шерсть.
Он ходил по комнате,  извиваясь и  волнуясь,  и  чувствовалось,  что мягкий,
ласковый пух вмиг,  как молния,  обратится в стальную пружину.  Он все время
вглядывался мне в лицо и внимательно, без боязни следил за моими движениями.
Я очень скоро выучил его давать лапку, идти на свист. Я, наконец, выучил его
на  условный свисток вскакивать на  плечи  -  этому я  выучил его,  когда мы
ходили вдвоем по  осеннему берегу,  среди  высокого желтого бурьяна,  мокрых
рытвин и  склизких оползней.  Глухой глинистый обрыв,  на  версты без жилья.
Мышкин искал,  пропадал в  этом разбойном бурьяне,  а  этот бурьян,  сырой и
дохлый,  еще махал на ветру голыми руками, когда все уж пропало, и все равно
не дождался счастья.  Я свистел,  как у нас было условлено,  и вот уж Мышкин
высокими волнами скачет сквозь бурьян и с маху вцепляется коготками в спину,
и  вот уж он на плече,  и я чувствую теплую мягкую шерсть у своего уха.  И я
терся холодным ухом и старался поглубже запрятать его в теплую шерсть.
     Я ходил с винтовкой,  в надежде,  что удастся,  может быть, подстрелить
лепорих -  французского кролика,  -  которые здесь по-дикому жили  в  норах.
Безнадежное дело пулей попасть в  кролика!  Он ведь не будет сидеть и  ждать
выстрела,  как фанерная мишень в тире. Но я знал, какие голод и страх делают
чудеса.  А были уж заморозки,  и рыба в наших берегах перестала ловиться.  И
ледяной дождь  брызгал из  низких туч.  Пустое море  мутной рыжей волной без
толку садило в берег день и ночь,  без перебою. А жрать хотелось каждый день
с  утра.  И  тошная  дрожь  пробирала каждый  раз,  как  я  выходил и  ветер
захлопывал за мною дверь.  Я возвращался часа через три без единого выстрела
и  ставил винтовку в  угол.  Мальчишка варил ракушки,  что насобирал за  это
время: их срывал с камней и выбрасывал на берег прибой.
     Но вот что тогда случилось:  Мышкин вдруг весь вытянулся вперед у  меня
на плече,  он балансировал на собранных лапках и вдруг выстрелил - выстрелил
собою,  так что я  шатнулся от неожиданного толчка.  Я  остановился.  Бурьян
шатался впереди,  и по нему я следил за движениями Мышкина.  Теперь он стал.
Бурьян мерно качало ветром.  И вдруг писк, тоненький писк, не то ребенка, не
то птицы. Я побежал вперед. Мышкин придавил лапой кролика, он вгрызся зубами
в  загривок и  замер,  напружинясь.  Казалось,  тронешь -  и из него брызнет
кровь.  Он на мгновение поднял на меня ярые глаза.  Кролик еще бился. Но вот
он дернулся последний раз и  замер,  вытянулся.  Мышкин вскочил на лапы,  он
сделал вид,  что будто меня нет рядом,  он озабоченно затрусил с  кроликом в
зубах.  Но я успел шагнуть и наступил кролику на лапы.  Мышкин заворчал,  да
так зло!  Ничего! Я присел и руками разжал ему челюсти. Я говорил "тубо" при
этом. Нет, Мышкин меня не царапнул. Он стоял у ног и ярыми глазами глядел на
свою добычу.  Я  быстро отхватил ножом лапку и  кинул Мышкину.  Он  высокими
прыжками ускакал в бурьян.  Я спрятал кролика в карман и сел на камень.  Мне
хотелось скорей домой -  похвастаться, что и мы с добычей. Чего твои ракушки
стоят!  Кролик, правда, был невелик! Но ведь сварить да две картошки, эге! Я
хотел уже свистнуть Мышкина,  но  он  сам вышел из бурьяна.  Он облизывался,
гла